Кислицын С.А., д. ист. н., проф., Нектаревская Ю.Б.,
к. полит. н., доц. РРМУ Актуальные проблемы взаимодействия
научной элиты и политической власти
(на материалах истории науки России и США)5
В статье анализируется значение и роль научной элиты в науке, рассматривается терминология понятия, а также методологические подходы к его классификации.
Ключевые слова и слово сочетания: научная элита, исследователи, гений, талант, классификация, синтез и анализ, интеллигенция.
В начале Второй мировой войны в американской научной элите лидировали ученые, чей опыт, профессиональная квалификация и философия управления были сформированы в организационном и культурном контексте корпоративной науки. Джеветт, Лоренс, Конант и Карл Комптон доказали лидерам американского бизнеса и национальной политической элите, что они могут быть их ценными партнерами. Буш, Конант, Артур Комптон и Роберт Оппенгеймер защищали позицию
о необходимости сотрудничества с властью в качестве равных партнеров, но они сталкивались со Сцилардом и Фрэнком, поскольку они бросали вызов понятию податливого сотрудничества с политическими и военными элитами. Диссиденты от науки были и диссидентами в политике, так как сотрудничали на идеологической основе с резидентами советской разведки. Это было смелое решение великих ученых, так как, несмотря на союзнические отношения в годы войны СССР и США,
в случае разглашения они выглядели бы как примитивные шпионы и предатели. Внутренняя амбивалентность этой части научной элиты обусловила развитие скрытой тенденции сотрудничества с СССР.
Впервые новое взаимодействие политической и научной элит рельефно проявило себя при создании «Манхэттенского проекта». Установился стиль руководства наукой, в котором реализовался подход на основе иерархии и прагматизма, с ясными целями и ясной политикой власти, с организацией научно-исследовательских работ только
с разрешения самых высоких властей. Военная элита испытывала недостаток научного и технологического знания, чтобы осознать, какие типы оружия будут полезны в военное время. Но и для ученых, чтобы дать заключение, необходимо находиться там, где происходит военное действие. Возникла идея создания «научного корпуса» как «профессиональное товарищество между офицерами вооруженных сил и гражданскими учеными».
В послевоенные годы появилось более агрессивное и милитаризованное представление о роли науки в политической сфере. Создание в СССР атомной бомбы, война в Корее, и споры вокруг создания
и применения водородной бомбы обеспечили условия, которые привели к сокращению влияния лидеров военного времени.
Усиление политической элиты прослеживалось по нарастающей
в учреждениях государственной науки в 1940-х – 1950-х годах. Но Буш, Конант и Лилиенталь и другие представители американской научной элиты работали в системе управления наукой, выравнивая и приспосабливая интересы государства к концепции воли общества, ученых
и т.д. Подходы и концепции этих деятелей исключали радикальные политические позиции, что обуславливало их политическую сдержанность и нежелание участвовать в конфликте лидеров государственной науки в военное время. Но надо отметить, что большинство ученых поддержали милитаристический курс холодной войны. Идеи Буша
и Конанта о научно-управляемом процветании бесклассовой меритократии на практике помогли нормализовать научный милитаризм, связывая старые цели гармоничного процветания и бесклассовой меритократии с экспансивным, милитаризованным государством. Но, тем
не менее, в США сформировалась в довоенный и военный период партнерская, хотя и неравноправная модель взаимоотношения научной и политической элит, что объективно детерминировалось либерально-демократической политической системой.
В России к началу XX века также сформировался особый социальный слой, состоящий из представителей университетской и академической науки. Его характерными чертами были профессионализм
и высокая степень социально-политической активности, направленной на реализацию конкретных научных интересов, а также резко выраженная корпоративность. В его рамках проходил процесс становления российской научной элиты в современном понимании этого термина. Для нее был характерен ряд особенностей, в частности тот факт, что политически активную часть научной элиты на протяжении 1900 – 1917 годов составили историки, географы, экономисты, специалисты по статистике, психологи и философы. Несмотря на различие политических и идеологических интересов внутри данного слоя, у его ведущих представителей доминировали либеральные ценностные установки и государственнический подход к большинству политических проблем России. Главными центрами, где теоретические основы выработки долговременных внешнеполитических доктрин оказались предметом специального рассмотрения, в силу объективных и субъективных условий стали университетско-академические сообщества развитых стран. В это время начинает осуществляться взаимодействие между учеными-профессионалами и политическими структурами. Подчиняясь бюрократизированной политической власти самодержавия, российская научная элита обладала определенными правами и элементами самоуправления. Февральская буржуазно-демократическая революция создала условия для процесса включения ученых в новые властные структуры, однако научная элита, не имевшая административно-управленческого опыта, проявила неумение вести политическую борьбу в революционных условиях. Ученые по-прежнему испытывали зависимость
в прикладных исследованиях от государственных капиталовложений, которые правительство не могло обеспечить в условиях военного, экономического и политического кризиса.
