ГЛАВА 5. ДОГОВОР В РАПАЛЛО

Дальнейшие события по-разному освещаются в разных источниках - отчете германской делегации, документах работников НКИД, воспоминаниях А. фон Мальцана и в их пересказе в мемуарах посла Д`Абернона, немецких делегатов Брейтшейда, Бергмана и других, в книгах и статьях очевидцев и современников - Х. Кесслера, Бернгарда, Авгура и др. Возможно, что книга американского историка Дж. Ф. Кеннона основана на сообщениях автору посла США в Италии Р. Чайлда.

Ахтамзян называет, но мало цитирует воспоминания советских участников переговоров эксперта делегации Н. Любимова и ее коменданта Н. Эрлиха³.

Конечно, все эти источники требуют критического подхода. Особые сомнения у нас вызывает живописный рассказ А. фон Мальцана английскому послу Д`Абернону, сделанный четыре года спустя после описанных событий, в 1926 году. Если верить Мальцану, события ночью с 15 на 16 апреля развивались так. Немецкая делегация находится в тревоге. Обсудив положение, решили ничего не предпринимать. Отправились спать. (…). В 2 часа ночи лакей разбудил Мальцана: "какой-то джентльмен с очень странной фамилией желает говорить с вами по телефону", - сказал он. Это был Чичерин. Мальцан спустился в залу гостиницы в черном халате и вел разговор по телефону, занявший четверть часа. Разговор сводился к тому, что Чичерин просил немцев прийти к нему в воскресенье и обсудить возможность соглашения между Германией и Россией. Он не сказал о том, что переговоры с западными державами потерпели неудачу, но Мальцан сразу понял, что сообщения о состоявшемся соглашении между Россией и Западными державами были ложны и вообразил, что русские начнут ухаживать за немцами; поэтому он воздержался от прямого ответа и сказал, что в воскресенье трудно будет встретиться, так как германская делегация организовала пикник, а он сам должен пойти в церковь. Но после того как Чичерин дал обещание (Мальцану? И по телефону??) предоставить Германии право наибольшего благоприятствования, Мальцан согласился пожертвовать своими религиозными обязанностями и прийти на свидание¹. Далее рассказывается, что сейчас же, 2 часа 30 минут ночи, Мальцан пришел в номер Ратенау. Последний ходил взад и вперед по комнате в пижаме с измученным лицом и с воспаленными глазами. Когда Мальцан вошел, Ратенау сказал: "Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?". "Нет, известия совершенно противоположного характера", - ответил Мальцан и рассказал Ратенау о телефонном звонке русских. Ратенау сказал: "Теперь, когда я знаю истинное положение вещей, я пойду к Ллойд Джорджу, все объясню ему и приду с ним к соглашению". Мальцан возразил: "Это будет бесчестно. Если Вы это сделаете, я немедленно подам в отставку и уйду от государственных дел". В конце концов Ратенау согласился, правда, не совсем охотно, встретиться в воскресенье с русской делегацией"².

Этот в высшей степени драматический рассказ приводится целиком И.И. Минцем в 1-м издании "Истории дипломатии", который сопровождает рассказ рядом критических замечаний. "Нет сомнения, - писал академик, что Мальцан кое-что исказил, пытаясь представить германскую делегацию в наиболее выгодном свете и затушевать ее двуличное поведение". Минц упрекает немцев в сокрытии связей с англичанами и передаче им всего, о чем говорилось с русскими. Мальцан не рассказывал, саркастически пишет Минц, как извивались немцы, то прекращая переговоры, то с облегчением вновь бросаясь к Чичерину, который спокойно убеждал их бросить колебания. Он не поведал также о "пижамном совещании"³. Во втором издании "Истории дипломатии" рассказ Мальцана сохраняется, но в сильно отредактированном виде. Уже не говорится о звонке русского "с очень странной фамилией", но указывется, что звонил А. Сабанин. Спокойнее говорится о проделках Мальцана, который лишь "пытается представить позицию германской делегации в наиболее выгодном свете". Правда, картина, нарисованная Д`Аберноном "со слов Мальцана, считающаяся на Западе "классическим описанием" Рапалльского соглашения (т.е. истории его подписания), "во многом искажает события". Его рассказ не дает даже подлинной картины так называемого "пижамного совещания". Мальцан умолчал о том, что немцы с соблюдением всяческих предосторожностей пытались информировать англичан о своем решении вести переговоры с русскими. Мальцан обвиняется еще и в том, что не рассказал Д`Абернону, " .. как сложно проходили переговоры, когда немецкая делегация то прекращала переговоры, то вновь возобновляла их, как Г.В. Чичерин спокойно убеждал их бросить колебания"¹.

Кроме этих двух "рассказов" Мальцана существует один, в изложении А.А. Ахтамзяна, взятый им из "оригинальной записи" того же Мальцана. Рассказ предлагается следующий с замечаниями Ахтамзяна: "Драматический телефонный звонок и ночной разговор, вошедший в историю дипломатии как пример реалистического подхода к нормам дипломатического протокола, выглядит в оригинальной записи Мальцана просто"².

Действительно, все было просто. "Ночью около 1 часа 15 минут мне позвонил Иоффе и сказал, что русская делегация готова вступить в новые переговоры с германской делегацией и была бы признательна, если бы с этой целью они прибыли в Рапалло … . В официальной записи Мальцан сухо сообщает, что тотчас доложил Симонсу и Ратенау о новом обороте дел, однако опускает подробности ночного бдения германских делегатов, которое получило в литературе название "Пижамного совещания"³.

Рассказы Мальцана впечатляют драматизмом и рисуют его с самой выгодной стороны. Ратенау, взвинченный, в состоянии чуть ли не истерики, к тому же явный противник соглашения с Россией производит неприятное, даже жалкое впечатление. Напротив, Мальцан проявляет государственную мудрость и ради соглашения с большевиками готов пожертвовать своей карьерой. Однако нарисованная им картина вызывает сильные сомнения, она явно недостоверна и с фактической, и с психологической стороны. Ведь еще в Берлине Ратенау знал и сам готовил соглашение с Россией, хотя и не хотел подписывать не из принципа, а из тактических соображений перед Генуей. И, конечно, министр вряд ли мог испугаться угрозы подчиненного ему чиновника уйти в отставку. Возможно, что Ратенау острее других представлял себе все последствия возможного договора, и они пугали его, но не настолько, чтобы он безвольно последовал за Мальцаном, делая то, что он не хотел делать. Не таким человеком был министр Вальтер Ратенау.

Что же происходило на самом деле?

Около двух часов ночи (Кеннон уточняет: в 1 час 45 минут)⁴ в отель, где расположилась немецкая делегация, позвонил эксперт русской делегации, заведующий экономическим и правовым отделом Наркома иностранных дел РСФСР А. Сабанин. Он попросил к телефону Мальцана. Разговор длился не более трех минут. Мальцана просили передать Вирту, что Чичерин предлагает немцам продолжить переговоры, начатые в Берлине, а для этого приехать в Сан-Маргериту, в гостиницу "Палаццо Империале" к часам 11-ти утра. Мальцан, видимо, не возражал и не вступал в дискуссию¹, о которой через четыре года так живо писал английскому послу. Итак, именно советская сторона предложила продолжить переговоры, а не германская, как утверждает "Дипломатический словарь"².

После звонка Сабанина Мальцан разбудил членов немецкой делегации, спавших, наверное, тревожным сном. Делегаты в ночных пижамах собрались все вместе в комнате Мальцана до трех утра, примерно полчаса или около этого, обсуждали предложение русских³.

Ратенау, если верить записи Мальцана, сопротивлялся подписанию соглашения с Россией, но его возражения становились все слабее⁴. Мальцан и Р. Гильфердинг, экономический эксперт делегации и другие члены и эксперты, высказались за переговоры. Вирт согласился с ними⁵. Было одно сомнение: что скажет Берлин? Немецкие делегаты знали, что рейхспрезидент Эберт против договора с большевиками. Это была реальная опасность, хотя надо полагать, что Эберт знал о переговорах в Берлине (хотя Чичерина не принял) и о содержании соглашения. Наконец, его все время держали в курсе событий. Состоялся долгий разговор (но кого - Вирта или Ратенау?) с Эбертом по телефону. Согласие было, видимо, получено⁶. Была послана телеграмма в Берлин, в которой сообщалось, что политическая обстановка в целом требует подписания отдельного соглашения с Россией в целях обеспечения германских прав, которым угрожают "известные лондонские предложения"⁷. Было решено в итоге принять предложение русских. Немцы в 5 часов утра позвонили в русскую делегацию о своем согласии встретиться. Одновременно утром предпринята была еще одно попытка связаться с Уайзом. Немцам ответили, что от спит и не велел будить. Позднее им сказали, что он уже вышел "неизвестно куда"⁸.

