Трибуна молодого экономиста

 

П.Н. Клюкин

 

Проблема организованности экономической системы и энергетический принцип в трудах В.К. Дмитриева и А.А. Богданова

Сопоставление вклада в политическую экономию А.А.Богданова и В.К.Дмитриева (1868-1913) может показаться надуманным. Если Дмитриев на рубеже XIX-XX вв. создавал свой вариант «органического синтеза» трудовой теории стоимости и теории предельной полезности в качестве альтернативы марксовой теории стоимости, то Богданов был последовательным сторонником последней на протяжении всей жизни. Поэтому неудивительно, что традиционные для марксизма проблемы, связанные с теорией прибавочной стоимости и эксплуатацией рабочей силы, абсолютной рентой, общественно-необходимыми количествами труда, редукцией труда и его двойственным характером, тенденцией нормы прибыли к понижению, схемами общественного воспроизводства, «средними», а не «предельными» величинами (не говоря уже о классовой борьбе и роли пролетариата), так или иначе преломлявшиеся в творческом наследии Богданова^1[1], вообще не нашли положительного освещения в дмитриевских рассуждениях, основанных на «догме Смита» и логике теории Д.Рикардо.

мысли, и особенно ее математического крыла, обозначатся точки пересечения: в периоды 1894-1898 гг. и 1920-х гг.

В первом случае значимы следующие обстоятельства. Во-первых, небольшая разница в возрасте и обучение как Дмитриева, так и Богданова в одной и той же Тульской классической гимназии^2[2], где «злостно-тупое» начальство приучило «ненавидеть властвующих и отрицать авторитеты» (Богданов 1989, с.361); схожее раннее формирование самостоятельного отношения к жизни, в которой нужно что-то менять и которая сама по себе – как внешняя среда – не только независима от отдельного человека, но и недружелюбна^3[3]. Во-вторых, дальнейшее поступление в Московский университет (Дмитриев в 1888-1889 гг.; Богданов – в 1892 г.) для изучения естественных наук и медицины, с резкой переменой судьбы через 2 года: в случае Дмитриева это был переход на юридический факультет в 1890-1891 гг., скорее всего, под влиянием прочитанной статьи о причине ценности благ (Туган-Барановский 1890), и последующие занятия политической экономией, у Богданова – исключение из университета в 1894 г. за участие в студенческих протестах и тульская ссылка, окунувшая его в рабочую среду.

В-третьих, переломные для теории ценности в России 1894-1895 гг., совпавшие с началом оформления собствен­ного мировоззрения обоих ученых, причем как раз здесь появляется прямо противоположное отношение к «Капиталу» К.Маркса (определяемое у Дмитриева в этот период в основном «большим противоречием» между первым и третьим томами, а у Богданова – теорией прибавочной стоимости и товарного фетишизма).

В-четвертых, практически одновременный выход в свет первых и в какой-то степени самых успешных в их жизни произведений – «Краткого курса экономической науки» (1897), ставшего обобщением трехлетнего опыта общения с рабочими и результатом прочтения Маркса как «научного откровения», и первого очерка Дмитриева «Теория ценности Д. Рикардо. Опыт точного анализа» (1898) – результата осмысления ситуации «кризиса марксизма» в отечественной литературе тех лет^4[4]. Причем оба произведения формально были начаты еще на студенческой скамье и во многом определили направление позднейших исследований ученых.

В зрелых трудах авторов - «Эмпириомонизме» (1904-1906) и «Экономических очерках» (1904) прослеживаются черты сходства: тяготение к «синтезу» разнородных концепций в интересах органического целого, т.е. последовательный «монизм»; рецепция новейших течений западной мысли; повышенное внимание к категории труда и, как следствие, к теории производства, а не обмена или распределения^5[5]. Причем в силу естественных причин Дмитриев выражал свой революционный дух в абстрактной экономической теории; Богданов же делал акцент на революционных выводах естественных наук, а в политической экономии многое просто заимствовал из теории К.Маркса. Уже теперь понятно, что если вести сравнение только в области политической экономии, то марксизм становится стеной, разделяющей взгляды двух ученых.