После свершения Октябрьской революции лейтмотивом научной политики нового правительства стала мобилизация науки как составной части политики строительства социализма, удержания политической власти, для чего требовалось, в том числе, преодоление саботажа части научной элиты. Новую власть полностью поддержали Д.Н. Анучин, А.Н. Бах, В.П. Вологодин, И.М. Губкин, Н.Е. Жуковский, Р.Э. Класксон, П.П. Лазарев, С.Ф. Ольденбург, В.А. Стеклов, К.А. Тимирязев, В.Н. Тонков и др. Но в целом отношение к революции было в научной среде было негативным. Ученые-академики заявили, что «темные, невежественные массы поддались обманчивому соблазну легкомысленных и преступных обещаний, и Россия стала на путь гибели», но «работающие в Российской Академии наук... невзирая ни на что... работали, продолжают работать и будут работать для Родины и науки».
В 1917 – 1920 гг. в работах В.И. Ленина, Н.И. Бухарина, Л.Д. Троцкого, А.В. Луначарского, Э.С. Енчмена и других деятелей РКП(б) разрабатывались концептуальные основы воздействия советской власти на элиту и научное сообщество в целом. Представители большевистской элиты, принадлежавшие к интеллигенции по происхождению и роду деятельности, тяготели в известной степени к научному анализу действительности, естественно в русле социально-классовой парадигмы. Наряду
с привлечением научных специалистов, одновременно была осуществлена административная высылка 1922 г. «на философском пароходе» виднейших представителей старой научной гуманитарной элиты, которые в своей деятельности могли транслировать немарксистские ценности. Однако в целом в этот период сложился временный компромисс власти и научного сообщества, который проявился в разрешении деятельности Академии наук на основании дореволюционного устава, урегулировании отношений с профессурой, в расширении сети научных обществ. Старая научная элита непосредственно участвовала
в развитии кооперации, в подъеме промышленности и культуры, сохраняла контакты с зарубежными коллегами. Сложилась новая система организации науки, куда помимо Академии наук входили государственные исследовательские институты, партийные и советские учебные заведения. Произошедшая политическая переориентация научной элиты в пользу Советской власти определялась тем, что научная элита воспринимала всякую власть как независящее от них условие жизнедеятельности. Ученые не могли и не хотели вести политическую борьбу, ибо это была не их функция. Научная элита не могла не видеть последствия эскалации гражданской войны, в том числе уничтожение научных ценностей и производительных сил. Поэтому сотрудничество
с Советской властью, продолжение профессиональной научной и просветительской деятельности было жизненно необходимо, чтобы не допустить прерывания научных и образовательных традиций.
В ходе осуществления политики нэпа усилилось взаимодействие дореволюционной и новой советской научных элит. Большое значение имела практическая деятельность комиссий по улучшению быта ученых и другие проявления влияния государственной научной политики на российскую научную элиту. В условиях политизации всех сторон жизни советского общества и усиливавшегося партийного влияния на государство прямое взаимодействие с правительством получало продуктивное развитие только после одобрения со стороны руководящих органов правящей партии и, прежде всего Политбюро ЦК ВКП(б). Осознанию высокого авторитета российской научной элиты в мире и значения ее в хозяйственном и культурном строительстве в стране способствовала подготовка проведения в 1925 г. 200-летнего юбилея Академии.
Но в конце 1920-х – начале 30-х годов ученые, профессура вузов и специалисты стали для правящей партии объектами не только для идейно-политического и морально-психологического давления, но политико-уголовного преследования в качестве «вредителей». Данные о политических настроениях профессорско-преподавательского корпуса регулярно докладывались органами ОГПУ партийному руководству. В целях идейно-политического подчинения научных кадров были осуществлены репрессии старой научной элиты в рамках «Академического дела».
