Сильвия Крэнстон при участии Кэри Уильямс Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения Блаватской е. П. Перевод с английского под редакцией
жүктеу/скачать 4.54 Mb.
|
| [24].
В семь часов конец рабочего дня отмечался чаепитием. После чего, как вспоминает графиня: «...мы обычно приятно проводили вечер вместе. Е.П.Б. усаживалась поудобнее в своём большом кресле и раскладывала пасьянс. Она говорила, что при этом ум её отдыхает. Похоже, механическое раскладывание карт давало ей возможность умственно расслабиться после дневного напряжения. По вечерам она никогда не заговаривала о теософии. Она настолько утомлялась за день, что нуждалась только в отдыхе. Поэтому я набирала как можно больше журналов и зачитывала из них статьи или отрывки, которые, как мне казалось, могли заинтересовать или развлечь её. В девять она отправлялась в постель, где раскладывала вокруг себя русские газеты и читала их допоздна» [25]. Нам трудно представить, какой была Е.П.Б. в эти часы отдыха. Фотографии запечатлели её только серьёзной. Графиня говорит, что в такие минуты "она часто проявляла лучезарную непосредственность ребёнка, лицо её светилось весёлым лукавством и излучало такое обаяние, какого я не встречала ни в ком за всю свою жизнь" [26]. Об этой стороне её натуры хорошо сказал Уолтер Олд: «Она была очаровательной собеседницей. Особенно привлекала её непосредственность. При мне однажды кто-то сказал, что самая прекрасная женщина Англии выглядела бы невзрачной дурнушкой рядом с этой замечательной личностью... Я никогда не видел, чтобы женщина в зрелом возрасте так смеялась — как ребёнок» [27]. Глава 2. «Яго теософии» Описание вюрцбургского периода будет неполным, если не остановиться подробнее на визите Всеволода Соловьева в августе-сентябре 1885 года. Он познакомился с Блаватской в Париже весной 1884 года. Через несколько недель она писала одному из своих корреспондентов: «Тот незнакомый господин, который навестил Вас, хорошо известен в России. Это мой друг и соратник по теософии. Его зовут Всеволод Сергеевич Соловьев, он автор многих исторических романов. Он настоящий теософ, а не просто член Теософского общества. Для меня между этими двумя понятиями — огромная разница» [28]. А два года спустя, в письме к Синнетту от 3 марта 1886 года, Е.П.Б. назовет Соловьева "Яго теософии" [29] — по имени злодея из трагедии Шекспира, чья ложь и интриги довели Отелло до того, что он задушил свою прекрасную и добродетельную жену Дездемону. Соловьев изложил свою версию отношений с Е.П.Б. в серии статей в Русском вестнике за 1892 год, через год после кончины Е.П.Б., под общим заглавием "Современная жрица Изиды". В следующем году они вышли отдельной книгой, с посвящением «Лондонскому "Обществу для психических исследований" и всем внимательным читателям», а в 1895 году ОПИ издало в Лондоне английский перевод под редакцией Уолтера Лифа. С тех самых пор западные критики Е.П.Б. пользуются этим переводом как основным источником информации о её жизни, хотя добросовестному биографу следовало бы прежде убедиться в достоверности излагаемых в этой книге сведений. Во вступительной статье профессор Сиджуик — президент ОПИ и глава соответствующей комиссии — объясняет, почему ОПИ финансировало издание этой книги. Поначалу предполагалось опубликовать в Трудах ОПИ только отдельные фрагменты, касающиеся психических исследований, говорит он, однако: «При дальнейшем рассмотрении нам показалось желательным, чтобы большая часть увлекательного повествования Соловьева стала доступной английскому читателю. Ибо те, кто хотел бы узнать что-то новое о г-же Блаватской, интересуются не столько дополнительными доказательствами её шарлатанства — этот вопрос уже решен однозначно, — сколько тем, почему её обман пользовался таким успехом. Соловьев живо описал многосторонние способности этой женщины: её тонкое лукавство и безоглядную дерзость, её интеллектуальную энергию и поразительную жизнестойкость, искреннее добродушие, страстность и убедительный — временами — пафос. Эти важные детали помогают прояснить общую картину, и сообщить их, вероятно, мог только соотечественник. Я не знаю, как долго ещё просуществует Теософское общество. Но даже если оно в следующем году исчезнет, всё равно двадцатилетнее его существование будет представлять определённый интерес для тех, кто изучает историю европейского общества в девятнадцатом веке. И, похоже, ни одна книга не расскажет об обстоятельствах его возникновения лучше, чем "Современная жрица Изиды"..» [30]. Коль скоро Сиджуик утверждает, что особую достоверность книге придаёт то, что написана она соотечественником Е.