Удачи капитана Блада

строптивой упрямой кокеткой! Сказав себе это, Бэкингем выкинул графиню из

головы и перестал думать о ней.

Но вскоре, когда гости разъехались и огни в громадном особняке

погасли, Бэкингем вновь принялся размышлять о происшедшем. В глубоком

раздумье сидел он у себя в спальне, теребя пальцами каштановую бородку. В

конце концов он пожал плечами, хохотнул и встал, чтобы разоблачиться ко

сну. И тут у него вырвался крик, на который примчался из соседней комнаты

камердинер. Ленточка с алмазными подвесками исчезла.

Обнаружив пропажу, герцог, при всем своем безрассудстве и безразличии,

тотчас же почуял недоброе. Он побледнел и застыл, вытаращив глаза, на лбу

выступила испарина. Это была не какая-нибудь заурядная кража. В этот вечер

он навесил на себя десяток куда более дорогих украшений, каждое из которых

было гораздо легче снять. Тут явно постарался какой-то французский

лазутчик. Да герцог и не скрывал, откуда получил эти подвески.

И тут вдруг его озарило, будто вспышкой. Он понял, почему госпожа

Карлайл вела себя столь странно и непоследовательно. Эта шлюха околпачила

его. Ленточку украла она. Герцог снова сел и закрыл лицо руками. Скоро все

события выстроились в его сознании в единую цепь.

Он быстро выработал план действий, которые следует предпринять, чтобы

сберечь честь французской королевы. Герцог был фактическим правителем

Англии, хозяином этих островов, облеченным почти неограниченной властью. И

сегодня ночью он пустит в ход всю свою власть без остатка, чтобы остановить

собственных врагов и врагов королевы, сколь бы изощрены и искусны те ни

были. Сегодня пострадает немало невинных людей, сегодня он причинит ущерб

многим. Сегодня тысячи вольнорожденных англичан увидят, что их права и

свободы растоптаны. Но какое это имеет значение? Его светлости герцогу

Бэкингему необходимо исправить свою оплошность.

- Бумагу и чернила, - приказал он стоявшему с разинутым ртом

камердинеру. - А потом позовите сюда господина Жербье. Разбудите Лейси и

Тома, незамедлительно пришлите их ко мне. Объявите, что мне понадобятся

гонцы. Распорядитесь, чтобы они собрались в путь и сидели в седле не

позднее, чем через полчаса.

Растерянный камердинер отправился исполнять поручение, а герцог взялся

за перо и принялся писать. Наутро английские купцы узнали, что порты

Британии закрыты по велению короля, как сообщил его министр, герцог

Бэкингем, и что принимаются (а в южных портах уже приняты) меры по

задержанию у берегов острова всех судов, больших и малых. Суда должны

стоять в портах вплоть до объявления воли Его Величества. Уж не война ли? -

спрашивал растерянный народ. Узнай простой люд правду, растерянность его,

вероятно, еще больше усугубилась бы, хотя и приобрела бы несколько иной

оттенок. Гонцы неслись во весь опор (наверняка гораздо быстрее, чем любой

посланец, ищущий убежища во Франции), и блокада портов, соответственно,

была осуществлена очень быстро. И вот все ворота Англии на замке; алмазные

подвески, от которых зависит честь французской королевы, никуда не денутся.

Тем временем один из ювелиров в поте лица заменял украденные камни

новыми, столь искусно подделывая их, что никто не смог бы отличить копию от

оригинала. Этой работой руководили Бэкингем и Жербье. Вскоре она была

закончена, и из устья Темзы выскользнул корабль, имевший разрешение

бдительных блюстителей королевских указов на выход в море. Он взял курс на

Кале, где уже начинали вслух высказывать недоумение в связи с тем, что

английские суда вдруг перестали заходить в порт. В Кале с корабля сошел

Жербье. Он поскакал прямо в Париж, везя французской королеве поддельные

подвески взамен тех, которые она послала Бэкингему.