Перевод Академии наук в Москву, слияние ее с Комакадемией, выход «Краткого курса истории ВКП(б)», избрание в состав академиков А.Я. Вышинского, М.Б. Митина, Т.Д.Лысенко и других исполнителей воли Сталина завершили разгром многих направлений научного знания, которыми была так сильна российская академическая наука. Дела ученых-невозвращенцев В.Н. Ипатьева и А.Е. Чичибабина рассматривались на уровне Политбюро ЦК ВКП(Б). Партийная верхушка регулировала выборы в Академию, указывала на необходимость исключения из академии тех или иных «провинившихся» и санкционировал аресты. Партийные органы сами занимались подготовкой и проведением в СССР таких международных форумов, как Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Д.И. Менделеева, XV Международный физиологический конгресс, XVII Международный геологический конгресс. После назначения Сталина председателем СНК СССР в 1941 г. основные решения по развитию науки проходили через правительство, а не через Политбюро.
«Обновленная» научная элита, институциализированная Академией наук, была теперь признана "целесообразной и полезной". Она
в принципе доказала это политической элите, приняв предложенные условия игры и развернув выполнение социального заказа в науке. Даже недовольные властью академики Каблуков, Зелинский, Обручев, Виноградов, Чаплыгин, Крылов согласились на эти условия. В жизни страны значение работы Академии в эпоху огромного брожения так велико, что сохранение этого научного центра позволяет согласиться
с политикой власти – так формулировали свою позицию лидеры научной элиты В.Г.Вернадский, П.Л.Капица. Именно патриотизм ученых закономерно привел их к приятию государственного строительства большевиков. Однако некоторые ученые (Грум-Гржимайло, Л.Д.Ландау и др.) выступали против сталинизма.
После Великой Отечественной войны политическое руководство научной деятельностью осуществляли отдел науки и высших учебных заведений ЦК во главе и Первое Главное управление Совета министров СССР. В Политбюро остались все вопросы, связанные с назначением руководства Академии наук, академическими выборами
и международными научными связями. Ученые, причастные к ракетно-ядерному и в целом ко всему военно-промышленному комплексу, были сосредоточены в закрытых городах и институтах на основе привилегированного спецобслуживания. Научная элита стала отдельной составной частью новой номенклатуры с приданными привилегиями.
В то же время в ходе развертывания холодной войны и борьбы против космополитизма в науке позиции научной элиты вновь значительно ухудшились. Созданный ученый секретариат Президиума АН СССР сократил демократические права ученых и подверг многих из них разносной политизированной критике по целому ряду философских, сельскохозяйственных, экономических, лингвистических и иных вопросов.
Вплоть до смерти Сталина в 1953 г. советские руководители вполне искренне ожидали повторения Великого кризиса 1929 – 1933 гг., способного подорвать силы «исторически обреченного» капитализма, став в значительной степени заложником собственной пропаганды. Развернутая кампания борьбы за утверждение патриотизма и осуждение космополитизма привела к резкой переориентации международных научных связей. Безудержное утверждение секретности и охрана государственной тайны привели к тому, что практически всем ученым было запрещено делиться как с западными коллегами, так и с учеными стран народной демократии какими бы то ни было сведениями о ведущихся
в СССР исследованиях. Выезжающие за рубеж могли информировать своих иностранных коллег только о том, что уже опубликовано в открытой печати. Это, естественно, резко снизило интерес к ведущимся исследованиям и обострило шпиономанию с обеих сторон. Новые документы показывают, что научные дискуссии в конце 40-х – начале 50-х годов были не столько противоборством различных группировок ученых, сколько целенаправленными акциями, проводившимися по инициативе и под контролем центрального органа партии. В ряде отраслей науки наблюдалось засилье примитивного догматизма, связанное с наследием сталинизма, но с другой стороны правящая партия и правительство, прежде всего политическая элита, нуждались в обосновании политического курса, в реальных политических прогнозах. Первая тенденция проявилась в преследовании генетики, кульминацией чего стала сессия ВАСХНИЛ 1948 г. и торжество лжеученого Т. Лысенко, в уничтожении Еврейского антифашистского комитета, в состав которого входили представители научной элиты, в разоблачении «антипавловской» школы в физиологии, борьба против «ингодистов-паулигистов», в пропаганде теории Бутлерова (Мичурина в химии), в деле создателей антиракового препарата «КР» и в изобретении «судов чести» над учеными.
С.Э. Шноль обратил внимание на то, что внутри российской научной элиты не всегда присутствовали высокие этические принципы во взаимоотношениях разных поколений и разного общественного положения ученых. Этическая ущербность, зависть и клевета, использование аморальных способов научной борьбы всегда имели место в научном сообществе, но в условиях тоталитаризма, поощрявшего доносительство на инакомыслящих, это качество части научной элиты расцвело. Административно-командная система и сталинский режим были априори предрасположены к поддержке конъюнктурщиков от науки, предлагавших использовать теорию классовой борьбы в науке и обещавших вырастить новый супервысокоурожайный сорт пшеницы, которая сразу решит зерновую проблему в СССР и т.п.
