Situation ethics the new morality by Joseph Fletcher Ситуативная этика

I
Three Approaches
There are at bottom only three alternative routes or approaches to follow in making moral decisions. They are: (1) the legalistic; (2) the antinomian, the opposite extreme—i.e., a lawless or unprincipled approach; and (3) the situational. All three have played their part in the history of Western morals, legalism being by far the most common and persistent. Just as legalism triumphed among the Jews after the exile, so, in spite of Jesus' and Paul's revolt against it, it has managed to dominate Christianity constantly from very early days. As we shall be seeing, in many real-life situations legalism demonstrates what Henry Miller, in a shrewd phrase, calls "the immorality of morality".¹⁵

There is an old joke which serves our purposes. A rich man asked a lovely young woman if she would sleep the night with him. She said, "No". He then asked if she would do it for $ 100,000? She said, "Yes!" He then asked, "$10,000?" She replied, "Well, yes, I would". His next question was, "How about $500?" Her indignant "What do you think I am?" was met by the answer, "We have already established that. Now we are haggling over the price". Does any girl who has "relations" (what a funny way to use the word) outside marriage automatically become a prostitute? Is it always, regardless of what she accomplishes for herself or others—is it always wrong? Is extramarital sex inherently evil, or can it be a good thing in some situations? Does everybody have his price, and if so, does that mean we are immoral and ethically weak? Let's see if we can find some help in answering these questions.

Три подхода
Существуют, в основе, лишь три различных пути или подхода к принятию моральных решений. А именно: (1) легалистский; (2) антиномианский, противоположный легалистскому – то есть отвергающий любые законы и принципы, и (3) ситуативный. Все три подхода играли свою роль в истории западной морали, причем наиболее распространенным и стойким являлся легализм. Так же, как легализм царствовал у евреев в рассеянии, он, вопреки восстанию против него Христа и Павла, умел почти непрерывно подчинять своему влиянию христианство с самых первых его дней. Как мы увидим, во многих жизненных ситуациях легализм являет собой то, что Генри Миллер, в своем сильном афоризме, называет «аморальностью морали».1

Есть такая старая шутка, которая поможет прояснить наши задачи. Некий богач спросил молодую хорошенькую женщину, не согласится ли она провести с ним ночь. Она ответила «Нет». Тогда он спросил, а не согласилась бы она сделать это за 100 000 долларов? Она сказала «Да!». – «А за 10 000?» – «Ладно, пожалуй». – Следующий вопрос уже был – «А как насчет 500 долларов?» И на ее возмущенный возглас «За кого вы меня принимаете?» последовал ответ: «Это мы уже установили. Теперь мы только сторговываемся». – Становится ли любая девушка, имеющая «отношения» (что за забавное употребление этого слова) до брака, тем самым проституткой? Всегда ли, независимо от того, с чем это связано для нее и других, – всегда ли это дурно? Являются ли внебрачные связи злом внутренне, сами по себе, или в определенных ситуациях они могут быть и добром? Имеет ли все свою цену, и если мы согласимся с этим, значит ли это, что мы безнравственны или проявляем моральную слабость? Давайте посмотрим, нельзя ли найти какое-нибудь руководство в решении этих вопросов.

1 Stand Still Like the Hummingbird (New Directions, 1962), pp. 92-96. («Замри как колибри»)
Approaches to Decision-Making
1. Legalism

With this approach one enters into every decisionmaking situation encumbered with a whole apparatus of prefabricated rules and regulations. Not just the spirit but the letter of the law reigns. Its principles, codified in rules, are not merely guidelines or maxims to illuminate the situation; they are directives to be followed. Solutions are preset, and you can "look them up" in a book—a Bible or a confessor's manual.

Judaism, Catholicism, Protestantism—all major Western religious traditions have been legalistic. In morals as in doctrine they have kept to a spelled-out, "systematic" orthodoxy. The ancient Jews, especially under the post-exilic Maccabean and Pharisaic leadership, lived by the law or Torah, and its oral tradition (halakah).¹⁶ It was a code of 613 (or 621) precepts, amplified by an increasingly complicated mass of Mishnaic interpretations and applications.

Подходы к принятию решений

1. Легализм

При этом подходе человек вступает в каждую требующую принятия решения ситуацию вооруженным всем аппаратом готовых правил и регулятивов. Царит не дух, а буква закона. Его принципы, кодифицированные в правилах поведения, являются не просто ориентирами или максимами, проясняющими ситуацию; это – директивы, которым надо следовать. Решения предустановленны, и вы их можете «вычитать» в книге – Библии или соответствующем учебнике.

