Сидоренко М. А. Опала Фуке, как акт репрезентативной политики Людовика XIV

Попытаемся дать свою оценку опале Николя Фуке, посмотрев на нее с точки зрения репрезентативной политики Людовика XIV.

Сегодня, говоря о репрезентации этого монарха, мы прежде всего, вспоминаем Версаль, придворные празднества, балетные постановки, спектакли, оперы, творения художников, скульпторов и других артистов Великого века. Мы же постараемся показать, что и это событие было частью репрезентативного образа Людовика XIV, главным создателем которого был он сам.

Фронда (1648—1653) убедила Людовика XIV в том, что истинную угрозу внутренней безопасности королевства представляли не жители провинций, готовые выступить против налогов и королевских чиновников, и не парижане, однажды окружившие его кровать в Пале-Рояле. Больше всего монарху стоит опасаться тех, кто управляет народным гневом – принцев и грандов, которые даже после жестких мер Людовика XI и Людовика XIII так и не научились подчиняться своим королям. «Суровость его (Ришелье – М. С.) правления провела к обильному пролитию крови, вельможи королевства были сломлены и уничтожены»⁷, – писал Ларошфуко; но он заблуждался, говоря об успешности политики Людовика XIII и Ришелье в отношении аристократии. Восемь лет спустя после Фронды Людовику XIV представилась возможность преподать аристократии свой урок и наглядно продемонстрировать то, как он намерен поступить с теми, кто не подчинится. Если Генриху III и Людовику XIII понадобилось пролить кровь, чтобы доказать свою силу (первый в 1588 г. приказал убить герцога де Гиза и кардинала Лотарингского, второй в 1617 – Кончини), то Людовику XIV нужен был публичный акт правосудия, который призван был показать его окружению и всем остальным, что отныне во Франции лишь один господин – король.

Здесь может ввести в заблуждение термин «абсолютизм», появившийся в середине XIX в. благодаря восточноевропейским историкам; он указывает на неограниченную королевскую власть (когда в руках монарха сосредотачивается ее законодательная, исполнительная и судебная функции). Правление же Людовика XIV, «по общему мнению», принято считать «апогеем» абсолютизма, при котором король «стремился установить личную монополию на власть и ослабить роль корпоративных организаций как правительственных учреждений и совещательных органов»⁸. Меж тем абсолютизм, каким мы его себе представляем – это не более чем миф, попытку развенчать который предпринял британский историк Н. Хеншелл. Как верно заметил Ф. Блюш, «из основных черт нашего (французского – М. С.) государственного права следует идея, что монархия более абсолютна, чем монарх». «Absolutus, который происходит от глагола absolvere (развязать, снять узы), французы XVII в. понимают также, что monarchia absoluta обозначает – монархия без уз: монарха ничего не связывает в его поступках, но власть его нельзя считать неограниченной»⁹. Для любого образованного человека времен Людовика XIV, уж тем более для законника, абсолютная королевская власть, являлась также и ограниченной, поскольку монарх должен уважать законы королевства – иначе он становится тираном. Равальяк убил Генриха IV потому, что видел в нем не посланника Божьего, а еретика и тирана.

Пример подчинения короля закону хорошо прослеживается и в случаи с процессом над Фуке: «Людовик XIV не смог обеспечить вынесения смертного приговора Фуке… Независимость судей гарантировалась тем, что они приобретали свои должности: что бы они ни говорили и ни делали, король не мог их сместить»¹⁰.