К концу сороковых годов сложился технократический симбиоз между властью и верхами советской научной элиты. Партийно-государственная власть предоставила ученым, включая Л.Ланаду, право заниматься конкретными исследованиями по своей методике при условии реализации научных интересов в контексте правительственных планов
и внешней преданности политическому режиму. Автономность научного сообщества была полностью ликвидирована, а научная элита превратилась в бюрократизированную группу государственных ученых. Однако нельзя однозначно утверждать, что в СССР научная политика имела репрессивный характер. С одной стороны, репрессирование части научной элиты представляло собой в 1930-е годы значимый фрагмент тоталитарной административно-командной системы. С другой стороны, система финансировала научные исследования, поддерживала часть научной элиты, демонстрировавшую полную лояльность. В итоге осуществлялось такое взаимодействия власти и науки, определяющей чертой которого является формирование политики государственного сцинтеизма. Его основными признаками были ориентация на форсированную модернизацию, создание ракетно-ядерного комплекса; этатизация системы организации науки; прагматическое отношение к научной элите и рекрутирование научных кадров из базовых социальных слоев общества; поощрение лояльной и репрессирование нелояльной части деятелей науки: экстенсивный рост сети научных организаций; систематическая политизация общественных наук, традиционно обеспечивающих легитимацию власти, детерминация деятельности научной элиты государственными задачами. Это свидетельствовало о формировании этатистско-патерналистской модели взаимодействия научной и политической элит, что детерминировалось функционированием тоталитарной административно-командной системы управления.
К концу 1940-х – начала 1950-х гг., милитаризованная наука военных лет, осуществляемая в рамках идеологической структуры корпоративной науки и объявленная институционной структурой государственной науки, формировала основы новой парадигмы научного милитаризма. Сторонники этого нового подхода настаивали, чтобы милитаризм или национальная безопасность были главным ориентиром американской политической и научной элиты. Апологетом научного милитаризма стал Эдвард Теллер. Своей пропагандой эффективности термоядерного оружия он добился переориентировки американской политики в связи с возможностью применения массового ядерного оружия. У Э. Теллера произошел знаменитый конфликт с Р. Оппенгеймером, который отказался поддержать его по вопросу срочного создания водородной бомбы и дальнейшего усовершенствования атомной бомбы. К 1950 г., Р. Оппенгеймер проделал длинный путь от шутки над Конантом в 1945 г. относительно «сбрасывания бомб к 1 Мая»
к борьбе против самой бомбы. Он полагал, что тактическое ядерное оружие с менее разрушительной мощностью могло бы обеспечить более реалистическое и, таким образом, более эффективное средство устрашения против любой потенциальной советской агрессии. В 1954 г.
за выступление против создания водородной бомбы и за использование атомной энергии лишь в мирных целях он был снят со всех постов, связанных с проведением секретных работ, и обвинен в «нелояльности». «Дело Оппенгеймера» породило острые дискуссии в американской научной элите. Одни ученые, такие как Тейлор, гневно обвиняли его в предательстве интересов США, другие с удовлетворением восприняли в качестве реабилитации присуждение Оппенгеймеру в 1963 г. премии Э. Ферми, учрежденной Комиссией по атомной энергии США, в знак признания его выдающегося вклада в теоретическую физику,
а также за научное и административное руководство работами по созданию атомной бомбы и за активную деятельность в области применения атомной энергии в мирных целях.
Научная элита, в которой функционировали Буш, Конант и Оппенгеймер в середине 1950-х годов, была в целом охвачена милитаристской философией быстрого увеличения оружия и антикоммунизма.
В начале 1950-х гг. эти умеренно настроенные «государственные» американские ученые продолжили попытки продвигать свои гуманистические взгляды изнутри научного сообщества. Под их влиянием многие американские ученые начали понимать, что здоровое общество не может заниматься исключительно накоплением военной мощи и осуществлением военных требований через гражданские научные учреждения.
Президент Д.Эйзенхауэр воспринял комплекс идей научного милитаризма, несмотря на свое беспокойство, относительно гонки вооружений. Он стремился стать одним из балансов между экономической и военной силами. Оппенгеймер, Буш и Конант и в целом научная элита не смогли эффективно выступить против всей системы научного милитаризма. Но в то же время Конант показал личную храбрость
в даче показаний по делу Оппенгеймера, несмотря на политические угрозы госсекретаря Джона Фостера Даллеса. История взаимодействия научной и политической элиты в США в 1950-х годах показывает, что имелись самые разнообразные факторы, которые играли важную роль в формировании научной политики: идеология, национальные интересы, конкурирующие научные субэлиты и личные взаимоотношения ученых и политиков.