Иудаизм, католицизм, протестантство – все главные религиозные традиции Запада являются легалистскими. В своих моральных учениях они придерживаются некой последовательной, «систематической» ортодоксии. Древние евреи, в особенности после изгнания при духовном лидерстве маккавеев и фарисеев, следовали закону или Торе, и ее устной традиции (галахе).2 Это был кодекс из 613 (или 621) предписаний, дополняемый и постоянно усложняющийся массой мишнаических интерпретаций и приложений.
Statutory and code law inevitably piles up, ruling upon ruling, because the complications of life and the claims of mercy and compassion combine—even with code legalists—to accumulate an elaborate system of exceptions and compromise, in the form of rules for breaking the rules! It leads to that tricky and tortuous now-you-see-it, now-you-don't business of interpretation that the rabbis called pilpul—a hairsplitting and logic-chopping study of the letter of the law, pyramiding from codes (e.g., the Covenant and Holiness) to Pentateuch to Midrash and Mishna to Talmud. It was a tragic death to the prophets' "pathos" (sharing God's loving concern) and "ethos" (living by love as norm, not program). With the prophets it had been a question of sensitively seeking "an understanding of the situation".¹⁷
Установленный и кодифицированный закон неизбежно вырастает величиной с гору, одно новое правило поверх другого, поскольку сложность жизни и требования милосердия вынуждают – даже легалистов – строить выработанную систему исключений и компромиссов, в форме правил для нарушения правил! Это ведет к тому изощренному и мучительному делу интерпретации, всем этим «отсюда видно», «отсюда не следует», которое раввины называют пилпул – мелочному и логически подробному исследованию буквы закона, нисходящей от заповедей (например, в Книге Завета или в <части Книги Левита, называемой> Святость), к Пятикнижию, к Мидрашу и Мишне, к Талмуду. Это явилось трагической кончиной пророческого «пафоса» (снискания Божественной любви) и «этоса» (любви как образчику (norm) жизни, а не как предписанию (program)). У пророков это было делом напряженного поиска «понимания ситуации».3
Any web thus woven sooner or later chokes its weavers. Reformed and even Conservative Jews have been driven to disentangle themselves from it. Only Orthodoxy is still in its coils. Something of the same pilpul and formalistic complication may be seen in Christian history. With Catholics it has taken the form of a fairly ingenious moral theology that, as its twists and involutions have increased, resorts more and more to a casuistry that appears (as, to its credit, it does) to evade the very "laws" of right and wrong laid down in its textbooks and manuals. Love, even with the most stiff-necked of system builders, continues to plead mercy's cause and to win at least partial release from law's cold abstractions. Casuistry is the homage paid by legalism to the love of persons, and to realism about life's relativities.
Во всякую сплетенную сеть раньше или позже попадают сами ее создатели. Иудеи, реформаторы и даже консерваторы, оказались вынуждены вырываться из собственных пут. Лишь ортодоксы до сих пор находятся в них. Нечто подобное пилпулу и формалистским хитросплетениям можно видеть и в истории христианства. У католиков это приняло форму богатой изобретательной моральной теологии, которая, по мере того как добавлялись ее ответвления и путаности, все более и более выливалась в казуистику, как будто (к ее чести) стремящуюся обойти сами «законы» правильного и неправильного, изложенные в ее книгах и учебниках. Любовь, даже у наиболее жестоковыйных творцов систем, постоянно представляет интересы милосердия и находит хоть малую лазейку из холодных абстракций закона. Казуистика – это дань, которую легализм платит любви к людям и реализму в житейских обстоятельствах.
Protestantism has rarely constructed such intricate codes and systems of law, but what it has gained by its simplicity it has lost through its rigidity, its puritanical insistence on moral rules.¹⁸ In fact, the very lack of a casuistry and its complexity, once people are committed to even the hare principle of legalistic morality or law ethics, is itself evidence of their blindness to the factors of doubt and perplexity. They have lost touch with the headaches and heartbreaks of life.
Протестантизм редко создавал столь замысловатые кодексы и системы законов, но то, что он выигрывал в своей простоте, он же и терял из-за своей жесткости, пуританского упорства в моральных правилах.4 Фактически, сам недостаток казуистики с ее сложностью, коль скоро люди привержены даже малейшему принципу легалистской морали или этике закона, сам по себе свидетельствует о их слепоте ко всему, что может вызвать сомнения или затруднения. Они утратили связь с мучительными проблемами, головными и сердечными болями, доставляемыми жизнью.
What can be worse, no casuistry at all may reveal a punishing and sadistic use of law to hurt people instead of helping them. How else explain burning at the stake in the Middle Ages for homosexuals (death, in the Old Testament)? Even today imprisonment up to sixty years is the penalty in one state for those who were actually consenting adults, without seduction or public disorder! This is really unavoidable whenever law instead of love is put first. The "puritan" type is a well-known example of it. But even if the legalist is truly sorry that the law requires unloving or disastrous decisions, he still cries, "Fiat justitia, ruat caelum!" (Do the "right" even if the sky falls down). He is the man Mark Twain called "a good man in the worst sense of the word."
Но что может быть еще хуже, это то, что вообще никакая казуистика не способна оградить от того карательного и садистского использования закона, когда он применяется для того, чтобы вредить людям, а не помогать им. Как иначе истолковать средневековые костры для гомосексуалистов (повинных смерти, согласно Ветхому Завету)? Даже сегодня тюремным заключением до шестидесяти лет наказываются, в одном из штатов, те, кто находился в гомосексуальных отношениях по обоюдному согласию, без принуждения или нарушения общественного порядка! Подобное поистине неизбежно всегда, когда закон ставится выше любви. Тип «пуританина» – хорошо известный пример этому. Но даже тогда, когда легалист искренне сожалеет о том, что закон требует каких-либо безжалостных или разрушительных решений, он продолжает восклицать: «Fiat justitia, ruat caelum!» (поступай «правильно», хотя бы обрушились небеса). Это – тот тип человека, который Марк Твен прозвал «добропорядочный (good) человек в худшем смысле этого слова».
The Christian situation ethicist agrees with Bertrand Russell and his implied judgment, "To this day Christians think an adulterer more wicked than a politician who takes bribes, although the latter probably does a thousand times as much harm".¹⁹ And he thoroughly rejects Cardinal Newman's view: "The Church holds that it were better for sun and moon to drop from heaven, for the earth to fail, and for all the many millions who are upon it to die of starvation in extremest agony . . . than that one soul, I will not say should be lost, but should commit one single venial sin".²⁰
Христианский этик-ситуативист (the Christian situation ethicist) согласен с Бертраном Расселом в том его суждении, что «до сего дня христианин полагает человека, нарушившего супружескую верность, более грешным, чем политика, берущего взятки, хотя последний возможно причиняет в тысячу раз больший вред».5 И он последовательно отвергает мнение кардинала Ньюмена (Newman): «Церковь полагает, что лучше было бы, чтобы солнце и луна обрушились с неба, чтобы земля провалилась и чтобы все многие миллионы населяющих ее умерли голодной смертью в жесточайшей агонии... чем чтобы хоть одна душа, я не скажу погибла бы, но хотя бы совершила один-единственный простительный грех».6
A Mrs. X was convicted (later cleared in appellate court) of impairing the morals of her minor daughter. She had tried to teach the child chastity but at thirteen the girl bore the first of three unwanted, neglected babies. Her mother then had said, "If you persist in acting this way, at least be sure the boy wears something!" On this evidence she was convicted and sentenced. The combined forces of "secular" law and legalistic puritanism had tried to prevent loving help to the girl, her bastard victims, and the social agencies trying to help her. Situation ethics would have praised that woman; it would not have pilloried her.
Некая миссис Х. была осуждена (позже это решение было подтверждено в апелляционном суде) за повреждение морали своей младшей дочери. Она пыталась воспитывать в ней целомудрие, однако в возрасте тринадцати лет девушка забеременела первым из своих трех нежеланных, заброшенных ею младенцев. Тогда мать сказала ей: «если ты и дальше собираешься вести себя таким же образом, по крайней мере убеждайся в том, что твой парень предохраняется!». Ее уличили и она была осуждена. Совместные усилия «светского» закона и легалистского пуританизма попытались помешать материнской любящей помощи дочери, ее внебрачным жертвам, и социальным службам, желавшим ей помочь. Ситуативная этика скорее поощрила бы ее; она не пригвоздила бы ее к позорному столбу.
In the language of classical ethics and jurisprudence, the more statutory the law, the greater the need of equity. For, as statutes are applied to actual situations, something has to give; some latitude is necessary for doubtful or perplexed consciences. Inexorably questions arise as to whether in a particular case the law truly applies (doubt), or as to which of several more or less conflicting laws is to be followed (perplexity). The effort to deal with these questions helpfully, even though hamstrung and corseted by rules and "sacred" principles, is what casuistry is. When a law ethic listens to love at all, it tries to rise above its legalism; paradoxically enough, the development of Catholic casuistry is powerful evidence of less legalism in the Catholic fold than the Protestant.
На языке классической этики и юриспруденции, чем строже формальность закона, тем большая возникает нужда в справедливости. Ибо, когда предустановленные законы применяются к действительным ситуациям, требуется что-то еще, кроме них; необходима определенная свобода для сомнений и озадаченности. Неизбежные вопросы встают как относительно того, действительно ли закон применим к данному частному случаю (сомнение), так и в отношении того, какому именно из разных более или менее противоречащих друг другу законов надо в данном случае последовать (сложность задачи). Попытка разрешать эти вопросы во благо людям (helpfully), хотя и с подрезанными крыльями и скованная правилами и «священными» принципами, – вот что такое казуистика. Когда законническая этика вообще прислушивается к голосу любви, она пытается подняться над собственным законничеством (legalism); достаточно парадоксально, но развитие католической казуистики является мощным свидетельством меньшего веса легализма в католическом, нежели в протестантском менталитете.
Legalism in the Christian tradition has taken two forms. In the Catholic line it has been a matter of legalistic reason, based on nature or natural law. These moralists have tended to adumbrate their ethical rules by applying human reason to the facts of nature, both human and subhuman, and to the lessons of historical experience. By this procedure they claim to have adduced universally agreed and therefore valid "natural" moral laws. Protestant moralists have followed the same adductive and deductive tactics. They have taken Scripture and done with it what the Catholics do with nature. Their Scriptural moral law is, they argue, based on the words and sayings of the Law and the Prophets, the evangelists and apostles of the Bible. It is a matter of legalistic revelation. One is rationalistic, the other Biblicistic; one natural, the other Scriptural. But both are legalistic.
Легализм в христианской традиции существует в двух формах. В русле католицизма это был легалистский рассудок, опирающийся на природу или естественное право. Моралисты-католики в общем пытались выводить свои этические правила путем применения человеческого разума к фактам природы, как человеческой, так и сверхчеловеческой, и к урокам исторического опыта. В результате этой процедуры, по их мнению, они получали универсальные и в силу этого действенные «естественные» моральные законы. Протестантские моралисты следовали подобным же аддуктивной и дедуктивной тактикам. Они брали за исходный пункт Писание и обращались с ним так, как католики с природой. Их библейский моральный закон, утверждали они, основывается на словах и речениях закона и пророков, евангелистов и апостолов. Это – плод законнического откровения. Этика католиков рационалистична, протестантов – библеистична; первая естественна, вторая священна. Но и та и другая этики легалистские.
Even though Catholic moralists deal also with "revealed law" (e.g., "the divine positive law of the Ten Commandments") and Protestants have tried to use reason in interpreting the sayings of the Bible (hermeneutics), still both by and large have been committed to the doctrines of law ethics.
Пусть католические моралисты также говорят об «откровенном законе» (например, «божественный положительный закон Десяти заповедей»), а протестанты пытались использовать разум в интерпретации библейских сказаний (герменевтика), те и другие в общем и целом являлись сторонниками доктрин легалистской этики.