Сам Ратенау писал: "Не думаю, что наше соглашение с Россией действительно было бы достигнуто на основе лишь готовности, если бы не подействовала напряженность положения в Генуе. Только в ночь с пасхальной субботы на воскресенье мы узнали, что имеются новые возможности для ведения переговоров с Россией. Русская делегация пригласила нас поздно ночью для возобновления переговоров. В результате немедленно проведенных консультаций со вторым помрейхсканцлером было принято решение принять приглашение.¹ Таким образом, германская делегация решилась на возобновление переговоров с делегацией РСФСР, начатых в Берлине.

В. Ратенау описывал дальнейшее событие так: " … На следующее утро в 9 часов утра я выехал к русским в Рапалло. Переговоры продолжались весь день. Мы возвратились лишь поздно вечером. Переговоры пришлось вести в полной изоляции от остальных членов делегации в Генуе. О связи с Генуей по телефону не могло быть и речи, а непрерывные поездки туда и сюда были невозможны, учитывая расстояние. Нам самим хотелось бы вести и закончить переговоры с меньшей поспешностью, но мы должны были воспользоваться представившейся возможностью. Итак, утром на пасху появился на свет договор"². Участники этих событий Любимов и Эрлих оставили несколько иное описание. Рано утром 16 апреля Эрлих, исполнявший обязанность коменданта делегации, получил от В.В. Воровского указание открыть ворота к 11 часам - приедет немецкая делегация.

Около 11 часов к воротам гостиницы "Палаццо Империале" подъехал автомобиль. Из него вышли Ратенау, Мальцан, Гильфердинг и фон Симсон. "Немецкие делегаты были очень измучены. Лица у них были серые, глаза воспаленные и весь внешний облик показывал большую озабоченность и усталость. Это было наглядным следствием ночного "пижамного совещания"³. Они прошли на территорию гостиницы, и начались переговоры". В "Истории дипломатии" переговорам в Рапалло придан ничем необоснованный драматизм, подчеркивается их трудный, жесткий характер: "обе стороны были упорны", "дело подвигалось медленно" и т.п. Явно сочинена Д`Аберноном история о том, что после звонка Ллойд Джорджа с приглашением Ратенау "на чай или завтрак возможно скорее", русские "стали сговорчивее"⁴.Требует уточнения запись Мальцана о том, что он высказывался за договор с энтузиазмом, Вирт с ним соглашался, и лишь Ратенау был против и подписал договор вопреки своим желаниям, более чем неохотно.

Уже отмечалось, что переговоры длились недолго, не более двух часов в целом, ибо все было готово к его заключению, о чем заявил член советской делегации М.М. Литвинов.

Французское агентство "Гевес" опубликовало его заявление о том, что "весь сыр-бор вокруг договора в Рапалло" зажгли совершенно напрасно, так как текст его был согласован советской делегацией с германской стороной еще в начале апреля 1922 года в Берлине. Ратенау, впрочем, не смог тогда же парафировать этот текст, поскольку ему не удалось срочно собрать заседание Совета министров. И в Рапалло, заключил Литвинов, все дело свелось к завершению давно начатого дела¹. Об этом говорили и немцы. Так, экономический эксперт делегации Р. Гильфердинг в интервью французской газете "Темп" заявил сразу же, что договор был подготовлен уже несколько месяцев тому назад, но германский проект был представлен только тогда, когда стали опасаться. Что Россия договорится с союзниками без Германии и против Германии².

Действительно, в Рапалло обсуждался текст договора, уже подготовленного в Берлине. Шла доработка, в частности, немецкая сторона хотела специальной оговорки о том, что Германия будет поставлена в равные условия с другими государствами в случае удовлетворения Россией их претензий по социализации иностранного имущества³.

Работа, начавшаяся где-то в 12-м часу дня, была вскоре прервана, так как немецкая делегация отбыла на званый дипломатический завтрак. Оставшиеся эксперты подготовили окончательный текст соглашения. Ратенау, ожидавшему у себя в отеле окончательной подготовки текста, сообщили, что можно выезжать. И вот как раз в этот момент, когда Ратенау садился в автомобиль, чтобы направиться в Сан-Маргерит, ему сообщили, что его просит к телефону Ллойд Джордж, чтобы условиться о встрече. В крайнем душевном волнении Ратенау постоял минутку, но вернуться назад не захотел ради неопределенного результата. Он дважды пробормотал по-французски: "вино открыто и его следует выпить". С этими словами он сел в автомобиль и отправился подписывать договор.

Во второй половине дня немецкие делегаты вновь приехали в Сан-Маргерит. Примерно в течение часа согласование текста было завершено⁴. В 18 часов 30 минут местного времени Чичерин и Ратенау подписали советско-германский договор и вышли из комнаты. Впереди шли Г.В. Чичерин и В. Ратенау. Они улыбались и дружелюбно разговаривали. Распрощавшись, немецкая делегация уехала. Позади глав делегаций шел В.Е. Штейн и нес мраморную чернильницу и перо, говоря: "Это исторические чернильница и перо, им было подписано первое соглашение с крупной западной державой"⁵.

Э. Эррио в своих мемуарах ошибочно указал, что договор подписывал не Ратенау, а канцлер Вирт. Эррио писал: " … на конференции, так же, как и в природе, разразилась гроза … . В одно воскресное утро набожный г-н Вирт приехал в Сан-Лоренцо … . Благословенный, поздравленный, освещенный таким образом, набожный канцлер (?!) подписал свое соглашение с русскими. Бумагу ему протянул г-н Ратенау; он побил Ллойд Джорджа¹.

Событие исторической важности проведено было более чем скромно: не было торжественной церемонии, обстановка была сугубо деловая - ни цветов, ни фотографов, ни пресс-конференций и интервью. Характерно, что глава германской делегации рейхсканцлер Й. Вирт не появился в Рапалло. Есть мнение, что он поддержал договор не без "длительных колебаний"².

Немецкий дипломат М. Шлезингер писал со слов самого Вирта, что канцлер не вел разговоров по проекту или времени его подписания, полагая, что договоренность уже достигнута. Канцлер полностью поддержал и доверил дело Ратенау, который и довел процесс до конца. Вирт не видел даже текст заключенного договора, но стоял решительно за него, полагая, что он нужен в принципе³. Понимал и, если верить нашим историкам, восторженно признавал договор А. фон Мальцан, твердый поборник дружбы с Россией. И все же представляется, что эти весьма натянутые утверждения не унижают роли человека, поставившего свою подпись, пусть после долгих раздумий и колебаний, но твердо и решительно - Вальтера Ратенау.

Договор между РСФСР и Германской республикой был составлен в двух экземплярах. Оба правительства отказывались от возмещения военных расходов и военных, также как и невоенных убытков, причиненных им и их гражданам во время войны. Германия и Советская Россия обоюдно прекратили платежи на содержание военнопленных. Германское правительство отказывалось от претензий, вытекающих из мероприятий РСФСР или ее органов по отношению к германским гражданам или их частным правам, при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичным претензиям других государств.

Дипломатическое и Консульское отношения между Германией и Советский Россией немедленно возобновлялись. Оба правительства согласились принять принцип наибольшего благоприятствования при урегулировании взаимных торговых и хозяйственных отношений и благожелательно идти навстречу обоюдным экономическим потребностям. Было оговорено, что договор не затрагивает отношений договаривающихся сторон с другими государствами. Договор был составлен без указания срока действия и вступал в силу сразу же после момента ратификации за исключением статьи 4-ой и пункта "б" статьи 1-ой.⁴

В нотах-письмах, которыми тут же обменялись обе делегации и которые не подлежали опубликованию, было оговорено, что Германия обязуется принимать участие в отдельных мероприятиях консорциума в России только после предварительной договоренности с правительством РСФСР¹.

