Сильвия Крэнстон при участии Кэри Уильямс Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения Блаватской е. П. Перевод с английского под редакцией

Е.П.Б. взяла собрание в свои руки и потребовала объяснить, почему так отвратительно обстоят дела. Потом она с глазу на глаз переговорила с должностными лицами, и было решено, что Кингзфорд сформирует новую группу, которая будет называться Герметической ложей, а Лондонская останется в настоящем своём виде. Мэри Гебхард, присутствовавшая на собрании, свидетельствует:

«7 апреля этого года, на собрании Теософского общества, которое происходило в апартаментах м-ра Финча в "Линкольнз инн", я имела видение Махатмы М. В этот момент я внимательно слушала вступительное слово полковника Олкотта. Вдруг справа от меня и чуть впереди возник очень высокий, величественного вида человек, в котором я тут же узнала Махатму с одного из рисунков, которые видела раньше у м-ра Синнетта. Он был не в белом; казалось, какая-то тёмная ткань с цветными полосками окутывает его фигуру. Видение длилось всего несколько секунд. Насколько я знаю, кроме меня Махатму [на этом собрании] видели ещё полковник Олкотт, Мохини и, конечно, г-жа Блаватская. Мэри Гебхард добавляет, что Мохини распростёрся ниц именно перед этой фигурой» [¹²⁹].

Е.П.Б. задержалась в Лондоне на неделю, остановившись в доме у Синнеттов на Лэдбрук-Гарденс, где она встречалась со многими лондонскими теософами [¹³⁰]. Кроме этого, она посетила лабораторию сэра Уильяма Крукса. На обратном пути через Ла-Манш Е.П.Б. сопровождала Мэри Гебхард с сыном Артуром [¹³¹].

Вернувшись в Париж, Е.П.Б. почувствовала непреодолимое желание пойти в православную церковь. Она пишет родным:

«Я стояла там с открытым ртом, как если бы я стояла перед моей дорогой матушкой, которую не видела многие годы и которая никак не может меня узнать!.. Я не верю ни в какие догмы, мне противны всяческие ритуалы, но мои чувства к православной службе совершенно иные... Наверно, это у меня в крови... Я, разумеется, всегда буду твердить: буддизм, это чистейшее нравственное учение, в тысячу раз больше соответствует учению Христа, чем современный католицизм или протестантство. Но даже буддизм я не сравню с русской православной верой. Я ничего не могу с собой поделать. Такова моя глупая противоречивая натура» [¹³²].

После приёма, устроенного в доме леди Кейтнесс 10 мая, Е.П.Б. переехала вместе с Мохини и Джаджем в прекрасное поместье в Энгьене, неподалёку от Парижа, где провела около трёх недель. Оттуда она писала родственникам, которых не видела двенадцать лет, настойчиво приглашая их к себе:

«Я сбежала от своих друзей-космополитов, интервьюеров и прочих назойливых мучителей, уехав из Парижа на несколько дней в Энгьен, на виллу "Круазак", принадлежащую моим дорогим друзьям графу и графине д'Адемар. Они настоящие друзья и заботятся обо мне не только ради феноменов — которые мне так надоели. Здесь в моём и вашем распоряжении целая анфилада комнат... Графиня очаровательная женщина: она очень богатая американка [из Кентукки], такая милая и непретенциозная. Её муж, хоть и большой аристократ и закоренелый легитимист, тоже очень прост в своих привычках и обхождении» [¹³³].

Мы почти ничего не знали бы о пребывании Е.П.Б. в Энгьене, если бы не статья Джаджа, откуда взяты следующие выдержки:

«Здесь нашему дорогому другу предоставили все удобства, и она продолжала писать, а я по её просьбе в той же самой комнате внимательно перечитывал Разоблаченную Исиду, кратко помечая в конце каждой страницы её основное содержание, так как она собиралась использовать этот материал для Тайной Доктрины...