2 Пророческая традиция J сменилась традицией E-D (the prophetic J tradition gave way to the E-D tradition), с ее предписаниями и законами.

3 Abraham J. Heschel, The Prophets (Harper & Row, Publishers, Inc., 1962), pp. 225, 307-315.

4 Существуют, однако, нетипичные в этом смысле работы, такие как Richard Baxter, Christian Directory (1673), and William Ames (Amesius), De conscientia, eius jure et Casibus (1632).

5 Why I Am Not a Christian (Simon and Schuster, Inc., 1957), p. 33. (Бертран Рассел. Почему я не христианин)

6 J. H. Newman, Certain Difficulties Felt by Anglicans in Catholic Teaching (Longmans, Green & Co., Inc., 1918), p. 190.

2. Antinomianism

Over against legalism, as a sort of polar opposite, we can put antinomianism. This is the approach with which one enters into the decision-making situation armed with no principles or maxims whatsoever, to say nothing of rules. In every "existential moment" or "unique" situation, it declares, one must rely upon the situation of itself, there and then, to provide its ethical solution.

2. Антиномианизм

Прямо противоположно легализму, как своего рода его полюс, мы можем поместить антиномианизм. Это – такой подход, при котором, считается, любой попадает в ситуацию, требующую его собственного решения (decision-making situation), не вооружённым никакими вообще принципами или максимами, одним словом, никакими правилами. В каждом «экзистенциальном моменте» или в каждой «уникальной» ситуации, провозглашается этим подходом, следует опираться лишь на ситуацию саму по себе, там и тогда, для того чтобы прийти к её этическому завершению.