Большой и неожиданный успех советской дипломатии вызвал вначале некоторую нервозность в Москве. В.И. Ленин, получив известие о договоре, написал записку И.В. Сталину, Л.Д. Троцкому и Л.Б. Каменеву, в которой сообщал, что получена телеграмма от М.М. Литвинова о подписании договора с Германией. Ожидавшийся и намечавшийся успех встревожил одним: не похоронит ли он конференцию в Генуе². Отсюда вопрос: целесообразно ли сообщение о случившемся немедленно или целесообразно отложить до новостей из Генуи.

Как только выяснилось, что конференция продолжает работать, хотя ей и грозит крах (но по другим причинам), Ленин указал на возможность использования "в дальнейшем дипломатическом наступлении" двух козырей, первым из которых он назвал принципиальное значение русско-германского договора³.

19 апреля газета "Известия" опубликовала сообщение о подписании договора в Рапалло. В.И. Ленин телеграфировал Чичерину : "Учитывая значение русско-германского договора, его прием Германией, его влияние на Италию и драку держав из-за концессий, мы приходим к выводу, что всего правильнее для нас построить теперь всю международную политику на том, чтобы в течение известного периода не менее нескольких месяцев строить все и вся только на базе русско-немецкого договора, объявив его единственным образцом, от коего мы отступим лишь исключительно из-за больших выгод"⁴.

Ленин считал, что имея в руках Германский договор, надо стоять только на его основе и стараться привлечь Италию и другие страны⁵ стремиться к сепаратным соглашениям, имея в виду Рапалльский договор как образец⁶.

В мае 1922 года представители советской делегации в Генуе во главе с А.А. Иоффе отчитались на заседании ВЦИК. Работа делегации была одобрена, в том числе и подписание договора с Германией, как единственного правильного выхода из затруднений, хаоса и опасностей войн⁷.

17 мая 1922 года ВЦИК, приняв специальное постановление, ратифицировал Рапалльский договор⁸.

Таким образом, советская делегация выполнила задачу, поставленную перед ней правительством РСФСР: опираясь на пацифистское крыло буржуазии, расколоть капиталистический лагерь. После зондирования позиций Англии и Италии стало ясно, что задачу можно выполнить только через соглашение с Германией, которую сами страны Антанты поставили в Генуе в сложное и даже опасное положение. Россия прорвала дипломатическую блокаду и теперь могла опереться на одну из крупных держав Европы. Германия не без риска также улучшила свои позиции. Вместе с тем изменилась вся обстановка на континенте.

Значительно улучшились советско-германские отношения между двумя странами: были разрешены спорные вопросы, аннулированы взаимные претензии. Отношения недоверия и подозрительности уходили в прошлое. После унизительного Брестского мира появился договор равноправных сторон, не ущемлявший интересов сторон, появилась основа новых отношений сотрудничества двух "систем собственности", двух государств с разным общественным строем. Открылся новый этап германо-советских отношений. Начался рапалльский "золотой век" в отношениях Германии и России.

Рапалльский договор оказал влияние на всю Европу. Ослабилась хватка Франции, в том числе в малой Антанте. В Англии и Италии усилилось стремление к признанию Советской России и экономическим связям с ней. Агрессивно настроенная Польша попала в сложное положение между двумя странами, достаточно холодно смотревшими на притязания польских панов. Улучшились отношения РСФСР с прибалтийскими и северными державами. Сложилась новая обстановка в Европе.

Значение договора в известной мере выходило за рамки обычных двухсторонних отношений и, было шире, чем обычный дипломатический акт¹.

Дипломатия Антанты, надеявшаяся поставить на колени Советскую Россию, изъявшая из обсуждения проблему германских репараций как решенный вопрос, потерпела серьезное поражение. Напротив, обоим своим участникам Рапалльский договор принес глубокие политические выгоды. Академик Н.И. Минц в "Истории дипломатии" отмечал, что три основных момента в Рапалльском договоре определили его политическое значение: 1-е - взаимное аннулирование всех претензий; 2-е - восстановление дипломатических отношений между Германией и Россией (после лимитрофов и восточных государств Германия была первой западноевропейской державой, вступившей с Советской Россией в нормальные дипломатические отношения); 3-е - экономическое сближение России и Германии, выходивших из изоляции, благодаря договору².

Германия и ее дипломатия ставили перед собой в Генуе большие и сложные задачи. Главной из них было смягчение позиций Антанты, особенно Франции по проблеме репараций и получения большого международного займа. Ратенау считал последнее "наиважнейшим вопросом"¹.Решение обеих задач упиралось в налаживание и укрепление отношений с Англией и Францией. И тут немцы натолкнулись на равнодушие и даже холодность со стороны англичан и французов. Тень изоляции на конференции становилась все гуще и опаснее. Решить указанные проблемы в Генуе немцы не смогли. Немецкая делегация боялась и того, что Советская Россия капитулирует на конференции перед объединенным фронтом Западных держав. Теперь же немцы убедились в твердости российской дипломатии, которая сумела повести - и успешно - "свою игру", не уступая ни немцам, ни союзникам в главном и проводя гибкие маневры. Немцы, в свою очередь, смогли опереться на Россию и прорвать кольцо изоляции, ослабив угрозу 116-й статьи и общую тяжесть Версальского договора. Рапалльский договор, обострив отношения союзников и Германии, в то же время укрепил позиции последней, и не только в Генуе.

В советской литературе Рапалльский договор получил высокую оценку. В анализе причин, толкнувших Германию к его подписанию, преобладали, как мы полагаем, явно преувеличенное и даже излишне подчеркнутое значение роли РСФСР и одновременно критические взгляды на роль Германии. Так, один из первых исследователей вопроса Н.Л. Рубинштейн писал, что действительные причины, толкнувшие немцев на подписание договора с Советской Россией, "ничего общего не имели с досужими вымыслами Д`Абернона или Мальцана"². Причины - в положении Германии после поражения в войне и в усилении России, ставшей важным фактором международных отношений. Это - эпизод в становлении сторонников восточной ориентации и западной. На деле же это не две ориентации, а оттенки единой империалистической политики, маневры правящих классов с целью оживить германскую промышленность и экономику вообще и укрепить политические позиции против нового нажима Антанты, которая требовала уплаты репараций и повышения налогов, угрожая (Франция) оккупацией Рура. Современная советская оценка мотивов Германии сводилась к тому, что … Рапалльский договор был подписан Германией не только потому, что Вирт и Ратенау опасались соглашения между Советской Россией и Антантой. Советская Россия приобрела к этому времени большой международный авторитет, и от соглашения с ней Германия могла получить большие экономические и политические выгоды. Рапалльский договор содействовал восстановлению суверенитета Германии, облегчил ее положение на международной арене. Уже к концу 1922 года Германский экспорт в Советскую Россию увеличился более чем в 2 раза, а импорт, соответственно, - в 14 раз³.

Подписав договор в Рапалло, Германия улучшила свое международное и геополитическое положение, поскольку открывала путь своей экономике на Восток¹. Договор менял ее позиции во взаимоотношениях с великими державами и с соседями, пусть, правда и не кардинально. Открывался путь для расширения торгово-экономических отношений на принципах наибольшего благоприятствования.

Было заключено первое после Версаля равноправное соглашение с крупной державой. Экономика получила перспективу новых прибылей и рабочих мест. Германские военные круги получили возможность использовать Россию для восстановления военной мощи, необходимой каждой большой стране. Многие задачи германской дипломатии могли теперь решаться в более благоприятных условиях.

Однако положение германской делегации в Генуе после 16 апреля заметно усложнилось: ведь она приняла руку не просто вчерашнего врага, но и идеологического и политического противника всего Западного мира. Противоречия Германии с Антантой, несомненно, усилились, и это вселяло тревогу среди немецких делегатов и нервное ожидание реакции союзников. Ратенау в письме от 17 апреля писал, что нельзя определенно сказать, как здесь относятся к нашему договору с русскими². Но он явно лукавил.