Часть вечера мы обыкновенно проводили в гостиной за разговорами, и здесь, так же как и в столовой, происходили некоторые феномены, однако не менее занимательными были остроумные, серьёзные или смешные рассказы Е.П.Б. Часто сестра графини д'Адемар играла на фортепьяно, доставляя удовольствие даже такому взыскательному судье, как Е.П.Б. Я хорошо помню одну мелодию, только что появившуюся в Париже. Она особенно нравилась Е.П.Б., и та часто просила её исполнить. В ней чувствовалось высокое вдохновение и глубокое постижение природы. Там же проходили оживлённые дискуссии графа и Е.П.Б. Нередко посреди такой беседы Е.П.Б. оборачивалась ко мне или к Мохини, заворожённо слушавшим её, и повторяла вслух наши же мысли, которые возникли у нас в тот момент в голове...

Как-то вечером мы сидели в гостиной, не зажигая света. Луна сияла над озером, всё кругом затихло, Е.П.Б. впала в задумчивость. Потом она поднялась, подошла к угловому окну с видом на озеро, и через мгновение комнату озарила вспышка мягкого света, а Е.П.Б. нежно улыбнулась. Напоминая мне об этом вечере, графиня д'Адемар писала после смерти Е.П.Б.: "Она казалась погруженной в свои мысли, как вдруг поднялась с кресла, подошла к открытому окну и повелительно взмахнула рукой. Сразу же в отдалении послышалась слабая музыка, которая становилась всё отчётливее, пока чудная мелодия не наполнила комнату. Мохини бросился к ногам Е.П.Б. и поцеловал край её одежды. Его порыв был совершенно уместным, ибо выражал то глубокое восхищение и уважение, которое мы все испытывали к этому удивительному существу, утрату которого никогда не перестанем оплакивать".

Мы все совершенно отчётливо слышали эту астральную музыку, и когда последние звуки растворились в неведомой дали, граф отметил её необыкновенную красоту и тонкость.¹³⁴ Уже по возвращении Е.П.Б. в Париж к ней из России приехали Вера Петровна и Надежда Андреевна. Они гостили до конца июня. Однажды Вера Петровна неожиданно для себя спровоцировала блестящий эксперимент по "осаждению". Он стал известен как в Англии, так и в России, где её сообщение появилось в "Одесском вестнике", а затем было перепечатано в Петербурге в "Ребусе":

...23 мая утром, мы снова все вместе находились в приёмной в следующем составе. У стола в середине комнаты сидели m-me de Morsier, толкуя с секретарём Джеджем и с брамином Могини... о делах общества... Направо от них сидела Е.П. Блаватская со своей сестрой; а налево, в двух шагах от стола, полковник Олкотт разговаривал с нашим известным писателем Всев. Серг. Соловьевым о действии на него магнетизма, которым почтенный президент теософов лечил его уже несколько дней. По обыкновению в урочный час внесли письма и между прочими одно на имя тётки г-жи Блаватской, гостившей у неё, Н. А. Фадеевой.

Г-жа Блаватская взяла письмо и, назвав особу, его писавшую (что было не трудно, так как рука на адресе была хорошо знакома ей и сестре её), сказала:

— Хотелось бы мне знать, что она пишет?

— Что ж! Это вам не трудно: прочтите-сквозь конверт, — сказали ей.

— Попробую! — и с этим словом она приложила запечатанное письмо ко лбу. Кругом шли громкие разговоры по-английски и по-французски; но несмотря на шум, г-жа Блаватская почти в ту же минуту заговорила, рассказывая сестре по-русски то, что она читала мыслью в письме. Тогда сестра её обратила всеобщее внимание на то, что она делала, и, подав ей листок бумаги, просила её записывать, вкратце, содержание письма.

