Удачи капитана Блада

Наконец, отчаявшись получить его, она набросала вторую записку, менее

безапелляционную по тону:
"Марат, я писала Вам сегодня утром. Получили ли Вы мое письмо? Смею ли

я надеяться на недолгую аудиенцию? Если Вы его получили, то, надеюсь, не

откажете мне, учитывая важность дела. Сочтете ли Вы достаточным, что я

очень несчастна, чтобы предоставить мне право на Вашу защиту?"

новое доказательство ее спокойствия, настолько полного, что не было даже

малейшего отступления от повседневных привычек, - она отправилась лично

вручать второе письмо, пряча нож в складках завязанной высоко на груди

муслиновой косынки.

В это время в доме на улице Медицинской Школы Друг Народа принимал

ванну в низенькой, слабо освещенной и почти не обставленной комнате с

кирпичным полом. Водная процедура не была продиктована потребностью в

чистоте, ибо во всей Франции не сыскалось бы человека более нечистоплотного

в привычках, чем триумвир. Его разъедал тяжелый, отвратительный недуг. Для

умерения болей, терзавших Марата и отвлекавших его деятельный, неутомимый

ум, ему приходилось совершать длительные погружения; ванны притупляли муки

бренного тела.

Марат придавал значение лишь интеллекту, и ничему более - по крайней

мере, для него не существовало ничего важнее. Всем остальным - туловищем,

конечностями, органами - он пренебрегал, и тело начало разрушаться. И

упомянутое отсутствие чистоплотности, и нищета, и недостаточность времени,

которое он отводил на сон, и неразборчивость и нерегулярность в еде - все

это происходило от презрения к телесной оболочке. Разносторонне одаренный

человек, изящный лингвист и искусный физик, талантливый естествоиспытатель

и глубокий психолог, Марат жил в интеллектуальном уединении, не терпя

каких-либо помех. Он соглашался на погружения и проводил в наполненной

лекарствами ванне целые дни исключительно потому, что она остужала и гасила

пожиравший его огонь и, следовательно, позволяла нагружать мозг работой, в

которой была вся его жизнь. Но долго терпевшее тело отомстило уму за

страдания и небрежение. Нездоровые условия физического бытия влияла на

мозг, и от этого проистекала отличавшая его характер в последние годы жизни

и приводившая в замешательство смесь ледяной циничной жестокости и

болезненной чувствительности.

Итак, тем июльским вечером Друг Народа сидел по пояс в лекарственной

настойке, голова была обмотана грязным тюрбаном, а костлявая спина прикрыта

жилетом. В свои пятьдесят лет он уже приближался к гибели от чахотки и

прочих недугов, и, знай об этом Шарлотта, у нее не появилось бы желания

убить его. Болезнь и Смерть уже отметили Марата, и ждать оставалось

недолго.

Письменным столом ему служила доска, положенная поперек ванны; сбоку,

на пустом деревянном ящике, стояла чернильница; там же находились несколько

перьев и листов бумаги, не считая двух-трех экземпляров "Друга Народа". В

помещении, кроме шуршания и скрипа гусиного пера, не раздавалось ни звука.

Марат усердно редактировал и правил гранки предстоящего выпуска газеты.

Тишину нарушили голоса из соседней комнаты. Они понемногу проникли

сквозь пелену сосредоточенности и наконец отвлекли Марата от трудов; он

утомленно заворочался в своей ванне, минуту прислушивался, и недовольно

рявкнул:

Дверь отворилась, и вошла его любовница Симона, выполнявшая всю черную

работу по дому. Симона была на целых двадцать лет моложе Марата, но

неряшливость, к которой она привыкла, живя в этом доме, затушевала признаки

некоторой ее миловидности.

- Тут молодая женщина из Кана, она настоятельно требует беседы с вами

по делу государственной важности.

При упоминании Кана тусклый взгляд Марата загорелся, на свинцово-сером

лице ожил интерес. Ведь это в Кане старые враги - жирондисты - подстрекают

к бунту.