Через двадцать четыре часа с английских портов была снята блокада, и

торговля вновь стала свободной и беспрепятственной. Но именно этих двадцати

четырех часов не хватило Ришелье и его агенту, графине Карлайлской. Его

высокопреосвященству оставалось лишь горевать об упущенной возможности,

упущенной только потому, что какой-то английский выскочка был наделен

неограниченной властью в своей стране.

Но и это еще не конец истории. Пылкий и безрассудный Бэкингем теперь

хотел любой ценой добраться до предмета своего вожделения. Он вознамерился

ехать во Францию, чтобы встретиться с королевой. Поскольку путь в эту

страну был ему заказан, герцог решил вломиться туда силой, пройдя кровавой

дорогой войны. Пусть страна лежит в руинах, прозябая в разоре и нищете,

пусть льется кровь. В конце концов его пошлют туда вести мирные переговоры,

и он не упустит эту возможность. Вероятно, между Англией и Францией

существовали трения, однако их вполне можно было уладить путем переговоров.

Но ради свидания с королевой...

Поводом к войне (весьма надуманным) стали протестанты Ла-Рошели,

поднявшие мятеж против своего короля. К ним на подмогу и отплыл Бэкингем во

главе английских экспедиционных сил. Судьба уготовила этому воинству

злоключения и разгром. Его потрепанные остатки с позором возвратились в

Англию, народ которой возненавидел герцога пуще прежнего. И это еще мягко

сказано.

Бэкингем отправился искать утешения к людям, по-настоящему любившим

его - к королю и своей прекрасной супруге. Но поражение не сбило с него

спесь и не убавило решимости добиться своей цели. Он принялся открыто

снаряжать новую экспедиционную армию, нисколько не заботясь о том, что

враждебный ему, полный ненависти, многострадальный народ уже ропщет и

вот-вот поднимет бунт. Какое ему дело до воли народа? Он хочет завоевать

любимую женщину, и плевать ему на то, что в Европе по его вине вспыхнет

пожар войны, прольются реки крови, будут впустую растрачены огромные

богатства.

Теперь Бэкингема ненавидели повсеместно и уже отнюдь не безмолвно, как

раньше. Друзья герцога, опасавшиеся, что скоро народ перейдет от слов к

делу, призывали Бэкингема принять меры предосторожности и советовали носить

для пущей безопасности кольчу. Но герцог, по-прежнему самоуверенный и

язвительный, лишь злорадно потешался над ними.

- Какая в том нужда? - презрительно отвечал он доброхотам. - Римского

духа больше нет!

Но тут он заблуждался. Как-то утром, после завтрака, когда Бэкингем

выходил из портсмутской резиденции на Хай-стрит, откуда руководил

последними приготовлениями к своей крайне непопулярной в народе экспедиции,

к нему приблизился Джон Фелтон. Этот человек добровольно вызвался сыграть

роль орудия народного мщения. Подойдя к Бэкингему, Фелтон по самую рукоятку

всадил ему в грудь кинжал, благочестиво воскликнув при этом:

- Да сжалится Господь над душою твоей!

Принимая во внимание все обстоятельства дела, вероятно следует

признать, что убийца (а вместе с ним и народ) имел все основания обратиться

к Богу с этой мольбой.

9
ТРОПОЙ ИЗГОЯ

ночи, грузный господин в летах осторожно спускался по мокрым и скользким

ступеням пристани. Мертвенно-белый свет рожка отражался в мутной зеленой

воде, бликами играл на морских водорослях. Тяжело опираясь на протянутую

матросом руку, старик сошел в поджидавшую его шлюпку, которая подпрыгивала

на высоких темных волнах. Отпорный крюк чиркнул по камню, суденышко

отвалило от пристани. Весла погрузились в воду, и шлюпка скользнула во

тьму, держа курс на два огромных кормовых огня, мерно раскачивавшихся на

фоне черного покрова ночи. Сидевший на корме почтенный господин обернулся,

чтобы бросить последний взгляд на Англию, которую так любил, которой служил

и которой управлял. Но увидел он только фонарь, да еще круг тусклого света

на сходнях причала.