— А! Ты мне не веришь! — засмеялась Елена Петровна. — Хорошо! И держа левую руку вместе на запечатанном письме и на поданном ей листке бумаги, она правой начала быстро писать на последнем попавшимся под руку цветным карандашом, синим с одного конца, а с другого красным. Разумеется, все обратили внимание на происходящее, в особенности В. С. Соловьев, прислушиваясь к тому, что громко сама себе диктовала его соотечественница, духовным оком читая и переписывая русское письмо.

Блаватская кончила словами:

"Кланяйся Елене Петровне!!"

— Это вздор! — прервала её сестра: таких церемонных приветствий тебе там наверное нет!

— Нет есть! И чтоб тебе доказать, что я читаю не смысл, а подлинные фразы письма, я несколько его фраз передала построчно, в тех же словах, — твёрдо отвечала Блаватская. Она подписала своё писанье именем писавшей письмо действительное, перевернула карандаш красным концом книзу, подчеркнула им своё имя в словах "кланяйся ЕЛЕНЕ" и в ту же секунду сделала внизу на своём клочке бумаги под именем писавшей настоящее письмо теософическую шестиугольную звезду, прибавив громко с силой непоколебимой воли:

— Хочу, чтоб эти красные знаки отсюда перешли в письмо, на те же места его!

И, энергически ударив рукой по запечатанному посланию, она перебросила его обратно своей сестре со словами:

— Tiens! C'est fait!.. (Возьми! Сделано!)...

Всё происшедшее, равно как и содержание того, что Елена Петровна написала, было переведено не понимавшим по-русски. Письмо немедленно [было] передано по принадлежности, и когда г-жа Фадеева его распечатала, содержание его оказалось совершенно таким, каким его передала г-жа Блаватская; некоторые фразы были даже составлены в тех же выражениях; а в словах: "Кланяйся Елене Петровне" имя её было подчёркнуто красным карандашом, а ниже подписи стояла красная шестиугольная звезда! И даже росчерк от её карандаша на клочке бумаги был воспроизведён с точностью фотографического снимка...

Изумительный факт этот тотчас был изложен письменно, засвидетельствован подписями всех присутствовавших¹³⁵ и находится в руках пишущей эти строки.¹³⁶

Приводим описание ещё одного феномена Е.П.Б. из той же статьи Веры:

Мы сидели все вместе, несколько дней тому назад, когда... м-ру Джеджу, секретарю общества, принесли с почты письмо из Америки, которое он тут же и распечатал. Но, распечатав, прежде всего обратил внимание не на содержание его, а на несколько подчёркнутых красным карандашом слов и на фразу, написанную на нём вкось тою же краской, подписанную всем хорошо знакомым именем "хозяина..." Необходимо принять во внимание, что письмо в Индии или Тибете никогда не бывало. Мне могут возразить, что никто не мешал и нью-йоркскому корреспонденту Джеджа начертить на своём письме красную надпись, как бы от лица "хозяина". Я согласна! я, признаюсь, и сама подумала в первую минуту то же, но вот что меня разубедило. Дня через два после этого, в обычный час снова вошёл почтальон с письмами... Но прежде я должна упомянуть, что в это самое время г-жа Блаватская выслушивала жалобы одного очень молодого человека, гостившего у неё, на его мать. М-р Китлей, изволите ли видеть, приехал в Париж нарочно, чтобы познакомиться ближе с деятелями теософического общества, доктрины которого ему были хорошо знакомы по чтениям... Итак, м-р Китлей горько жаловался на свою мать, которая требовала, чтобы он или вернулся к ней, в Ливерпуль, или тотчас ехал продолжать своё "путешествие по континенту", предпринятое в гигиенических видах.

"Мать моя до смерти боится, чтобы я не бросил дела и не уехал за вами в Мадрас!" — говорил он...