В 1954 г. Эйзенхауэр осуществлял контроль над военным академическим индустриальным комплексом, который значительно расширился. Эйзенхауэр обратился к другим ученым, которые не разделяли фанатизма Страусса и начал запоздало контролировать гонку вооружения и всю политику научного милитаризма. Во время второго президентского срока Эйзенхауэр показал признаки разочарования в возрастающем милитаризме научной политики. Страусс, Теллер и Лоренс считали, что нужно сохранить за Соединенными Штатами лидирующее положение в ядерной гонке против СССР. Тайна и отсутствие инакомыслия также считались необходимыми, чтобы позволить этому техническому процессу продолжаться беспрепятственно.
В 1960 г. концепции корпоративных и государственных ученых были решающим аспектом в идеологии управления Америкой, но ученые все еще не являлись центральными фигурами в государстве. Такие ученые, как Генри Таун, Фрэнк Джеветт и Ванневер Буш хотели использовать культурную, интеллектуальную и экономическую власть науки в достижении определенных политических целей.
Успехи Советского Союза в освоении космоса и в создании водородной супербомбы были восприняты в США не просто как поражение на одном конкретном направлении научно-технического прогресса, а как отставание по всему фронту в области образования и науки. Американцы отреагировали решительно и быстро выделением крупных финансовых ресурсов на улучшение деятельности всей "цепочки" – от средних школ до университетов и государственных научных центров. На исследовательские учреждения США пролился в буквальном смысле слова "золотой дождь". В этой обстановке лидерами сообщества ученых США вновь была возрождена идея об учреждении должности специального помощника президента по науке и технике
и переводе научно-консультативного комитета из управления оборонной мобилизации непосредственно в ведение президента.
Спустя два десятилетия после второй мировой войны США становятся научно-техническим лидером в мире. Однако настороженность в отношениях между Белым домом и научной элитой, имевшая место при президентах Д. Эйзенхауэре и Дж. Кеннеди, в годы правления
Л. Джонсона переросла в напряженность. В соответствии с распоряжением президента о равномерном географическом распределении ассигнований на научные исследования, ННФ (Национальный научный фонд) разработал программу развития науки, нацеленную на создание «ведущих научных центров» во второстепенных университетах. К реализации президентской директивы подключилось и министерство обороны, которое с 1967 г. начало осуществлять программу субсидирования научных исследований по военной тематике в университетах, не обремененных его контрактами. Реформы администрации Р. Никсона привели к резкому изменению сложившихся в послевоенный период традиционных взаимоотношений между сообществом ученых и государственной властью США. Трения между учеными и президентской властью, постоянная реорганизация научно-консультативного аппарата президента отражали стремление исполнительной власти взять под полный контроль научные исследования в стране.
Президент Дж. Форд, придя к власти, решил возродить научно-консультативную службу в Белом доме, оформив ее законодательно. Несмотря на сохранившееся противостояние между учеными и политиками по вопросам финансирования фундаментальных исследований, четко определилась тенденция ускоренного формирования системы государственной поддержки научно-технической деятельности в стране. Тот факт, что США занимают в настоящее время лидирующее место в мире по большинству направлений развития современной науки и техники, свидетельствует о достаточно высокой эффективности сложившейся системы взаимодействия государственных органов со сферой науки и техники. Крупные университетские исследователи также занялись политикой, например такие колоритные фигуры, как Генри Киссинджер, Збигнев Бжезинский и Кондолиза Райс. Академическое прошлое и принадлежность к научной элите не помешала этим ее видным представителям превратиться в ярых защитников идеологии «мира по-американски». Современный политический процесс не возможен без мощной интеллектуальной составляющей. Агентами этого процесса политологи считают “интеллектуалов действия”, то есть таких экспертов, которые желают конвертировать свои научные знания в политическое влияние. Взаимодействие научной элиты с политической властью в США сохраняет свою противоречивость и по настоящий день. 62 известных ученых США, включая 12 Нобелевских лауреатов, осудили администрацию Буша за "искажение и подавление научного знания для политических целей". В целом, после окончания холодной войны партнерская модель взаимоотношения научной и политической элиты США стала более устойчивой и сбалансированной.
