Вацлав Гавел: когда ответственность призвание Вилем Пречан

Вилем Пречан

Жизнь Вацлава Гавела проходила через много своеобразных этапов и перемен, будто это не одна жизнь, а несколько. В самом начале его жизни была на первый взгляд невыгодная комбинация его буржуазного происхождения и жизни в коммунистическом государстве, благодаря которой – как он сам отмечал – перед ним с самого начала открылась возможность смотреть на жизнь „снизу“, в ее настоящей сущности, что и помогло ему „избежать разных возможных иллюзий или мистифицированных идей“. И в то же время этот опыт подвел его драмматический талант к „раскрытию абсурдных масштабов мира“, а также к теме человеческой идентичности и экзистенциальной шизофрении.

Его вторая жизнь? Кроме всего прочего Гавел политический активист второй половины шестидесятых годов в борьбе за свободу слова и творчества, а также действующее лицо прерванной революции 1968 года, в которой он, тем не менее, не принимал участие как коммунист-реформист. Затем прошло двадцать лет жизни диссидента и драматурга, его пьесы ставили во всем мире. На протяжении следующих тринадцати лет он президент – государственный деятель. И одновремено продолжает попрежнему исполнять роль мыслителя и моралиста, который призывает мир к совести и ищет выход из кризиса, из кризиса мира и человеческой экзистенции.

Мне хотелось бы мельком коснуться одного этапа жизни Вацлава Гавела, а именно роли, которую он сыграл в чехословацком диссидентском движении, и места, которое он в этом движении занимал. И попытаться найти ответ на единственный вопрос: как это случилось, и что способствовало тому, что в момент, когда тогдашняя Чехословакия вышла на путь самоосвобождения и демократии, именно этот человек стал, как наибольший моральный и политический авторитет, во главе государства?

На первый взгляд может показаться, что мы имеем дело с историей власти слова и его воздействия. Такого слова, которое совершенно четко называет актуальные проблемы и добирается до истины; слова, ищущего правду, слова приходящего как раз вовремя, слова сказанного храбро, с сознанием всей тогдашней угрозы в личном плане, слова свободного и в результате освобождающего.

Вацлаву Гавелу было дано быть автором такого слова. В своих больших общественно-критических эссе и во многих других текстах он сумел глубже, более точно и более понятно, чем кто-либо другой анализировать тоталитарную систему того времени, ее самые основные проявления, а также ее суть, которая разрушала плюрализм человеческого существования и его уникальность. Воздействие драматического призыва текстов Гавела усугублялось и тем, что они не касались исключительно одной страны, или одной части мира, а были направлены на основные, глобальные вопросы нашей планеты, но и на отдельного человека. Я имею ввиду гавелские темы кризиса человечности и кризиса человеческой идентичности, которые обращались к людям всего мира.

В этой части своей литературной деятельности Вацлав Гавел уделял чрезвычайное внимание всем видам конфликтов между тоталитарной властью и подчиненными. Он присмотрелся и описал, как жизнь бунтует против тоталитаризма, как бессчетные и разнообразные проявления данного бунта устремлены к экзистенциальной сущности человеческого опыта и как в них отражаются „существенные намерения жизни“. Это ему позволило разглядеть выходы из тупиков тоталитарной системы и эффектно определить, в чем заключается „власть безвластных“.

Слово Гавела, освобождающее и ободряющее, было призывом для человека, который не является лишь игрушкой обстоятельств, a – как он всегда аргументировал – одновременно и их создателем. Это слово исходило из убеждения, что общее исправление положения не возможно без личного участия каждого отдельного члена общества. Вацлав Гавел не был проповедником оптимизма, он говорил и писал о надежде, которая была по его мнению, закреплена в воле к достойной жизни, имеющей смысл. Он предупреждал, что надежда, это не прогноз, а весьма интимный и личный подход к жизни, что это состояние духа, а не мира.

Свою собственную надежду в осмысленность донкихотства, которое было, по его собственным словам, мечтательски безрассудным и нереальным элементом диссидентского подхода, он основывал на убеждении, что каждый поступок, являющийся проявлением подлинного замысла жизни, приобретает по-своему смысл, хотя на этот момент еще не заметно, что он оставляет неизгладимый след в трудно прослеживаемых сферах общественного сознания и подсознания, в пока еще невидимых движениях общего мнения и общего морального чувства.