В эту минуту позвонил почтальон, и в числе многих писем оказалось одно из Ливерпуля, от м-с Китлей к сыну. Он распечатал его без особой поспешности, но вдруг лицо его приняло изумлённо-испуганное выражение и он весь побагровел... На письме, слова его матери касательно уважения и послушания, которыми дети обязаны своим родителям, были подчёркнуты красным составом, за хорошо известной подписью...

M-me de Mforsier], секретарь парижской ветви общества... сама рассказывала мне, что своевременное письмо "du maitre" ["хозяина"] — письмо, которое она нашла вложенным вместе с его оригинальным конвертом под покрышку другого, постороннего делу письма к ней, — положительно спасло её от самоубийства и заставило всей душой предаться делу теософии.¹³⁷

В более ранней публикации Вера вспоминает разговор с сестрой относительно возможности создавать предметы с помощью психической силы. Она не желала верить в подобные вещи, и Е.П.Б. "обыкновенно отвечала" ей: "Ну и не верь! Я очень мало забочусь о вере в эти вздоры". Растившая пятерых детей, Вера нередко испытывала финансовые трудности. Она пишет:

Мне случалось ей сердито доказывать, что это далеко не вздоры! Что если она так легко творит золото и драгоценности, то пусть обогатит меня. В ответ на такие речи она только смеялась, говоря, что этого она не может, потому что это было бы колдовство, чёрная магия, которая всем принесла бы один вред.

— Наша карма с тобою быть бедными, и мы должны её нести. Если б я попробовала себя или тебя таким путём обогатить, то погубила бы нас обеих, не в здешней, минутной жизни, а на долгие, может на вечные, века, — объясняла она мне.

А на вопросы "Зачем же ты одаривала других такими губительными подарками, если они приносят вред?" она уверяла, что те вздорные вещи, которые ей было дано сделать ради убеждения людей в том, как могущественны духовные дары и сила воли человека, ничего не значили, никакого влияния иметь не могли ни на кого и ни на что, кроме разве убеждения "тупоголовых материалистов, которые ничего не возьмут в толк, если им не поставить точек на i".¹³⁸

В статье "Может ли человек сделаться творцом?" Е.П.Б. замечает, что предметы, созданные с помощью психических сил, возникают не из ничего, но из предсуществующей материи, находящейся в тонком состоянии.¹³⁹ Их овеществление удивительно не больше, нежели появление дождя из облаков с последующим превращением в лёд. Иногда новый предмет создают из твёрдого тела, как в том случае, когда Е.П.Б., к радости детей, перемещала атомы в связке ключей и получался свисток. Сестра Олкотта, Белл Митчелл, вспоминает ряд таких экспериментов, имевших место в Нью-Йорке, когда они жили в одном доме с Е.П.Б.¹⁴⁰

29 июня Е.П.Б. уехала в Лондон¹⁴¹. Накануне отъезда она писала одной своей русской знакомой: "Завтра я уезжаю в Лондон, отряхнув парижскую пыль со своих ног... Я больна и не в лучшем настроении. В такие минуты только благодаря Теософии я живу и действую".¹⁴²

Её провожали Надежда Андреевна, Вера и Эмили де Морсье. Позже Е.П.Б. писала тётушке:

Моя дорогая, моя драгоценная Надежда Андреевна! Вот уже многие годы я не плакала, но когда вы обе исчезли из виду, выплакала все мои слёзы. Я думала, сердце моё разорвется, так мне стало дурно. К счастью, какие-то добрые французы, ехавшие со мной в одном купе, принесли мне на следующей станции воды и заботились обо мне как могли. В Булони меня встречал Олкотт и чуть было не расплакался, увидев, насколько я плоха. Он также сильно расстроился при мысли, что ты и Вера могли счесть его бессердечным потому, что он не приехал за мной в Париж. Но бедный старина не знал, что я так больна. Ты ведь знаешь, что мне всё время нездоровится.