П.Б., небезынтересно послушать, что думали о книге Соловьева и о самой Елене Блаватской два других её соотечественника. Первый из них — известный математик Петр Демьянович Успенский, близкий ученик Гурджиева. Вот цитата из его книги "Четвёртое измерение", которая вышла в 1918 году в России: «Е.П. Блаватская была необыкновенная личность, описать которую во всей её полноте и изгибах мог бы только большой художник... "Разоблачения", несколько раз появлявшиеся на счёт Блаватской, похожи на разоблачения воробьев, которые прилетели клевать виноград, написанный художником, и потом могли кричать, что их обманули, что виноград нельзя есть, что это шарлатанство и т.п. Книжка Всеволода Соловьева "Современная жрица Изиды", по которой многие знают о Блаватской, полна мелкой, не совсем понятной для читателя злобы, и вся состоит из сыщнического описания подсматриваний, подглядываний, выспрашиваний у прислуги и, вообще, мелочей, мелочей и мелочей, которые проверить читатель не может. А главное, т.е. книги Блаватской, её жизнь и её идеи, точно совсем не существуют для автора... Что бы ни говорили и что бы ни писали о теософическом движении, оно несомненно имеет большие положительные стороны. Оно объединило и вывело на свет искания, бывшие раньше разрозненными и не знавшими друг друга... Кроме того, в теософическом движении, бесспорно, много смелого. Оно заставляет людей выбираться из материалистических тупиков, видеть, что жизнь шире и больше, чем люди думали; даёт очень много новых слов и понятий, заставляет глубже задумываться о "вечных вопросах", о тайнах смерти, о загадках бытия, не позволяет отходить от них, держит на них; требует от человека, чтобы он жил в Вечном, не удовлетворялся временным» [31]. Другой русский, на которого стоит обратить внимание, — известный публицист конца прошлого века Виктор Буренин, человек сугубо материалистичный и даже циничный. Его отклик на статьи Соловьева в Русском вестнике появился в петербургском Новом времени 30 декабря 1892 года: «В современной русской литературе есть два Соловьева: г. Владимир Соловьев, иначе называемый "философом", и г. Всеволод Соловьев, иначе называемый "братом философа". Уже одно это название "брат философа" отчасти намекает на то, что г. Вс. Соловьев как бы не имеет собственного литературного имени, или, по крайней мере, имеет имя не особенно крупное. А между тем этот сочинитель работает в литературе почти столько же лет, как и его брат, философ, то есть, если не ошибаюсь, лет двадцать, и работает с великим усердием. Г. Вс. Соловьев, как известно, насочинил множество исторических романов, в которых изобразил российские нравы и российский быт во все эпохи... Все эти исторические романы печатались своевременно в Ниве и Севере, читались, вероятно, [359] с пользою и удовольствием подписчиками этих иллюстрированных журналов, и затем никем иным, кроме этих подписчиков, не читались... ...В течение почти целого года, за исключением, впрочем, летних месяцев, г. Вс. Соловьев производит следствие в Русском вестнике о покойной Е.