В. И. Марковин испун дома карликов: Заметки о дольменах Западного Кавказа

Оглавление:

Всю свою научную деятельность В. И. Марковин посвятил изучению эпохи бронзы Кавказа. Им написаны восемь книг, в том числе две о дольменах Западного Кавказа, и сто шестьдесят печатных работ. Учителем его был крупный ученый-кавказовед лауреат Ленинской премии доктор исторических наук Евгений Игнатьевич Крупнов. Он и предложил В. И. Марковину заняться детальным исследованием дольменов Северо-Западного Кавказа. Результатом явилась докторская диссертация, защищенная в 1975 году, и монография «Дольмены Западного Кавказа» (1978 г.). Это первая крупная работа о дольменах, вышедшая в советское время.

В. И. Марковин буквально излазил горы Краснодарского края в поисках и исследовании дольменов. Впервые им было обнаружено и описано поселение дольменной культуры на Дегуакской поляне близ станицы Даховской, имеющее первостепенное научное значение.

На основании своей докторской диссертации В. И. Марковин и написал настоящую книгу, в которой рассказывает историю изучения дольменов, даёт описание их, а также археологических материалов, найденных при раскопках, быта строителей дольменов и в заключение останавливается на вопросе о происхождении дольменов, приводя различные мнения и гипотезы.

Пока что мы должны только ограничиваться гипотезами, так как бесспорных доказательств в пользу той или иной теория о происхождении дольменов на нашей территории нет.

Автор излагает материал в доступной форме, и надо надеяться, что книга вызовет интерес у широкого круга читателей и будет полезна не только студентам, учителям, но и всем тем, кто интересуется далеким прошлым нашей Родины.

Профессор Н. В. АНФИМОВ.

Светлой памяти отца

Ивана Алексеевича Марковича

(1875—1935) - посвящаю

В Дагестане, моей родине, где горы, удаляясь от Каспия, быстро, почти без разбега набирают высоту, колоритно все - пейзаж, многочисленные селения, быт народа, его поэзия... Здесь раздолье художнику и писателю. Может быть, поэтому хрупкая мечта изобразить виденное, сохранить его не только в памяти, но и на бумаге толкала многих мальчишек и девчонок к рисованию, к краскам. Для некоторых это было мимолетным, для других стало долгом и делом жизни. Для меня это не было только увлечением, скорее трудом интересным и каждодневным, толкавшим к походам далеким и близким, к своим личным открытиям давно известных ущелий и вершин. Но именно исхоженные и как будто хорошо знакомые людям места, оказалось, таили в себе много неведомого - то россыпи стрел среди истоптанных овцами тропинок, то рисунки на скалах, покрытые лишайниками и каменной коростой. Так вот и решилась судьба.

Дагестан, Чечено-Ингушетия, Северная Осетия, горы и равнины, знойные дни и холодная изморось - это экспедиционные будни. В каждом таком часе много обыденного, но и неожиданностей - находки необычного типа или там, где ждали нечто особенное, вообще ничего нет. В науке отрицательный результат так же важен, как и положительный: значит, в подобных местах нет древностей или необходимо подходить к изучению объекта как-то иначе.

До очного знакомства с дольменами я мало думал о них, хотя старейший археолог Александр Яковлевич Брюсов еще в 1963 году предложил составить библиографию по кавказским мегалитам. Составил, но мысли были далеки от них, меня волновали тогда курганы и могильники эпохи бронзы и чисто архитектурные объекты, особенно средневековые башни. В грандиозных ракурсах, возносясь стройными пиками в голубизну неба, они будили воображение, поддержанное романтическими рассказами Косты Хетагурова, Халида Ошаева и Романа Фатуева.

И вдруг совершенно неожиданно сектор неолита и бронзы Института археологии АН СССР принял решение поручить мне детальное изучение западно-кавказских дольменов. Безуспешно пытался протестовать: я ведь почти не знал тогда причерноморскую часть Кавказа. Не помогло. Заведующий сектором Евгений Игнатьевич Крупнов решительно записал дольменную тему в мой план, объявив, что с этим покончено. Это было в 1966 году.