Отношение к марксизму является ключевым и при рассмотрении вопроса «Дмитриев - Богданов» в период 1920-х гг., который выделяется как особый этап в развитии отечественной традиции экономико-математических исследований (Белых 1995). Дмитриеские «Очерки» в этот период практически были забыты (Белых 1990, с. 35; 1995, с. 84, 187), и это как раз в то время, когда плодотворность экономико-математических методов была в общем общепризнанной и практически каждое крупное исследование содержало математическую обработку предмета. Симптоматично титулование С.Г. Струмилина «первым советским экономистом-математиком» (А.А.Конюс), очевидно по контрасту с именованием В.К.Дмитриева «первым русским экономистом-математиком» (Шапошников 1914).

Причиной «забвения» являлись безосновательная монополия марксовых схем воспроизводства (оторванных от реальной практики планирования) в качестве теории ценности, а также тяготение - в ущерб построению математической модели - к методам социально-экономической статистики, которые не имели ничего общего с предметом «Экономических очерков» (Клюкин 2003, с. 262-263).

В те же годы А.А.Богданов столкнулся с неприятием своих идей, раздуванием мифа о «богдановщине» под давлением «административного ресурса». При этом, на наш взгляд, его трагедия как ученого и человека состояла еще и в том, что он оказался единственным из дореволюционного поколения крупных ученых-экономистов (таких как Е.Е. Слуцкий, А.В. Чаянов, Н.Д. Кондратьев и др.), кто в 1920-х гг. сознательно стоял на точке зрения марксистского мировоззрения и в то же время был самостоятельным крупным мыслителем (Клюкин 2003, с. 265-267)^6[6]. Ортодоксальный марксизм уже в то время тормозил развитие российской экономической науки, причем в данном случае случаи В.А.База­рова и Г.А.Фельдмана также не являются исключением.

Содержательным «узлом» для сопоставления эвристики Богданова и Дмитриева является построенный в СССР первый в мире шахматный баланс народного хозяйства на 1923/24 гг. Его методологические основы разрабатывались вовсе не в стенах ЦСУ под руководством П.И.Попова (Попов, 1926), а в работах А.А.Богданова (Богданов 1921) и отчасти Л.Н.Крицмана (Крицман 1922); даже Н.И.Бухарин, развивавший идею совместимости схем общественного воспроизводства К. Маркса с теорией равновесия, принцип которой якобы «молчаливо предполагается» в «Капитале» на всем протяжении исследования (Бухарин 1920, с. 183), брал трактовку «подвижного равновесия» («закон Ле-Ша­телье»), а также типологию равновесия, из работ Богданова (Бухарин 1921, с. 79-80).

Между тем балансовая модель была предложена Дмитриевым еще в 1898 г. (Дмитриев 2001, с. 57-59). Однако идея межотраслевых связей, выдвинутая Дмитриевым, а также построенная им система уравнений для вычисления полных затрат труда, вообще никак не использовались при создании упомянутого баланса^7[7]. В то же время Богданов не только сформулировал идею цепной связи между отраслями экономики, тем самым подчинив производство как рационально организованное целое закону наименьших («расширение хозяйственного целого зависит от наиболее отстающих его частей») (Богданов 1921); он был чуть ли не единственным в 1920-х гг., кто вообще оперировал понятием «технологического коэффициента», пусть даже в форме того, что производство «предполагает вычисленную техниками затрату определенных материалов». Важно, что в связи с этим Богданов рассматривал алгоритм планирования как процесс расчетов по принципиальной схеме: определение потребностей производство предметов потребления производство средств производства (1) производство средств производства (2) и т.д.