Все свое правление Людовик XIV позиционировал себя как монарх, который четко следует букве закона, что для подданных символизировало мир и порядок в королевстве. Такое понимание королевской власти отчасти исходит к древним традициям французской монархии, согласно которым король был первым судьей в королевстве. «С незапамятных времен судебная функция короля была одним из главных фундаментов его авторитета», – подчеркивает Десер¹¹. Достаточно вспомнить Людовика Святого, вершившего суд под дубом в Венсенском лесу¹². Его потомок, Людовик XIV прибегал к помощи юристов даже для того, чтобы объявить войну или присоединить пограничные территории. «Король был воспитан в русле христианской концепции "справедливой войны", ему прививают уважение к данному слову, его убеждают в необходимости испробовать все возможные пути переговоров, прежде чем прибегать к военной силе»¹³. «Величие нашей смелости не должно заставлять нас пренебрегать доводами рассудка», – советует Людовик дофину в «Мемуарах» за 1666 г., накануне Деволюционной войны¹⁴. На следующий год он выступил против Испании за права своей супруги, в 1689 г. – король Франции воюет с немецкими князьями, императором и Вильгельмом Оранским, отстаивая права наследования второй Мадам, своей свояченицы, а в 1701 – своего внука (и на сей раз Франция воюет с англо-имперской коалицией). «Даже война с Голландией (1672—1678), война агрессивная, наиболее спорная во всем правлении» рассматривалась Людовиком XIV «как справедливое наказание государства, которое подписало с ним договор о союзе в 1662 г., но в 1668-м сменило лагерь и объединилось с Англией и Швецией»¹⁵.

Так было и в 1661 г., когда Людовик XIV решил расправиться с человеком, который был главным препятствием к единовластию. Людовик давал понять, что времена насильственных расправ над политическими противниками монаршей власти миновали, ведь в руках короля есть оружие более сильное и подходящее ему – закон.

Фронда и война с Испанией позади, заключен мир (1659), залогом которого стал брак Людовика XIV с инфантой Марией Терезой, суливший скорое рождение наследников, следовательно, стабильность и процветание Франции. Казалось, серьезных причин для тревог у молодого короля не должно быть, но как замечает Вольтер, никогда ранее при французском дворе не было столько интриг и надежд, как во время агонии Мазарини: «Каждый министр надеялся занять первое место»¹⁶. «Смерть Мазарини породила великие надежды у тех, кто мог претендовать на пост министра»¹⁷, – вторит ему м-м де Лафайет. Даже после смерти кардинала, Людовик, объявивший о своем намерении не назначать первого министра и править самостоятельно, еще не стал полновластным хозяином в королевстве. На его пути стояло еще одно препятствие – Николя Фуке. Почему Людовик XIV хотел избавиться от министра, который, как он сам признавал, «обладал умом и большим знанием о состоянии дел внутри государства»¹⁸? Богатый и могущественный сюринтендант финансов (с 1653), умудрился скопить за долгие годы служения короне внушительное состояние и создать обширную клиентскую сеть. Он «платит исповедникам, благородным девушкам, первой комнатной даме, мадам де Бовэ,.. своим любовницам, прежним и будущим, посредникам, медикам короля, информаторам, людям искусства, послам, знатным придворным, поэтам, журналистам, конечно же, иезуитам, Парламенту, академикам…»¹⁹. – Стоит согласиться с П. Мораном, который считает, что «противостояние Людовика XIV и Фуке – это противостояние бедного и богатого»²⁰.

Чтобы оценить могущество и дальновидность планов Фуке, приведем один любопытный пример. Когда рассматривалась возможность брака Людовика XIV с Маргаритой Савойской, сюринтендант позаботился, чтобы рядом с принцессой (будущей королевой Франции!) был преданный ему человек. Он отправил в Савойю племянницу маркизы дю Плесси-Бельер, которая стала фрейлиной герцогини Савойской. И когда активно шли переговоры о браке, шпионка Фуке вошла в доверие к герцогине, ее дочери и брату, правящему герцогу²¹. После смерти Мазарини, когда Людовик XIV доверил Фуке несколько дипломатических поручений, тот попытался завести информаторов и при других европейских дворах. Доказательством могущества Фуке может служить и то, с какой предосторожностью подготавливался его арест: король опасался сюринтенданта, который, как он полагал, имел информаторов повсюду и был готов начать новую Фронду²².

Не стоит пренебрегать еще одной немаловажной деталью – с 1650 г. Фуке был генеральным прокурором парламента Парижа, что делало его неуязвимым для королевского правосудия. Согласно закону, судить его мог только Парижский парламент, где у Фуке было много друзей и сторонников (поэтому, перед тем как арестовать, король и Кольбер подтолкнули его к продажи парламентской должности). Таким образом, один человек сосредоточил в своих руках не только финансовую, но и юридическую власть в королевстве.

