Управление и социальные силы Содержание главы: Управление и принуждение. Понятие силы и насилия

Глава 5.

5.1. Управление и принуждение.

5.2. Понятие силы и насилия.

5.3. Формы и виды насилия.

5.4. Можно насилием ли достичь нравственного результата?

5.5. Парадокс ненасилия.

5.6. «Ненасилие сильного» в управлении.

5.7. Нажим в управлении.

5.8. Этика ответственности и управленческое принуждение.

5.1. Управление и принуждение.

«Управление представляет собой не что иное, как настраивание других людей на труд», – подчеркивает Л. Якокка.

Следует задаться вопросом: не является ли это «настраивание», «умение добиваться», «использование» других людей, их труда, профессиональных знаний для достижения целей организации – формой насилия над людьми? Не является ли управление принуждением, насилием по самой своей сути?

И, если нет, то каков вообще «силовой компонент» управления, если оно рассматривается как целенаправленное воздействие на других людей для успешной реализации задач данной организации?

Для ответа следует рассмотреть понятия силы, принуждения, насилия и ненасилия как явлений, присущих обществу и отношениям людей, общественным отношениям.

5.2. Понятия силы и насилия.

Сила может быть разной социально-нравственной направленности. Очень часто ее ассоциируют с насилием, то есть силой, как правило, разрушающей, силой отрицательной моральной направленности.

Но даже если в управлении и есть компонент насилия, то само насилие – это такое многообразное, сложное явление, в котором необходимо разбираться отдельно и основательно, чтобы ответить на вопрос, а какой именно компонент насилия и в каком виде, на каком уровне управления допустим.

И по той причине, что управление – это, по определению, сознательное воздействие, то есть сознательное энергетическое, силовое воздействие на людей для достижения каких-то целей организации, общества в целом, то рассмотрение, первоначально явления насилия, а затем и других векторов силы, воздействия, представляется очень важным для понимания сущности управления и менеджмента.

Что мы понимаем под насилием?

Убийство, терроризм – это насилие. Ограбление – очевидно тоже. Все кажется ясным. Но обыденное представление способно объяснить далеко не все и даже нередко способно запутать суть дела.

Является ли насилием, к примеру, реклама о распродаже товара «по самым низким ценам»? Можно ли назвать насилием требование родителей «хорошо учиться», предъявляемые ребенку? Ответы нуждаются в определении понятия.

Считается, что насилие есть не вообще принуждение, не ущерб жизни и собственности как таковой, а такое принуждение и такой ущерб, которые осуществляются вопреки воле того или тех, против кого они направлены.

В самом широком смысле, под насилием принято понимать любое посягательство на свободу человека, производимое вопреки его воле.

В таком случае нужно задаться вопросом: нравственно ли насилие? Имеет ли руководитель моральные основания использовать труд и мотивы поведения других людей для достижения собственных целей и целей организации? Может ли учитель применять меры принуждения к ученику? Корректно ли насилие в действиях администратора, менеджера?

Очевидно, здесь нет однозначных ответов. Степень посягательства одних людей на свободу других, может быть очень разной. Поэтому нужна классификация насилия, анализ его «многоликости».

По своим формам насилие проявляется как прямое, или открытое, и может быть скрытым, косвенным, «мягким».

Между этими полюсами можно разглядеть различные степени насильственной интенсивности: от предельно слабых до максимально чудовищных видов насильственного принуждения.

По направленности насилие может, вероятно, проявлять себя как прогрессивное (при всей неоднозначности понятия – «прогресс»), помогающим движению общества вперед, к более совершенным формам социальной организации, и может быть регрессивным, отталкивающим общество назад, в прошлое.

Насилие по сфере осуществления может реализовываться как в природе, так и в человеческом обществе, последнее принято называть социальным насилием.

Исходя из поставленных нами вопросов, не имеет смысла говорить о роли насилия в природе. Если идет проливной дождь и дует сильный ветер, затрудняющий наше движение, то бессмысленно анализировать «нравственность» дождя и ветра, ибо явления природы и космоса не имеют вектора нравственности. А наш интерес пролегает в сфере возможных силовых принуждений, осуществляемых людьми в отношении друг друга в организациях общества, в управлении организациями.

В силу ощутимых последствий особое место в социальной структуре общества занимает вооруженное насилие. В эпоху террористических угроз и противодействия им необходимо остановиться на нем. Вооруженное насилие чаще выступает как прямое. Но не всегда. Дело может касаться и угрозы его применения. Например, присутствие войск одного государства на территории другого может и не сопровождаться боевыми действиями, но совершенно ясно, что народ такой страны ощущает постоянное давление и не вполне свободен в своих социально-экономических действиях и политических решениях. Даже наличие пистолета в пиджаке собеседника (если мы знаем об этом) меняет лексику и характер беседы.

Важно подразделить насилие также на первичное и ответное. Порой кажется, что оправдать возможно только ответное насилие. Но это не всегда так, ибо первичное (даже прямое) насилие нередко приводило к положительным результатам в истории общества. В то же время и ответное насилие способно служить как деструкции и разрушению, с одной стороны, так и конструктивному развитию, с другой. Известно, что сама нравственность человека начиналась с насилия, с изгнания (извержения) из племени любого отступавшего от установленных (нередко с нашей сегодняшней точки зрения бессмысленных) норм, и изгнание из племени было тогда равносильно смерти. (Отсюда произошло и русское слово «изверг»: отступник от нравственных норм). Но даже так называемое «конструктивное», или «прогрессивное» насилие в своем действии, как правило, разрушает, и не всегда только старое, ненужное и отжившее. Вероятно, любое насилие, даже самое «лучшее» и «прогрессивное» не может характеризоваться только положительным образом, ибо насилие – это всегда есть, хоть в какой-то мере, но попрание человеческой свободы.