П. Блаватской... Следствие г. Вс. Соловьева занимает двадцать девять пространных глав... В этих двадцати девяти главах... [он] доказывает читателям с необыкновенным усердием, что покойная Блаватская была порядочная шарлатанка... Он, не разбирая, валит на покойницу с каким-то даже ожесточением бездну всяких обвинений, чернит её всеми способами, причём часто пускает в ход способы недозволенные... Грязи, и притом самой бесцеремонной, наш изобличитель валит на "современную жрицу Изиды"... столько, что её достало бы, вероятно, для целого огромного кургана над свежей могилой этой русской женщины, которая, даже взяв в расчёт все её увлечения и заблуждения, вольные и невольные, всё же была женщина очень талантливая и замечательная, гораздо более талантливая и замечательная, чем многие современные русские сочинители бесчисленных романов для рыночных иллюстраций. В своём усердии к изобильному излиянию грязи г. Вс. Соловьев как будто даже забывает, что покойная была женщина, быть может, и очень слабая, очень грешная, но... достойная уважения и симпатии уже по тому одному, что таких женщин у нас немного, такие женщины у нас из ряда вон. Спешу сейчас же оговориться: да не подумают читатели, что я заговорил о г. Соловьеве и его разоблачениях покойной теософки и буддистки с целью её защиты от нападений... [г. Соловьева]. Я вовсе не намерен её защищать, особенно как спиритку и теософку... Если я склонен симпатизировать в чём-нибудь покойной, то это только в её писательском даровании: оно было не из дюжинных, что доказывается её статьями, которые она помещала под псевдонимом Радда-Бай в Русском вестнике редакции Каткова, статьями, по-моему, в сто раз более талантливыми и интересными, чем все мнимо-исторические романы г. Вс. Соловьева и все его фантастические и нефантастические повести... ...Нет, меня в этих разоблачениях занимает... сам... г. Соловьев... Не знаю, я быть может очень ошибаюсь, но читая разоблачения г. Соловьева, я часто невольно приходил к такому заключению: или г. Вс. Соловьев не совсем точно рассказывает о своих отношениях к Блаватской, переиначивает их, вообще, говоря выражением из одной комедии, "охотно привирает"; или же во время своего знакомства с жрицей Изиды он, как бы это выразиться повежливее, — он находился не совсем в здоровом состоянии. Судите сами, читатель...» Затем следуют выдержки из писем Соловьева к Блаватской. Он позабыл, что писал такое, а они ясно доказывают, что представленная им история сфабрикована. Буренин говорит, что получил копии этих писем от родственницы Е.П.Б. Действительно, письма передала ему сестра её Вера Желиховская. Вскоре она и сама опубликовала их, отвечая на обвинения Соловьева. Итак, обратимся к "Современной жрице Изиды". Что же представляет собой это сочинение? Судя по тому количеству несообразностей, которые встречаются уже на первых его страницах, становится ясно, что если автор и намеревался написать работу, которая вошла бы в историю как точное отражение его взаимоотношений с Е.П.Б. и теософами, то уже самое её начало оказалось явно неудачным. Соловьев рассказывает, что в мае 1884 года он находился в Париже, где, среди всего прочего, занимался мистической и оккультной литературой. В поисках материала для своих новых работ, в которых собирался затронуть эту тему, он вспомнил интересные повествования Радды-Бай (Е.П.Б.), публиковавшиеся в Русском вестнике, и ему страстно захотелось познакомиться с их автором. Полагая, что его "удивительная соотечественница" в то время находилась в Индии, он уже подумывал о поездке туда. Но тут, по его словам, одна его приятельница показала ему заметку в газете "Матен". В ней как раз говорилось, что на днях Блаватская прибыла из Ниццы и поселилась на рю-Нотр-Дам-де-Шан. Она-де настолько известна, что возле её дома собираются толпы желающих повидаться со знаменитостью. Соловьев очень старается внедрить в сознание читателя мысль, что заметка была оплачена самой Блаватской, чтобы возбудить интерес к себе в Париже, но надеждам её не суждено было оправдаться, ибо когда он посетил Блаватскую, никаких толп у её дверей не приметил [32]. Большинство приводимых Соловьевым сведений на поверку оказываются фикцией. Во-первых, Е.П.Б. прибыла в Париж 28 марта, т. е. месяцем раньше. Во-вторых, никакой необходимости в платной рекламе не было: в газете Виктора Гюго "Раппель" от 1 апреля три колонки были отданы теософам, 2 апреля её примеру последовала газета "Тан", 21-го — "Матен"; 6 мая Е.П.