В каком-то смысле в действиях Фуке не было ничего предосудительного: так поступал каждый, кто стремился обрести власть. «Сначала Ришелье, а потом и его наследник (Мазарини. – М. С.),.. построили собственное состояние, материальное и политическое, на уровне, не имеющем себе равных в истории монархии», их владения были «государством в государстве»²³. Это видно на примере морской политики, проводимой главным министром Людовика XIII: «Теоретически кардинал лишил род Монморанси прежнего влияния на морские дела королевства для того, чтобы "секуляризовать" эту область в пользу Короны. Но в реальности, он… монополизирует места, должности, права, которые ему дают возможность управлять морскими активами»²⁴. Мазарини же скопил самое большое состояние при Старом порядке, размер которого варьируется от 36 до 40 млн. ливров²⁵. Кольбер и Лувуа, встав во главе министерских кланов, будут делать тоже самое. Да и коллега Фуке А. Сервьен (в 1653 г. Мазарини назначил сразу двух сюринтендантов) также «любил роскошь, деньги, красивые экипажи и строения»²⁶. Но беда Фуке была в том, что он слишком явно выставлял напоказ свои возможности, давая понять молодому и ревнивому государю, насколько он всесилен. Причем не только в мире финансов.

В 50-е годы салон Фуке был не только самым блестящим в Париже, но и считался истинным центом литературной жизни страны, перехватившим инициативу у «голубой гостиной» маркизы де Рамбуйе. Фуке щедро вознаграждал поэтов и писателей, которые в благодарность восхваляли его. Пенсии, которые он выплачивал, варьировались от 400 до 2 000 ливров: Корнель получал 2 000 ливров, Скаррон – 1 600, Лоре – 600²⁷. Фуке-меценат превзошел даже канцлера Сегье, который руководил Академией после Ришелье и щедро одаривал артистов и художников.

Фуке, как оказалось, будучи человеком наивным и недальновидным, уверовал в то, что сможет управлять молодым королем, обеспечив себе пост первого министра. Доказательством сказанного служит скандал, связанный с попыткой Фуке сделать своим доверенным лицом Луизу де Лавальер, фаворитку короля, искренне и бескорыстно влюбленную в Людовика (ранее министр искал дружбы Марии и Олимпии Манчини). Фуке попытался подкупить эту «нежную, покорную и скромную»²⁸ девушку – поступок только разгневал и без того предубежденного в отношении него Людовика.

Ошибочно полагать, что последней каплей, переполнившей чашу терпения короля, стало празднество в Во-ле-Виконт 17 августа 1661 г. – план ареста министра во время сессии Государственного совета в Нанте был разработан за четыре месяца до этого. «Господин Фуке решил поразить гостей не только великолепием своего дома, но и немыслимыми красотами всевозможных развлечений, а также редкостной пышностью приема»²⁹, – свидетельствует м-м де Лафайет; «очаровательным местом» называет Во Великая мадмуазель³⁰. И это когда королевская казна пуста! Излишние расходы, укрепление крепостей, украшение дворцов, измышление заговоров и раздача друзьям сюринтенданта важных должностей, купленных на королевские деньги – вот в чем обвинял сюринтенданта Людовик XIV³¹. Король понимал, что такое могущество одного человека (полномочия сюринтенданта короля Франции позволяют говорить о том, что он «был абсолютным господином финансов королевства»³²) представляло реальную угрозу еще неокрепшей королевской власти. К 1661 г. на «несчастного Фуке»³³ уже было собрано внушительное досье, являвшееся обвинительным актом. Ж.-Б. Кольбер (коему король оказывал «самое высокое доверие»³⁴), с 1651 г. управляющий Мазарини, будучи человеком «прилежным и рассудительным»³⁵, не упустил ни одной мелочи.

Важно то, как Людовик XIV наказал Фуке. Приговорив его к пожизненному заключению в Пинероле, король повел себя, как строгий (по приговору Судебной палаты опальный министр должен был отправиться в изгнание), но просвещенный правитель. Устраивая процесс над бывшим главой парламента, Людовик XIV понимал, что сильно рискует (и оказался прав, ведь по окончанию трехлетнего разбирательства, приговорив Фуке к изгнанию, судьи, по сути, оправдали его), но тем самым он подчеркнуто показывал себя монархом, который уважает законы королевства, и следует им.