Многообразие форм проявления и видов насилия затрудняет анализ всего возможного спектра силовых принуждений. Применительно к управленческим действиям и решениям – это еще труднее. Нравственно-правовому рассмотрению в истории, как правило, подвергались лишь ответные формы насилия и почти безусловно осуждалось насилие первичное. Но последнее не всегда выступало и выступает как прямое и очевидное, ибо в социальной жизни чаще встречаются такие разновидности насилия, которые большинству людей заметны не сразу по причине своей сокрытости, порой очень глубокой.

Насилие может быть не только прямым, физическим, как, например, нанесение раны, – средством насилия может выступать также язык: внесение смуты, соблазнение и все способы извлекать преимущества из своего языкового, интеллектуального превосходства над тем и теми, кто обладает меньшим словесным могуществом. В истории «нет тирана без софиста» (как говорит Платон), то есть нет властителя, который обходился бы без помощи мудреца. Властитель действует не только и часто не столько посредством вооруженного, физического насилия, но в еще большей степени и извращением языка, маскирующим логику, истинные цели и смысл управленческих его решений и действий. Язык идеологов государственного тирана прячется в изящную упаковку ложного благородства, за которым на самом деле стоит коварство этого руководителя, и в первую очередь – корысть, выгода, стремление к богатству и собственно к самой власти.

Итак, языковое коварство – наиболее распространенный и проверенный в своей внешней эффективности вид социального насилия. В широком смысле такой вид насилия можно назвать интеллектуальной нечестностью.

Из сказанного не вытекает, что сам язык, речь человека как сигнально-знаковая система общения людей уже по определению является насилием. Язык в большинстве случаев – это средство нравственно-интеллектуальной координации во взаимодействиях людей. Но чем более сложные формы способна обретать речь человека и данный национальный язык, тем больше языковых возможностей существует для того, чтобы спрятать интеллектуальное коварство в речи, как письменной, так и устной.

Разновидностью скрытого, косвенного насилия может выступать реклама, эта неотъемлемая спутница маркетинга и менеджмента. Ибо, к примеру, самое правдивое восхваление выпекаемого хлеба, например, его свежести, вкусовых свойств, как правило, скрывает тот медицинский факт, что полезнее для человека хлеб ржаной, а не пшеничный, подсушенный и черствый, а не только что испеченный, горячий, возбуждающий аппетит ароматным своим теплом. То же можно сказать и о рекламе различных образовательных услуг, где подчеркивается конструктивное и скрываются те или иные недостатки предлагаемых и рекламируемых видов и форм образования и методов его подачи. Даже самая правдивая реклама вводит в известное заблуждение и тем ограничивает, «регулирует» свободу действий и выбора, направляя внимание на ценности того порядка, что выгодны рекламодателю, менеджеру, руководителю и не всегда потребителю. И это мы говорим о хлебе и образовании как хлебе насущном. А если повести речь о «правильном пиве» как «истинном удовольствии», «райском наслаждении» и т.д.? Из этого опять же не вытекает, что сама реклама – это форма или разновидность насилия. Реклама часто выступает формой проявления косвенного насилия. Значительно реже можно встретить рекламу чистого воздуха, озерной воды, утренней гимнастики, ценностей образования и подлинной образованности. Социальная реклама «Позвоните родителям», «Гуляли ли вы сегодня на свежем воздухе?» насилием ни как не является. Но в рекламных потоках современного общества крайне мало рекламы здорового образа жизни, как физического, так и духовного. Все это почти отсутствует и появляется лишь в «точечном» выражении, когда на горизонте обозначаются прибыль, доход или социальные катаклизмы, вынуждающие власть и все управление говорить полновесную правду.

Как же демократическое управление и менеджмент должны относиться к рекламе? Как общество, индивид, простой человек должны относиться к рекламе?

В основе рекламы лежит информация, но не рациональная информация логических доказательств, а «информация» иррационально-эстетического характера, основанная на восхищении прекрасным (или псевдопрекрасным – «Кто сегодня бежит за "Клинским"?»), эмоциональная с отчетливым стержнем внушения потребителю значимости, ценности товара или услуги (и также – псевдозначимости, псевдоценности). Суггестия, то есть внушение – стержень не только рекламы, но и всех видов языкового насилия, возлежащих на интеллектуальном коварстве. Именно в этом русле менеджмент как управление деловой организацией и его спутник маркетинг ведут «насильственный поиск» в борьбе за успех. Немецкое слово «Werbung», переводимое как «реклама», имеет в русском языке знакомый производный глагол – «вербовать». Реклама вербует, рекрутирует сторонников пропагандируемых и рекламируемых услуг и товаров. Информации вокруг много. Коль нужно известить потенциальных потребителей о своих товарах, услугах, в том числе важного социального характера (как, например, образование), то можно и затеряться в общем информационном шуме. Следовательно, необходимо выделиться чем-то необычным, новым, невиданным, надо потеснить шум, найти в нем брешь, раздвинуть границы. Суггестия – первая помощница в рекламном позиционировании возможностей.