Так началось знакомство не только с новой для меня литературой, новыми местами и древними постройками, но и с новыми людьми: музейными работниками, краеведами, знатоками лесных нагорий Закубанья и Причерноморья.

Труд был тяжелым. В итоге его — папки с чертежами, записи, фотопленки, зарисовки дольменных сооружений и археологических находок. Кажется, можно вздохнуть посвободнее — сделано. Но нет. Поступают новые сведения о неизвестных ранее группах дольменов, появляются в печати гипотезы о том, кто же строил их и как. И снова мысль возвращается к древним постройкам, стараясь найти ответы на те недоуменные вопросы, которые рождались еще в первые экспедиционные поездки к Черному морю и по лесистым ущельям Кубани.

Вот и хочется поделиться с читателем вполне достоверными фактами, добытыми в долгих походах, что вели от дольмена к дольмену, соображениями, которые мне кажутся бесспорными, но, может быть, только мне, а не моим коллегам, и гипотезами, высказанными многими учеными, чей взор также привлекли эти грандиозные сооружения.

...1794 год. Холодный ветер дул со стороны моря, подхватывал песок и резко ударял им в окошко кареты. Длительные переезды изрядно притомили академика Петра Симона Палласа. Не хотелось думать о чем-либо серьезном, только бы скорее покойный ночлег. Маленькое местечко Чокрак-кой, что должно было вот-вот показаться за невысокой холмистой грядой, вряд ли сулило особый уют. Не очень молодой путешественник стал придремывать, но вдруг необычный ландшафт заставил его забыть о сне.

Возле дороги, на высокой возвышенности он увидел множество гробниц, сложенных из больших плоских плит известняка и песчаника. Начинало смеркаться, и нужно было успеть поскорее осмотреть эти постройки и хотя бы бегло описать. Ученый по опыту знал, что если не сделать этого сейчас же, то потом исчезнет острота восприятия, захлестнут другие дела, как всегда, будет не хватать времени и увиденное затеряется в его памяти. Писать было трудно, ветер рвал бумагу.

Итак, гробницы сооружены из камней, поставленных на ребро, и образуют удлиненные четырехугольники. Они простираются то с востока на запад, то с севера на юг. Между ними заметны два узких столба высотой более сажени (2,13м).

Затем, сидя снова в тряской карете, П. С. Паллас задумался: подобные сооружения на Таманском полуострове ему еще не встречались. Они не похожи и на стелы крымских татар XIII—XIV веков. Скорее всего, их построили черкесы. Но вот что странно: нечто близкое имеется и возле Судака, на горе Токлук в Крыму, только там они более приземленные (Окрестности города Судака в Крыму (гора Токлук-Сырт). П. С. Паллас видел, вероятно, так называемые кеми-обинские гробницы.

Так впервые в истории изучения Западного Кавказа были открыты дольмены, находящиеся близ станины Фонталовской.

Академик Петр Симон Паллас, сотрудник Российской Академии наук, в 1803 году издал записки о своем путешествии по окраинам Русского государства не преминул упомянуть о необычной археологической находке . Беглое описание, сделанное им, не осталось незамеченным. Летом 1837 года французский путешественник Фредерик Дюбуа де Монперэ, несмотря на все трудности поездок непроторенными путями по Кавказу, попытался найти гробницы, увиденные П. С. Далласом. И снова ирония судьбы. Только к вечеру он подъехал к «гладкому, как ковер, плато», что находилось к северо-западу от покинутого селения Чокрак-кой, и увидел руины гробниц. Путешественник с трудом разглядел, что они образуют параллелограммы и между ними видны каменные столбы высотой не более одного туаза (около 2 м). Местные сооружения де Монперэ назвал, поднятыми камнями (pierres leveis), так как они образовывали подобие карточного домика. Опустившаяся ночная темень не позволила как следует рассмотреть древние постройки, и, может быть, благодаря именно этому обстоятельству он тут же решил, что находится среди остатков киммерийского города.

Несколько позже, к середине XIX века, известный исследователь Таманского полуострова Карл Карлович Герц попытался основательнее описать местонахождение в Чокрак-кой, но увы... Местные гробницы были уже уничтожены, не оказалось здесь и руин древнего города... Ученому, раздосадованному случившимся, не оставалось ничего другого, как повторить в своей книге «Археологическая топография Таманского полуострова» описания, сделанные предшественниками, добавив, что они, очевидно, оставлены «варварскими народами».