В России также шел процесс возрастания влияния научных элит на внешнюю политику и внутриполитический процесс. Хотя в новый этап научно-технической революции СССР вступил с очевидным запозданием, ученые обеспечили реальный прорыв в ядерной энергетике
и космосе, в создании первых спутников, ЭВМ, АЭС, АСУ, но уступили в области телевидения, внедрения транзисторов, компьютеров, радаров, полимеров, лазеров, станков с ЧПУ, роботов. Первоначально СССР продемонстрировал определенную восприимчивость к достижениям НТП, так как сыграла свою мобилизующую роль система централизованного управления экономикой. В конце 1950-х – начале 1960-х были предприняты усилия по созданию научных центров, подготовке научных кадров, укреплению связей науки и производства. В стране были созданы знаменитые наукограды, где трудились тысячи ученых
в интересах обороны и науки. Академики Н. Семенов, П. Черенков,
И. Франк, И. Тамм, Л. Ландау, Н. Басов, А. Прохоров, С.П. Королев, И.В. Курчатов, Ю.Б. Харитон, Я.Зельдович, А. Александров, А.Е. Арбузов, Е.М. Лифшиц, В.И. Векслер, Д.В. Ефремов, Д.И. Блохинцев,
В.В. П.Джелепов, М.Г. Мещеряков. Б.М. Понтекорво, М. Келдыш,
В.С. Кулебякин, Н.Н. Боголюбов, Н.М. Крылов, А.Н. Туполев, С.В. Ильюшин, О.К. Антонов и другие составляли научную элиту СССР, имевшую высокий официальный социально-политический статус. По мере исчерпания потенциала административно-командных отношений началось торможение освоения достижений НТП. Приоритетное развитие получали оборонные отрасли, достижения НТП слабо внедрялись
в массовое производство товаров народного потребления. Механизм управления НТП основывался не на экономических стимулах, а на партийно-политическом влиянии и принял «застойную» форму по мере нарастания кризиса самой правящей партии. Научная элита СССР по-прежнему находилась в самой прямой и непосредственной зависимости от государства, причем не только материальной, но и моральной. Если ученые США широко ставили вопросы о перспективах, границах и рамках сотрудничества с государством, пределах развития государственной науки, то в СССР такой практики реально не было.
В СССР, как и в США, сложился военно-промышленный комплекс, в котором научная элита играла значительную роль. Специальные комитеты во главе с Берия и Маленковым направляли деятельность науки и индустрии в деле создания ракетно-ядерного вооружения. Спецкомитеты превращали рекомендации ученых в директивные постановления фактически чрезвычайных органов, подлежавшие немедленному исполнению. В последующем спецкомитеты были преобразованы в министерства среднего машиностроения и другие гражданские ведомства, которые находились в ведении знаменитой военно-промышленной комиссии. Академик Б.Е. Черток писал, что в результате такого союза ученых и администраторов возникла неподвластная капризам партийно-государственного управления всесильная технократия. Часть ученых атомщиков, опасаясь, что руководство США может воспользоваться своим преимуществом в обладании ядерным оружием и начать губительную для всего человечества войну, передала секретные материалы о разработках ядерного оружия СССР. Отстаивая свои идеалы, Нильс Бор, Роберт Оппенгеймер сыграли роль ученых-диссидентов, похожую на роль академика А.Д. Сахарова в 1960-х гг. когда он выступил против создания термоядерного оружия, а затем
и как противник советской системы. Причем, когда в годы холодной войны разведка СССР попыталась возобновить контакты с учеными, они отказались от них, заявив, что в новых условиях такое сотрудничество означает примитивный шпионаж.