сейчас сама принесла вторую записку. Я сказала, что вы никого не принимаете

и...

- Подай записку, - перебил он. Положив перо, Марат выхватил из рук

губы сжались, а глаза сузились в щелки. - Пусть войдет! - резке скомандовал

он, и Симона без дальнейших церемоний повиновалась.

Впустив Шарлотту, она оставила их наедине - мстительницу и ее жертву.

Некоторое время они приглядывались друг к другу. Марата ничуть не

взволновал облик красивой и элегантно одетой молодой женщины. Что ему

женщины и соблазн красоты? Шарлотта же вполне удовлетворилась видом

немощного мужчины с отталкивающей внешностью, ибо в его безобразии она

находила подтверждение низости ума, который пришла уничтожить.

Марат заговорил первым.

- Так ты из Кана, дитя? - спросил он. - Что же случилось в Кане

такого, что заставило тебя настаивать на встрече со мной?

Шарлотта приблизилась:

- Там готовится бунт, гражданин Марат.

- Бунт, ха! - этот звук был одновременно смешком и карканьем. - Назови

мне депутатов, укрывшихся в Кане. Ну же, дитя мое - их имена! - он схватил

перо, обмакнул в чернила и приготовился записывать.

Шарлотта придвинулась еще ближе и стала позади него, прямая и

спокойная. Она начала перечислять своих друзей-жирондистов, а он,

сгорбившись в ванне, быстро царапал пером по бумаге.

- Сколько работы для гильотины, - проворчал Марат, когда они

закончили.

Но Шарлотта тем временем вытащила нож из-под косынки, и, когда Марат

произнес эти роковые для других слова, на него молниеносным ударом

обрушился его собственный рок. Длинное крепкое лезвие, направленное молодой

и сильной рукой, по самую рукоятку вонзилось в его грудь.

Оседая назад, он взглянул на Шарлотту полными недоумения глазами и в

последний раз подал голос.

- Ко мне, мой друг! На помощь! - хрипло вскричал Марат и умолк навеки.

Туловище его сползло набок, голова бессильно поникла к правому плечу,

а длинная тощая рука свесилась на пол рядом с ванной; кисть все еще

продолжала сжимать перо. Кровь хлынула из глубокой раны в груди, окрашивая

воду в бурый цвет, и забрызгала кирпичный пол и номер "Друга Народа" -

газеты, которой он посвятил немалую часть своей многотрудной жизни.

На крик поспешно вбежала Симона. Она с первого взгляда поняла, что

произошло, тигрицей бросилась на убийцу, вцепилась ей в волосы и стала

громко призывать на подмогу. Шарлотта не сопротивлялась. Из задней комнаты

быстро появились старая кухарка Жанна, привратница и Лоран Басс, фальцовщик

Маратовой газеты. Шарлотта оказалась лицом к лицу с четырьмя разъяренными,

вопящими на разные голоса людьми - от них вполне можно было ожидать смерти,

к которой она готовилась.

Лоран, и вправду, с размаху ударил ее стулом по голове. В своей ярости

он, несомненно, забил бы Шарлотту до смерти, но подоспели жандармы с

окружным полицейским комиссаром и взяли ее под арест и защиту.

Весть об этой трагедии разлетелась по городу и потрясла Париж до

основания. Целую ночь повсюду царили смятение и страх. Толпы революционеров

гневно бурлили вокруг дома, где лежал мертвый Друг Народа.

Всю ночь и последующие два дня и две ночи Шарлотта Корде провела в

тюрьме Аббатства, стоически перенося все те унижения, которых почти

невозможно избежать женщине в революционном узилище. Она сохраняла полное

спокойствие, теперь уже подкрепленное сознанием достигнутой цели и

исполненного долга. Она верила, что спасла Францию, спасла Свободу,

уничтожив ее душителя. Это иллюзия придавала ей сил, и собственная жизнь

казалась маленькой ценой за такой прекрасный подвиг.

Часть времени Шарлотта провела за написанием посланий друзьям,

спокойно и разумно оценивая свой поступок, досконально разъясняя мотивы,

которыми руководствовалась, и подробно останавливаясь на деталях исполнения

и последствиях.