Он вздохнул и снова повернулся лицом к двум огням, плясавшим над

невидимым во тьме корпусом корабля, которому предстояло везти Эдварда

Хайда, графа Кларендона и в недавнем прошлом Лорда-Канцлера Британии, в

далекое изгнание.

Эдвард Хайд вспоминал это прошлое так же, как умирающий оглядывается

на вереницу прожитых лет. Карьера его погибла, и он мог спокойно окинуть

мысленным взором тридцать лет преданного служения родине и великие

свершения, эпоха которых началась для него еще в годы царствования Карла I,

когда Эдвард учился на факультете права в Тэмпле.

Он верно служил королю Карлу, столь верно, что, когда злая судьба

вынудила роялистов предпринять шаги по спасению принца Уэльсского от

Кромвеля, именно Эдварду Хайду поручили направить мальчика на тропу

странствий. Так что у графа уже был опыт изгоя, он познал эту горькую долю

в дни, когда Карл II был бедным бездомным отверженным скитальцем. Менее

стойкий и преданный человек, возможно, бросил бы службу, не сулившую

никакого дохода, тем более, что Эдвард Хайд не был обделен талантами. Но он

верно служил Стюартам, неустанно и упорно отстаивал их интересы и в конце

концов, пустив в ход все свое мастерство государственного деятеля, добился

восстановления этой династии в правах на английский престол. И чем

вознаградили его царственные особы за верность и самоотверженный труд в

изгнании? Яков Стюарт, герцог Йоркский, обесчестил дочь лорда Кларендона.

Поистине королевская награда!

Хайд не сложил руки и после того, как сделал возможной Реставрацию;

именно он взял на себя трудную задачу соединения новой и старой

политических линий в смутные времена. А когда выяснилось, что события

развиваются совсем не так, как того желает Англия, Хайду пришлось стать

козлом отпущения. На него, как на главу администрации, взвалили

ответственность даже за те действия правительства, против которых он

горячо, но тщетно возражал в Совете. Даже в том, что Карл продал Дюнкерк

французам и промотал полученные деньги, обвинили Хайда. А заодно и в

бездетности королевы. Причина этого последнего обвинения заключалась в том,

что герцог Йоркский искупил свою вину перед дочерью Хайда, женившись на

ней. Герцог был наследником престола, и народ, всегда готовый поверить в

самую невероятную чушь, был убежден, что Хайд, желавший посадить на трон

своих внуков, специально женил Карла на бесплодной женщине.

Когда поднявшиеся вверх по Темзе голландцы сожгли свои корабли в

Чэтеме, и лондонцы уже слышали вражескую канонаду, народ объявил Хайда

предателем. Повергнутая в ужас толпа слепо жаждала крови и не желала

считаться с доводами разума. Чернь побила окна в доме Хайда, разорила его

сад и соорудила виселицу перед воротами роскошного особняка на северном

краю Пикадилли.

Эдвард Хайд, граф Кларендон и Лорд-Канцлер Англии, умел завоевать

любовь своих приближенных, но не обладал качествами, необходимыми, чтобы

снискать дешевую популярность у толпы. Да он и не жаждал этой популярности.

Он был человеком строгих нравов, серьезным и рассудительным, и поэтому его

ненавидели придворные повесы Карла. Набожность и принципиальность привели к

тому, что пуритане начали подозревать Хайда в фанатизме, а приверженность к

единоначалию в политике бесила членов палаты Общин, которые все как один

терпеть его не могли. Да и как иначе? Ведь времена самодержавия прошли.