Мир, таким образом, есть изощренная борьба информации, схватка человеческих интересов и интеллектов. Руководитель организации стремится навязать ценности и услуги своего учреждения собственным информационным насилием. Однако как потребитель других услуг и товаров он значительно чаще оказывается «по ту сторону баррикад». И тогда, как и все обычные люди, он вынужден бороться с языковым насилием другой стороны, пропуская лукавство, отбирая рекламные сведения только как нужные, важные для себя ценности. Общество законодательно должно ограничивать спектр рекламных возможностей производителя, оберегать потребителя и общество в целом прежде всего от вредных, асоциальных товаров и услуг и во вторую очередь – от товаров и услуг некачественных. Вот почему в большинстве государств запрещена реклама алкогольных и табачных изделий в любом ее виде.

Считается, что реклама – сфера коммерческой деятельности. Однако в сегодняшнем плотном информационном мире и учреждения социальной сферы – культуры, здравоохранения, образования – не в меньшей степени чем предпринимательские фирмы должны учиться и уметь разрабатывать стратегию воздействия на потребительский спрос, привлекать внимание и интерес потенциального потребителя к важнейшим социальным ценностям культуры, искусства, образования, здорового образа жизни, уметь предлагать их в качестве услуг и продукции.

Итак, социальная природа устремляет человека в сферу информационно-силового воздействия, в сферу косвенного насилия разного уровня, но гражданское общество, образующее государство в интересах своей защиты и социального регулирования, возможности и сферы такого насилия твердо, решительно, законодательно очерчивает, сдерживает, а при необходимости и пресекает, четко обозначая границы возможного, допустимого рекламного, а также PR-воздействия на индивидов.

Государство под давлением общественных интересов должно выставлять законодательные барьеры и другим видам интеллектуального, языкового насилия, переступание (преступление) которых признается как нравственное зло и нарушение закона.

5.4. Можно насилием ли достичь нравственного результата?

Итак, нравственные векторы насилия могут быть различными, порой, – противоположными. Терпеливое принуждение детей к аккуратности дает один моральный заряд, реклама образовательных услуг нравственна и легитимна, если не таит в себе голого коммерческого аспекта, за которым – ускоренный курс псевдообразования, примитивизм, интеллектуальная нищета читаемых курсов. Пропаганда достоинств избираемого кандидата, скрывающая многие его недостатки, содержит в себе немалый отрицательный моральный аспект и потому подвергается сомнению избирателями. Промышленная, предпринимательская эксплуатация наемного работника имеет заряд, граничащий с моральной дозволенностью, в зависимости от долготы рабочего дня, уровня оплаты и ряда иных определяющих факторов. Убийство, терроризм, ограбление в этом «ряду» образуют противоположный полюс, они противоправны и безнравственны одновременно.

В попытках ответа на этот вопрос обычно рассматривают только один аспект – против кого действует насилие. Грабитель достоин осуждения, лишения свободы – здесь все кажется ясным.

Но менее ли важна другая сторона – кто мог бы получить достаточные основания осуществить насилие, если здесь и сейчас оно признано нужным? И какой должна быть возможная его сила в этом случае? И как быть, если этой силы не хватает даже для блокады преступления?

Это вопросы применимы социального, государственного управления и регулирования.

Заблокировать действия преступника и хулигана в данную минуту имеют право не только «силовые органы», но и каждый человек (если у него достаточно для этого сил, нравственных и физических). Но только заблокировать, в пределах необходимой обороны, нейтрализации. Арестовать и провести следствие разрешается лишь милиции (полиции), прокуратуре. Вынести приговор – лишь суду.

Итак, очевидный физический ущерб, который люди способны нанести друг другу, осуждается моралью и законом. Но полное противодействие разрешено только специальным государственным органам, как правило, «силовым» структурам, ибо именно они созданы в правовом государстве как бы по нашему согласию, нами, для нас.

Вопрос становится более трудным, когда дело касается экономических и социальных аспектов, в которых не просматривается явной противоправности в отношении тех, кого мы хотим принудить. Например, насколько нужна Петербургу окружная дорога? В собственно транспортно-экономическом смысле ответ очевиден. Финансовые потоки в карманы заинтересованных чиновников, работа наемным рабочим – здесь пласты для анализа становятся более сложными. За кем остается принятие решения? Ответственность за такое решение многоступенчата, ее несет «представительская демократия», далее она возлагается на исполнительного руководителя и, часто преломляясь в целях, спускается вниз к конкретному менеджменту организации. Но ответственность первично делегирована «средним» горожанином или жителем области тем самым руководителям, которые способны (должны быть способными) решать и отвечать за общественную полезность своих решений. Противоречия профессионализм-дилетантство, ответственность-популизм, гражданственность-обывательство – известный всем в этих случаях блок столкновений социальных интересов.

Можно ли заставить ребенка идти в школу? Можно ли вообще заставлять учиться? Можно ли принудить изучать данную дисциплину, приобретать данную специальность, выбирать данную профессию? Можно ли заставить правильно держать вилку, поднимать бокал, читать книгу, носить одежду?