Я переночевала в Булони, а на следующее утро из Англии прибыли ещё пятеро теософов, чтобы заботиться обо мне... Меня чуть не на руках внесли на пароход, а затем так же вынесли и с триумфом доставили в Лондон. Я едва дышу, но всё равно нынче же вечером мы устраиваем приём, на который придут наверно около пятидесяти наших старых знакомых. Англичане в большинстве своём не подвержены шатаниям; в них много постоянства и преданности. На Чаринг-Кросс^* Мохини и К[итли] чуть ли не до смерти перепугали англичан, бухнувшись мне в ноги, будто я идол какой-то. Я не на шутку рассердилась — так искушать провидение.¹⁴³

У Мохини были особые на то причины. В марте 1884 года он получил от своего Учителя следующее письмо:

Только Мохини.

Для "пелингов" [европейцев] много значат внешние проявления. Человек должен поразить их внешне, прежде чем о нём сложится постоянное, устойчивое внутреннее впечатление. Запомни это и постарайся понять, почему я жду от тебя следующих действий:

Когда Упасика^** прибудет, ты встретишь и примешь её так, словно вы в Индии и она — твоя собственная мать. Ты не должен обращать никакого внимания на толпу французов и прочих. Ты должен ошеломить их; и если полковник спросит, зачем ты это делаешь, ответь ему, что приветствуешь именно внутреннего человека, внутреннего обитателя, а не Е.П.Б., ибо ты получил указания на сей счёт от нас. И прими к сведению, что Некто^*** гораздо более высокий, чем я, милостиво согласился ознакомиться с создавшимся положением в целом-в её облике, и затем посещать, иногда, таким же способом, Париж и, возможно, другие места проживания иностранных членов. Приветствовать её таким образом ты будешь всякий раз, встречаясь и прощаясь с ней^****144, пока вы в Париже, — невзирая на то, как это воспринимается, и на её собственное изумление. Это — проверка¹⁴⁵.

Возвратившись на время из Лондона в Париж, Мохини в мае получил ещё одно письмо из того же источника:

Твоё отношение к Упасике и всему, что связано с ней, настолько ребяческое, словно ты стараешься создать о ней ещё худшее впечатление, чем оставляет даже собственное её легкомыслие, когда она целиком предоставлена самой себе.^*****146 Не забывай, что всё благо, уготованное нашей Индии... всецело сложено её личными усилиями. Едва ли ты сможешь в полной мере выразить ей то уважение и признательность, которых она заслуживает. Лучше показать англичанам все те нравственные достоинства, коими она обладает, чем постоянно развлекать их историями о её ребячествах и причудах, вызывающими смех над ней или даже насмешки... Ты — тот представитель Индии, которому предстоит духовно возродиться. Ты должен, следовательно, вести себя как философ, а не как смешливый юнец, если претендуешь на то, чтобы стать чела.¹⁴⁷

В Лондоне Е.П.Б. прожила шесть недель у Франчески Арундейл и её старушки-матери в доме 77 по Элгин-Кресент, в Ноттинг-Хилл. Об этом рассказывает сама Франческа в книге Моя гостья — Е.П.Блаватская и в статье, посвященной памяти Е.П.Б. Отрывки, которые приводятся ниже, взяты из этих источников.

Живя у нас, первую часть дня она обыкновенно писала; как правило, она начинала в семь утра, а иногда и раньше, и с небольшим перерывом на ленч работала до трёх-четырёх часов дня. Потом объявлялись посетители; и они шли и шли до позднего вечера. Разумеется, многие из тех, кто был наслышан о её необыкновенных способностях, приходили просто из любопытства. В то время Общество психических исследований ещё не обнародовало свой печально знаменитый отчёт, и члены этого Общества нередко наведывались к ней в надежде увидеть какие-нибудь чудеса.¹⁴⁸