Дольмены Причерноморья привлекли к себе внимание, их стали изучать.

Кавказ всегда интересовал иностранцев. Здесь можно было встретить невиданные экзотические картины, пережить острые ощущения. И не следует удивляться, что в начале XIX века первооткрывателями дольменов стали именно они. Напомню имена только двух подобных исследователей. В 1818 году в бассейне реки Пшады сквозь заросли повоя и скумпии в сопровождении надежных лиц, и среди них географа К. Тауша, пробирался де Мариньи. Ему повезло. Он обнаружил одну из групп пшадских дольменов. Тауш пробовал даже вести здесь раскопки, но, обескураженный малоинтересными находками из верхних слоев (угольки, обломки железа и пр.), прекратил их. В «вояже» Жака-Виктора-Эдуарда Тебу де Мариньи, француза, поступившего на русскую морскую службу, дольмены не были главным делом, он и в дальнейшем не уделит им особого внимания. Его основной задачей являлось установление дружеских и торговых отношений с натухайцами и шапсугами. Однако это не помешало ему тщательно описать виденные древние постройки. Вот его записи:

«...Между жилищем Индар-Ку и берегом речки имеется несколько строений, которые я осмотрел; их всего шесть, и они показались весьма старинными; каждое из них выстроено из пяти каменных плит, четыре из которых составлены в форме параллелограмма, а пятая сверху, в виде перекрытия, выступающего над вертикальными гранями. Эти оригинальные сооружения имеют двенадцать футов в длину и девять в ширину; поскольку они вросли в землю, их подлинную высоту определить было невозможно. Камни имеют в толщину четырнадцать дюймов; плита, представляющая собой фасад, отступает на аршин в глубину, образуя нечто вроде открытого вестибюля. В том же камне, в его нижней части, имеется круглое отверстие, диаметром самое большее три фута.

Черкесы рассказывают, что эти своеобразные монументы были построены «гигантами» с целью укрывать от непогоды малорослое племя людей, у которых не хватало сил для того, чтобы построить себе жилище; для верховой езды эти люди использовали зайцев. Таково сказочное предание, но я думаю, что эти монументы, до сих пор хорошо сохранившиеся служили могилами какому-то народу, населявшему Кавказ в давно минувшие времена...»

Не правда ли, как просто и ясно написано! И приведена интересная легенда, которая потом будет неоднократно повторяться в литературе.

Второй иностранец, который по воле случая увидел те же самые пшадские дольмены, был Джемс Белл. Он оставил интересные дневники. В них имеется описание дольменов: «...составлены пятью огромными каменными плитами — четыре по полам, а пятая установлена над ними», дана их приблизительная величина (измерение вел он длиной своей ступни), а размер дольменного отверстия указан примерно — «с детскую голову». Сославшись на описание де Мариньи и раскопки Тауша, пшадские постройки Джемс Белл отнес к античному времени.
Несколько позже более детальное описание все тех же пшадских дольменов дал директор Керченского музея, обрусевший немец Антон Б. Ашик. Он предположил, что они построены древними ахеянами, прибывшими вместе с Язоном за золотым руном в далекую страну Эю - Колхиду.

Как видим, даже единичные находки дольменов - на Таманском полуострове и на реке Пшаде - не только привлекли внимание, но и породили самые неожиданные домыслы и теории. Собственно, трудно сказать, кто же впервые назвал дольменами кавказские постройки! Ведь, как правило, западноевропейские дольмены, которые можно видеть во Франции, Англии, немецких землях и в других странах, сложены из необработанных каменных глыб, а кавказские сооружения, наоборот, собраны из тщательно подшлифованных камней. Само название «дольмен» происходит от кельтских слов tol — стол, men — камень: каменный стол. Там, в североевропейских странах, имея огромные перекрытия, они напоминают массивные столы.