Члены немецкой делегации, видимо, представляли себе и значение договора и возможную реакцию на него в Генуе, в Германии, да и во всем мире. Мальцан, Гильфердинг и другие вели себя сдержанно и старались не высказываться. Ратенау находился в явном напряжении. Причин для этого у Ратенау оказалось более чем достаточно. Поставив свою подпись под договором с РСФСР, он оказался, может быть, против своей воли в центре событий. Как всякий политик, Ратенау не чурался славы, известности. Ему нравилось быть объектом внимания, уважения, похвал. Но в апреле 1922 года произошло событие, которое вызвало больше возмущения и даже гнева, чем одобрения и похвал.

Ратенау сразу же атаковали и "свои", и чужие. Сообщая в НКИД телеграммой от 17 апреля о подписании договора с Германией, М.М. Литвинов нарисовал почти карикатуру на Ратенау. Он сообщал: "наши полуофициальные переговоры (на вилле Альбертис - Г.С.) вселили тревогу в души немцев и Ратенау ни жив ни мертв прибежал к нам вчера и предложил, не сходя с места, подписать то самое соглашение, от которого он уклонился при нашем проезде в Берлине³. Как видим, поспешность сочеталась с искажением фактов.

В советской научной литературе эта карикатура не получила поддержки, но похвал Ратенау, тем не менее тоже не удостоился. Почти все авторы подчеркивали его сопротивление подписанию договора, стремление сговориться сперва с англичанами и т.п. При этом отечественные историки опирались на свидетельства современников, заявлявших, что Ратенау колебался, сопротивлялся открытому сближению с Советской Россией¹.

Пожалуй, самую категорическую оценку роли Ратенау дал советский историк Л.Н. Гинцберг. В статье, посвященной Й. Вирту, он писал, что в исторической литературе бытует мнение об очень значительных расхождениях по поводу Рапалльского договора между Виртом, Мальцаном и Ратенау. По мнению Гинцберга, Рапалло - заслуга не Ратенау, а детище прежде всего Восточного отдела германского МИД и рейхсканцлера, что Ратенау из-за оппозиции договору оказался в Генуе в изоляции и пошел на его подписание против воли². Тем не менее, Гинцберг признал, что только Ратенау стал главным объектом травли, которую вели деятели правого лагеря, их многочисленные печатные органы. Его травили как виновника заключения договора³. Сам Ратенау ответил на вопрос, почему он не подписал договор до Генуи так: "Раньше не подписал потому, что тогда на конференцию никто не приехал бы, а позже, вероятно, было бы слишком поздно. … Я взял на себя ответственность за страну…"⁴.

Г.М. Трухнов отождествляет позиции Вирта и Ратенау, обвиняет их в непоследовательности во время переговоров в Берлине в апреле 1922 года, что вызвало недовольство у более последовательных буржуазных кругов, заинтересованных в торговле с Советский Россией⁵.

Почти все современники Рапалло согласны в том, что именно Ратенау не хотел подписания этого договора, противился ему и поставил подпись против своей воли. Это объяснялось исключительно прозападной ориентацией министра, его надеждами на единый фронт в Генуе, что позволило бы осуществиться его заветной мечте о консорциуме для России. Никто не говорит об артирусских или антисоветских высказываниях Ратенау - их не было, никто не указывает каких-либо личных причин для сопротивления договору. Почти никто не вспоминает, что Ратенау готовил договор к подписанию во время встречи с русскими в Берлине и не отрицал ни тогда, ни раньше необходимости такого договора, и ничем не мешал его подготовке. Но подписывать до Генуи он не хотел, и мы знаем по каким причинам⁶.

Общее мнение о сопротивлении Ратенау договору возникло позже переговоров и подписания на основе версии, сообщенной Мальцаном послу Д`Абернону в 1926 году. В ней Ратенау изображался противником всякого сближения с Россией. Эту версию поддерживал и Дж. Ф. Кеннан, который писал: "Дольше всех тянул с подписанием Ратенау. Он особенно строил иллюзии об урегулировании международных дел (с Россией и Западом), веря как промышленник в экономическую интеграцию Европы. В этом отношении от на 40 лет опередил свое время … . Среди бывших в Генуе делегатов он меньше всех хотел бы порвать с Западом из-за русских". Почти все это то же со слов Мальцана, который, как полагал Кеннан, может быть, хотел "завуалировать (?) колебания Ратенау"¹.

Один германский дипломат утверждал, что Ратенау позднее, незадолго до своей смерти, говорил о договоре в Рапало: "Мне всегда казалось, что он в лучшем случае лишь отчасти стоял за него"². Член репарационной комиссии от Германии К. Бергман писал: "Это басня, будто Ратенау был движущей пружиной Рапалльского договора. У него были серьезные сомнения в отношении его, и он лишь тогда решился завершить дело с русскими, когда ему стало ясно, что договор Вирт подпишет и без него"³.

Журналист Х. Кесслер считал, что Ратенау неохотно подписал договор и что он без сомнения хотел бы иметь дело с Россией совместно с другими западными державами⁴. Отмечалось, что Ратенау противился договору, так как понимал, что он означал крах его любимой идеи консорциума для России⁵.Назывались и другие мотивы, толкавшие Ратенау на сопротивление договору. И все же он его подписал. Естественно, надо разобраться в причинах, которые привели Ратенау в Рапалло. Как министр иностранных дел, Ратенау должен был учитывать все цели и задачи, поставленные интересами Германии. Он понимал всю опасность неожиданного и открытого сближения с РСФСР на виду у "всех" перед лицом Западных держав. Он был готов поддержать Советскую Россию, и мы это видели ранее, но только там, где его позиция совпадала с немецкой и ей способствовала, не более того. Было бы ошибкой, говорил он, ориентировать нашу политику только на Восток, оставив без внимания Запад⁶. Этой линии держался Ратенау и в Генуе, представляя тяжелые последствия возможного шага. Но как трезвый политик, он учитывал и возможную изоляцию Германии теми же союзниками, которые и сами хотели использовать Россию, сохраняя пресловутую статью 116. Соглашение с РСФСР как раз устраняло эту угрозу.

Как дамоклов меч над Германией (и Ратенау) висел вопрос о репарациях, и преждевременный договор с Россией мог резко осложнить и обострить этот вопрос. Надо было ладить с Антантой. Немцы, видимо, хотели получить в Генуе "хорошую отметку за свое поведение", т.е. какие-то льготы по выплате репараций. Бергман и другие члены немецкой делегации, получив задание от Ратенау, вели полуофициальные переговоры с французскими и бельгийскими делегациями, а также с банкирами о возможности займа для погашения репарационных платежей¹.

Ратенау все еще надеялся, что англичане поддерживают его идею консорциума, который взял бы на себя упорядочение отношений между Европой и Россией. Х. Кесслер считал, что в этом "суть дела"².

Германская дипломатия понимала, что союзники хотят использовать немцев против русских, и она охотно подыгрывала Антанте, но хорошо понимала и всю опасность превратиться в ходе этой игры в бессловесный инструмент, не получающий никаких наград за послушание.

Ратенау видел и другое: необходимость в игре с союзниками иметь опору. В прочность русских, а тем более в успех их усилий Ратенау в начале конференции, видимо, не верил, как и другие. Но по ходу событий советская дипломатия обнаружила и твердость, и гибкость. Речь пошла уже не только о том, чтобы нейтрализовать использование русских против Германии, но и в том, что на них можно опереться. По мере ухудшения позиций немецкой делегации в Генуе, ее растущей изоляции значение опоры на русских все более росло. Это толкала Ратенау к принятию самого важного и самого рискованного решения за всю его короткую дипломатическую деятельность. Обстоятельства складывались так, что Ратенау был вынужден пойти на шаг, который, меняя положение Германии, мог самым неожиданным образом изменить и его судьбу - личную и политическую. Надо было рисковать и, как писал один австрийский журналист, Ратенау , чтобы "отвести ветер от парусов" своих политических противников, решил сыграть роль сильного человека³. Что ж, и личные мотивы могли играть роль. Ратенау, конечно, огорчало крушение надежд установить тесный контакт в Генуе с бывшими победителями. Хорошие отношения с Россией были нужны Германии, но в определенных пределах, в том числе и для оказания давления на Антанту.