Приоритет, отдаваемый Богдановым общественным потребностям при решении проблемы организации экономической системы, интересным образом корреспондирует с дмитриевской теорией производства. Последняя выстраивается таким образом, что направленное движение экономической системы определяется нормой прибыли, которая, в свою очередь, зависит от человеческих потребностей на текущий момент времени^8[8]. Это означает, что динамика нормы прибыли у Дмитриева аналогична богдановскому принципу «организации» в общественной системе в целом; но мера «организованности» системы есть не что иное, как ее энергетический потенциал, накапливаемый посредством производственного процесса, превращения предметов природы в «продукты человеческого труда» (Богданов 1906, с.36), причем в такой системе даже мышление есть частная форма труда (Богданов 1906, с. 33).

Действительно, и в дмитриевской теории труд занимает ведущее место; причем значимость он приобретает не столько как фактор производства, сколько как организующий принцип. Не случайно Дмитриев называет его «последней инстанцией», к которой еще можно свести производственные затраты (Дмитриев 2001, с.92), даже после того, как их уже нельзя выразить через производимые товары. Такое положение вещей характерно для эпохи, которая «дальше современных форм производства» (Дмитриев 2001, с.91). Если учесть, что в ней а) труд выполняет роль общей единицы ценности или соизмерителя меновых пропорций товаров, б) эти товары являются средствами содержания рабочих, т.е. необходимы для воспроизведения этого труда, а также задают уровень текущих потребностей, то возникает основной вопрос: как она возможна?

Ответ помогает дать энергетический принцип, примененный Богдановым в его концепции эмпириомонизма, где главной задачей является организация всякого опыта. С этой точки зрения главным в политико-экономическом наследии Дмитриева оказывается развитое в первом из его «Экономических очерков» понимание труда как затрат энергии, поскольку он показал, что для производства и существующей в нем нормы прибыли оказывается безразличным, как и кем она вырабатывается. Конструирование Машины, которая может автономно производить саму себя (Дмитриев 2001, с. 84), является по существу выведением труда на более высокий уровень с точки зрения степени организации подобной системы – он сам становится энергией, вследствие чего такая теория, фактически описывающая восхождение системы производства по ступеням организованности, может быть названа не столько трудовой, сколько энергетической теорией ценности. Подобная теория, если ее очистить от психологизма, носящего иллюстративный характер, развивается и во всех трех книгах «Эмпириомонизма».

Подойдя к проблеме с другой стороны, можно увидеть, что норма прибыли r, являясь двигателем системы производства, отвечает за тип ее воспроизводства – простое (при нулевом r) или расширенное. В таком случае само воспроизводство можно трактовать как меру организованности системы, т.е. как определенную ступень в ее организации. Тогда даже простое воспроизводство, с модели которого обычно начинают экономисты, работавшие в традиции «Экономической таблицы» Ф.Кенэ (К.Маркс, М.И.Туган-Барановский, П.Сраффа), оказывается высоким уровнем организованности системы, поскольку ей не грозит исчезновение; однако, в экономических теориях данных авторов не доказывается, почему анализ начинается с системы, в которой ассимиляция преобладает над дезассимиляцией. В этом смысле тектология, развиваемая Богдановым, носит более общий характер, поскольку указанный тип системы (живущей по принципу воспроизводства, причем капитала, а не труда) описывается тектологией «положительных» комплексов.

Дмитриевская теория ценности развертывается методом, обратным к традиционному: Дмитриев начал построения в первом очерке с системы расширенного воспроизводства, а закончил ситуацией простого воспроизводства (Дмитриев 2001, с.94). В свете рассуждений Богданова можно понять такую экономическую систему как организм, который в конце концов умирает; критерием жизни для него служит здесь величина нормы прибыли, падение которой означает «суженное» воспроизводство, вовсе не предусмотренное в рамках классических воспроизводственных моделей. Если понять капитал как накопленный или «прошлый», мертвый, труд, то оказывается, что экономическая теория воспроизводства до Дмитриева и Богданова исследовала мертвую действительность, вообще не требующую никакой сознательной организации, т.к. последняя изначально задавалась тем или иным «экономическим порядком».