Множество таких вопросов требуют конкретных ответов. Но есть в них и общее основание. Поиск ответов нередко упирается в вопрос, который не без иронии можно задать как: «можно ли "насиловать мягко"»? То есть, насколько допустимы, моральны такие «мягкие формы» насилия, как рекламное лукавство, применение административных прав, использование «труда и интеллекта других», рабочей силы с неадекватной оплатой труда, хитроумные банковские операции для достижения финансового успеха, обман ученика с благими намерениями заставить выучить урок, обрести интерес к знаниям?

Найти баланс возможного, допустимого насилия в управлении и социальном регулировании не представляется легкой задачей, потому что насилие, как мы сказали, это принудительное ограничение свободы. А свобода, как мы убедились, – одна из самых больших ценностей человеческой жизни и факторов управления.

В поиске ответов на поставленные вопросы отметим одно обстоятельство: мораль и нравственность не могут повелевать сверх меры промышленными, торговыми и социальными функциями, не парализуя их, а эти функции между тем имеют жизненное значение, как говорит французский социолог Э. Дюркгейм. Нравственность не может стоять выше социальной пользы, нравственность служит обществу, а не наоборот. Могут быть и «нравственные излишества», говорит Дюркгейм. От них мораль же первая и страдает, ибо, имея непосредственной целью регулирование жизни, она не может отвратить нас от нее, не истощая предмета, к которому применяется. Проще говоря, «всякая человеческая порядочность имеет свои экономические пределы». Вредно всегда и везде быть «хорошим человеком». Быть хорошим по отношению к друзьям может означать быть нехорошим по отношению к своим клиентам, партнерам, к обществу.

Итак, насилие в ряде своих форм допустимо, способно вести к добру и создавать блага. Но, границы «полезного насилия» тонки и зыбки. Стоит преступить край, и реклама не ориентирует, а отупляет. И тогда воистину: «Кто не знает, тот отдыхает!» Остальные страдают. Директор школы может заставить учиться некоторыми методами принуждения и убеждения, но не бесконечным морализаторством. Интерес к новому знанию – вот движитель образования. Если же в образовании необходимый аспект принуждения перерастает в преобладающий, то зла и вреда от этого получается много больше, чем пользы и добра.

Так, в менеджменте социальной сферы можно рекламировать школу, бассейн, поликлинику, колледж, университет, лучшие их достоинства, вступая в борьбу с конкурентами, если эта позиционирующая информация не содержит нравственной лжи типа: «Гуманитарный университет профсоюзов – лидер отечественного образования», ибо суггестивные заявления подобного «лидерства», мягко говоря, не вполне соответствуют истине.

К открытым видам насилия относят и легитимные его формы, например, увольнение рабочих, наемного персонала, противоборство капитала и его менеджмента с наемной рабочей силой. В управлении социальными организациями – это также имеет место. Хотя в большей степени такое противоборство характерно для промышленно-предпринимательского уровня управления. Но и в собственно социальной сфере, руководитель, например, в период кризиса, думает прежде о том, как сохранить школу, санаторий, прачечную, устоять на ногах, быть может по-человечески и понимая тех, кого только что вынужденно уволил. Нередко он вынужден принимать и безжалостные решения, например, увольнять непригодных работников, избавляться от «гнилых яблок», как формулируют это Паркинсон и Рустомжи в своей книге «Искусство управления».

Однако, в целом, насилие – это только один из видов отношений между людьми, и, к счастью, – далеко не преобладающий.

5.5. Парадокс ненасилия.

Однако парадокс заключается в том, что все прошедшие века новой и новейшей истории – это столетия, имеющие одновременно и огромный опытом ненасильственных действий, мирных решений многих назревавших и возникавших конфликтов.

«Если бы враждебность была превалирующей силой, мир давно был бы разрушен», - подчеркивал Махатма Ганди, выдающийся руководитель движения индийского ненасильственного сопротивления.

Но при первом взгляде на историю все ж создается впечатление, что насилие почти всегда много эффективнее добра, ненасильственных действий. Ошибочность подобного впечатления интересно проследить на примере того, как датская газета «Политикен» подвела итоги ушедшего в историю второго тысячелетия от Рождества Христова. Газета к важнейшим событиям тысячелетия отнесла вторжение викингов на Британские острова и основание в итальянском городе Балонья первого в Европе университета в XI столетии, знакомство европейцев с арабскими цифрами и строительство соборов в Старом Свете в XII веке, появление первых письменных трудов по хирургии, распространение очков и компасов – в веке XIII-м. XIV столетие отмечено эпидемией чумы на континенте и рождением тенниса в Англии. XV-е – пришествием кофе и экспедицией Колумба. В XVI-м веке в Европу пришел табак, Коперник совершил переворот в естествознании, а Шекспир – в литературе. В XVII веке рабы из Африки были впервые доставлены в Америку, в Германии начала выходить ежедневная газета, Ньютон сформулировал основные законы механики. В XVIII веке список полезных вещей пополнился бильярдом и термометром, США обрели независимость, во Франции прозвучала «Марсельеза» (то есть началась кровопролитная Великая Французская революция, положившая начало глобальным демократическим преобразованием в Европе и мире в последующие десятилетия и века). В XIX-м веке основал свою теорию Дарвин, зазвонил телефон и распахнули двери первые кинотеатры. Важнейшим событием XX-го века датская газета, несмотря на две кровопролитнейшие мировые войны, называет полет первого искусственного спутника Земли 4 октября 1957 года. Напомним: он был нашим, советским, российским.