В Генуе Ратенау стало ясно, что Запад не поддерживает германских надежд и что остается один путь - сотрудничество с Советской Россией, на который его в непонятной слепоте толкали союзники. Несомненно, договор в Рапалло достался Ратенау нелегко, после тяжких раздумий и внутренней борьбы. Вероятно, что он представлял и реакцию, которую вызвало бы соглашение с большевиками и в Генуе, и в Германии, да и во всем западном мире. Ратенау сознавал, что договор с Россией придется подписывать только ему, как равному по рангу главе советской делегации, наркому иностранных дел. Его подпись могла дорого обойтись ему. Вот почему он не испытывал особого энтузиазма. И все же он подписал договор и пошел на признание Советской страны.

Признавая советское, социалистическое государство политически, юридически, дипломатически, Ратенау не был новатором. Его прежде всего заботил вопрос о восстановлении могущества Германии. Он видел, что западные державы не желают отступаться от Версальского договора. Несмотря на прилагаемые им колоссальные усилия по налаживанию экономических связей с Англией и Францией репарационная проблема не решалась.

Создается впечатление, если судить по его письмам и выступлениям, что Ратенау был искренен в поисках мирного решения послевоенных вопросов, в том числе связанных с Версальским договором. Его концепция сводилась к тому, чтобы добиться возвращения Германии статуса равноправного государства на международной арене "духовным оружием", то есть путем подчеркивания "нравственных" моментов и уступок западным державам.

Ратенау подписал договор в Рапалло только тогда, когда исчерпал все пути сближения с Западом. Однако следует учитывать и то, что Ратенау входил в круг тех государственных деятелей, которые не отрицали необходимости нормализации отношений с Востоком, кто поддерживал курс " политики выполнения", поддерживал Вирта во всех делах, направленных на укрепление Веймарской республики, включая и внешнеполитические аспекты.

Рапалльский договор был для Ратенау итогом многомесячных обдумываний и внутренней борьбы. Он должен был психологически преодолеть себя, отказавшись от идеи консорциума и односторонней западной ориентации. Однако подписав договор, Ратенау последовательно встал на его защиту: "Этот договор означает для нас действительно шаг вперед. Впервые мы смогли вновь свободно подать руку народу, который не является ни нашим кредитором, ни нашим должником"¹.

Вот почему мы считаем, что Рапалло является исторической заслугой Ратенау и не согласны с теми, кто утверждает, что в Генуе он оказался в полной изоляции и против своей воли подписал договор.

Бесспорно, подписав Рапалльский договор, Ратенау не стал " сторонником большевизма", в чем его упрекали в реакционных кругах. Он остался защитником капиталистического строя, буржуазной демократии. Но он не испугался контакта с Советской властью, когда этого потребовали интересы буржуазной Германии, которые он рассматривал в широком международном контексте.

Ратенау пошел на подписание договора, видимо, хорошо сознавая всю опасность этого шага для себя. Это был самоотверженный поступок истинного патриота Германии, верного гражданина своего Отечества. Можно согласиться с историком А. Бетхером в том, что Генуя стала "высшим пунктом в общественной деятельности Ратенау … . Его солнце стояло в зените"¹.

Несомненно, такой смелый и неожиданный поступок не мог остаться без последствий. Германская делегация и лично Ратенау сразу же после 16 апреля стали объектом острой, ожесточенной и даже грубой критики.

Известие о подписании Рапалльского договора произвело в Генуе эффект внезапно взорвавшейся бомбы. Посол США в Италии Р. Чейлд воскликнул в сердцах, что Ратенау потрясет мир². В прессе поднялся невообразимый шум, на немцев посыпались обвинения в нелояльности и нарушении Версальского договора и даже измене Западу. Много писали о внезапности, "неожиданности" соглашения немцев и русских. По сообщениям прессы, невероятная буря небывалого возмущения и негодования поднялась в дипломатических кругах. Говорили о большой победе Советов и коварстве немцев, пошедших на раскол европейского блока³. Как вспоминал А. Эрлих, с позднего вечера 17-го и раннего утра 18-го апреля у всех на устах был договор⁴.

Особенно бурно реагировала на договор английская дипломатия, пресса и глава делегации в Генуе премьер-министр Д. Ллойд Джордж. Именно он строил большие, даже грандиозные планы, надеясь добиться такого успеха, который бы высоко вознес и его и Англию. Несколько позже Ллойд Джордж уверял, что в Генуе складывалась просто идеальная ситуация: встретились две нации, чтобы обсудить насущные вопросы в духе дружбы и справедливости. Могли бы в этом духе обсудить и репарационную проблему. Было сделано большое дело. Конференция соединила врагов и "установилась дружеская атмосфера". Но все погубила Германия, безрассудно подписавшая соглашение с Россией. Теперь все решения стали невозможными⁵.

Ллойд Джордж особо настойчиво работал над тем, чтобы навязать России кабальные условия Лондонского меморандума, используя для этого и Германию, которая должна была смиренно ждать, когда ее позовут "сесть на шею русским", но отнюдь не первой.

Теперь все эти планы рассыпались в прах. Более того, Рапалльский договор подорвал и без того хрупкое единство западных держав, сокрушил единый фронт против Советской страны. Вместо неравноправного союза Антанты и Германии в Европе появилась, по словам У. Черчилля, "такая дурная комбинация" Россия и Германия¹. Английские дипломаты и журналисты старались оправдать своего лидера, изображая Рапалльский договор "случайностью", досадной "ошибкой" немцев, результатом козней советской делегации. Известный нам Д`Абернон утверждал позже, что большевики обошли немцев: германская делегация очутилась в тупике (или, скорее, полагала, что очутилась в тупике) и в момент отчаяния подписала договор. Германские делегаты позволили себя одурачить².

Особенно раздражал английских политиков успех советской дипломатии. Тот же Ллойд Джордж уверял, что " … с тех пор Чичерин прочно обосновался в Берлине"³. Ллойд Джордж называл договор "недостойным поступком", первое время якобы даже не верил в него. Этого не может быть", - повторил он несколько раз⁴.

Подписание договора вызвало в Генуе взрыв гневной и даже злобной критики в адрес немецкой делегации и ее руководителей. Состоялось совещание стран-победительниц на вилле итальянского премьера Факты, где Л. Барту требовал, чтобы Германия и Россия аннулировали свой договор, а Ллойд Джордж предложил направить ноту коллективного протеста канцлеру Вирту⁵. 18 апреля такая нота 9 стран была ему вручена. В ней немцы обвинялись в том, что они тайно, за спиной своих коллег, заключили договор с Россией, и притом по тем самым вопросам, рассмотрением которых они были заняты в честном сотрудничестве с представителями других стран. Германия, таким образом, нарушила принципы работы конференции⁶.

Союзники решили созвать новую международную конференцию экспертов в Гааге, но уже без участия России и Германии, и продолжили, опять же без Германии, разработку плана создания международного консорциума для "восстановления" России. Советское правительство пыталось добиться приглашения в Гаагу для себя и для Германии, но безуспешно.

23 апреля состоялось совещание глав делегаций союзных стран. Ллойд Джордж хотел исчерпать инцидент. Снова, 23 апреля, направили ноту Й. Вирту. Но нота и декларация совещания оказались, как отметила пресса, "ударами по воздуху"⁷.

Рапалльский договор вызвал обострение отношений Англии и Франции. Пуанкаре в своих речах пугал призраком германо-русского военного соглашения, требовал аннулирования договора и практического роспуска генуэзской конференции. Ллойд Джордж стоял за продолжение конференции. Он резко ответил Пуанкаре, заявив в большой речи, что нельзя непрерывно держать Россию и Германию в подчинении¹.Пошли разговоры даже о превентивной войне против Германии².

В Генуе наступило глубокое остолбенение, - писал обозреватель Пинон, а "Саймс" характеризовала Рапалло как "чудовищный пинок" конференции. Телеграммы о договоре публиковались под заголовком: "Новый успех большевиков", "Союзников надули", а передовая "Таймс" от 19 апреля называлась "Обмануты".

Известие об этом договоре, - вспоминал Бергман, - подействовало как удар молнии среди ясного неба. "Кто не пережил этого, не может иметь представления о возбуждении и горечи в кругах участников конференции". "Возбуждение было неописуемо", - подтверждает Кесслер³. "Резонанс этой новости был огромен. Что поразило большую часть публики - это почти дерзкая смелость, с какой было проведено дело", - писал английский журналист Миллз⁴.