Уже к середине XIX века в ученых трудах слово «дольмен» закрепилось за древними постройками Западного Кавказа, в то время как местное население до сих пор продолжает называть их по-разному. У адыгейцев и абхазов это «испун» и «спыун» (дома карликов, пещеры), «кеунеж» и «адамра» (древние могильные дома), у мегрелов — «мдиш-куде», «одзвале», «садзвале» (дома великанов, вместилище костей), русское (казацкое) население называет их «богатырскими хатами».

Итак, западно-кавказские дольмены заинтересовали ученых, они стали их искать, описывать сопоставлять с древностями других стран, ища ответы на вопросы: когда же они появились здесь, кто и зачем их построил?

С организацией специальных археологических учреждений в России, особенно Археологической комиссии (1859) и Московского Археологического общества (1864), интерес к древностям России и ее окраин сильно возрос. Однако всю первую половину XIX века археологи занимались в основном только изучением памятников античности, хотя в их разряд попали и дольменные сооружения. По инициативе Алексея Сергеевича Уварова, основателя Исторического музея и Археологического общества в Москве, в местных губернских газетах (ведомостях) стали появляться обращения ко всей читающей публике с просьбой выявлять памятники старины. Кстати, он одним из первых заявил, что «неведение нашей первобытной археологии не может служить предлогом для исключения ее из общего объема всей русской археологии».

Первым откликом на такой призыв, пожалуй, можно считать заметку инженера Гилева (имя его неизвестно), который в 1865 году обнаружил дольмены близ укрепления Лазаревского. Увы, она пролежала без движения очень долго и была издана только в 1915 году. К этому же времени наметился отход от взгляда на дольмены как на сооружения, созданные гением древних греков. Уже известный специалист по дольменам мира Густав де Бонштеттен считал, что Кавказ (Черкесия) явился той частью мира, через посредство которой дольмены из Индии (а они имеются там), распространились двумя ветвями — по Средиземноморью и по Северной Европе, а затем, в период затухания дольменной культуры, на север Африки, где носители культуры окончательно осели, перейдя от пастушества и охоты к земледельческому труду.

Индия. Север Европы... Конечно, античным памятникам как таковым в подобной теории уже не было места.

В 1865—1870 годах хранитель Кавказского музея в городе Тифлисе Фридрих Самуилович Байерн серьезно занялся изучением дольменов. Он осмотрел их у Пшады, у станиц Эриванской, Шапсугской и в других местах и пометил, что дольмены распространены, во-первых, там, где имеется для их постройки материал — плиточный песчаник и известняк, и во-вторых — все они тяготеют к Черному морю. Ф. С. Байерн требовал самого серьезного отношения к фиксации дольменов, к отметкам об их ориентации. Не высказывая никаких экстравагантных теорий, Ф.С. Байерн предполагал только, что сооружение дольменов «не есть явление, свойственное одному какому-нибудь народу». Казалось, что и в дальнейшем все так же неспешно будут идти исследования дольменов: осмотрели, замерили кое-какие интересные детали. Но нет, в археологии часты неожиданности. Вот в 1869—1870 годах полковник Н. Л. Каменев решил провести раскопки дольменов возле станиц Абадзехской, Даховской и Царской (ныне Новосвободная). О его работах можно прочитать, листая пожелтевшие страницы «Кубанских войсковых ведомостей». Верхний слой в дольменных заполнениях, в том числе и в многогранном сооружении, содержал, по его описанию, останки людей, умерших во время эпидемии моровой язвы, а ниже, под ними, были обнаружены следы древних захоронений и интереснейшие находки: бронзовые проушной топор, тесло, нож с округлым лезвием и черешком (у Н. Л. Каменева он описан как «наконечник стрелы в виде весла») и другие предметы.

Стали исчезать сомнения в древности дольменов и сопутствующих ям находок. И сразу же возникли предположения, что дольмены можно датировать даже «последними годами периода шлифованного камня» (А. П. Берже), эпохой так называемого каменного века (В. И. Сизов), то есть время их возведения стремились как можно более удревнять. Наиболее осторожным в своем суждении о возрасте дольменов был А. С. Уваров. Он считал, что прежде чем делать какие-либо выводы, необходимо изучить монументальные (мегалитические) постройки всего мира. И решительно приступил к такой работе. Однако смерть помешала ее завершению.