Таким образом, ненасильственные отношения в обществе преобладают над даже многочисленными фактами насилия. Человеческая жизнь вообще возможна лишь в той мере, в какой добрые, бесконфликтные отношения в ней преобладают над насилием, конфликтами и принуждением. Однако возможности баланса «с преобладанием» в современную эпоху исчерпаны почти полностью. В значительной мере возможность такого баланса ранее была обеспечена относительной слабостью разрушительных средств, и опыт прошедших и идущих войн заставляет заново взглянуть на старые «истины». Новая логика нужна здесь еще и потому, что зло и насилие, преступность, терроризм, с одной стороны, противостоящие им «силовые министры», их структуры от милицейских дубинок до ядерных ракет, с другой, казалось бы, все больше доминируют над обычным человеческим добром. Однако превосходство насилия над другими формами жизни – лишь кажущееся преобладание.

Является ли ненасилие отсутствием силы?

Зададимся вопросом: является ли ненасилие отсутствием силы?

Хорошо известно утверждение: «ответное насилие лучше, чем покорность несправедливости». Однако, «отождествление ненасилия с пассивностью и покорностью есть глубокий общественный предрассудок», - многократно подчеркивал французский исследователь Жанн Госс. Обыденное заблуждение о том, что ненасилие равно покорности и злу, имеет место еще и из-за неточного перевода термина на европейские языки с санскрита (индийского языка). Ганди употреблял «ненасилие» для обозначения отказа от применения разрушительной силы в борьбе со злом. «Однако, коль скоро мы не хотели бы применять насилие в борьбе за справедливость, мы должны прибегнуть к другой силе, созидательной и миротворческой», - подчеркивал он. Для обозначения этой силы Ганди использовал термин «сатьяграха» (от индийского «сатья» – «правда», «истина», «бог»), под чем понимал силу правды, силу любви (этимологически «сатьяграха» означает «упорство в истине»). Сила добра, любви – это и есть ненасилие. «Сатьяграха» не был переведен адекватно на европейские языки, что породило многие заблуждения.

Сатьяграха есть концепция, сущность которой – в стремлении выпрыгнуть из «заколдованного» круга ненависти и насилия. На чем она основана? На амбивалентности человека добру и злу, то есть открытости людей как злым, так и добрым началам. Человек рождается на свет, не будучи злым или добрым. Эти качества он приобретает по мере своей социализации. Жизнь трудна и терниста, в ней впитываем мы всё, зло и добро, если не можем или бессильны противостоять злу.

«Даже в самом худшем из нас есть частица добра, даже в самом лучшем из нас есть частица зла», - утверждал Мартин Лютер Кинг, один из самых верных продолжателей дела М. Ганди, дела ненасилия в общественных отношениях.

Какую стратегию избрал этот лидер негритянского сопротивления в 60-х годах XX века? Америка задыхалась от катаклизмов, противостояния, ненависти белых и черных своих граждан. Даже после победы Севера в Гражданской войне негры не получили полных фактически с белыми прав. Известно: были те права декларированы как равные для всех, но негров не было в конгрессе, их не избирали мэрами городов, не принимали на достойно оплачиваемую работу и т.д. Разными были школы, для белых и для черных отдельно. И самое страшное – «куклусклан»: движение непримиримых белых, поддерживаемое, явно или тайно, немалым числом американцев при едва скрытой симпатии государственной власти. Ненависть полыхала по обе стороны (баррикад), провоцируя масштабное столкновение. Как поступил в той ситуации Кинг? Он поднял братьев по черному цвету кожи на войну и восстание? Нет. Кинг произнес, казалось бы, невообразимое: «Белые нуждаются в любви негров, потому что они запуганы собственными репрессиями против нас» (!!!) Развернутое им движение ненасилия принесло успех не вдруг и не сразу. Но где сейчас Америка в социальном смысле? Ответ известен. А что случилось бы в столкновениях? Достаточно взглянуть на карту современного мира...

В практике управления терпение, толерантность, любовь (агапе, греч. – незаинтересованная любовь) приносят в итоге большие по продуктивности результаты, чем нетерпимость.

Менеджмент как «использование труда других» есть нацеленное на общий результат в использовании лучших и ценных (деловых, интеллектуальных, иных) качеств людей, для достижения целей организации и целей самих «других», не в ущерб, а на пользу им. Степень взаимополезности на оси «работник – организация и ее менеджмент» есть степень устойчивости этой связи. Тенденция развития современных организаций ведет к тому, что работник (интеллектуал, прежде всего, «новый служащий», как называет его П. Друкер) все менее нуждается в менеджменте в прежнем его смысле: самостоятельное определение «производственного задания», самоконтроль и ответственность за качество в итоге определяют сущность организаций нового типа. В подавляющем большинстве случаев в XXI веке взаимо­отношения работников с организа­цией, обеспечивающей их работой, характеризуются тем, что они заинтересованы друг в друге в равной степени.

В сегодняшнем обществе порой кажется очевидным, что именно насилие ведет к успеху в управлении, в отношениях между людьми. Но парадокс заключается том, что насилие ведет в социальный тупик, а ненасильственные формы отношений, добро и любовь, несмотря на их первоначальную слабость, оказываются в перспективе много сильнее принуждения людей. Учения Ганди и Кинга сначала казались «экзотикой» человеку обычного здравого смысла. Но в результате: Индия – давно свободна, в США – национальное согласие.

Поэтому как итог сформулируем основные положения «Ненасильственной программы социального управления». Это своего рода идеал отношений менеджера к персоналу, работникам организации. Это и идеал социального управления в демократическом обществе.