И все же Хайд мог бы противостоять всеобщей неприязни, прояви Карл

хотя бы толику той верности и преданности дружбе, какую в свое время

выказал лорд Кларендон по отношению к нему. Правда, в течение какого-то

недолгого срока король продолжал называть себя другом графа. Возможно, они

оставались бы друзьями до конца, не вмешайся в эту историю женщины. Как

утверждает Ивлин, описавшая эти события в дневнике, падение этого человека

было делом рук "шутов и дамочек для увеселений".

История падения Кларендона очень запутанна, и ее не найти в школьных

учебниках. По сути дела, история эта одновременно служит историей женитьбы

короля Карла и жизнеописанием Катарины Браганза, этой несчастной маленькой

безобразной королевы, на долю которой выпало ровно столько страданий,

сколько выпадает их женщине, ставшей женой "султана" в стране, обычаи и

нравы которой не предусматривают существования гарема.

Если Кларендон и не был вдохновителем этого брака, он, во всяком

случае, одобрил матримониальное предложение португальцев, которые хотели

заключить союз с Англией для защиты от хищнических посягательств Испании.

На него произвело впечатление предложенное приданое - 500 тысяч фунтов

стерлингов наличными; Танжер, позволявший англичанам господствовать на

Средиземном море, и остров Бомбей. Хайд еще не мог предвидеть, что

обладание Бомбеем и свобода торговли в Восточных Индиях, которую Португалия

до сих пор ревниво сохраняла за собой, сделают Англию способной сколотить

великую Индийскую империю. Но и одних коммерческих преимуществ было вполне

достаточно, чтобы сделать этот брак желательным для Англии.

Катарина Браганза отплыла в Англию, и 19 мая 1662 года Карл в

сопровождении блистательной свиты встретил свою невесту в Портсмуте. Король

был на редкость представительным мужчиной, высоким (шесть футов росту),

худощавым, элегантным и энергичным. Непривлекательность искаженных

грубоватых черт его лица сглаживалась блеском выпуклых прищуренных темных

глаз и пленительной улыбкой. И облик, и повадка короля были грациозны, речь

правильна, а обворожительная изысканность манер свидетельствовала о

сибаритском добродушии.

Но изысканность и добродушие улетучились, едва король увидел свою

будущую супругу. Двадцатичетырехлетняя Катарина была до нелепости мала

ростом, с непропорционально вытянутым туловищем и коротенькими ножками. В

своей старомодной диковинной юбке она казалась коленопреклоненной, когда

стояла рядом с Карлом. Цвет лица у нее был болезненно-желтый, и прекрасных

глаз оказалось явно недостаточно, чтобы скрасить его вопиющую

непривлекательность. Черные волосы Катарины были уложены самым нелепым

образом, взбиты в высокую копну и украшены по бокам головы бантами,

похожими на маленькие крылья.

Вряд ли стоит удивляться тому, что веселый король, привередливый

сластолюбец и тонкий ценитель женской красоты, шагавший навстречу невесте,

вдруг будто споткнулся и на миг замер как вкопанный.

- Господи! - поморщившись, бросил он стоявшему рядом Этериджу. - Они

привезли мне летучую мышь, а не женщину!

Однако лишенная очарования девушка привезла хорошее приданое, а Карл

отчаянно нуждался в деньгах.

- Я полагаю, - сказал он чуть погодя Кларендону, - мне придется

проглотить эту черную корку. Как иначе слопать варенье, которым она

намазана?

Серьезные глаза Лорда-Канцлера смотрели на короля почти сурово, когда

он холодным деловитым тоном перечислял блага, которые принесет этот брак.

Он не осмеливался упрекнуть своего господина за грубые шутки, но не желал и

смеяться вместе с ним. Кларендон был слишком честен, чтобы заниматься

подхалимажем.