The term "antinomianism" (literally, "against law") was used first by Luther to describe Johannes Agricola's views. The ethical concept has cropped up here and there, as among some Anabaptists, some sects of English Puritanism, and some of Wesley's followers. The concept is certainly at issue in I Corinthians (e.g., ch. 6:12-20). Paul had to struggle with two primitive forms of it among the Hellenistic Jew-Christians whom he visited. They took his attacks on law morality too naively and too literally.
Термин «антиномианизм» (буквально, «против закона») был впервые использован Лютером для описания взглядов Иоганна Агриколы. Эта этическая концепция обнаруживает себя то тут, то там, как например среди некоторых анабаптистов, в некоторых сектах английских пуритан и у некоторых последователей Уэсли. Эта концепция определенно является предметом обсуждения в 1-м послании Коринфянам (например, 6:12-20). Павел вынужден был бороться против двух ее примитивных форм в среде эллинистических евреев-христиан, которых он посетил. Они понимали свою борьбу с законнической моралью слишком наивно и слишком буквально.
One form was libertinism—the belief that by grace, by the new life in Christ and salvation by faith, law or rules no longer applied to Christians. Their ultimate happy fate was now assured, and it mattered no more what they did. (Whoring, incest, drunkenness, and the like are what they did, therefore! This explains the warning in I Peter 2:16, "Live as free men, yet without using your freedom as a pretext for evil; but live as servants of God". This license led by inevitable reaction to an increase of legalism, especially in sex ethics, under which Christians still suffer today.) The other form, less pretentious and more enduring, was a Gnostic claim to special knowledge, so that neither principles nor rules were needed any longer even as guidelines and direction pointers. They would just know what was right when they needed to know. They had, they claimed, a superconscience. It is this second "gnostic" form of the approach which is under examination here.
Одной из форм был либертинизм – верование, состоящее в том, что в силу божественной благодати, новой жизни во Христе и путем спасения верой, закон или правила для христиан больше не существуют. Их конечная счастливая участь уже гарантирована, и не требуется ничего более того, что они делают. (А среди их дел были – проституция, кровосмешение, пьянство и тому подобное! Это объясняет предупреждение в 1-м послании Петра 2:16: «<живите> как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии». Подобные привилегии вели в качестве непременной реакции к ужесточению легализма, особенно в половой этике, от которого христиане страдают по сей день.) Другой формой, менее претенциозной, но более устойчивой, было предполагаемое особое знание гностиков, якобы отменявшее необходимость в каких-либо принципах или правилах, даже в качестве общих направлений или указателей пути. Им давалось непосредственное знание того, что правильно, сразу как только являлась необходимость это знать. Они утверждали, что обладают сверхзнанием. Именно эту вторую, «гностическую» форму <либертинистского> подхода мы здесь рассматриваем.
While legalists are preoccupied with law and its stipulations, the Gnostics are so flatly opposed to law—even in principle—that their moral decisions are random, unpredictable, erratic, quite anomalous. Making moral decisions is a matter of spontaneity; it is literally unprincipled, purely ad hoc and casual. They follow no forecastable course from one situation to another. They are, exactly, anarchic—i.e., without a rule. They are not only "unbound by the chains of law" but actually sheer extemporizers, impromptu and intellectually irresponsible. They not only cast the old Torah aside; they even cease to think seriously and care-fully about the demands of love as it has been shown in Christ, the love norm itself. The baby goes out with the bath water!
В то время как легалисты заняты законом и его условиями, гностики столь грубо противостоят закону – даже по сути – что их моральные решения становятся произвольными, непредсказуемыми, чудаческими, совершенно нездоровыми. Принятие морального решения становится чем-то спонтанным; оно в буквальном смысле беспринципно, чисто ad hoc и случайно. Они следуют непредсказуемым курсом от одной ситуации к другой. Они, строго говоря, анархичны – то есть неуправляемы. Они не только «свободны от цепей закона», но поистине чистые импровизаторы, интеллектуально безответственные люди. Они не только отбросили древнюю Тору; они перестали даже задумываться всерьез и с заботой о требованиях любви, как она была явлена во Христе, – о самом идеале любви. Ребенок был выплеснут из ванны вместе с водой!
This was the issue Paul fought over with the antinomians at Corinth and Ephesus. They were repudiating all law, as such, and all principles, relying in all moral action choices solely upon guidance in the situation. Some were what he called pneumatikoi, spirit-possessed. They claimed that their guidance came from outside themselves, by the Holy Spirit. Of what use are principles and laws when you can depend on the Holy Spirit? It was a kind of special-providence idea; a version of the inspiration theory of conscience.²¹ Other antinomians claimed, and still do, that their guidance comes from within themselves, as a sort of built-in radarlike "faculty," a translegal or clairvoyant conscience as promised in Jer. 31:31—34, written "upon their hearts." This second and more common form of Gnostic antinomianism, found among both Christians and non-Christians, is close to the intuition theory or faculty theory of conscience.²²
Вот то главное, с чем боролся Павел в приверженцах антиномианизма из Коринфа и Эфеса. Они отрекались от всякого закона, как такового, и всех принципов, полагаясь в любых моральных поступках исключительно на <особого рода сверхъестественное> водительство (guidance) в ситуации. Они были отчасти тем, что называют pneumatikoi <пневматиками>, одержимыми. Они утверждали, что движущее ими водительство исходит не от них, а извне, от Святого Духа. К чему вам какие-либо принципы или законы, если вы можете полагаться прямо на Святой Дух? Это была разновидность идеи «особого провидения»; версия инспиративной теории сознания.7 Другие антиномианисты заявляли и до сих пор заявляют, что их водительство исходит из них самих, вроде встроенной наподобие радара «способности», как не подчиняющееся законам или визионерское знание, обетованное в книге Иеремии 31:31-34 и напечатленное «в их сердцах». Эта вторая и более распространенная форма гностического антиномианизма, встречающаяся как среди христиан, так и не-христиан, близка к интуитивной теории или теории способности сознания.8
Perhaps a good example of the guidance idea in today's scene is Moral Re-Armament. It has a doctrine of special providence and daily guidance by "spiritual power" to right and wrong actions and causes. Its basic doctrines were first worked out under the leadership of Frank Buchman in the twenties, when it was called "The First Century Christian Fellowship." It has won to itself, not so surprisingly, even the French Catholic existentialist philosopher, Gabriel Marcel.²³