Такая программа рекомендует:

Сама история подсказывает этот путь. Осуществить «программу ненасилия» в управлении обществом и в менеджменте организации очень непросто, ибо в природе человека борются два начала – зла и добра.

Как же поступать практику-управленцу?

5.6. «Ненасилие сильного» в управлении.

До настоящего места мы говорили о сатьяграхе тех и того, кто не обладает в практике воздействия и управления потенциалом иной силы, кроме силы любви и добра. Однако реальный руководитель, имея в своем стратегическом поведении неисчерпаемый потенциал сатьяграхи, обладает одновременно также и другой силой энергетического воздействия, способной оказать влияние. Это сила, которую руководитель способен применить как насилие и принуждение.

При этом следует различать «ненасилие слабого» и «ненасилие сильного». Ганди неоднократно подчеркивал, что «ненасилие сильного – могущественнейшая сила в мире»¹. Трудно быть слабым (физически, интеллектуально, финансово, экономически) и соблюдать одновременно собственное достоинство, и еще при том уважать и любить других. Но возможно. Если имеется сила нравственная, духовная сила. Но быть сильным – во всех отношениях – все же лучше.

Как понимать «ненасилие сильного»?

«Римские легионы предотвратили больше сражений, чем дали», - подчеркивает испанский мыслитель Хосе Ортега-и-Гассет². Конечно, политики Рима не думали о ненасилии, но, вспомним, какую культуру несли римская армия, покоряя «варварские» народы. Так, к примеру, ассимиляция франков, включение их в ценности греко-римской цивилизации вывела этот народ на дорогу большой и самоценной культуры с центром в Париже. Но раскрывает ли этот позднеантичный пример суть «ненасилия сильного»?

«Ненасилие сильного», пояснял Ганди, это то, «когда мы добровольно отказываемся от применения физической силы и используем ненасилие», сатьяграху³.

Чтобы понять суть и возможности «ненасилия сильного» в управлении, можно представить себе образ былинного богатыря, эдакого Илью Муромца, который нигде и никогда ни кого не «покорял», подчеркивая одновременно всем своим видом, что также не позволит обидеть ни себя и никого из своих друзей. Такой «шлагбаум» на пути насилия намного эффективнее в практике социального управления, чем та разновидность сатьяграхи, которую Ганди вынужденно применял в своей политической практике ненасилия физически и военно-экономически слабого (при том, что сама сатьяграха, как мы специально сказали, по сути своей не является слабостью).

«Никто, вошед в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного...», - говорится в Писании. А Илью Муромца как крепкого, облеченного властью руководителя, обладающего полномочиями «связать» совсем уж не просто. Не каждый решится.

К тому же руководитель, обладающий потенциалом силы, может применять те виды намеренного ненасильственного и даже в полном смысле насильственного воздействия, которые выше мы обозначили как «принуждение». При этом особого рассмотрения для практики управления заслуживает понятие «нажим».


5.7. Нажим в управлении.

Нажим на другого, в отличие от ненасильственного совета или предложения, может быть как насильственным, так и ненасильственным, ибо грань перехода здесь очень тонка. «Мы нажимаем на кого-то, - говорит А. Гжегорчик, - когда не только предлагаем, но и даем понять, что мы хотим, чтобы предложение было принято. Например, просьба является видом нажима. Установление мер наказания тоже является видом нажима»⁴.

Так, например, М.Л. Кинг в призыве к черному населению Америки говорит о «нажиме» как ненасильственной форме воздействия. «Нужно сделать движение достаточно мощным, - акцентирует он, - драматичным и привлекательным в моральном плане, таким, чтобы люди доброй воли – служители церкви, рабочие, либералы, интеллигенция, студенты и сами бедняки – начали оказывать на конгрессменов такой нажим, чтобы те не смогли больше уклоняться от выполнения наших требований»⁵.

Однако нередко нажим выходит за рамки ненасильственных отношений и действий. Коммуникации, отношения сотрудничества могут приниматься на основе традиций, могут быть выработаны в какой-то форме диалога, но они могут быть и навязаны сильнейшей стороной. Эта разновидность переходит грань сатьяграхи.

Этический вопрос, который возникает здесь, может быть сформулирован следующим образом: каковы ненасильственные формы нажима и каковы допустимые формы нажима, если они становятся в какой-то мере насильственными.

Кажется, что воспитание и профессиональная деятельность, коллективное распределение и потребление полны различных форм допустимого нажима. Например, нажим профессиональных корпораций в направлении добросовестного исполнения профессиональных обязанностей; наказание социальной непорядочности путем устранения с занимаемых постов. Это, в смысле справедливости отношений – «морально оправданные формы нажима».

При этом знания и информация являются самым сложным пластом отношений людей на границе насилия или ненасилия. Актуальность этого, как отмечает Гжегорчик, обусловлена тем, что «существует явление, которое можно обозначить как нежелание открываться на некоторые новые, даже очень обогащающие информации». В таком случае преодоление этого нежелания отправителем познавательной информации и обогащающих знаний может быть названо именно «ненасильственным нажимом».