Расследование и судебное разбирательство над сюринтендантом длились более трех лет (1661–1664); это сегодня можно говорить о том, что Фуке был приговорен заочно, тогда же добрая половина парижского общества, открыто выступавшая на стороне подсудимого, искренне верила в то, что удастся вырвать его из рук палача. Сторонники бывшего министра вели настоящую памфлетную войну, жена и мать Фуке не переставая забрасывали короля прошениями, королева-мать, Тюренн и Конде поддерживали их.

Если и говорить о том, что Фуке был обречен, то причины надо искать не в прихоти «ревнивого» короля, а в том, чего требовали интересы государства. И не важно, будет он приговорен к смерти или пожизненному заключению (только не к изгнанию, иначе урок не был бы усвоен: «Король сменяет ссылку на заключение»³⁶, – пишет м-м де Севинье). Уместнее говорить не о чувствах человека, чья гордость была уязвлена, а скорее об оскорблении, нанесенном Французскому королевству. Согласно популярной в XVII в. теории о двух телах короля, Фуке в лице Людовика XIV нанес оскорбление всем его подданным. «Король – это голова, а три сословия – члены; и все вместе они образуют политическое и мистическое тело, связь и единство которого нераздельно и неразлучно», – писал в конце XVI в. Ги Кокий³⁷.

Немилость Фуке была политическим актом, необходимым Людовику XIV не для того, чтобы переманить создателей Во (они и так служили королевскому дому), а для усмирения французского дворянства. Молодому королю, в чье заявление 10 марта мало кто поверил (как пишет м-м де Лафайет, никому и «в голову не могло прийти, что человек способен до такой степени измениться»³⁸), необходимо было наглядное подтверждение его слов. Кто знает, что происходит за дверьми кабинета короля и на заседаниях советов – эта сторона монаршего ремесла менее всего видна окружающим. Зато столь судьбоносное событие, как опала всесильного министра, приведшая к множественным судебным разбирательствам и перераспределению сил у кормила власти, никого не оставит равнодушным.

Людовик хотел, чтобы его окружение раз и навсегда поняло, кто хозяин в королевстве и где кончается грань дозволенного. Это касалось и сферы искусства, где Фуке желал блистать наравне с королем (В Во Лебрен, прославляя «славу, силу, справедливость, милосердие владельца замка», изображал Фуке в образах Геркулеса и Аполлона³⁹), что, кстати, свидетельствует о его недальновидности. Ведь Людовик уже неоднократно давал понять, что желает безраздельно царствовать в мире музыки и танца (впрочем, как и в других видах искусства).

Во всех земных краях,

Дал Музам новый кров и вдохновенья пламя

Зажег у них в сердцах⁴⁰, –

Лето 1661 г. Людовик XIV проводит в Фонтенбло, где танцует в балете «Времена года» партию Весны. «Это было самое приятное зрелище из всех когда-либо виданных»⁴², – пишет м-м де Лафайет. В последнем выходе провозглашалось скорое наступление Золотого века⁴³, неразрывно связываемое с именем Людовика (тремя годами ранее Лафонтен уже предсказал зарю Золотого века и царства Муз, но, связав это с именем Фуке⁴⁴). Незадолго до этого король основывает Академию танца, что, по мнению Ф. Боссана, является «актом управления», ведь тем самым «королевское развлечение становится институтом, официальной организацией»⁴⁵. Увлекшийся министр не замечает этого, продолжая собирать вокруг себя команду талантливых артистов, которые творят лишь для него, а не для Франции. В Сен-Манде Фуке собирает блистательное общество ученых и талантливых людей. Он открывает для них свою библиотеку, которая насчитывает 27 000 томов и считается одной из самых больших во Франции. В столь последовательном привязывании интеллектуалов к своей персоне, завязывании с ними тесных отношений, Птифис видит политическую стратегию Фуке⁴⁶. Такое поведение настораживало и задевало Людовика XIV, но не как частное лицо, а как короля.