Б. даёт интервью репортёру "Жиля Блаза", а II мая парижский корреспондент лондонской "Уорлд" освещает приём у герцогини де Помар [33]. Е.П.Б. вовсе не одобряла подобное внимание к своей особе. Ведь по настоятельному совету врачей она приехала в Европу для отдыха, в котором так нуждалась. Соловьев утверждает, что квартира на рю-Нотр-Дам-де-Шан, где жила Е.П.Б., находилась в бедном районе, а сам дом имел неказистый вид. Однако мы знаем, что эта квартира была любезно снята герцогиней де Помар для почётных гостей на всё то время, которое они пожелают провести в Париже [34], и вряд ли могла соответствовать этому описанию. Поднявшись наверх "по очень, очень скромной лестнице", Соловьев встретил неряшливого человека в восточном тюрбане, который проводил его в "крохотную тёмную переднюю". Это был Бабула, слуга Е.П.Б. Далее Соловьев описывает его "чумазую" фигуру "с плутовской рожей", утверждая, что Бабула "преестественнейший плут — достаточно было взглянуть на его физиономию, чтобы убедиться в этом" [35]. Между тем герцогиня де Помар не упускала случая похвастаться Бабулой, и во время её поездок по городу он обычно восседал рядом с кучером [36]. В Энгьене он специально прислуживал гостям графини д'Адемap. Франческа Арундейл, вспоминая о пребывании Е.П.Б. у неё дома в Лондоне через несколько месяцев после описываемой Соловьевым встречи, замечает: "Среди прибывших из Индии выделялся Бабула, слуга Е.П.Б. В своём живописном тюрбане и белых одеждах он произвёл настоящую маленькую сенсацию [у нас] на Кресент. И после полудня, когда подавали чай и на столе Сиял русский самовар Е.П.Б., Бабула разносил гостям чашки с чаем и пирожные, и во всём пригородном Лондоне такое можно было увидеть только в нашем доме"[37]. Напомним, что в Париже у Блаватской перед своей поездкой в Индию гостил Джадж. Английский литературный критик Беатрис Хейстингс, автор книги "Обман Соловьева", удивлялась, почему Соловьев не упоминает о нём [38]. Оказывается, у Соловьева это было, однако редактор английского перевода Уолтер Лиф предпочел изъять этот кусок. Соловьев вспоминает, что однажды, когда он был с визитом у Е.П.Б., "раздался звонок, и к нам вошёл некий джентльмен — впрочем, джентльменского в нём ничего не было. Средних лет, рыжеватый, плохо одетый, с грубой фигурой и безобразным, отталкивающим лицом — он произвёл на меня самое неприятное впечатление"*.39 Представив ему Джаджа, Е.П.Б., оставшись наедине с Соловьевым, будто бы спросила, какое впечатление произвёл на него Джадж. "...Я не хотел бы остаться в пустынном месте вдвоём с этим человеком!" — ответил он. И далее он вкладывает в уста Е.П.Б. следующие слова: "Он был величайший негодяй и мошенник, на его душе лежит, быть может, и не одно тяжкое преступление, а вот с тех пор как он теософ — в нём произошло полное перерождение, теперь это святой человек..." "Отчего же у него такое отталкивающее лицо?" — будто бы спрашивает Соловьев. "Очень понятно — ведь вся его жизнь положила на черты его свой отпечаток; лицо есть зеркало души — это ведь не пропись, а истина... и вот, ему надо, конечно, немало времени, чтобы стереть с своего лица эту печать проклятья!" [40]. Возможно ли, чтобы Е.П.Б. сказала нечто подобное о Джадже? Стоит вспомнить, что он вступил в Общество в возрасте двадцати четырёх лет. В тринадцать он приехал из Ирландии; работал клерком; изучал право, и в двадцать один год получил разрешение на адвокатскую практику. Во время же описываемых событий ему было тридцать три. Вот фотография Джаджа, сделанная на Цейлоне в 1884 году — том самом году, когда его видел Соловьев (см. фото 8) [41]. Волосы у Джаджа не были рыжеватыми. На фотографии отчётливо просматривается ранняя седина. Американский архитектор Клод Брэгдон в "Эпизодах незаписанной истории" упоминает об "обаянии" этого "красивого американца ирландского происхождения" [42]. Известный ирландский писатель Джордж Рассел, выступавший под псевдонимом A в письме к Кэрри Рей, называет Джаджа "умнейшим и приятнейшим из всех людей, которых я когда-либо встречал... Я уважаю его как никого другого" [43]. В Париже Соловьев познакомился с Верой, сестрой Е.