«…Прежде всего, - говорит Гжегорчик, - надо обратить внимание на нажим, создаваемый передачей истинного знания и являющийся ненасильственным нажимом». «Такого рода передача, - говорит он, - чтобы быть ненасильственной, должна обладать следующими признаками: 1. Истинностью информации. 2. Познавательной иерархизацией структуры передачи. 3. Передачей, приспособленной к интегрированию с предыдущим знанием данного лица. 4. Передачей, не вызывающей отрицательных последствий в других частях психики».

«К четвертому пункту, - говорит Гжегорчик, - принадлежит …постулат, требующий не вызывать отрицательных эмоциональных реакций».

Таким образом, в случае отрицательных эмоциональных реакций, вызванных процессом познания под педагогическим или иным, профессиональным, управленческим нажимом, сам такой нажим переходит грань ненасильственного и вступает в полосу насилия.

Каковы же требования к ненасильственной передаче истинных знаний?

«Для того чтобы познание было удовлетворительным в интеллектуальном отношении, - подчеркивает А. Гжегорчик, - оно должно быть свободно от тех эмоциональных элементов, которые нарушают интеллектуальную структуру мышления. Можно сказать, что только такое воздействие будет по всей вероятности ненасильственным воздействием, при котором действующее лицо опирается лишь на интеллектуально-познавательные связи и пытается создать лишь новые истинные, познавательные переживания, а также, по крайней мере, такие эмоциональные переживания, которые возникают из истинных познавательных переживаний и принадлежат к сфере общечеловеческой любви и уважения к каждому человеку. Если при этом действующее лицо, - продолжает Гжегорчик, - не создает у своего партнера ни чувства страха (не пугает его), ни искушения компенсации (не подкупает его), а старается представить истину по возможности максимально глубокую, подчеркивая проблемы, которые в познавательном отношении являются самыми существенными и объективно самыми важными – тогда он наверняка не применяет насилия. Наоборот, он принимает установку доброжелательности, а может, даже бескорыстия, заботливости».

Ненасилие, как и насилие, следует определять через понятие свободы; ненасилие, сатьяграха ведут к свободе, сохраняют и расширяют ее. Все действия управления, руководителя, любого другого лица, блокирующие свободу, можно с большой вероятностью относить к сфере насильственных отношений с той или иной степенью интенсивности применения насилия. Говоря о «нажимной передаче» истинной информации как сфере ненасилия, Гжегорчик резюмирует, что «в данном случае мы тем самым заботимся о внутренней свободе лица, на которое воздействуем».

«Мы заботимся о том, - говорит он, - чтобы его решение основывалось на самом лучшем распознании ситуации и чтобы оно не подвергалось эмоциональным нарушениям, так как в крайнем случае мы вызовем лишь те эмоции, которые возникают в связи с глубоким познавательным переживанием истины. Передача истины в этом случае вписывается в этически последовательную установку, согласно которой каждого человека надо любить и уважать».⁶

Таким образом, диапазон сатьяграхи как силы любви в управлении и общественных отношениях имеет огромный потенциал, в котором даже нажим может рассматриваться ненасильственным, если человек, применяющий его руководствуется истиной и любовью к тем и тому, по отношению к кому такой нажим осуществляется.

5.8. Этика ответственности и управленческое принуждение.

Это приводит в итоге нас к выводу, что быть справедливым и сильным одновременно в управлении – наиболее действенное основание для достижения социального и делового успеха. При этом управление, как и общественные отношения, было и остается сферой силовой борьбы, в которой не обходятся без насилия и конфликтов.

Поэтому остается эффективным принцип: вести борьбу корректно, нравственно, справедливо, в пределах этики и закона, «использовать труд других» с несомненной пользой же для этих самых «других».

Управление – это и силовая борьба, но сила, как мы убедились, не равняется насилию, она не равняется злу, сила – это энергетическое воздействие, проявляющееся как влияние. Нравственно-добрая сила не аморальна и не противоправна в общественных отношениях и действиях.

Проблема заключается, конечно же, здесь и в том, что понимается под «нравственно-доброй» и справедливой силой, включающей не только любовь-агапе к человеку.

Здесь возникает, однако, также и следующий, рядоположенный с первым, вопрос о том, имеет ли руководитель моральное право применять насилие: политическое коварство, приемы поведенческой маскировки, тактическую хитрость и целый ряд противостоящих встречной силе, встречному насилию мер. Возможно ли отбрасывание в управлении тех «нравственных излишеств», которые вредят достижению успеха объединенных в организацию людей?

Ответом напрашивается конструктивное «да». При дополнении: «Не за пределом того «нравственно-законного минимума, за которым начинается преступление!» Жизнь есть борьба. Эта истина, ставшая расхожей фразой, именно потому во многом и поистерлась в своем значении. Этика протестантизма как моральный стержень современных деловых отношений сформировала такой порядок общественных отношений, в которых право на успех имеет тот, кто неустанно данное право отстаивает и утверждает: энергией, деятельностью, силой, борьбой.

Но следует помнить: сила силе – рознь.

Сила как насилие способна принести успех лишь в очень ограниченных пределах. Если насилие применено против руководителя, организации, учреждения, страны, государства, то в управленческом распоряжении (кроме противостояния силой добра и любви), безусловно, – весь арсенал прав на ответную силу в борьбе за существование, за собственный успех в жизни и социально-деловых отношениях.

А как же в этом случае быть с Нагорной проповедью и ее тезисом: «...Подставь другую щеку!» (?) Ведь хорошо известно, что именно так советуют поступать всем не только служители церкви, но очень часто и «просвещающие» нас дилетанты. Каков же конструктивный ответ?