Бушевала французская пресса. Газета "Матэн" задавала вопрос: нет ли в этом договоре тайных статей о поблажках и льготах в пользу АЭГ, руководителем которой недавно был Ратенау?⁵ Газеты сожалели о германском признании России де-юре, пугали созданием славяно-тевтонского союза. Признавалось всеми, что давление Антанты на Россию и Германию ушло в прошлое⁶.

Пока в прессе бушевала буря, вызванная подписанием договора, союзники в Генуе должны были решить непростой вопрос: что делать с Германией? О России речи не было. Любое официальное заявление в ее адрес означало бы на практике ее признание, что тогда считалось еще невозможным. Германия была признанным субъектом международных отношений, была "своей" западной державой. Ее надо было наказать за неожиданный и дерзкий шаг. Ллойд Джордж предлагать сделать это ее исключением из работы "русской" комиссии, конференции и всех других комитетов и подкомитетов, поскольку Германия своим "коварным поведением" исключила сама себя из круга держав, рассматривающих русский вопрос⁷.

А. Эрлих вспоминает: 20 апреля стало известно, что накануне Ратенау "привел на аркане" канцлера Вирта к Ллойд Джорджу, который внешне демонстрировал "великое возмущение" заключением за его спиной Рапалльского договора, хотя уже были известны заявления Ратенау о том, что Ллойд Джордж знал о переговорах немцев и русских. В позе разгневанного государственного мужа, представлявшего британского льва-победителя, Ллойд Джордж потребовал от Вирта "перечеркнуть" договор с русскими или не появляться больше в первом (политическом) комитете конференции¹.

Затем Ллойд Джордж устроил пресс-конференцию, на которой в самой резкой форме осудил "коварство немцев". Этот "разнос" вызвал, однако, неожиданную реакцию. Одна из газет поместила статью по поводу выступления премьера. В ней говорилось, что конференцию в Генуе, сильно захромавшую после Рапалльского сюрприза, Д. Ллойд Джордж окутал густым лондонским туманом. Затем этот метавший громы и молнии премьер … сменил постепенно гнев на милость, и печать на следующий день оценила его речь так: для немцев она послужила утешением, для Советов - надеждой, для Франции - предупреждением².

Удивление, симулированное Ллойд Джорджем, - не без сарказма писал журнал "Форин эфферс", - "в связи с договором было слишком наигранным, чтобы кого бы то ни было обмануть".

Уже были известны заявления Ратенау о том, что он и Вирт три или четыре раза обращались к Ллойд Джорджу, но без успеха, что они неоднократно обсуждали с британскими делегатами отношения с русскими. Газеты сообщали о контактах немцев с ближайшими советниками английского премьера Уайзом, который будто бы мог и не доложить информацию немцев своему шефу³. Итальянские газеты проявили к этому вопросу особый интерес, тем более что журналисты вспомнили о визитах Джаннини к немцам накануне подписания договора в Рапалло. Одна из них поместила 18 апреля статью, в которой спрашивала: "Знал ли Ллойд Джордж о Рапалльском договоре; Ратенау вчера (17 апреля) заявил лицу, заслуживающему полное доверие, что английское правительство было в курсе переговоров, давно уже начавшихся между немцами и русскими, в частности, Ллойд Джордж систематически осведомлялся о всех важных шагах, имевших место в пятницу, субботу и воскресенье. Поэтому его заявления о том, что он ничего не знал, являются неправдоподобными⁴.

"Иль Мондо" сообщила, что посол Англии в Германии был все время в курсе развития советско-германских переговоров. Ратенау будто бы сам заявил, что немцы четыре раза обсуждали свой договор с британскими делегатами и, следовательно, не может быть и речи о нарушении доверия.

Французская "Матэн" спрашивала: верно ли, что Мальцан сообщил британскому послу в Берлине текст договора за полмесяца до его подписания?. Правильно ли, что Ратенау подтвердил торжественно, что уведомлял сэра Бэзила Бланкета о заключении договора уже в воскресенье вечером? Не советовал ли в официальном порядке итальянский министр иностранных дел Шанцер договориться русским и немцам между собой и этим создать прецедент для итало-советского соглашения по образцу Рапалло? Не подпишут ли подобный договор Чехословакия, Польша и другие?¹ Все эти вопросы волновали общественность, но ответа на них она не получила.

Современное событиям советское мнение таково: Ллойд Джордж занял двойственную позицию: внешне он разделял негодование Барту, но в действительности был прекрасно осведомлен о ходе переговоров России и Германии, расценивая Рапалло как шаг против французской гегемонии в Европе. Он надеялся направить германский экспорт в Россию, чтобы тот стал источником для выплаты репараций².

Этой точки зрения придерживался К.В. Виноградов, когда писал: "Давно уже высказаны сомнения в искренности гнева британского премьера .. . Он до поры до времени не чинил препятствий советско-германским переговорам и лишь хотел, чтобы они прошли под британским контролем. Но не рассчитал всех ходов и потому в раздражении писал 19 апреля о "проклятой германской глупости", которая поставила конференцию в опасность"³.

Возможно, что Ллойд Джордж, зная о советско-германских переговорах, не верил в их успех, считая, что они ведутся ради давления на Антанту. Так или иначе, но события раскрыли лицемерие британской дипломатии.

Не менее англичан, но с большей искренностью, негодовало по поводу Рапалльского договора французское руководство. Так, поведение немцев в Генуе было заклеймено как высший акт нелояльности. Пуанкаре говорил о "призраках военного союза Германии и России" и требовал аннулирования Рапалльского договора⁴.

Резко отрицательно оценили Рапалло в США, хотя и посчитали русский вопрос менее важным, чем вопрос о репарациях. Жестко критиковали американцы совещание германской делегации и лично Ратенау, обвинявшегося даже в "наглой лжи". Раздражение вызвал договор с РСФСР. Русские вступили в игру без гроша в кармане, а теперь у них в руках крупный выигрыш, - заявил известный банкир А. Вандерлин¹.

В Италии договор в Рапалло был встречен скорее с одобрением и даже с некоторой завистью. Экономический кризис толкал Италию к поискам новых рынков и русский среди них обещал быть очень выгодным. Можно сказать, что весь мир, мировая пресса, откликнулись на Рапалло. Союзники, поняв это, решили "дисциплинировать" немцев. Они официально осудили подписание договора в Рапалло, особо подчеркивая "неправильную тактику и выбор момента" его заключения.

Между тем критика германской делегации продолжалась. Глава французской делегации Л. Барту выразил возмущение "двуличием русских и немцев", которые, спрятавшись в тени, повторяли Брест-Литовский удар в момент, когда все европейские государства собрались, чтобы сообща поработать над экономическим восстановлением Европы². В Париже премьер Р. Пуанкаре провел экстренное заседание, на котором обвинил Германию в нарушении ряда статей Версальского договора и Каннской резолюции, в сепаратных действиях и т.п. В адрес Вирта и Чичерина выдвигались нелепые обвинения³. Но и из Берлина приходили разноречивые отклики германской прессы и более чем прохладные телеграммы рейхспрезидента. На какое-то время этот шквал критики, возможно, вызвал растерянность среди немецких делегатов. Однако они не отступали, держались более или менее твердо и не собирались отказываться от Рапалльского договора. Поэтому неправдоподобно выглядит картина положения в немецкой делегации, которую нарисовал Н.И. Минц. Он писал в драматически, даже трагических тонах: "Напуганные поднявшимся шумом Вирт и Ратенау посетили 19 апреля советскую делегацию. Немцы умоляли вернуть им договор ввиду протестов со стороны союзников. Немцы были в совершенной панике. Они ежеминутно связывались с Берлином, затем пытались броситься к англичанам, потом возвращались к советской делегации с настойчивым предложением отказаться от договора. Встретив категорический отказ советской делегации, немцы просили ее поддержать их протест против исключения представителей Германии из политической комиссии"⁴.

Эта живая эмоциональная картина полностью не отвечает действительным фактам. Достаточно быстро немцы оправились и стали отвечать на критику. Они особо подчеркивали свое настояние на договоре и твердо заявили, что не будут его аннулировать, несмотря на требования Франции.