В отличие от американцев И.В. Курчатов был членом советской научной и политической элиты одновременно, напоминая Э. Теллера
в США. Вокруг ракетно-ядерного проекта сформировались закрытые, безусловно, элитарные в научном и материальном плане группы ученых. Достаточно сказать, что все участники атомной программы имели спецоклады, госдачи, право поступления детей в вузы без экзаменов
и другие привилегии. Ученые существовали в атмосфере полной секретности и только в 1956 г. впервые на ХХ съезде КПСС был представлен в качества руководителя создания советской атомной программы сам И.В. Курчатов. Внутри своих наукоградов ученые пользовались относительной свободой, поскольку их никто не мог заменить. В 1960-е гг. научная элита была достаточно дифференцирована на тех ученых, кто обслуживал власть, сохраняя критическую дистанцию,
и отстраненных от государственных интересов. Конфликт между двумя сегментами научной элиты выражался в острой полемике по вопросам, которые внешне не имели отношения к власти, например по вопросам эстетики, искренности в литературе и т.д. Исключением была деятельность академика, одного из создателей водородной бомбы А.Д. Сахарова, который в виду несогласия с политикой испытаний ядерного оружия со стороны СССР решительно вышел за пределы гонки вооружений и занялся критикой всей политической системы, став лидером демократической оппозиции. В главе подчеркивается тот факт, что научная элита реально функционировала в СССР и давала определенное приращение знаний, даже в общественных науках. Сосредоточенные
в системе Академии СССР различные институты информировали руководителей «директивных органов» о новейших тенденциях в мировой экономике и международных отношениях, осуществляли анализ
и прогнозирование этих тенденций. Исследования были направлены
на оказание практической помощи в решении конкретных задач, стоящих перед советской экономикой. Осуществлялось сопоставление двух моделей экономического развития – экстенсивного, характерного для СССР, и интенсивного, присущего наиболее развитым странам Запада, пути и средства скорейшего освоения последних достижений НТР; давались рекомендации по обеспечению эффективности советской экономики, обоснованные попытки добиться пересмотра утвердившегося со времен первых пятилеток порядка планирования, при котором развитие тяжелой промышленности всегда обеспечивалось в ущерб легкой промышленности и сферы услуг. Политологи таких институтов, как ИМЭМО, ИСПАН, МКРД, сыграли определяющую роль в переосмыслении негативного «отношения к социал-демократии, с руководством ряда стран запада, что позволило перейти к политике разрядки. Реальное воздействие на процесс принятия политических решений было меньшим, чем хотелось бы ученым, так как окостеневшая партийно-советская бюрократическая система оказалась неспособна к модернизации, прежде всего в сфере экономики. Ученые даже предсказали будущий системный кризис советской системы задолго до первых признаков перестройки.
В числе ведущих экспертов, фактически вовлеченных в политическую элиту, были такие академики, как Е.С. Варга, И.А. Трахтенберг, Л.Н. Иванов, А.А. Арзуманян, Н.Н. Иноземцев, Г.А. Арбатов, Е.М. Примаков, А.Н. Яковлев, А.Г. Милейковский, ВА. Мартынов,
Н А. Симония, P.M. Энтов, В.А. Виноградов, И.Д. Иванов. По мнению академика Е.М. Примакова, в системе АН СССР проявлялось «внутрисистемное диссидентство». В отличие от «внесистемных» диссидентов-антикоммунистов, в принципе отвергавших существовавший в СССР режим, такие системные диссиденты искренне надеялись на возможность модернизации и «очеловечивания» существующего строя путем конвергенции – соединения воедино лучшего из того, что было присуще двум системам – социализму и капитализму.
Более восприимчивым к новым идеям оказалось горбачевское руководство. Научная элита создавала механизмы формирования корпоративных сообществ, обеспечивала консолидацию и кооперативный эффект сложения сил. На новом этапе интеллектуальная элита стала представлять собой, правда временно, некий своеобразный целостный структурированный организм, распространяя настроения социально-либерального толка, активно поддерживая новые общественно-политические движения. Она стала выступать против подчинения политической элите в любой форме. П.Л. Капица, Ю.Н. Афанасьев, А. Гродзинский и другие писали, что научная элита должна быть вне политики, тем более партии-государства, так как в основе творчества находится инакомыслие. Поэтому надо изолировать науку от влияния государственного аппарата.
Экономические реформы новой власти поставили науку в тяжелейшее положение. Ученые-ректора ведущих вузов страны, в частности В.А. Садовничий, В.В. Белокуров, В.И. Жуков, В.Г. Сушков, Е.В. Шишкин, В.Е. Шукшунов, А.А. Овсянников, стремились минимизировать последствия непродуманных реформ. На современном этапе по научной эффективности Россия вышла за пределы семерки ведущих стран мира, что не соответствует ее политическим притязаниям. По показателю цитируемости ученые России занимают только 17-е место. В результате «утечки умов» на запад Россия постепенно теряет научную элиту, которая должна возглавлять и формировать научное сообщество в целом. В российской научной элите происходит «внутривидовая борьба» или конкуренция за спонсоров, за внимание прессы, за доступ к политической власти, распределяющей материальные ресурсы для науки, за сохранение Академии наук и фундаментальной науки.