Среди писем, написанных в продолжение этих "дней приготовления к

покою" - как она выразилась о том периоде, датируя пространное послание

Барбару, - было и одно в Комитет народной безопасности, в котором Шарлотта

испрашивала разрешения на допуск к ней художника-миниатюриста, с тем, чтобы

оставить память своим друзьям. Только теперь, с приближением конца, мы

видим в ее действиях заботу о себе, какой-то намек на то, что она была

чем-то большим, нежели просто орудием в руках Судьбы.

15-го, в восемь утра, началось разбирательство дела в Революционном

трибунале. При ее появлении - сдержанная и, как обычно, спокойная, она была

в своем канифасовом сером в полоску платье - по залу пробежал шепот.

Процесс начался с опроса свидетелей, который Шарлотта нетерпеливо

прервала, когда отвечал торговец, продавший ей нож.

- Все эти подробности - пустая трата времени, - сказала она. - Марата

убила я.

возобновил допрос Шарлотты Корде.

- С какой целью ты прибыла в Париж? - спросил он.

- Убить Марата.

- Что толкнуло тебя на это злодеяние?

- Его многочисленные преступления.

- В каких преступлениях ты обвиняешь его?

- Он спровоцировал резню в сентябре; он раздувал огонь гражданской

войны, и его собирались избрать диктатором; он посягнул на власть Народа,

потребовав 31 мая ареста и заключения депутатов Конвента.

- Какие у тебя доказательства?

- Доказательства даст будущее. Марат тщательно скрывал свои намерения

под маской патриотизма.

Монтанэ перешел к другой теме.

- Кто соучастники твоего зверства?

- У меня нет соучастников.

Монтанэ покачал головой:

- И ты смеешь утверждать, что особа твоего пола и возраста

самостоятельно замыслила такое преступление, и никто не наущал тебя? Ты не

желаешь их назвать!

Шарлотта чуть усмехнулась:

- Это свидетельствует о слабом знании человеческого сердца. Такой план

легче осуществить под влиянием собственной ненависти, а не чужой. - Она

возвысила голос. - Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч; я убила

мерзавца, чтобы спасти невинных; я убила свирепого дикого звере, чтобы дать

Франции умиротворение. Я была республиканкой еще до Революции, и мне всегда

доставало сил.

О чем было вести речь дальше? Вина ее была установлена, а бесстрашное

самообладание непоколебимо. Тем не менее Фукье-Тенвиль, грозный обвинитель,

попытался вывести ее из себя. Видя, что трибунал не может взять верх над

этой прекрасной и смелой девушкой, он с кучкой революционеров принялся

вынюхивать какую-нибудь грязь, чтобы восстановить равновесие.

Он медленно поднялся, оглядывая Шарлотту злобными, будто у хорька,

глазами.

Щеки Шарлотты слегка порозовели, но тон холодного ответа остался

спокойным и презрительным:

- Разве я не говорила, что незамужем?

Впечатление, которое стремился внушить Тенвиль, завершил его злобный

сухой смех, и он уселся на место.

Настал черед адвоката Шово де ля Гарда, которому было поручено

защищать Корде. Но какая тут защита? Шово запугивали: одну записку, с

указанием помалкивать, он получил из жюри присяжных и другую, с

предложением объявить Шарлотту безумной, - от председателя.

Однако Шово избрал третий путь. Он произнес превосходную краткую речь,

которая не унижала подзащитную, но льстила его самоуважению. Речь была

целиком правдива.

- Подсудимая, - заявил он, - с полнейшим спокойствием признается в

страшном преступлении, которое совершила; она спокойно признается в его

преднамеренности; она признает самые жуткие подробности - короче говоря,

она признает все и не ищет оправдания. Это, граждане присяжные, - вся ее

защита. В ее невозмутимом спокойствии и крайней самоотреченности, невзирая

на близкое дыхание самой Смерти, мы не видим никакого раскаяния. Это

противоестественно и можно объяснить лишь политическим фанатизмом,

заставившим ее взяться за оружие. Вам решать, граждане присяжные, перевесят

ли эти моральные соображения на весах Правосудия.