Однако, история слова Вацлава Гавела, не смотря на всю силу его воздействия, является неотъемлемой от истории его жизни, oт его готовности отвечать за свою правду собственной жизнью, и таким образом скрепить правдивость собственной программы активного гражданства. Своим призывом к жизни в правде руководился Вацлав Гавел прежде всего сам и ему удалось ее реализовать последовательно в цепочке действий, деятельностей, направленных на возобновление гражданства, на создание зародышей и очагов гражданского общества. Чтобы объяснить свою жизненную позицию как можно наиболее понятно, он однажды подчеркнул, что не любит, когда кто-то говорит о надобности перепрыгнуть через ручей, однако сам не пытается это сделать. Он не выдвигал таких программ, которые он был бы не в состоянии воплощать в жизнь, однако программу активного гражданства и ответственности за дело общества он воспринимал буквально и принимал их прежде всего на себя. Вацлав Гавел знал, какой ценой расплачиваются за такую позицию. Он знал, как об этом и написал, что единственное, чем диссидент рискует, это его собственная шкура, так-как он не располагает иной возможностью, как подтвердить правду, которую он отстаивает. Таким образом он выражал гражданское достоинство интеллектуала, последним судьей которого является его собственная совесть. Когда Вацлав Гавел писал эти слова, он знал, о чем говорит. Он пережил многое, побывал, кроме прочего, и несколько раз в тюрьме. Даже самого длинного заключения со сроком в четыре года он не попытался, из солидарности к своим арестованным друзьям, избежать через какую-нибудь лазейку. Перед процессом в 1979 году он отказался от предложения режима уехать за границу, если не выпустят и остальных сообвиняемых.

Откуда брались эта решимость и эта сила, позволяющие Вацлаву Гавелу справляться с делами, которых становилось все больше и больше в связи с тем, что он постепенно стал признанным спикером и представителем той другой, той лучшей Чехословакии, которая уже начинала явно вырисовываться на пока еще неясном горизонте будущего? Благодаря чему он смирялся с тем, что ему приходится все больше погружаться в круговорот политических решений? Как он примирился с угрозой, что ему придется выйти на поприще практической политики, чему он — по своему внутреннему складу интеллектуал - сопротивлялся?

Этими вопросами мы уже затрагиваем самые глубокие и самые сокровенные слои человеческой личности, того таинственного переплетения талантов, расположений, мотивировок и воли, которым заинтриговалась уже и фантазия авторов античных драм и в котором многие находят божье дело. Им несомненно занимался мысленно и Вацлав Гавел, как об этом свидетельствует и одна из его статей, могущая послужить руководством или ключем для понятия третьего размера истории, которую мы здесь наблюдаем.

Дело касалось романа Людвика Вацулика Český snář (Чешский сонник), который Вацлав Гавел характеризовал как роман неудачного бунта человека против своей роли, которую он, правда, сам для себя выбирает, но которая с другой стороны выбирает его. Вацлав Гавел в этом случае подсознательно назвал свое собственное положение, как положение человека, „погруженного в свою ответственность“. To, что он написал о герое и авторе романа в одном лице, касалось и его самого: его собственная человеческая целостность, благодаря которой он дешел к роли диссидента, и которая ставила под угрозу его независимость и личную жизнь, заставляла его снова заниматься диссидентскими делами. Вацлав Гавел эту свою участь тогда характеризовал следующими словами: „Он является общественной собственностью, причем свою человеческую идентичность, которая против этого бунтует (не смотря на то, что она эту ситуацию и вызвала какой-то своей специфической тяжестью), может наконец подтвердить и и предоставить о ней свидетельство, однако не таким образом, что он от этой тягостной и неприятной судьбы в один прекрасный момент откажется, а только тем, что он ее безропотно и с независимым взглядом и самоироничной покорностью, исполнит и примет.“

Многие до сих пор надсмехаются над словами Гавела о феномене неполитической политики, без того, чтобы попытаться понять, в чем заключалась и до сих пор заключается суть этого явления. Что он по существу подразумевал, когда в эссе Politika a svědomí (Политика и совесть) в феврале 1984 года написал, что он является „сторонником ‚антиполитической политики‘“? Он не имел ввиду политику как технологию власти и манипуляцию ею, или как искусство самоцельности, происков и интриг, a политику, как один из способов поиска и завоевывания у жизни ее смысла; как ее защищать и как ей служить; политику как нравственность, проводимую на практике, как службу правде; как заботу о ближних, поистине гуманную и руководящуюся человеческими критериями.