В 1878 году началась подготовка к V археологическому съезду. К этому времени созывы их стали уже традицией. Очередной съезд решили созвать в Тифлисе — центре научной мысли всего Кавказа. Руководители съезда получили письмо от секретаря Кубанского областного статистического комитета Евгения Дмитриевича Фелицына (1848— 1903) - большого знатока Прикубанья и будущего основателя научного музея в Екатеринодаре (Краснодаре). Он предлагал свои услуги в изучении кубанских древностей.

В 1881 году, с 8 по 24 сентября, в Тифлисе проходили заседания съезда. Профессор Дмитрий Яковлевич Самоквасов в своем выступлении отметил заслуги Е. Д. Фелицына в составлении археологической карты Кубанской области и в изучении «доселе неизвестных дольменов».

Евгений Дмитриевич, сочетая служебные дела с занятиями археолога и историка-исследователя, делал это совершенно бескорыстно, не надеясь на особые почести и славу. Благодаря его многолетним занятиям стали известны многие десятки дольменов. Методика полевых работ тогда не блистала точностью, но его отчеты, хранящиеся сейчас в архиве Ленинградского отделения Института археологии АН СССР, глубиной даваемых сведений не отличаются от экспедиционных дневников именитых археологов Москвы и Санкт-Петербурга. Е. Д. Фелицын сообщал о своих исследованиях в Археологическую комиссию, детально отчитываясь в каждой копейке из тех денег, что изредка выдавали ему для проведения работ на Кубани. Это был человек чести и долга. Он стремился уйти в отставку, чтобы всецело отдаться любимому делу. Однако мечты его не сбылись. Главный труд Е. Д. Фелицына «Западно-кавказские дольмены» вышел уже после его кончины, в 1904 году.

В этой работе Е. Д. Фелицын стремился дать конкретные представления о всем разнообразии дольменов, приведя для примера подробные описания древних построек кожжохской группы (поселок Каменномостский), «Богатырской дороги» (близ станицы Новосвободной), дает описание тех материалов, которые ему удалось извлечь из раскопанных сооружений. Это керамика, бронзовые стрелы, оселки для точки ножей и другие предметы. Однако неходка «элекровой монеты боспорского царя Рискупорида IV» очень смутила исследователя, и Евгений Дмитриевич усомнился в большой древности дольменов, хотя он и не исключал возможности, что поздние вещи могли «случайно в последствии» попасть в них.

Работа Е. Д. Фелицына была дополнена Прасковьей Сергеевной Уваровой. После смерти мужа она серьезно занялась изучением дольменов. В ее путевых заметках можно встретить записи адыгского предания о «сипах» — карликах («не больше пальца»), которые якобы их строили. Она описала двадцать древних построек, виденных ею на пути от Новороссийска до «Головинского поста» близ Сочи. В Джубге она предприняла раскопки известного по сей день дольмена, но здесь была найдена лишь втулка. Написанная П. С. Уваровой статья о дольменах вошла в тот же выпуск «Материалов по археологии Кавказа», в котором издана работа Е. Д. Фелицына.

Третьим автором этого выпуска, был преподаватель Екатеринодарской гимназии, сотрудник Кубанского статистического комитета Василий Михайлович Сысоев. По рекомендации П. С. Уваровой в 1882 году ему было поручено совершить поездку по бассейну Кубани для осмотра археологических объектов. Здесь он насчитал около пятисот дольменов. Изучая более углубленно свой материал, В. М. Сысоев пришел к выводу, что кавказские постройки, как и дольмены мира, были воздвигнуты многочисленным, возможно, даже «кельтическим племенем, представители которого перебывали почти во всех местностях Старого света, прилегающих по преимуществу к Средиземному морю». Несмотря на то что кельты обладали довольно высокой культурой, В. М. Сысоев, однако, считал, что кавказские дольмены созданы народом, культура которого «была очень низка: переходная от камня к бронзе и даже железу; но жил этот народ сравнительно недавно, а именно, уже после рождества Христова во II—III веках, а может быть позже».