К Катарине немедленно приставили, по словам Граммона, шестерых

страшилищ, которые называли себя фрейлинами, и гувернантку, оказавшуюся

сущим чудовищем. В сопровождении этой свиты она отправилась в Хэмптон-Корт,

где и прошел медовый месяц. Здесь несчастная женщина, по уши влюбленная в

грациозного, длинноногого и худого как щепка мужа, какое-то время прожила в

обманчивом раю. Но разочарование не заставило себя ждать. Благодаря

приданому Катарина стала королевой Англии, но вскоре поняла, что занимает

положение жены "де юре". Между тем Карл развлекался, как хотел, с женами

"де факто", и его нынешняя супруга "де факто", владычица сердца короля и

первая дама его гарема, была прекрасной мегерой по имени Барбара Вильерс,

женой покладистого Роджера Палмера, графа Каслмэна.

Как это всегда бывает в таких случаях, нашлось немало доброхотов,

которые, руководствуясь любовью к охваченной иллюзиями королеве и заботой о

ней, поспешили сорвать шоры с ее глаз. Они сообщили Катарине об отношениях

Его Величества с миледи Каслмэн, - отношениях, зародившихся еще в те

времена, когда Карл был бездомным скитальцем. Судя по всему, известие

глубоко взволновало бедняжку, но настоящая беда еще ждала ее впереди.

Приехав в Уайтхолл, она увидела список своих фрейлин, и первым в нем стояло

имя госпожи Каслмэн. Гордость несчастной маленькой женщины восстала против

такого оскорбления. Катарина вымарала Барбару из списка и повелела никогда

не допускать фаворитку короля к своей особе.

Но королева не приняла в расчет Карла. При всем своем дружелюбии, при

всей светской изысканности и веселости, король был не лишен цинизма, и

цинизм этот в полной мере проявился в образе его действий в создавшемся

положении. Карл самолично привел свою смазливую фаворитку к королеве и

представил ее супруге в присутствии всех придворных, которые, несмотря на

собственное распутство, в изумлении взирали на это безобразное

издевательство над достоинством царственной особы.

Последствия его превзошли самые мрачные ожидания. Катарина застыла,

как будто ее ударили. Ее лицо делалось все бледнее, пока не приобрело серый

цвет; черты его исказились; глаза наполнились слезами от горькой обиды и

уязвленной гордости. А потом из ноздрей ее внезапно хлынула кровь: не

вынеся горя, королева упала в обморок, и португальские придворные дамы

подхватили ее обмякшее тело.

Поднялся переполох. Воспользовавшись им, Карл ретировался и уволок за

собой любовницу. Он понимал, что в случае промедления даже умение с

легкостью выходить сухим из воды не поможет ему сохранить достоинство.

Ставить такой эксперимент повторно, разумеется, было нельзя. Однако

поскольку король возжелал, чтобы графиня Каслмэн была возведена в ранг

одной из фрейлин королевы (или, вернее, потому, что этого возжелала ее

светлость, а Карл в руках ее светлости становился податливым, как воск),

ему пришлось бы втолковывать жене, что, по его мнению, хорошо для супруги

короля, а что плохо. Убеждать Катарину должен был Кларендон: Карл решил

возложить эту задачу на него. Но Канцлер, столь долго и исправно игравший

роль Ментора при Телемахе, счел нужным объясниться с королем и наставить

его на путь истинный в морали, как прежде наставлял в политике.

Кларендон отклонил предложение стать посредником и даже пытался

убедить Его Величество в том, что избранная им линия поведения попросту

непристойна.

- Сир, кому же, как не Ее Величеству, решать, кто из фрейлин будет

прислуживать ей в опочивальне, а кто не будет, - говорил Кларендон

королю. - И, признаться, в данном случае я вовсе не удивлен ее решением.

- И тем не менее, милорд, заявляю вам, что это ее решение будет

отменено.

- Кем, Сир? - очень серьезно спросил короля Канцлер.

- Ее Величеством, разумеется.

- Под давлением, которое, по замыслу Вашего Величества, должен оказать

на королеву я, - отвечал Кларендон тоном наставника, каким привык

разговаривать с королем, когда тот еще был ребенком. - В те времена, когда

страсти не затмевали ваш разум, Сир, вы сами осуждали действия, на которых

теперь настаиваете. Не вы ли, Сир, горячо порицали своего кузена, короля

Луи, за то, что он навязал королеве мадемуазель де Вальер? Вы, разумеется,

помните, каких вещей наговорили тогда королю Луи.