Когда он высказал эту свою формулировку, добавил, что „это, видимо, способ в сегодняшнем мире крайне непрактический и весьма трудно воплощаемый в повседневной жизни. И все-таки мне не известна другая, лучшая возможность.“

Вацлав Гавел был уверен, что то, что он называл „антиполитической политикой“, все же реально, и может приносить результаты. „Природа этого эффекта, естественно, абсолютно отличается от того, чем подразумевают политический успех на Западе. Он невидимый, косвенный, продолжительный и трудно измеряемый; он часто действует в лишь невидимой сфере общественного сознания и подсознания, причем может быть почти неуловимо, как он в этой сфере оправдывает себя, и в какой степени принимает участие в эвентуальном общественном движении.

Однако, становится очевидным …, что единственный, на вид бессильный человек, который осмеливается вслух вокликнуть правдивое слово, и который это слово всей своей личностью и всей своей жизнью отстаивает, и готов за это жестоко поплатиться, обладает, как ни странно, большей властью, как бы он ни был с формальной точки зрения бесправным, чем, в других условиях, тысячи анонимных избирателей. (…) предупреждающий голос единственного мужественного ученого, находящегося в засаде где-то в провинции и терроризуемого настроенной против него средой [Гавел имел в виду Андрея Сахарова], раздается над границами континентов и затрагивает совесть самых могучих этого мира больше, чем удалось бы целым бригадам вольнонаемных пропагандистов убедить самих себя. Оказывается, что у этих сугубо личных категорий, какими являются добро и зло, все еще свое однозначное содержание, и они способны в определенных условиях пошатнуть с виду незыблемую власть со всей ее армией солдат, полицейских и бюрократов. Становится очевидным, что политика уже отнюдь не должна навеки оставаться в руках профессионалов, обладающих техникой власти, и что один обыкновенный электрик [Лех Валенса], истинно справедливый человек, преклоняющийся перед чем-то сверху и не малодушный, способен определять судьбу своего народа. Да, ‚антиполитическая политика‘ возможна. Политика ‚снизу‘. Политика человека, а не аппарата.“

Как бы Гавел ни говорил об антиполитической или неполитической политике, он сумел угадать, когда наступил подходящий момент для того или иного политического шага. Документ Хартии 77 „Слово к согражданам“ с призывом к мужеству стать гражданами он наметил в конце 1986 года; манифест Движения за гражданскую свободу под девизом Демократию для всех он закончил осенью 1988 года. Петиционное движение связанное с декларацией Несколько фраз, которого основным звеном он был, Гавел инициировал летом в 1989 году; в августе 1989 года он отказался от столкновения с до зубов вооруженными аппаратами режима. Когда он 19 ноября согласился стать руководящим лицом Гражданского форума, движения, где не различали, кто заслуженный диссидент, а кто решил стать гражданином только в данный момент, он сумел найти точные слова для каждого следующего шага на пути к свободе, для которого созрело время. Гражданский форум стал под руководством Гавела за меньше чем две недели самой важной политической силой страны. С 5 по 7 декабря 1989 года ГФ перешагнул свой Рубикон тем, что решился принять действенное участие в органах власти, вступить в переговоры о составе нового федерального правительства, настоять на том, чтобы новое правительство было назначено 10 декабря в составе, исходящем, прежде всего, из предварительного соглашения между Гражданским форумом и словацким образованием Общественностью против насилия, и вмешаться в переговоры о том, кто займет функцию президента республики.