Жюри присяжных большинством голосов признало Шарлотту виновной, и

Тенвиль встал для оглашения окончательного приговора суда.

Это был конец. Ее перевезли в Консьержери, в камеру приговоренных к

гильотине; согласно Конституции, к ней прислали священника. Но Шарлотта,

поблагодарив, отправила его восвояси: она не нуждалась в молитвах. Она

предпочла художника Оэра, который по ее просьбе добился разрешения написать

с нее портрет. В продолжение получасового сеанса она мирно беседовала с

ним, и страх близящейся смерти не лишил ее присутствия духа.

Дверь отворилась, и появился палач Сансон, проводивший публичные

казни. Он внес красное рубище - одеяние осужденных за убийство. Шарлотта не

выказала ни малейшего испуга, лишь легкое удивление тому, что проведенное с

Оэром время пролетело так быстро. Она попросила несколько минут, чтобы

написать записку, и быстро набросала несколько слов, когда ей это

позволили; затем объявила, что готова, и сняла чепец, дабы Сансон мог

остричь ее пышные волосы. Однако сначала сама взяла ножницы, отрезала прядь

и отдала Оэру на память. Когда Сансон собрался вязать ей руки, она сказала,

что хотела бы надеть перчатки, потому что запястья у нее покрыты ссадинами

и кровоподтеками от веревки, которой их скрутили в доме Марата. Палач

заметил, что в этом нет необходимости, поскольку он свяжет ее, не причиняя

боли, но пусть она делает, как пожелает.

- У тех, разумеется, не было вашего опыта, - ответила Шарлотта и без

дальнейших возражений протянула голые ладони. - Хотя меня обряжают для

смерти и делают это грубые руки, - промолвила она, - они все-таки

приближают меня к бессмертию.

Шарлотта взошла на повозку, поджидавшую в тюремном дворе, и осталась в

ней стоять, не обращая внимания на предложенный Сансоном стул, дабы

продемонстрировать народу свое бесстрашие и храбро встретить людскую

ярость. Улицы были так запружены народом, что телега еле плелась; из гущи

толпы раздавались кровожадные возгласы и оскорбления обреченной женщине.

Два часа потребовалось, чтобы достичь площади Республики. Тем временем над

Парижем разразилась сильнейшая летняя гроза, и по узким улочкам устремились

потоки воды. Шарлотта промокла с головы до пят, красный хитон облепил ее,

словно сросшись с кожей, и являл миру лепную красоту девушки. Багряное

одеяние бросало отсвет на лицо Шарлотты, усиливая впечатление ее глубокого

спокойствия.

Вот тогда-то, на улице Сент-Оноре, куда мы наконец добрались, и

вспыхнула трагическая любовь.

Здесь, в беснующейся толпе зевак, стоял высокий, стройный и красивый

молодой человек по имени Адам Люкс. Его направили в Париж чрезвычайным

депутатом Национального Конвента от города Майнца. Он был благородным,

образованным молодым человеком, доктором философии и одновременно медицины,

которой, впрочем, не практиковал по причине своей чрезмерной

чувствительности, внушавшей ему отвращение к анатомическим исследованиям.

Человек экзальтированный, он рано и неудачно женился и жил теперь с

женою врозь - частый удел тонких натур. Подобно всему Парижу, он следил за

каждой деталью процесса и приговора суда и собирался взглянуть на эту

женщину, к которой питал невольную симпатию.

Телега медленно приближалась, вокруг звучали выкрики и проклятия, и

наконец он увидел Шарлотту - прекрасную, спокойную, полную жизни, да еще с

улыбкой на устах. Адам Люкс окаменел и завороженно смотрел на девушку.