Дмитриевские построения, нацеленные на дедуктивно выстраиваемую политэкономическую теорию издержек производства (Дмитриев 2001, с.23), были первым – и очень смелым в то время – шагом на пути к единой синтетической теории ценности. Причем «опыт органического синтеза» трудовой теории стоимости и теории предельной полезности согласуется с богдановской «страстью к монизму» и нацеленностью на науку «с всеобщей точкой зрения», вырастающую из стремления «соединять, как звенья одной сложной цепи развития, явления технические и экономические, с вытекающими из них формами духовной культуры» (Богданов 1924).

Если понять экономическую систему как систему производства благ, то, приняв в качестве внешней среды потребительский спрос, а также систему обмена и распределения благ, можно перевести принцип издержек производства на богдановский язык «ассимиляций-дезассимиля­ций», т.е. на язык описания системы, взаимодействующей с этой внешней средой^9[9]. Он будет означать, что превышение цены над совокупными производственными затратами демонстрирует не только выживание, но и рост производственного комплекса. В этой связи уже в «Эмпириомонизме» Богданов, подразумевая производственную систему с межотраслевыми связями, писал, что основу экономической системы составляет «энергетический баланс», т.е. технический (а не идеологический) процесс «перевеса в нем «усвоения» энергии над ее «тратою» (Богданов 1906, с. 48).

Плодотворным в данном случае является обращение к энергии как «мере изменений» одной вещи относительно другой: не заключая в себе «субстанции вещей» (Богданов 1906, с. 35), энергия в то же время обеспечивает соизмеримость разнородных количеств. Показательно следующее суждение Богданова, разъясняющее «организационный парадокс»: «Мы живем в мире разностей… Мы наблюдаем, мы измеряем только разности между активностями и сопротивлениями» (Богданов 1990 (1913), с. 403).

Вовлечение в анализ поднятой проблемы развернутой системы взглядов на организационные связи мирового целого, т.е. собственно «Тектологии», позволяет учесть еще одну идею Богданова применительно к теории издержек производства в дмитриевском варианте: математический метод при ее построении вовсе не является необходимым, как это представлялось самому Дмитриеву столетие назад. С организационной точки зрения математика трактуется как тектология нейтральных комплексов, т.е. как наука о величинах, имеющих безразличное отношение к системе как к структуре, которая обладает устойчивостью по отношению к внешней среде (Богданов 2003, с. 72).

Однако отдельной проблемой, тесно связанной с предыдущим изложением, является ответ на вопрос, в какой степени язык тектологических понятий оказывается исчерпывающим при описании теории издержек производства, мы­слимой как последовательная дедукция трудового принципа до некоего «предела организованности». На этом пути, видимо, станет возможной и обратная связь между двумя подходами: организационная диалектика сможет выйти на арену борьбы с другим методом, чем придаст себе новые силы и будет динамичной теорией, не отягощенной грузом педантичной систематики. Не в последнюю очередь решение этого вопроса будет зависеть от нового понимания того, что же такое человеческий труд, и как он связан с энергией творчества и идеалом организованности.

 

Библиография

Баланс народного хозяйства Союза ССР за 1923/1924 год. Под ред. П.И.Попова. Труды ЦСУ. Т.XXIX. М., 1926.

Белых А.А. История советских экономико-математических исследова­ний. СПб., 1990.

Блюмин И.Г. Субъективная школа в политической экономии. Т.1. М., 1962 [1928].

Богданов А., Степанов И. Курс политической экономии. Т. II. Вып. 4. М., 1923.

Богданов А.А. Автобиография // Деятели СССР и революционного движения России. М., 1989.

Богданов А.А. О пролетарской культуре. Л., М., 1924.

Богданов А.А. Организационная наука и хозяйственная планомерность