Карл не забыл нелестных замечаний, которые теперь были вполне

применимы к нему самому. Король почувствовал, что ему объявили шах, и

закусил губу.

Но в скором времени (несомненно, вняв настырным увещеваниям миледи

Каслмэн) он возобновил наступление и отправил Канцлеру письмо с

требованиями безоговорочного повиновения.

"Пустите в ход все свое искусство, - писал Карл, - дабы добиться того,

чего, я уверен, требует моя честь. И кто бы ни выступал недругом миледи

Каслмэн в означенном деле, человек этот станет моим врагом на всю жизнь. В

этом я клянусь и даю слово".

Милорд Кларендон не тешил себя иллюзиями относительно рода людского.

Он имел возможность изучить этот мир в самых разных проявлениях и знал его

вдоль и поперек. Тем не менее письмо короля стало для него горькой пилюлей.

Всем, что имел Карл, включая его нынешнее положение, он был обязан

Кларендону. И тем не менее не постеснялся написать эту обидную фразу: "Кто

бы ни выступал недругом миледи Каслмэн в означенном деле, человек этот

станет моим врагом на всю жизнь".

Все прошлые заслуги Кларендона утратят смысл и значение, если он

откажется исполнить нынешнее недостойное требование Карла. Стоит злобной

распутнице вымолвить одно-единственное слово, и все его свершения и труды

на благо короля немедленно будут преданы забвению.

Кларевдон проглотил обиду и попросил аудиенции у королевы, дабы

выполнить миссию, которую он всецело осуждал. Он пустил в ход доводы,

неубедительность которых была столь же очевидна для Катарины, как и для

него самого.

Плодовитый автор увлекательных светских хроник, мистер Пепис,

обескураженно пишет в своем дневнике, что наутро весь двор обсуждал сцену,

разыгравшуюся накануне ночью в королевских покоях. Их Величества так

бушевали, что крики были слышны в соседних помещениях.

Можно понять несчастную маленькую женщину, страдавшую от оскорбления,

брошенного ей Карлом устами лорда Кларендона. Можно понять нападки, с

которыми она обрушилась на царственного супруга, обвиняя его не только в

отсутствии любви, но в в неуважении к своей особе, проявлять которое он был

просто обязан. А Карл, ради исполнения умысла, внушенного ему прекрасной

мегерой, от которой он не в силах был отказаться, забыл о свеем дружелюбии

и набросился на жену с криками. В конце концов он пригрозил ей еще большим

позором: он отправит Катарину обратно в Португалию, если она не смирится с

теми издевательствами, которым подвергается здесь, в Англии.

То ли угроза возымела действие, то ли какие-то иные доводы, но Карл

добился своего. Катарина Браганза смирила гордыню и подчинилась. И

подчинение это было полным и безоговорочным. Миледи Каслмэн не только вошла

в опочивальню королевы как фрейлина, но и в самом скором времени добилась

расположения Катарины, чем вызвала всеобщее недоумение и дала пищу

пересудам.

Фаворитка одержала триумфальную победу, которая добавила ей наглости.

Особенно ярко эта наглость проявилась в неприязни к Канцлеру, точка зрения

которого была известна Барбаре со слов короля. Вполне понятно, что она

возненавидела Кларендона, возненавидела люто и злобно. Это естественно для

женщин такого пошиба. Исполненный холодного презрения, Кларендон не обращал

внимания на неприязнь фаворитки, в итоге она ненавидела его еще сильнее. И,

разумеется, нашлись те, кто разделял эту ее ненависть. Безнравственные

придворные, чья неприязнь к суровому Лорду-Канцлеру подогревалась его

презрением к ним. И вот придворные сговорились низвергнуть графа Кларендона