Возможно, хороший пример идеи божественного водительства на сегодняшний день являет собой движение Морального перевооружения (Moral Re-Armament). Оно включает в себя доктрину об особом провидении и повседневном водительстве «духовной силой», различающей добро и зло в поступках и целях. Основные положения этого учения были разработаны под руководством Фрэнка Бухмана в двадцатых годах, когда движение называлось «Первым христианским братством века» («The First Century Christian Fellowship»). Оно привлекло в свои ряды, что не столь удивительно, даже французского католического философа-экзистенциалиста Габриеля Марселя.9
In its present form, with its wealthy clientele, it is a "sawdust trail in a dinner jacket." Part of its ideology, understandably, is the perfectionist notion that "members of the fellowship" can achieve and should live by absolute purity (sexual!), absolute truth, absolute unselfishness, and absolute love. Its separation of love from unselfishness is as puzzling as its call for "absolute" virtue and perfectionism and is as pretentious. But after all, if we have the power of the Spirit to tell us daily in a special way what the good is, surely we can expect to do it "absolutely"! Curiously, the Moral Re-Armament ethic is of the kind one would logically expect to find in the Holiness and Pentecostal movements, and yet, in spite of their self-styled pneumatic character, they are for the most part quite legalistic morally—not antinomian about their ethics at all.
В своем настоящем виде, с его состоятельными приверженцами, это движение представляет собою «путь опилок в смокинге» («путь опилок» – «sawdust trail» – неофициальное название публичных проповедей Билли Сандэя (1862-1935), для которых полы, во избежание шума, посыпались опилками. – Примеч. А.К.). Отчасти эту идеологию составляет, что и понятно, перфекционистское утверждение, что «члены братства» способны достигать абсолютной чистоты (половой!), абсолютной истины, абсолютной доброты (unselfishness) и абсолютной любви, и должны жить соответственно. Это отделение любви от доброты столь же обескураживающе, сколь и призыв к «абсолютной» добродетели и совершенству, и столь же претенциозно. Но в конце концов, если мы обладаем возможностью заставить Дух ежедневно сообщать нам, чудесным способом, в чем состоит добро, то определенно можем и ожидать, что делаем это «абсолютно» верно! Любопытно: этика последователей Морального перевооружения того же рода, который логично было бы встретить в Движениях Святости или пятидесятников, и однако, вопреки их своеобразному духовно-мистическому (pneumatic) характеру, в главном все они совершенно морально легалистские – ничего подобного антиномианизму в их этике нет.
Another version of antinomianism, on the whole much subtler philosophically and perhaps more admirable, is the ethics of existentialism. Sartre speaks of "nausea", which is our anxious experience of the incoherence of reality. For him any belief in coherence (such as the Christian doctrine of the unity of God's creation and his Lordship over history) is "bad faith". In every moment of moral choice or decision "we have no excuses behind us and no justification before us." Sartre refuses to admit to any generally valid principles at all, nothing even ordinarily valid, to say nothing of universal laws.²⁴ Simone de Beauvoir in The Ethics of Ambiguity cannot quite bring herself to accept either "the contingent absurdity of the discontinuous" or "the rationalistic necessity of the continuous," proving herself to be less sturdily existentialist than Sartre, but she admits that the real world is after all "bare and incoherent".²⁵ She shrinks from a candid antinomianism. But the plain fact is that her ontology—her idea of basic reality—is, like Sartre's, one of radical discontinuity, so that there can be no connective tissue between one situation or moment of experience and another. There is no fabric or web of life, hence no basis for generalizing moral principles or laws. Every situation has only its particularity!
Иная версия антиномианизма, в целом много более тонкая в философском плане и, возможно, достойная большего почтения, – это этика экзистенциализма. Сартр говорит о «тошноте», которая означает наше тревожное переживание абсурда, непоследовательности (incoherence) реальности. Для него всякая вера в смысл, последовательность (coherence) (такая, как христианская доктрина единства Божьего творения и Его водительства историей) – есть «ложная вера». Во всякий момент морального выбора или решения «мы не имеем оправдания за нами и обоснования впереди нас». Сартр отказывается принять какой бы то ни было главный общезначимый принцип, ничего даже общепризнанного, не говоря уж об универсальных законах.10 Симона де Бовуар в своей «Этике неопределенности» не может решиться принять ни «возможную абсурдность прерывного», ни «разумную необходимость непрерывного», выказывая себе менее крайним экзистенциалистом, чем Сартр, но она согласна с ним в том, что реальный мир в конце концов «пуст и непоследователен»11. Она отшатывается от откровенного антиномианизма. Но факт тот, что ее онтология – ее представление о фундаментальной реальности – одна из тех, которая, подобно онтологии Сартра, предполагает радикальную несвязанность, прерывность бытия (discontinuity), так, что в нем нельзя усмотреть никакой соединительной ткани между одной ситуацией, или моментом опыта, и другой. Не существует никакой структуры или связности жизни, отсюда, не существует и основания для моральных обобщений, возведения в принципы или законы. Каждая ситуация по-своему особенна!
On this view, of course, the existentialists rightly reject even all principles, all "generally valid" ethical norms or axioms, as well as all rules or laws or precepts that legalistically absolutize (idolize) such general principles. Radical discontinuity in one's theory of being forces the "absolute particularity" of tout comprendre, tout pardonner. Sartre is at least honest and tough-minded. In the absence of any faith in love as the norm and in any God as the norm-giver, he says resolutely: "Ontology itself cannot formulate ethical precepts. It is concerned solely with what is, and we cannot possibly derive imperatives from ontology's indicatives."²⁶ He is, on this score at least, entirely correct!
С этой точки зрения, конечно, экзистенциалисты совершенно справедливо отвергают все принципы, все «общезначимые» этические нормы или аксиомы, так же как и правила, законы или предписания, в легалистском духе абсолютизирующие (идолизирующие) подобные всеобщие принципы. Радикальная прерывность в теории бытия влечет за собой «абсолютную неповторимость (particularity)», <выраженную в формуле> tout comprendre, tout pardonner (все понять – значит все простить). Сартр, по крайней мере, честен и прямодушен. В отсутствие всякой веры в любовь как норму жизни и в Бога как в подателя этой нормы, он заявляет решительно: «Онтология сама по себе не может формулировать этических предписаний. Она имеет дело единственно с тем что есть, и мы не можем выводить императивы из онтологических индикативов».12 И он, по крайней мере в этом отношении, целиком и полностью прав!
10 Jean-Paul Sartre, Existentialism, tr. by B. Frechtman (Philosophical Library, Inc., 1947), p. 27.