Больше всего я любила ранние утренние часы; Е.П.Б. в это время была наиболее доступной, глаза её лучились добротой, губы морщила улыбка. Казалось, она всегда понимает и принимает все не только произнесённые, но и невысказанные мысли. Я никогда не испытывала перед ней страха, несмотря на весьма сильные выражения, которые она порой употребляла. Каким-то образом всегда чувствовалось, что это сугубо внешняя сторона.¹⁴⁹

Я могла бы приводить и приводить примеры [показанных ею] феноменов, но, зная, как мало значения она сама им придавала, думаю, что было бы недостойно её памяти, если бы я стала выделять то, что было далеко не главным в её работе. Охотники за феноменами и праздные зеваки составляли только часть из великого множества тех, кто искал встречи с ней. Многие пытливые умы, учёные и философы, приходили снова и снова, привлекаемые силой её интеллекта... Иногда в послеобеденное время к ней заглядывали чопорные профессора из Кембриджа, и я как сейчас вижу её крупную фигуру в просторном капоте: она сидит в большом кресле, под рукой у неё табачная корзинка, и отвечает на глубокие и мудрёные вопросы относительно космогонии и законов, управляющих материей.¹⁵⁰

... Довольно часто на вопросы, касающиеся индийской философии, отвечал Мохини Чаттерджи. Я редко встречала людей, способных давать такие ясные и впечатляющие пояснения и излагать их таким прекрасным языком. Его лекции пользовались популярностью, и наши двери редко закрывались раньше часа или двух ночи¹⁵¹.

Возможно, временами Мохини находился под воздействием кого-то более великого. В письме к Синнетту, написанном ещё до того, как группа теософов приехала из Индии в Европу, Е.П.Б. даёт понять, что подобное будет происходить: "Не ошибитесь, дорогой мой босс, приняв Мохини, который прибудет к Вам, за того Мохини, которого Вы знали... Посланник будет наделён не только новым внешним обличьем, но и иным внутренним содержанием".¹⁵²

Мохини помогал Лоре Холлоуэй в работе над книгой Человек: фрагменты забытой истории. Холлоуэй приехала из Нью-Йорка, чтобы встретиться с лондонскими теософами, и некоторое время жила вместе с Е.П.Б. у Арундейлов. Джадж был близко знаком с ней и видел в ней замечательного сотрудника. Он писал Олкотту о её литературной работе и "психических способностях того же рода, что и у Е.П.Б.". Узнав о её приезде, Е.П.Б. воскликнула: "О Боже, найти бы в ней преемницу, с какой бы радостью я покончилась!"¹⁵³

Но надежды эти не оправдались. Один из Учителей писал Франческе Арундейл:

Вначале о вашей подруге — г-же X. Бедное дитя! С таким упорством ставя свою личность над своим внутренним и лучшим я — сама того не ведая, — она в последнюю неделю сделала всё, что только возможно, дабы отделить себя от нас навсегда... Как она говорит, её пути — не наши пути, и постичь наши она не в силах. Её личность настолько вторгается в её представления о порядке вещей, что, разумеется, она не может понять наши действия с позиций нашей жизни.

Скажите ей со всей благожелательностью, что даже если Е.П.Б. (в качестве примера) и была неправа вчера вечером — как неправа она всегда, с западной точки зрения, в свойственных ей постоянных порывах, внешне грубых и неделикатных, — всё же делала она это по прямому указанию своего Учителя. Она не задумается ни на минуту о соблюдении приличий, когда речь идёт об исполнении таких указаний. В ваших глазах, глазах цивилизованной и образованной части человечества, [обнаружить свои подлинные чувства в светском обществе] — единственный неискупимый грех; на наш же взгляд-неотёсанных азиатов — это величайшая добродетель. Как человек западного воспитания, она страдала и считала, что жертвует своей личной репутацией, прежде чем это вошло у неё в привычку.¹⁵⁴