Во-первых, не следует путать абсолютную этику и этику практической ответственности, как формулирует Макс Вебер⁷. Абсолютная (акосмическая) этика Евангелия, говорит он, это не фиакр, куда можно входить и выходить по своему усмотрению. Этика управления есть этика ответственности за принятые решения, за проведение их в жизнь. Вебер много цитирует Льва Толстого, восхищается его концепцией ненасилия, но далеко не всегда соглашается с ним и мыслит самостоятельно. Чтобы уметь подставить другую щеку, говорит Вебер, нужно быть святым, и только тогда это верно. И в этом полном отсутствии достоинства есть свое достоинство. Нельзя быть тут или там одновременно. Выступить в жизни «полусвятым» невозможно. А если ты не святой, если руководишь политической партией, конкретным социальным институтом или организацией, то обязан ответить на зло, нависшее над ними, их людьми, иначе ты несешь ответственность за распространение зла, что вслед неизбежно обрушится на окружающих. Иначе ты ответствен за то, что зло, несправедливость, насилие возьмут верх. В этом суть этики практической ответственности, «этики мужского достоинства», как еще ее называет Вебер.

В другой своей работе⁸ М. Вебер вновь возвращается к этой проблеме. «Нужно, - говорит он, - выбирать между религиозным достоинством, которое дает абсолютная, акосмическая этика, и мужским достоинством, этика которого проповедует нечто совсем иное: «Противься злу, иначе ты будешь нести свою долю ответственности, если оно победит».

«Этика мужского достоинства» – это и есть этика политического управления и практического менеджмента, глубинными основаниями которой выступают, во-первых, сатьяграха и любовь к ближнему – агапе, во-вторых, возможность в качестве тактического (но не стратегического) средства ответного адекватного (и только такого) противодействующего насилия.

Итак, противиться злу, осуществляя управление во всем многообразии социальных отношений, возможно всем арсеналом силы: от силы добра, сатьяграхи (как «ненасилия слабого», то есть как не имеющего достаточных или вообще не имеющего насильственных средств, так и «ненасилия сильного» как силы добра при одновременном наличии потенциала административного, физического, правового ресурса, который применим в тонком сочетании с агапе) или лишь в последнюю очередь, когда все иные средства исчерпали себя, – до многогранного, но адекватного спектра противодействующего, в том числе и вооруженного насилия.

Насилие в борьбе с несправедливостью есть, таким образом, ощутимый, действенный сектор управленческого воздействия и регулирования, но это лишь один из возможных спектров в арсенале имеющихся средств.

Сатьяграха, любовь как его составная часть часть, добро, человеческая доброта – все это стратегически полнее и полноценнее для оптимального управления.

Справедливое управление допускает факт и фактор насилия лишь потому, что фундаментальным пластом в основе его возлежит сатьяграха. Насилие не принесет управленческого (как равно и никакого социального) успеха, если действует в его чистом виде.

Расхожие же утверждения некоторых встречающихся нам «советчиков» о том, что сегодня «обычная жизнь» никак несовместима с принципами любви, в глубине своей не только недальновидны, но и содержат в себе практически опасный жизнеподрывающий изъян. Если руководствоваться подобным мировоззрением и подобной упрощенной логикой, то из тупиков жестокой действительности не удастся выбраться никогда.

Слова английского мыслителя Ф. Бэкона из его «Нового Органона» о том, что «дело и цель человеческого могущества в том, чтобы производить и сообщать данному телу новую природу или новые природы»⁹, обретают в рассмотренной здесь проблеме и иной, собственно управленческий, смысл.

Если главный вопрос философии управления и самого управления как социального явления состоит в том, что же подлежит изменению деятельностью человека в этом мире, что может изменить человек своим деятельным разумом и рациональной практикой, то ответ в аспекте силового воздействия человека на мир состоит в том, что насилие как покушение на свободу других и гармоничную целостность этого мира не соответствует природе и сущности человека, его миссии его в мире. Сила, обретенная человеком, конструктивна и ценностно-целесообразна лишь тогда, когда она соответствует энергетической силе любви и добра, способствующим развитию.

И мы доказали здесь, что сфера силовых и даже насильственных нравственно ориентированных управленческих решений и действий может быть достаточно широкой.

Ибо справедливость без силы – немощна.

Но следует помнить также и то, что сила без справедливости – слепа.

Поэтому следующая наша глава – о справедливости.

1. Как вы считаете, является ли управление принудительным действием?

2. Что понимается под социальной силой? И каковы векторы социальных сил?

3. Как бы вы определили понятие насилия?

4. Что общего между насилием и принуждением? И в чем между ними различие?

5. Насколько многообразно насилие?

6. Сколько разновидностей социального насилия можете вы назвать?

7. Можно насилием ли достичь нравственного результата?

8. В чем суть ненасилия?

9. Как вы понимаете «ненасилие слабого» и «ненасилие сильного»?

10. В чем схожи эти понятия и в чем они различаются принципиальным образом?

11. Эффективно ли «ненасилие сильного» в управлении?

12. Как вы понимаете слово «нажим»?

13. Можно ли привести примеры «насильственного…» и «ненасильственного нажима» из вашей жизни?

14. В чем заключается сущность «этики практической ответственности» в поведении человека и в общественных отношениях?

15. Применим ли принцип этики практической ответственности в управлении обществом? В менеджменте реальной организации?