Корреспондент газеты "Дейче Альгемайне" сообщал из Генуи 20 апреля 1922 года: "Для германской делегации ни в коем случае не может быть и речи о том, чтобы взять обратно германо-русский договор. По этому вопросу царит полное единодушие между германской и русской делегациями. Корреспондент оценил как "совершенно необоснованные" сообщения о разногласиях среди членов германской делегации, в особенности - о различиях мнений рейхсканцлера и министра иностранных дел. "Германская делегация в Генуе в полном спокойствии и с надеждой смотрит на развитие обстановки в будущем"¹.

Это бодрое сообщение все же не отражало всей сложности положения немецкой делегации. Она по-прежнему подвергалась критике и нажиму со стороны союзников. Существовал и еще один источник беспокойства: германский президент с его почти абсолютным антибольшевизмом и неприятием Советской страны. Враждебность к Советский России проявилась у Эберта еще в период Ноябрьской революции и осталась основой его политики². Эберт отрицательно относился к контактам с РСФСР, хотя понимал, что они необходимы. Знал он, конечно, о переговорах в Берлине и проекте договора.

Еще 15 апреля немецкая делегация предупредила Эберта и правительство о "полной возможности прийти к договоренности с русскими". Прилагаем все усилия к тому, чтобы использовать эту договоренность, помешать заключению соглашения между русскими и западными державами без нашего участия - сообщали Эберту из Генуи³.

16 апреля днем, пишет А.А. Ахтамзян, в Берлин была отправлена телеграмма о том, что "здешняя политическая обстановка" требует подписания договора с Россией с целью обеспечения германских прав, которым угрожают известные лондонские предложения". Особо указывалось, что находящиеся здесь представители партий и эксперты настойчиво высказываются за заключение договора, чтобы избежать изоляции. Как сообщает Ахтамзян, немецкий историк Э. Лаубах установил, что телеграмма, вероятно составленная накануне Мальцаном, была отправлена из Генуи в 14 час. 40 мин. 16 апреля, то есть примерно за три часа до подписания договора⁴.Можно предположить, что в германской делегации опасались сопротивления Эберта, а может быть, и более решительных его шагов.

18 апреля в адрес президента была послана еще одна телеграмма руководителя отдела печати германской делегации О. Мюллера с подробным изложением истории подписания договора. Мюллер детально изложил претензии союзников к немцам, и оправдывал решение делегации подписать договор с Россией тем, что по информации посетившего немцев 14 апреля А. Джаннини переговоры западных держав с русскими были близки к завершению, причем соглашение было вновь невыгодно для Германии. Теперь же союзники упрекали немцев в сепаративных действиях, в отказа от якобы принятого их делегацией Лондонского меморандума, в согласии, вопреки Каннским резолюциям, на "безвозмездную" социализацию и т.д. Но, заключил Мюллер, неправильно говорить о том, что Рапалло нарушает Версальский договор¹.

18 апреля Мальцан послал в МИД телеграмму, в которой утверждая о неизбежности договора и объясняя его причины. Он разъяснял положение договора, подчеркивая его выгодность немцам, и указал, что делегаты рейхстага, особенно Гильфердинг, Раунер и Виссель активно выступали за договор².

Со своей стороны Ратенау, обеспокоенный критикой и в Генуе и в части германской прессы, разослал по дипломатическим учреждениям специальное сообщение о договоре. В нем указывалось, что он не вредит другим странам в материальном положении, что не Германия покинула заседание конференции, а союзники пытались без Германии и именно за счет Германии договориться с Россией. Лондонская программа экспертов не была с нами согласована". … До заключения договора он (Ратенау) уведомил итальянцев и англичан о том, какие части лондонских предложений были опасны для немцев и намекнул на то, что если в дальнейшем мы не будем участвовать в работе конференции, нам придется самим позаботиться о себе. Заключение договора, по всей вероятности, не было для итальянцев и англичан неожиданностью, показное возмущение вызвано желанием считаться с настроением Франции"³.

Энергичные, даже поспешные заявления и действия германских дипломатов имели основания. 19 апреля из Берлина в Геную ушла срочная и секретная телеграмма рейхсканцлеру Вирту, из которой стало ясно, что положение о заключении договора с Россией оценивалось Эбертом и "здешними авторитетными лицами" как "очень серьезное", в особенности по отношению вопроса о репарациях, который, подчеркивал Эберт, является "центральной проблемной". Эберт предлагал немецкой делегации достигнуть ряда договоренностей с Антантой, при которых автоматически отпадает статья вторая германо-русского договора и откроется путь ко всеобщему договору. Президент хотел претворения в жизнь совместной деятельности капитала Антанты и немецкой организации в деле "восстановления России". Если это удастся, то наш договор будет подсобным средством для ввоза капитала Антанты в Россию, без которого договор ничего не стоит и бесполезен. Эберт считал, что "Дальнейшее участие в конференции без места в политической комиссии кажется невозможным, также как и представление договора на одобрение конференции"¹.

Это было суровое предупреждение германским дипломатам не увлекаться игрой "с русскими" и придерживаться строго прозападной линии.

Й. Вирт 20 апреля ответил на эту телеграмму. Он объяснил президенту, что исключение немцев из политической комиссии касается только тех вопросов, которые уже урегулированы русско-германским договором. Далее Вирт писал: "мы поддерживаем это (т.е. Эберта) мнение … хотя бы уже потому, что мы тем самым избавляемся от неприятной необходимости по всем пунктам оказывать поддержку русским перед лицом других держав. Нас будут постоянно информировать о переговорах русских с другими державами"². Однако вопрос-предложение, поставленное Эбертом, о фактической ликвидации договора Вирт обошел. На следующий день Вирт сообщил Эберту, что Англия через особых лиц ведет переговоры с русскими. "Показная шумиха, таким образом, - лишь тактика"³. Вирту пришлось уже в Генуе оправдывать подписание Рапалльского договора. "Я готов в любое время, - говорил он на приеме в Германском посольстве, - взять на себя полную ответственность за договор. Нам грозило кольцо долговой кабалы, но мы благодаря договору избежали этого"⁴. Свою позицию Вирт изложил в письме к итальянскому премьеру Факту от 21 апреля. Канцлер писал о том, что вот уже несколько лет, как Германия признала РСФСР, что уже несколько недель велись переговоры о заключении соглашения по ликвидации последствий войны, которые делали это соглашение возможным. Оно помогло привести к мирному состоянию с одной из великих наций, к отношениям, свободным от бремени прошлого. Вирт упомянул угрозу, исходившую от Лондонского меморандума, и заметил, что германской делегации "удалось узнать" о переговорах союзников и русских о том, что стороны были близки к соглашению⁵.

Немцам приходилось оправдывать свое поведение в Генуе. Немецкая делегация составила список претензий союзников и свои возражения против них, особо подчеркивая то обстоятельство, что сами союзники вынудили ее заключить соглашение с Россией, что Вирт не знал и вообще мало кто знал о Лондонском меморандуме, что речь в договоре не шла о безвозмездной социализации и что договор ни в одной статье не нарушал Версальский. Говорить об этом - "совершенно неправильно"⁶.

Немцы тщательно готовили свои возражения и заняли твердую позицию (как и советская делегация) против аннулирования Рапалльского договора. Были приняты меры к тому, чтобы пресечь поднявшиеся в Генуе и подхваченные в Германии слухи о раздорах и даже расколе в немецкой делегации. Газета "Дейче Альгемейне" в уже известном сообщении своего специального корреспондента вновь указывала на вынужденность соглашения ввиду угрозы сговора союзников и России на основе 116-й статьи. "Меня заверяют, писал корреспондент, что в пятницу вечером чиновник конференции по официальным поручениям сообщал Вирту и Ратенау, что якобы вот-вот состоится заключение соглашения между союзниками и Россией. Это сообщение подтвердили другие многочисленные информаторы". Корреспондент подчеркивал, что среди членов немецкой делегации царило полное единодушие в отношении того, что не следовало бы упускать возможность достижения соглашения и что нельзя колебаться. Газета сообщала, что почти вся английская пресса по существу оправдывает этот шаг и находит его вполне разумным. Германские министры не нарушили дух и правила конференции, а договор в Рапалло вносит свой вклад в регулирование отношений других держав с Россией. Корреспондент объяснял обвинение в "неправильном способе и манере заключения договора действиями союзников не согласуясь с интересами Германии"¹.