Пока Е.П.Б. трудилась в Париже и в Лондоне, Олкотт часто выезжал по разным делам, выступая с лекциями, и ему удалось заинтересовать теософией известных деятелей. Как явствует из его дневника, между 9 и 20 апреля 1884 года он, к примеру, встречался с сэром Эдвином Арнолдом; астрономом Камилем Фламмарионом; Оскаром Уайльдом; профессором Джоном Кауч Адамсом, открывшим планету Нептун; сэром Уильямом Круксом; Робертом Браунингом; сэром Оливером Лоджем; Мэтью Арнолдом; лордом и леди Бортуиками. Некоторое время спустя Олкотт навестил Бортуиков в их доме в Шотландии и организовал в Эдинбурге филиал ТО.¹⁵⁵ В мае, по приглашению лорда Джона Фрэнсиса Рассела, старшего брата известного математика и философа Бертрана Рассела, он выступил в Оксфорде.¹⁵⁶

В середине апреля один американец, член Общества психических исследований, дал обед в честь Олкотта в клубе "Джуниор Атенеум", пригласив на встречу с ним самых известных членов ОПИ.¹⁵⁷ Среди них был и видный эссеист и поэт Фредерик Майерс, состоявший также в ТО, автор книги Человеческая личность и её жизнь после телесной смерти¹⁵⁸, которая считалась классической работой в этой области. В мае Олкотт присутствовал на съезде ОПИ в Кембридже и встретился там с президентом Общества Генри Сиджуиком, профессором этики в Найтсбриджском университете. Чуть позже он заявил о своей готовности быть опрошенным в качестве свидетеля феноменов, произведённых в Америке и Индии при участии Е.П.Б. или её Учителей. Для этой цели создали даже специальную комиссию и была проведена серия заседаний, где также были заслушаны Мохини и Синнетт.

На одном из заседаний Майерс спросил Олкотта, не сможет ли тот убедить г-жу Блаватскую продемонстрировать какие-нибудь психические феномены в присутствии членов этой комиссии. Когда были опубликованы протоколы, ответ Е.П.Б., приведённый в одной из сносок, гласил: "Никто не заставит меня сделать это, если только Учитель не прикажет ещё раз пожертвовать собой. — Е.П. Блаватская".¹⁵⁹

Почему она отказалась? Следующий случай, описанный Франческой Арундейл, возможно, подсказывает ответ. Как-то раз Майерс заглянул к ней домой, чтобы повидать Е.П.Б.

Они начали беседовать о феноменах, которыми так интересовался м-р Майерс. "Мне бы хотелось увидеть доказательства ваших оккультных сил, — сказал он, — не могли бы вы чем-нибудь подтвердить наличие тех оккультных сил, о которых говорите?" — "Что толку? — ответила г-жа Блаватская. — Вы не поверите, даже если увидите и услышите сами". ­"Испытайте меня", — попросил он. С минуту она смотрела на него своим загадочным, пронзительным взглядом, а потом обернулась ко мне и сказала: "Принесите мне небольшую чашку и в ней немного воды". Стоял солнечный день, в комнате было очень светло; Е.П.Б. была справа от м-ра Майерса, который сидел на стуле футах в трёх от неё. Я принесла стеклянную чашку с водой, Е.П.Б. велела поставить её на табурет прямо перед м-ром Майерсом, на довольно большом расстоянии от неё, что я и сделала. Несколько минут мы молча ждали, а потом стекло как бы зазвенело. Я различила четыре или пять нот, которые мы обычно называли "астральными колокольчиками". Было видно, что м-р Майерс весьма удивлён; он переводил взгляд с ладоней Е.П.Б., неподвижно лежавших на коленях, на чашку с водой и обратно. Видимой связи между ними не было. Астральные колокольчики зазвенели снова, отчётливо и звонко, а г-жа Блаватская по-прежнему даже не шевельнулась.