Итак, к концу XIX века в ученой среде и среди знатоков дольменов все еще имелись колебания, как же датировать эти грандиозные постройки. В этом немаловажном вопросе главную роль играла монетная находка Е. Д. Фелицына. Имя боспорского царя Рискупорида IV, жившего в III веке нашей эры, в разных вариациях фигурировало в научных сообщениях, посвященных времени сооружения дольменов.

Положение изменилось лишь после раскопок профессора Санкт-Петербургского университета Николая Ивановича Веселовского. В 1898 году он производил раскопки курганов у станицы Царской. В двух курганах было обнаружено по дольмену. Они содержали интересные находки — бронзовую и глиняную посуду, бронзовые проушные колунообразные топоры, кинжалы, крюки, серебряные и сердоликовые бусы. Вещей было много, и здесь их все не перечислить. На первых порах свои находки Н. И. Веселовский относил к скифскому времени, «за несколько лет до р. X. », а затем уже стал датировать эпохой бронзы, сравнивая со знаменитыми микенскими древностями. Немаловажную роль в осмыслении дольменных памятников и других древностей юга России сыграл известный археолог Александр Андреевич Спицын, который первым указал на древность сделанных на Кубани находок.

Дольмены Западного Кавказа стали популярными в среде любителей древностей. На поиски их отправились и настоящие ученые, и люди случайные. Особенно много потрудились в начале нашего века работники Новороссийского музея природы и истории Черноморского побережья Кавказа Г. Н. Сорохтин и А. Я. Колосов, которые серьезно описали все дольмены, расположенные от Новороссийска до Пшады.

После Великого Октября усилился интерес к Кубанским древностям, в том числе и к дольменам. В новых социальных условиях исследованию памятников археологии придавали небывалое значение: теперь их старались не отрывать от истории местных народов с целью поднять самосознание и культуру. С гибелью каждого памятника старины, как писал тогда популярный журнал «Революция и горец», «книга истории горских народностей края теряет свои страницы, притом, возможно, страницы первостепенной важности». К таким памятникам были отнесены и дольмены. И надо сразу же сказать, что чисто разведочные, поисковые работы теперь стали сочетаться с вдумчивым изучением уже накопленного и вновь обнаруженного материала, а количество выявленных сооружений с каждым годом все росло и росло. Так, в 1924 году близ Красноалександровских аулов Борис Владимирович Лунин нашел десять дольменов, а затем еще несколько новых построек описал известный этнограф-кавказовед Леонид Иванович Лавров.

В 1925 году В. И. Стражев, пользуясь сведениями учителя Э. Ф. Митафидж, осмотрел дольмены у селения Ачандары. Так было доказано, что на территории Абхазии также имеются эти древние сооружения. В 1930 году археолог Михаил Михайлович Иващенко уже ведет раскопки их у селений Верхняя Эшера и Азанта. Если описывать. ход исследования дольменов вплоть до настоящего времени, то это займет многие и многие страницы. В этой книге я не ставлю такую задачу, хочу только отметить, что изучение дольменов Кавказа велось без всякого плана. Одних ученых интересовала только карта их распространения, других — содержимое дольменов, третьи обращались к осмыслению добытого материала. Остановлюсь лишь на некоторых научных изысканиях. Как уже говорилось, важно определить время сооружения этих гигантских построек. Многие известные ученые: Ю. В. Готье, В. А. Городцов, А. М. Тальгрен, Ф. Гончар, Б. А. Куфтин, А. В. Шмидт и другие занимались этим вопросом. Однако самые важные выводы были сделаны крупнейшим археологом-кавказоведом Александром Александровичем Иессеном. Досконально изучив все известные материалы, он наметил три этапа в развитии эпохи бронзы Кавказа, отнеся дольменные памятники ко второму этапу (или, как тогда говорили, — ко второй стадии), датируя их возникновение II тысячелетием до нашей эры (точнее, от 2300 года до нашей эры и позднее). Вопросы, связанные со временем, когда жили племена, строившие дольмены, порождали массу попутных — о быте древних людей, духовной культуре. Попытки разрешить их вызвали к жизни много интересных мнений. На некоторых из них мы еще остановимся. Дольменные постройки, узкой полосой протянувшиеся вдоль восточного (Кавказского) побережья Черного моря, словно перекрывали подступы к древнему миру средиземноморских цивилизаций, связи с которыми угадывались даже при первом знакомстве с местным археологическим материалом. В силу этого вполне понятен глубокий интерес к ним и все те теории, которые вольно или невольно порождали дольмены, так органически слившиеся с закубанским и черноморским пейзажем. Изучение их не закончено, да и вряд ли научному познанию может когда-либо наступить предел. Однако, когда мне пришлось возглавить специальные экспедиции по изучению дольменов, особенно плохо обстояло дело с обмерами древних построек, чертежи их почти отсутствовали. Многие из известных местонахождений были лишь упомянуты в научной литературе, не все типы дольменов подверглись раскопкам, ученые почти не знали поселений, оставленных их строителями. Подобных пробелов хватало. По горячности характера думалось мне тогда — все объеду, опишу и найду. О, нет! Не так было просто, и первая поездка показала все трудности, как поиска дольменов, так и их изучения.