11 (Philosophical Library, Inc., 1948), pp. 44, 122.

12 Being and Nothingness, tr. by Hazel Barnes (Philosophical Library, Inc., 1956), p. 625.

3. Situationism

A third approach, in between legalism and antinomian unprincipledness, is situation ethics. (To jump from one polarity to the other would be only to go from the frying pan to the fire.) The situationist enters into every decisionmaking situation fully armed with the ethical maxims of his community and its heritage, and he treats them with respect as illuminators of his problems. Just the same he is prepared in any situation to compromise them or set them aside in the situation if love seems better served by doing so.
3. Ситуационизм

Третий подход, помещающийся между легализмом и антиномистской беспринципностью, – это ситуативная этика. (Перескочить от одного этого полюса к другому – всё равно что из выбраться из проруби и попасть в пламя.) Ситуационист подходит к каждой ситуации, требующей решения, полностью вооружённым этическими максимами своего сообщества и его традициями, он относится к ним с уважением, как маякам, направляющим его в его проблемах. И в той же мере он готов, в любой ситуации, склонить их к компромиссу или отбросить их в данной ситуации, если любовь, как окажется, решит эту проблему лучше.

Situation ethics goes part of the way with natural law, by accepting reason as the instrument of moral judgment, while rejecting the notion that the good is "given" in the nature of things, objectively. It goes part of the way with Scriptural law by accepting revelation as the source of the norm while rejecting all "revealed" norms or laws but the one command—to love God in the neighbor. The situationist follows a moral law or violates it according to love's need. For example, "Almsgiving is a good thing if ..." The situationist never says, "Almsgiving is a good thing. Period!" His decisions are hypothetical, not categorical. Only the commandment to love is categorically good. "Owe no one anything, except to love one another." (Rom. 13:8.) If help to an indigent only pauperizes and degrades him, the situationist refuses a handout and finds some other way. He makes no law out of Jesus' "Give to every one who begs from you". It is only one step from that kind of Biblicist literalism to the kind that causes women in certain sects to refuse blood transfusions even if death results—even if they are carrying a quickened fetus that will be lost too. Tbe legalist says that even if he tells a man escaped from an asylum where his intended victim is, if he finds and murders him, at least only one sin has been committed (murder), not two (lying as well)!
Ситуативной этике отчасти по пути с естественным правом, именно в том, что она принимает разум как инструмент морального суждения, отрицая однако то представление, будто добро «заложено» в природе самих вещей, объективно. Отчасти же ей по пути со священным законом, в том, что она принимает откровение как источник <моральной> нормы, однако отрицая все «богоданные» («revealed») нормы или законы кроме единственного требования – любить Бога в ближнем. Ситуационист следует моральному закону или нарушает его, сообразно долгу любви. Например, «милостыня есть доброе дело, если...» Ситуационист никогда не скажет: «Милостыня есть доброе дело. Вперед!» Его суждения предположительны, а не категоричны. Лишь требование любви составляет безусловное добро. «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон» (Рим. 13:8). Если помощь нуждающемуся только сведет его к положению нищего и развратит его, ситуационист откажется от подаяния и найдет другой способ помочь. Он не делает закона из слов Христа «каждому просящему давайте». Лишь один шаг от этого рода библейского буквализма к тому его роду, что вынуждает женщин, принадлежащих к некоторым сектам, отказываться от переливания крови даже в тех случаях, когда это грозит им смертью – и даже если они носят жизнеспособный плод, который также должен будет погибнуть. Легалист скажет, что даже если он сообщит вырвавшемуся из заключения бандиту, где находится намеченная им жертва, и тот найдет и убьет его, по крайней мере будет совершен лишь один грех (убийство), но не два (еще и ложь)!
As Brunner puts it, "The basis of the Divine Command is always the same, but its content varies with varying circumstances". Therefore, the "error of casuistry does not lie in the fact that it indicates the infinite variety of forms which the Command of love may assume; its error consists in deducing particular laws from a universal law ... as though all could be arranged beforehand. . . . Love, however, is free from all this predefinition."²⁷ We might say, from the situationist's perspective, that it is possible to derive general "principles" from whatever is the one and only universal law (agape for Christians, something else for others), but not laws or rules. We cannot milk universals from a universal!
Как излагает это Бруннер (Brunner), «Основание Божественного воления (Divine Command) всегда одно и то же, но его содержание варьирует в зависимости от обстоятельств». Таким образом, «ошибка казуистики заключается не в том, что она отражает бесконечное разнообразие форм, которое божественное воление любви может в себя включать; ошибка ее в стремлении дедуцировать частные законы из универсального закона ... как если бы все могло быть устроено заранее. ... Любовь, однако, свободна от всех этих предустановлений».13 Мы могли бы сказать, с ситуационистской точки зрения, что возможно вывести общие «принципы» из того, что является одним и единственным универсальным законом (для христиан это агапе, для других что-нибудь другое), но только не законы или правила. Мы не можем выдаивать (milk) универсальное из универсального!
William Temple put it this way: "Universal obligation attaches not to particular judgments of conscience but to conscientiousness. What acts are right may depend on circumstances . . . but there is an absolute obligation to will whatever may on each occasion be right."²⁸ Our obligation is relative to the situation, but obligation in the situation is absolute. We are only "obliged" to tell the truth, for example, if the situation calls for it; if a murderer asks us his victim's whereabouts, our duty might be to lie. There is in situation ethics an absolute element and an element of calculation, as Alexander Miller once pointed out.²⁹ But it would be better to say it has an absolute norm and a calculating method. There is weight in the old saying that what is needed is "faith, hope, and clarity." We have to find out what is "fitting" to be truly ethical, to use H. R. Niebuhr's word for it in his The Responsible Self.³⁰ Situation ethics aims at a contextual appropriateness—not the "good" or the "right" but the fitting.
Уильям Темпл (William Temple) изложил это так: «Универсальная обязанность касается не частных суждений совести, но <самой> совести. Какие именно действия правильны, может зависеть от обстоятельств... но существует абсолютная обязанность стремиться ко всему, что правильно в каждом случае».14 Наша обязанность зависит от ситуации, но обязанность внутри ситуации абсолютна. Мы «обязаны» говорить только правду, например, если ситуация требует этого; если же убийца спрашивает нас, где находится намеченная им жертва, наш долг может состоять и в том, чтобы солгать. Есть в ситуативной этике ее абсолютный элемент и элемент вычисляемый, как однажды указал Александр Миллер.15 Но лучше было бы сказать – в ней есть абсолютный идеал (norm) и вычислительный метод. Есть смысл в старом высказывани, что то, что требуется – это «вера, надежда и ясность». Мы должны обнаружить, что будет истинно моральным в результате «пригонки» (fitting) – используя слово Х. Р. Нибура (H. R. Niebuhr) из его книги «Ответственное Я». Ситуативная этика имеет целью уместность в каждом данном контексте – не «доброе» или «правильное», а точное, подходящее (fitting).
A cartoon in a fundamentalist magazine once showed Moses scowling, holding his stone tablet with its graven laws, all ten, and an eager stonecutter saying to him, "Aaron said perhaps you'd let us reduce them to Act responsibly in love". This was meant as a dig at the situationists and the new morality, but the legalist humor in it merely states exactly what situation ethics calls for! With Dietrich Bonhoeffer we say, "Principles are only tools in God's hands, soon to be thrown away as unserviceable".³¹
На карикатуре в одном фундаменталистском журнале был изображен нахмуренный Моисей, держащий каменную скрижаль с выгравированными на ней заповедями, всеми десятью, и некий нетерпеливый резчик по камню обращается к нему со словами: «Аарон сказал, что, может быть, вы позволите нам свести их в одно "Поступай, как требует любовь"». Этим предполагалось сказать колкость в адрес ситуационистов и новой моральности, но легалистский юмор в этом высказывании напрямую выразил то, к чему призывает ситуативная этика! Скажем вместе с Дитрихом Бонхеффером: «принципы суть только орудия в Божьих руках, которые в случае непригодности следует отбрасывать».17
One competent situationist, speaking to students, explained the position this way. Rules are "like 'Punt on fourth down,' or 'Take a pitch when the count is three balls.' These rules are part of the wise player's know-how, and distinguish him from the novice. But they are not unbreakable. The best players are those who know when to ignore them. In the game of bridge, for example, there is a useful rule which says 'Second hand low.' But have you ever played with anyone who followed the rule slavishly? You say to him (in exasperation), 'Partner, why didn't you play your ace? We could have set the hand.' And he replies, unperturbed, 'Second hand low!' What is wrong? The same thing that was wrong when Kant gave information to the murderer. He forgot the purpose of the game. ... He no longer thought of winning the hand, but of being able to justify himself by invoking the rule".³²