П.Б... Их тесные дружеские отношения продолжались два года. Они много писали друг другу. Когда Соловьев работал над "Современной жрицей", он, очевидно, уже плохо помнил о содержании этой переписки, закончившейся шестью годами ранее. Вера же сохранила все его письма к ней и некоторые из его писем к Е.П. Блаватской, которые та передала Вере. Другие письма Соловьева к Е.П.Б. Вера получила после смерти Блаватской из Адьярского архива. Когда в 1892 году Соловьев опубликовал в Русском вестнике свои статьи о Е.П. Блаватской, Вера написала подробное опровержение. Несмотря на то, что она была хорошо известна как писательница, журнал отказался печатать её рукопись [44]. Поэтому она издала её сама в 1893 г., в виде брошюры, под названием "Е.П. Блаватская и современный жрец Истины". Готовя свои статьи к изданию отдельной книгой, Соловьев не мог проигнорировать эту отповедь Веры. Некоторые выдержки он включил в Приложение, где содержался его ответ на них. Туда, однако, не попали наиболее компрометирующие его письма к Е.П.Б. и другие существенные сведения. Здесь следует упомянуть вкратце некоторые детали, характеризующие отношение Соловьева к теософии и к Е.П. Блаватской. Он сразу же заявляет, что весьма осторожно отнёсся к словам Е.П. Блаватской о том, что она — посланница великих Учителей Востока. Стоило ей заговорить о своём Учителе, как Соловьев, по его словам, "почувствовал сразу что-то, какую-то неуловимую фальшь". И хотя он поддался магнетизму её "удивительных глаз", он уверяет, что остался неудовлетворён этим визитом. Что, однако, не помешало ему вскоре вступить в Теософское общество. Вот как он отзывается о церемонии принятия его в теософы: "..."инициация" представлялась мне содеянной мною глупостью, за которую становилось как-то стыдно и даже почти противно". А после беседы со своими только что обретёнными собратьями он и вовсе "почувствовал стремление скорее выйти отсюда на чистый воздух" [45]. Нетрудно сравнить эти откровения Соловьева образца 1892 г. с его собственными письмами к Е.П.Б. и Вере периода описываемых событий, а также с письмами Е.П.Б., в которых она упоминает о его отношении к ней. "Что мне делать с жалкими письмами влюблённых в меня поклонников?.. — писала она Вере. — На половину приходится не отвечать совсем, но ведь множество таких, которых я и сама люблю и жалею, — как бедный наш Всеволод Сергеич Соловьев! Давно ли я в Лондоне, а уж два жалких письма получила. Просит только любить и не забывать... Дескать, никого из чужих так не любил, как меня, старую. Спасибо ему" [46]. Знакомясь с рукописью перевода Исиды на французский, Соловьев пишет Вере 19 июля 1884 года: «Читаю вторую часть "Изиды" — и совершенно убеждаюсь, что это — ФЕНОМЕН!..» [47]. Соловьев, как сообщает Вера, не раз говорил ей, что, написав эту книгу, Е.П. Блаватская совершила такое чудо, что ждать от неё других "чудес" больше и не нужно [48]. В октябре 1884 года он пишет Е.П.Б. в Лондон из Парижа: "Эту книгу нужно непременно издать здесь для французов" — и излагает свои предложения о том, какие шаги для этого следует предпринять [49]. Соловьев провёл неделю с Е.П.Б. в Эльберфельде. После возвращения в Париж он получил длинное письмо от Блаватской, с припиской К. X., сделанной "его обычным синим карандашом", — и то и другое приводится в "Современной жрице". В последующем комментарии мастерство сочинителя исторических романов достигает поистине драматических высот: «Я так возмутился "астральной припиской Кут-Хуми", что, в первую минуту, хотел было прямо обратиться к Блаватской с просьбой забыть о моём существовании. Но мне пришлось бы раскаяться, если бы я последовал этому первому движению: в тот же день, у m-me де Морсье, я встретился с самыми "убеждёнными" и честными французскими теософами, и, несмотря на всю очевидность обмана, они признали приписку подлинным делом руки не "madame", а Кут-Хуми. Это полное "ослепление" людей, совершенно разумных во всём, за исключением вопроса о непогрешимости "madame", заставило меня окончательно укрепиться в моём первоначальном плане. Во что бы то ни стало я соберу доказательства всех этих обманов, достаточные не только для меня, но и для всех одураченных слепцов. Я не стану больше поддаваться невольной симпатии и жалости, которые, несмотря на всё, влекут меня к "Елене Петровне". Я буду иметь дело прежде всего с "Блаватской", воровкой душ, стремящейся уворовать и мою душу. Она, под личиной дружбы и преданности, надувает меня, желает опутать и эксплуатировать — это развязывает мне руки» [50]. Как ненадёжна человеческая память! Вот начало письма Соловьева к Е.