Сформированный в 1967 году специальный отряд был мал, но в его составе находились знатоки Кавказа — кандидаты наук: Пшимаф Улагаевич Аутлев, Валентина Ивановна Козенкова и Вадим Викторович Бжания. Повезло нам и со студентами — два крепких парня и милая девушка Нина, а водитель Владимир Савельевич Яковлев мастерски шоферил, прекрасно знал край, будучи уроженцем Лабинска. Базой для нас явился Адыгейский научно-исследовательский институт в Майкопе.

Первый маршрут разработали П. У. Аутлев и В. В. Бжания, уже знакомые с дольменными местами. Он пролегал к станицам Даховской, Баракаевской, Ярославской и Новосвободной, а затем через Гойтхский перевал к Туапсе, Джубге и в Абхазию. В начале пути, когда я бросался к любому крупному камню, подозревая в нем искомые сооружения, Пшимаф Улагаевич, щуря добрые глаза, скептически замечал: «Это совсем не то». Некоторое разочарование посетило мою душу, когда наконец-то найденный дольменный развал предстал перед нами кучей колотого камня. Он не показался мне особенно стоящим. Но затем, когда дольмены стали выстраиваться перед глазами не легкими карточными домиками, а массивными кладками плит и камней, возвышаясь над моими личными габаритами, то даже по ночам, наедине со своими мыслями я не мог отойти от впечатления их потрясающей грандиозности. Жутковатым казалось их безмолвное сочетание с громадами деревьев - и величественными горными далями.

Мокли мы под дождями, нещадно палило жгучее солнце, мерзли ночами на крутогорьях. Все было. Не в этом дело. На ходу вымучивалась методика описания дольменов и способы их графической фиксации. И с утра до темноты в поисках объектов приходилось ездить или продираться через колючие заросли подлеска и душные лабиринты азалий, а затем писать, чертить и рисовать.

Один из первых увиденных нами целых дольменов и сейчас стоит у поселка Каменный Карьер, близ Туапсе. Он хорошо известен ученым. Его видели П. С. Уварова, А. А. Миллер, Г. Н. Сорохтин, Н. В. Анфимов, М. К. Тешев, А. И. Шамотульский. Но я-то встретился с ним тогда впервые. Покрытый опавшими листьями (была глубокая осень), он возвышался горой, а широкое основание уходило в землю. И трудно было найти переход от необработанной скалы к массиву самой постройки. К тому же мощный портал этого дольмена оказался с ложной втулкой, а настоящее отверстие едва заметно виднелось с противоположной стороны.

Прошло целое десятилетие. Я уже привык к грандиозным пейзажам Черноморского побережья, красно-серому гранитному ландшафту Кавказского государственного заповедника и диким, замшелым дебрям Закубанья. Привык к влажной духоте местных лесов, к неожиданным разливам многочисленных кубанских притоков, даже к комарам, но до сих пор не могу не удивляться гению древних строителей дольменов, умевших так плотно скреплять отдельные плиты, что порой не просунешь между ними лист бумаги. Может быть, поэтому ни в какой мере не считаю, что о дольменах мне все ясно, что знаю и смело могу писать о жизни людей, оставивших их. Это было бы чрезмерным обольщением. Но, кажется, наступило то время, когда можно поделиться и бесспорными знаниями о них, и более всего — сомнениями.