Один компетентный ситуационист, в разговоре со студентами, объяснил это положение следующим образом. Правила – это «как «выбивай мяч на четвертой попытке» ("Punt on fourth down"), <американский футбол – А.К.> или «принимай подачу при счете в три бола» ("Take a pitch when the count is three balls") <бейсбол – А.К.> Эти правила являются частью ноу-хау опытного игрока, которые отличают его от новичка. Но они не ненарушимы. Лучшими игроками являются те, кто чувствует, когда их надо переступить. В игре в бридж, например, имеется полезное правило, которое гласит: «на второй руке играй маленькой» ("Second hand low"). Но приходилось ли вам когда-нибудь играть с кем-нибудь, кто рабски следует этому правилу? Вы говорите ему (в отчаянии), «Партнер, почему Вы не вскочили тузом? Мы могли забрать все остальные взятки!» (why didn't you play your ace? We could have set the hand»). А он отвечает невозмутимо: «Меня учили на второй руке играть маленькой!» <благодарю Дениса Добрина за перевод этих рекомендаций. – А.К.>. Что тут неправильно? Точно такой же неправильной вещью было, когда Кант <рекомендовал сообщать> информацию убийце. Он забыл о целях самой игры. ... Он думал не о том, как выиграть партию, а о том, как оправдать себя ссылкой на правило».18
This practical temper of the activist or verb-minded decision maker, versus contemplative noun-mindedness, is a major Biblical rather than Hellenistic trait. In Abraham Heschel's view, "The insistence upon generalization at the price of a total disregard of the particular and concrete is something which would be alien to prophetic thinking. Prophetic words are never detached from the concrete, historic situation. Theirs is not a timeless, abstract message; it always refers to an actual situation. The general is given in the particular and the verification of the abstract is in the concrete".³³ A "leap of faith" is an action decision rather than a leap of thought, for a man's faith is a hypothesis that he takes seriously enough to act on and live by.
Этот практический характер активного или глагольно-настроенного (verb-minded) человека, принимающего решения (decision maker), в противовес созерцательной настроенности на существительные (contemplative noun-mindedness), является скорее библейской, чем эллинистической чертой. С точки зрения Абрахама Хешеля, «упорная тяга к обобщениям ценой полного пренебрежения частным и конкретным было бы чуждым пророческому мышлению. Речения пророков никогда не отрываются от конкретной исторической ситуации. Их слово не безвременно и не абстрактно; оно всегда относится к ситуации действительной. Общее дано в частном, и оправдание абстрактного в конкретном».19 «Прыжок веры» есть скорее акт принятия решения, чем продукт мысли, ибо человеческая вера есть такое предположение, которое для человека достаточно важно, чтобы поступать и жить с ним в соответствии.
There are various names for this approach: situationism, contextualism, occasionalism, circumstantialism, even actualism. These labels indicate, of course, that the core of the ethic they describe is a healthy and primary awareness that "circumstances alter cases"—i.e., that in actual problems of conscience the situational variables are to be weighed as heavily as the normative or "general" constants.
Существуют различные именования описываемого подхода: ситуационизм, контекстуализм, окказионализм, циркумстанциализм (circumstantialism), и даже актуализм. Эти ярлыки указывают на то, конечно, что ядро этики, которую они означают, составляет здоровое и фундаментальное сознание того, что «все зависит от обстоятельств» – то есть, что в реальных проблемах, с которыми сталкивается совесть, ситуативным различиям следует придавать столько же значения, как и нормативным или «всеобщим» константам.
The situational factors are so primary that we may even say "circumstances alter rules and principles". It is said that when Gertrude Stein lay dying she declared, "It is better to ask questions than to give answers, even good answers". This is the temper of situation ethics. It is empirical, fact-minded, data conscious, inquiring. It is antimoralistic as well as antilegalistic, for it is sensitive to variety and complexity. It is neither simplistic nor perfectionist. It is "casuistry" (case-based) in a constructive and nonpejorative sense of the word. We should perhaps call it "neocasuistry". Like classical casuistry, it is case-focused and concrete, concerned to bring Christian imperatives into practical operation. But unlike classical casuistry, this neocasuistry repudiates any attempt to anticipate or prescribe real-life decisions in their existential particularity. It works with two guidelines from Paul: "The written code kills, but the Spirit gives life" (II Cor. 3:6), and "For the whole law is fulfilled in one word, 'You shall love your neighbor as yourself " (Gal. 5:14).
Ситуативные факторы столь фундаментальны, что мы можем даже сказать – «обстоятельства меняют правила и принципы». Рассказывают, что когда Гертруда Штайн (Gertrude Stein) лежала при смерти, она изрекла: «лучше задавать вопросы, чем давать ответы – даже хорошие ответы». Вот в чем характер ситуативной этики. Она эмпирична, ориентирована на факты, объективна (data conscious), вопрошающа. Она против морализирования, как и против законничества (antimoralistic as well as antilegalistic), ибо чувствительна к разнообразию и сложностям. Она не является ни низводящей, ни перфекционистской. Она представляет собой «казуистику» (основана на <учете конкретных> случаев) в конструктивном и не уничижительном смысле этого слова. Мы бы могли назвать ее «неоказуистикой». Подобно классической казуистике, она сфокусирована на частных случаях и конкретна, ее задача претворить христианские императивы в практическую деятельность. Но в отличие от классической казуистики, эта неоказуистика отвергает всякую попытку предварить или предписать реальные жизненные решения, ввиду их экзистенциальной неповторимости. Она действует по двум основным направлениям, указанным Павлом: «буква убивает, дух животворит» (II Кор. 3:6) и «Ибо весь закон в одном слове заключается: "люби ближнего твоего, как самого себя"» (Гал. 5:14).
In the words of Millar Burrows' finding in Biblical theology: "He who makes the law his standard is obligated to perform all its precepts, for to break one commandment is to break the law. He who lives by faith and love is not judged on that basis, but by a standard infinitely higher and at the same time more attainable."³⁴ This is why Msgr. Pietro Palazzini (Secretary of the Sacred Congregation of the Council) freely acknowledges that situation ethics "must not be understood as an escape from the heavy burden of moral integrity. For, though its advocates truly deny the absolute value of universal norms, some are motivated by the belief that in this manner they are better safeguarding the eminent sovereignty of God".³⁵
По словам Миллара Барроу (Millar Burrows) из его исследования по библейской теологии: «тот, кто равняется на закон, обязан исполнять все его предписания, ибо нарушить одно требование значит нарушить закон вообще. Тот, кто жив верой и любовью, судим не по этому, но по бесконечно более высокому эталону, и вместе с тем более достижимому».20 Вот почему монсиньор Пьетро Палаццини (префект Конгрегации по Делам Святых) охотно признает, что ситуативная этика «не должна быть понимаема как попытка уклониться от трудной обязанности блюсти моральную чистоту. Ибо, хотя ее защитники действительно отрицают абсолютную ценность всеобщих норм, многие их них движимы верой в то, что таким способом вернее служат высокому владычеству Бога».21
As we shall see, Christian situation ethics has only one norm or principle or law (call it what you will) that is binding and unexceptionable, always good and right regardless of the circumstances. That is "love"—the agape of the summary commandment to love God and the neighbor.³⁶ Everything else without exception, all laws and rules and principles and ideals and norms, are only contingent, only valid if they happen to serve love in any situation. Christian situation ethics is not a system or program of living according to a code, but an effort to relate love to a world of relativities through a casuistry obedient to love. It is the strategy of love. This strategy denies that there are, as Sophocles thought, any unwritten immutable laws of heaven, agreeing with Bultmann that all such notions are idolatrous and a demonic pretension.³⁷ In non-Christian situation ethics some other highest good or summum bonum will, of course, take love's place as the one and only standard—such as self-realization in the ethics of Aristotle. But the Christian is neighbor-centered first and last. Love is for people, not for principles; i.e., it is personal—and therefore when the impersonal universal conflicts with the personal particular, the latter prevails in situation ethics. Because of its mediating position, prepared to act on moral laws or in spite of them, the antinomians will call situationists soft legalists, and legalists will call them cryptoantinomians.
Как мы увидим из дальнейшего, христианская ситуативная этика имеет лишь одну норму, или принцип, или закон (назовите это как пожелаете), общий и неукоснительный, всегда благой и истинный независимо от любых обстоятельств. Это – «любовь», – агапе, упоминающаяся в единой заповеди любить Бога и ближнего.22 Все без исключения остальное, все законы, правила, принципы, идеалы и нормы суть только производные, пригодные к делу лишь в тех случаях, когда служат <задачам> любви в данной ситуации. Христианская ситуативная этика не является системой или программой жизни в соответствии с некоторым кодексом, но попыткой применить любовь к миру относительного, путем казуистики, отвечающей требованиям любви. Это стратегия любви. Такая стратегия отрицает то, что, как полагал Софокл, существуют какие-то неписанные вечные небесные законы, – будучи согласной с Бультманом в том, что все подобные представления суть идолопоклонство и демонизм.23 В не-христианской ситуативной этике какое-нибудь другое высшее благо или summum bonum заменит, конечно, место любви в качестве одного-единственного эталона – такое как самореализация в этике Аристотеля. Но христианин от начала и до конца сосредоточен на ближнем. Любовь – это любовь к людям, а не принципам; что значит, она личностна – и потому, когда безличное всеобщее вступает в конфликт с личностным особенным, последнее в ситуативной этике берет верх. В силу ее опосредующей позиции, готовой действовать в соответствии с моральными законами или вопреки им, антиномианисты назовут ситуационистов умеренными легалистами, а легалисты – скрытыми антиномианистами (cryptoantinomians).