Наконец он вовремя решился вступить в большую политику, то есть на поприще, на которое он еще в сентябре 1989 года клялся никогда не вступать. Историк может спустя некоторое время сказать: слава богу, что он не остался лишь критическим интеллектуалом, причем это о бы многие и тогда и позднее приветствовали. Сумел бы кто-либо другой так успешно в течение шести недель провести страну к измениям, которые стали бесповоротными? Сумел бы кто-либо другой инициировать настолько успешное наступление за возвращение Чехословании в Европу и открыть страну миру? Кто другой призывал бы более энергично к чешскому европейству и подбодрял бы в борьбе против напыщенного евроскептицизма, питаемого комплексом низости и чувством неполноценности? И не нашелся никто, кто бы лучше и более точно чем Гавел назвал в докладе декабря 1997 года отрицательные стороны чешского пути приватизации, когда вместо ускоренно выращенных чешских Ротшильдов удалось выхолить слой так называемых тоннельщиков, то есть людей, разворовавших крупные государственные предприятия?
V.

На протяжении всей своей деятельности в высокой политике Гавел продолжал возвращаться к вопросам, которыми он занимался уже в восмидесятых годах в эссе Politika a svědomí (Политика и совесть). Пройдя через тринадцатилетний опыт на посту президента и жизни в международной политике, он к концу жизни признал: „Я стараюсь найти ответ на следующий вопрос: что преобладает: политическая культура бескорыстной службы коллективу или мафиозного катания на коньках между законами? Ответ, к которому я до сих пор пробрался, таков: ни одно, ни другое. Потому что, природа того, к чему я стремлюсь, отличается от достижимой цели…, сущность его скорее идеал, к которому мы постоянно стремимся, к которому мы то приближаемся, то от него удаляемся, которого, однако, мы никогда не способны достичь. Это собственно горизонт: он указывает нам направление и одновременно от нас... снова и снова ускальзывает.

Свой последний текст, который он разрешил напечатать незадолго до смерти, эссе O hodnotě svobody (О значении свободы), Вацлав Гавел закончил рассуждением oб ответственности. Текст его следующий: „ Сколько бы я ни задумывался и ни задумываюсь над разными проблемами сегодняшней цивилизации, я всегда в самом конце натыкаюсь на тему человеческой ответственности. (…) Задачей грядущей эры является … радикально восстановить ответственность. Этого можно достичь единственным способом: а именно так, что мы начнем избавляться от своего эгоистичного антропоцентризма, на основании которого мы считаем себя хозяевами вселенной. И мы должны найти новое отношение и почтение к тому, что бесконечно превышает нас: к вселенной, к земле, к природе, к жизни и к уважению друг друга, к другому человеку, к другому народу, другой культуре, короче говоря, ко всему другому. Это все, однако, возможно лишь с покорным уважением к упорядоченному гармоническому целому космоса и с сознанием, что мы являемся его составляющей. Разбудить в человеке новую ответственность за мир и способность вести себя так, будто ему суждено проживать на этой Земле навсегда, и будто ему однажды придется отвечать за состояние всего мира, будет несомненно очень трудно. Кто знает, через сколько ужасных катаклизмов придется человечеству пройти, пока такая ответственность проснется в более широком масштабе. Это, однако, не значит, что те, у кого есть желание, не могут к этому приступить сразу. Но это задача прежде всего политиков.

Дело в том, что они, даже в самых демократичных условиях, обладают огромной властью… она не заключается в их полномочиях, впрочем весьма ограниченных, а в чем-то другом, в невольном влиянии их харизмы на общественность. Главная задача сегодняшних поколений политиков, это не понравиться своими решениями или своими улыбками на экранах телевизоров. Дело не в том, победить в выборах, и быть таким образом в ореоле власти по возможности до конца жизни, а в чем-то принципиально другом: принимать на себя совместную ответственность за долгосрочные перспективы нашей планеты и служить примером такой совместной ответственности всем остальным, на глазах которых они постоянно находятся. Они обязаны отважно думать вперед, не бояться недоброжелательства толпы, и снова и снова объяснять обществу и своим коллегам, что политика нечто другое, и что-то больше, чем только отражение тех или иных групповых интересов. Ведь она представляет собой услугу обществу, и только таким образом она применяемая на практике мораль.“