Затем, невзирая на опасность, снял шляпу и молча отсалютовал, воздавая ей

дань уважения. Она его не заметила, да он и не думал, что заметит. Он

приветствовал неотзывчивый образ святей. Телега проползла мимо. Люкс

повернул голову и долго провожал Шарлотту глазами. Затем, работая локтями и

расчищая путь сквозь толпу, он, словно в трансе, двинулся вперед, устремив

взгляд на девушку.

Когда голова Шарлотты Корде пала, Адам Люкс стоял рядом с эшафотом. До

самого конца взирал он на благородное выражение неизменно спокойного лица,

и в гуле, разросшемся после свиста падающего ножа, внезапно раздался его

голос.

тем, кто в изумлении обернулся на него. - Было бы счастьем умереть вместе с

нею!

Адам Люкс страдал, что остался жив. Это произошло, в основном, потому,

который, подняв отрубленную голову Шарлотты, дал ей пощечину. Предание

гласит, что мертвое лицо должно покраснеть. Ученые до сих пор муссируют

этот вопрос, и некоторые видят в том доказательство, что сознание покидает

мозг не тотчас после обезглавливания.

Когда Париж той ночью уснул, кто-то тайно расклеил по стенам листовки,

восхвалявшие Шарлотту Корде как мученицу республиканизма и освободительницу

страны и где она сравнивалась с величайшей героиней Франции Жанной д'Арк.

То была работа Адама Люкса, и он не делал из этого секрета. Образ Шарлотты

так подействовал на воображение впечатлительного мечтателя ж воспламенил в

душе такой энтузиазм, что он крайне беспечно выплескивал эмоции и фанатично

признавался в неземной любви, которую в последнее минуты жизни внушила ему

Шарлотта.

Через два дня после казни Люкс выпустил длинный манифест; в нем он

убеждал, что чистота побуждений вполне оправдывает поступок Шарлотты,

превозносил ее наравне с Брутом и Като и страстно призывал воздать ей

благоговейные почести. Здесь-то и было применено слово "тираноубийство". Он

открыто подписал документ своем именем, понимая, что за свое безрассудство

заплатит жизнью.

24-го июля, ровно через неделю после того дня, когда он видел смерть

Шарлотты, его арестовали. Влиятельные друзья сумели получить для него

гарантию прощения и освобождения при условия публичного отречения от

написанного. Но он насмешливо и презрительно отверг это условие и с жаром

заявил, что последует за той, которая зажгла в нем безнадежную, неземную

любовь и сделала невыносимым его существование в этом мире.

Друзья продолжали бороться за него. Суд над Адамом Люксом удалось

отложить. Они уговорили доктора Веткэна засвидетельствовать безумие Люкса,

которого свел с ума взгляд Шарлотты Корде. По их просьбе он составил

документ, рекомендующий, ввиду несчастья молодого врача, проявить к нему

милосердие и отправить в госпиталь либо в Америку. Адам Люкс разозлился,

когда услыхал об этом, и яростно возражал против голословных утверждений

доктора Веткэна. Он обратился в газету монтаньяров, и та опубликовала 26

сентября его декларацию, в которой он утверждал, что пока не сошел с ума

настолько, чтобы у него все еще оставалось желание жить, и что стремление

встретить смерть на полпути есть доказательство его разумности.

Люкс томился в тюрьме Ля Форс до 10 октября, когда был, наконец,

вызван в суд. Он стоял, радостно возбужденный предстоящим избавлением. Он

уверял суд, что не страшится гильотины, и все бесчестье подобной смерти

смыто чистой кровью Шарлотты.

Его приговорили к смерти, и он от души благодарил всех.

- Прости, прекрасная Шарлотта, - воскликнул он, - если я не сумею под

конец быть так же смел и добр, как ты! Я горжусь твоим превосходством -

ведь истина то, что любимый выше любящего.

Однако мужество не покинуло его. Если Шарлотта была мягко спокойна, то

он пребывал в экзальтации. В пять часов пополудни того же дня Адам Люкс

спрыгнул с телеги в хилую тень гильотины. Он повернулся к народу; глаза его

сияла и щеки пылали.

- Наконец-то я удостоился счастья умереть за Шарлотту, - промолвил он