13 The Divine Imperative, tr. by Olive Wyon (The Westminster Press, 1947), pp. 132 ff.

14 Nature, Man and God (The Macmillan Company, 1934), p. 405.

15 The Renewal of Man (Doubleday & Company, Inc., 1955), p. 44.

16 (Harper & Row, Publishers, Inc., 1963), pp. 60-61. Precedents are Samuel Clarke, Unchangeable Obligations of Natural Religion (London, 1706), and A. C. Ewing, The Definition of the Good (The Macmillan Company, 1947).

17 Ethics, tr. by N. H. Smith (The Macmillan Company, 1955), p. 8.

18 E. LaB. Cherbonnier, unpublished address, Trinity College, December 14, 1964.

19 God in Search of Man: A Philosophy of Judaism (Farrar, Strauss & Cudahy, Inc., 1956), p. 204.

20 An Outline of Biblical Theology (The Westminster Press, 1946), pp. 163-164.

21 Article, "Morality, Situation," in Dictionary of Moral Theology, ed. by Francesco Cardinal Roberti and Msgr. Pietro Palazzini (The Newman Press, 1962), pp. 800-802.

22 Мф. 5:43-48 and ch. 22:34-40; Лк. 6:27-28; 10:25-28 and vs. 29-37; Мк. 12:28-34; Гал. 5:14; Рим. 13:8-10; etc.

23 Rudolf Bultmann, Essays Philosophical and Theological (The Macmillan Company, 1955), pp. 22, 154.

Principles, Yes, but Not Rules
It is necessary to insist that situation ethics is willing to make full and respectful use of principles, to be treated as maxims but not as laws or precepts. We might call it "principled relativism." To repeat the term used above, principles or maxims or general rules are illuminators. But they are not directors. The classic rule of moral theology has been to follow laws but do it as much as possible according to love and according to reason (secundum caritatem et secundum rationem). Situation ethics, on the other hand, calls upon us to keep law in a subservient place, so that only love and reason really count when the chips are down!