Он повернулся ко мне, на лице его явно читалось недоумение — он не понимал, как производятся эти звуки. Е.П.Б. улыбнулась и сказала: "В этом нет ничего особенно чудесного-просто немного знания о том, как управлять некоторыми силами природы". Прощаясь, м-р Майерс сказал мне: "Мисс Арундейл, я никогда больше не буду сомневаться". Но увы! Не прошло и двух недель, как этот колеблющийся, вечно сомневающийся ум написал нам, что его всё-таки не убедили и что издавать такие звуки можно таким-то и таким-то способом. Е.П.Б. нисколечко не расстроилась, а сказала: "Я знала это, но решила дать ему то, о чём он просит".¹⁶⁰

Феноменам всегда можно подыскать альтернативное объяснение, вот почему так трудно доказать реальность оккультных сил. Официальная наука сталкивается с той же проблемой при объяснении физических явлений. Как сказал однажды выдающийся американский учёный-философ Грегори Бейтсон: "Наука исследует, а не доказывает". Она всегда ограничена тем инструментарием, каким располагает. Изобретение более чувствительного телескопа или микроскопа, строительство более мощного циклотрона позволит обнаружить объекты, прежде неизвестные, и существующие теории могут потребовать пересмотра, подчас радикального.¹⁶¹ В Тайной Доктрине Е.П.Б. пишет:

Наука, в силу самой природы вещей, не способна раскрыть тайну окружающей нас вселенной. Наука, правда, может собирать, классифицировать и обобщать явления; но оккультист, основываясь на признанных метафизических данных, заявляет, что отважный исследователь, желающий проникнуть в сокровенные тайны Природы, должен выйти за пределы узкого диапазона чувств и перенести своё сознание в область ноуменов и сферу первопричин. Для этого он должен развить в себе способности, которые-за редчайшими исключениями — у нашей теперешней пятой коренной расы... пребывают в спящем состоянии.¹⁶²

Противопоставляя восточную и западную науку, американский политолог и психолог Уолт Андерсон замечает: "Здесь, на Западе, мы почитаем механизмы, будто только с их помощью можно обнаружить истину. Немногим физикам приходило в голову, что реальность, которую открывают им их исследования и теории, может быть также и прочувствована". На Западе, добавляет он, "космос исследуют циклотронами, лазерами и телескопами", восточная же наука "в основном нетехническая и использует в качестве инструмента дисциплинированное человеческое тело и ум", например во время глубокой медитации.¹⁶³

Вот одно из наставлений, которое можно прочесть в Иога-сутрах великого индийского философа Патанджали: "Сосредоточив сознание на мельчайших, скрытых или удалённых объектах, из любой области природы, аскет получает исчерпывающие знания о них". В комментарии поясняется, что "термин знания имеет здесь более глубокий смысл, нежели тот, который мы обычно вкладываем в это понятие. В данном случае знание означает полное слияние сознания с тем предметом или объектом, на который оно направлено, и на такое время, какое необходимо".¹⁶⁴

Трудно представить современного учёного, занятого подобной практикой. "Сайенс дайджест" (1982, июль) сообщает, что "пожалуй, ни один из физиков с мировым именем не относится столь серьёзно к индийской мистической философии, как Брайан Джозефсон из Кембриджского университета, получивший Нобелевскую премию по физике за 1978 год", и добавляет: "Джозефсон ручается своей научной репутацией, что можно проникать в объективную реальность с помощью традиционных индийских приёмов медитации". Воспитание и совершенствование человеческого инструмента — приёмника для восприятия истины — задача нелёгкая, но вот что пишет один из Махатм:

«Поверьте мне, наступает час в жизни адепта, когда все лишения, через которые он прошёл, вознаграждаются тысячекратно. Чтоб приобретать дальнейшие знания, ему не нужно больше прибегать к детальному и длительному исследованию и сопоставлению различных предметов, но он получает возможность мгновенного полного проникновения в каждую первичную истину... адепт видит и чувствует и пребывает в самом источнике всех основополагающих истин..»