П.Б. в ответ на её послание с припиской К. X.: «Дорогая Елена Петровна, сейчас получил письмо ваше. Верьте — не верьте, но ни оно, ни даже приписка Кут-Хуми меня нисколько не удивили. Я произведу сенсацию через m-me Морсье» [51]. Когда Е.П.Б. получила в Эльберфельде первые известия о скандале с Куломбами, она решила немедленно вернуться в Индию. Соловьев пишет Вере 30 октября: «Завтра Елена Петровна выезжает в Ливерпуль, в Египет, а оттуда в Индию. Как она ещё жива, как может ехать, — ехать в такую даль и в такое время года — это для меня — чудо! Или вернее, одно из доказательств (sic!) существования Махатм!..» [52]. В следующем году Е.П.Б. опять возвратилась в Европу и поселилась в Вюрцбурге. В "Современной жрице" Соловьев утверждает, что там он быстро добился от Е.П.Б. признания в многолетнем мошенничестве. Она будто бы поведала ему, что её сообщниками были Олкотт, Дамодар, Мохини и даже Субба Роу! Критики Е.П.Б. не устают цитировать соответствующий отрывок из сочинения Соловьева, который появился даже в "Ньюс-уик" от 24 ноября 1975 года, к сотой годовщине основания в Нью-Йорке Теософского общества: «Если б вы знали, какие львы и орлы во всех странах света под мою свистульку превращались в ослов, и стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт огромными ушами!» [53]. Соловьев пишет, что с чувством отвращения ко всему этому он в начале сентября 1885 г. уезжает из Вюрцбурга. Он якобы окончательно решает, что у него больше не будет ничего общего с Е.П.Б. и он не напишет ей ни строчки. Однако, говорит он: "Я ещё в Париже и потом в Петербурге стал получать от Блаватской письма. Она ни за что не хотела признать, что наши сношения покончены, что я навсегда простился с нею" [54]. Но вот ведь незадача! Три или четыре недели спустя, 8 октября 1885 года, не кто иной, как Вс. Соловьев, пишет Е.П.Б. из Парижа. Вера Желиховская, публикуя это письмо, сопроводила его пометками в скобках [55]: «Дорогая Елена Петровна, ...Я подружился с мадам [Juliette] Adam, много говорил ей о вас, очень заинтересовал её, и она объявила мне, что её [Nou-velle] Revue открыто не только для теософии, но и для защиты лично вас, если понадобится... Сегодня провёл утро у Рише** и опять-таки много говорил о вас, по случаю Майерса и Психического общества. Я положительно могу сказать, что убедил Рише в действительности вашей личной силы и феноменов, исходящих от вас (курс. авт.). Он поставил мне категорически три вопроса. На первые два (?) я ответил утвердительно; относительно третьего (?) сказал, что буду в состоянии ответить утвердительно, без всяких смущений, через два или три месяца (..?!). Но я не сомневаюсь, что отвечу утвердительно, и тогда, увидите, будет такой триумф, от которого похерятся (?!) все психисты***! Да, так оно и будет, ибо не играли же вы мной как пешкой!.. Я выезжаю послезавтра в Петербург... что-то будет?! Вам сердечно преданный Вс. Соловьев». В предисловии к английскому переводу книги Соловьева У. Лиф был вынужден признать, что это письмо вызывает у него самые серьёзные вопросы: «Насколько я могу судить, оно действительно входит в противоречие с повествованием г-на Соловьева; из него следует, что он не верно изобразил то умонастроение, в котором пребывал после бесед в Вюрцбурге. Признаться, я не удовлетворён его объяснениями, что письмо — просто шутка. Если принять во внимание обстоятельства, то сам этот "шутливый тон" требует разъяснения» жүктеу/скачать 4.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|