На современном этапе наблюдается дистанцирование ученых
от общественно-политических процессов, что характеризует состояние современной российской науки и ее взаимоотношения с властью. В России политико-академический комплекс имеет тенденцию к трансформации в транснациональную "элиту знания". Прослеживается сложный
и неоднозначный процесс приспособления ученых к новым условиям, связанный и с меняющимися функциями политического знания в современном обществе, и с метаморфозами в профессиональной сфере.
Одним из самых дискуссионных явлений в современной российской научной элите стал поход честолюбивых интеллектуалов
в политику, что оказывает заметное влияние как на науку, так и на политический процесс. Ученые должны отстаивать свои позиции в обществе, но должны воздерживаться от профессиональной политики, развивающейся по совершенно иным законам, чем наука.
Научная элита не должна отвечать за решения, принятые политиками, однако это не означает, что она освобождена от моральной ответственности перед обществом. Ученые должны осознавать риск, связанный с неконтролируемым использованием научных результатов,
и всерьез относиться к опасениям широкой общественности. В современных условиях возрастает ответственность ученых и политиков за сотрудничество. С одной стороны, ученые обязаны проводить исследования в интересах человечества и окружающей среды, таким образом, обеспечивая доминирование общественных интересов. С другой стороны, политики должны опираться на научный анализ социально-политических процессов и привлекать экспертов к разработке политического курса. Непосредственное участие ученых в политическом управлении, также как и вмешательство политиков в дела науки в различных формах, не является имманентной потребностью общества. В перспективе, по мере роста экономики и достижения социально-политической стабильности, в России может сформироваться партнерская модель взаимоотношений научной и политической элиты.
Литература
-
Интеллектуальная элита Санкт-Петербурга. Ч. 2. Кн. 1. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та экономики и финансов, 1994.
-
История буржуазной социологии XIX – начала XX века. М.: Наука, 1979.
-
Кокин А.В. Феномен интеллекта. Ростов н/Д-СПб., 2002. С. 188.
-
Элита научная // Российская социологическая энциклопедия / Под ред. Г.В. Осипова. М., 1998. С. 638.
-
Зиновьев А.А. Исповедь отщепенца. М., 2005. С. 405.
-
Селье Г. От мечты к открытию. Как стать ученым. М.: Прогресс, 1987.
-
Пызин В.А. Политическая профессионология // Профессиональный выбор и отбор персонала управления. 1999. С. 162.
-
Пряжников Н.С. Психология элитарности. М.-Воронеж, 2000. С. 90.
-
Фуко Мишель. Интеллектуалы и власть. М., 2005.
-
Лешкевич Т.Г. Философия науки: традиции и новации. М., 2001. С. 100.
-
Клушина И.В. «Научная элита»: экспликация понятия // Путь в науку. Молодые ученые об актуальных проблемах социальных и гуманитарных наук. Вып. 4. Ч. 2. Ростов-на-Дону, 2003. С. 78.
-
Российская интеллигенция ХХ век. Екатеринбург, 1994. С. 65.
-
Яковлев А.А. Крестосев. М., 2003. С. 141.
-
Пинегина Л.А. Короля играет свита (Художественная интеллигенция
в условиях культа личности) // Интеллигенция в условиях общественной нестабильности. М., 1996. С. 190.
-
Барбакова К.Г., Мансуров В.А. Интеллигенция и власть. М., 1991. С. 165.
-
Кормер В. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. М., 1997. С. 226- – 227.
-
Friedman M. Free to Choose. H.B.I. New York. 1990. P. 15.
-
Лешкевич Т.Г. Философия науки. Учебное пособие. М., 2006. С. 241 – 242.
-
Ракитов А.И. Конверсия, трансфер, образование // Byз и рынок. Кн. 3. Ч.I. M.: Пресс-сервис, 1993.
-
Поиск. 1994. № 30 (272). 12-18 августа.
-
Интеллектуальная элита Санкт-Петербурга. Ч. 1. СПб.: Изд-во СПб УЭФ, 1993.
-
Келле В.Ж. Самоорганизация процесса познания // Вести. АН СССР. 1990. № 9. С. 3.
-
Лоутон А., Роу Э. Организация и управление в государственных учреждениях. М.: ИНИОН, 1993.
-
Тамаш П. Роль элит в венгерском «мягком переходе».//Pro et Contra. Т.1. №1. С. 90 – 103.
-
Берлявский Л.Г.Власть и отечественная наука.(1917-1941).Ростов-на-Дону.2004.
-
Юдин Б.Г. История советской науки как процесс вторичной институциализации // Философские исследования. 1993. № 3. С. 83 – 106.
УДК 329
Достарыңызбен бөлісу: |