Германской делегации пришлось оставить все сомнения и подписать договор с Россией "в точном соответствии с проектом, составленным за несколько недель до того". Далее следовали уверения, что немцы, уладив свое дело с Россией, могут не участвовать в работе комиссии, но готовы в духе солидарности и доверия содействовать работе конференции"².

26 апреля германская делегация опубликовала свои разъяснения по поводу договора с Россией. Подробно были рассмотрены все обвинения, содержавшиеся в нотах союзников, и дан подробный ответ на каждое из них. Указывалось несколько раз, что рейхсминистр Ратенау неоднократно письменно и через посредников тщетно пытался добиться встречи с британским премьером. Старательно подчеркивалась вынужденность договора с Россией и желание немцев обо всем извещать англичан и итальянцев. "Одному деятелю, говорилось в документе, дали ясно понять еще накануне заключения договора, что Германия сделала вывод из сепаративных переговоров союзников. "Еще утром в день заключения договора мы пытались вступить в контакт с английским деятелем, но ничего не получилось. Германия желала справедливого для нее соглашения в рамках международного соглашения, но ей это не удавалось". Оправдывался выбор момента подписания Рапалльского договора, в том числе угрозой попасть по 116-й статье в долговую кабалу к России. Заканчивался документ на торжественной ноте: " … Германия, когда она оказалась в стесненном и роковом для своей будущей судьбы положении, впервые вновь доказала свою способность самостоятельно принимать решения" (СГО. Т. II. С. 510-514.).

Между тем работа конференции продолжалась. Немецкие делегаты исправно ходили на заседания комиссий и подкомиссий, занимались другими делами и все время объясняли и оправдывали свое соглашение с русскими.

Ллойд Джордж наконец-то пригласил к себе Ратенау и обсуждал с ним вопрос об отношениях с Россией. Ратенау позже писал, что премьер "выставил все батареи, чтобы с нашей помощью запугать русских и побудить их принять по меньшей мере все 100% требований к ним по долгам". Нашим содействием, - не без самодовольства писал Ратенау из Генуи, - пользуются, чтобы воздействовать на русских¹.

Состоялся пленум комиссии, где 3 мая Ратенау выступил с большой речью. Он утверждал, что главной причиной финансового и экономического кризисов является бремя обязательств, наложенных войной² Ратенау говорил о репарациях и долгах, о том, что мирное строительство возможно лишь через кооперацию, для чего необходим реальный, а не мнимый, царящий теперь в Европе, мир. Он подчеркивал, что немцы не были саботажниками на конференции, но отстаивал свои интересы³.

Уже после конференции в Генуе Ллойд Джордж вспоминал "остроумную речь г-на Ратенау", которая вызвала сердечные и бурные рукоплескания⁴. Слышавший эту речь А. Эрлих записал, что Ратенау сделал упор на 10 млн. безработных во всем мире, на снижении покупательской способности населения. Но, отметил Эрлих, - Ратенау говорил скучно, как бы с надломом⁵. Это выступление Ратенау в Генуе было последней демонстрацией германской дипломатии в пользу соглашения и сотрудничества с державами-победительницами.

Несмотря на критику, обвинения и угрозы по поводу договора в Рапалло немецкая делегация подчеркнуто сохраняла хорошие отношения с русскими дипломатами.

27 апреля советская делегация дала обед в честь всех 27 членов и сотрудников немецкой делегации. Вирт и Чичерин обменялись речами. Г.В. Чичерин приветствовал представителей "дружеского германского государства и первой великой державы", которая установила на основе мирного сотрудничества нормальные отношения с Советской Россией.

В своем тосте Вирт подчеркивал "экономический характер договора, который призван служить не интересам одной нации, а всей Европе и всему человечеству".

Ратенау и Чичерин вели продолжительную непринужденную беседу⁶. 4 мая состоялся прием для советских делегатов в резиденции германской делегации¹. Разумеется, отношения двух делегаций не были идеальными. Каждая пеклась о своих интересах. Советские дипломаты следили за тем, чтобы немцы не сделали попятных шагов ради завоевания благосклонности Антанты. Немецкая дипломатия, оправившись после ураганной критики, в искренности которой она сомневалась, полагая, что показное возмущение вызвано желанием считаться с настроениями Франции², продолжала активную деятельность. Ее целью, сообщал М.М. Литвинов в НКИД 8 мая, было во что бы то ни стало оторвать Англию и Италию от Франции путем примирения их с Россией. Одновременно Вирт обещал русским "принести новые жертвы" в виде кредитов или займов, пугая финансовым бойкотом в случае нашего разрыва с ними в Генуе³.

19 мая состоялось последнее заседание Генуэзской конференции. Она закрылась, оставив особый след в истории международных отношений. Ллойд Джордж уверял, что парижским (т.е. от Пуанкаре - Г.С.) телеграммам не удалось вызвать бурю и, заимствуя сравнение со стоящей в то время погодой, он сказал, что конференция кончается при голубом и безоблачном небе⁴.

В нашей литературе, где критерием является срыв планов изоляции и закабаления Советской страны, исход конференции расценивался как поражение Антанты, как акт, не принесший никаких положительных результатов кроме Рапалльского договора. С этой точки зрения Генуэзская конференция закончилась провалом. Но не для всех и не во всем. Генуэзская конференция и заключение Рапалльского договора вместе с тем обозначили наступление нового этапа в жизни Европы.

Теперь наступал черед представить и объяснить Отечеству все содержание и значение деятельности немцев в Генуе. Сделать это было не просто. Не только в Германии, но, пожалуй, во всем западном мире шаг Ратенау и немецкой делегации в целом встретил, как мы уже видели, далеко не однозначный отклик.

В США, Англии, Франции продолжалась критика в адрес немцев. Их предупреждали против "сознательного повторения Рапалло", угрожали "затруднениями" в решении репарационного вопроса, подозревали в русско-германской военной "комбинации" и т.п⁵.

Ллойд Джордж, подвергшийся в Англии едкой критике за провал в Генуе, теперь пугал всех, что Германия может связать свою судьбу с большевиками и поставить все свои материальные и интеллектуальные ресурсы, весь свой огромный организационный талант на службу революционным фанатикам.

Но в Германии вопрос о договоре с РСФСР и о его последовательном выполнении явился объектом чрезвычайно сложной внутриполитической борьбы. У договора появились влиятельные и сторонники и противники. В нашей литературе утверждалось , что большинство народа Германии восторженно встретило весть о заключении Рапалльского договора, что "широкие массы трудящихся" были на стороне договора "особенно благодаря влиянию КПГ¹. Конечно, роль массовой поддержки была велика, но не она определяла реакцию на Рапалльский договор.

В правящих кругах Германии определенные силы смогли понять, что Советская страна имеет определенный вес в международной политике, что она не уступит натиску Антанты и на нее, разумеется, в интересах Германии, можно положиться. Среди магнатов капитала и в политической элите усилилась дифференциация. Определенная часть крупной германской буржуазии, включая банкиров, представителей тяжелой промышленности, поддерживая правительство Вирта и "политику выполнения", поняли, что надо отказаться от односторонней ориентации только на западные державы, которая во многом противоречит их интересам. Поэтому достижение экономического и политического соглашения с Советской страной будет служить им на пользу. Исходя из этого эти круги поддерживали Рапалльский договор. Часть из них поддерживала прежнюю антирусскую позицию.

Одно время договор поддерживал давний сторонник освоения русского рынка и столь же давний противник Ратенау - Г. Стиннес и лидеры стоявшей за ним Народной партии. Они одобряли заключение договора, особо выделяя почему-то роль А. фон Мальцана². Резолюцию одобрения приняла крупная предпринимательская организация - Германский восточно-европейский экономический союз (500 членов из 32 городов)³.

Одна из германских газет писала, что душой всего дела является А. фон Мальцан, руководитель русского отдела. Мальцан, - уверяла газета, - человек Стиннеса, профессиональный дипломат, мечтающий стать немецким Чичериным в правительстве, закомуфлированном "под большевиков". Именно Мальцан, заручившись поддержкой Стиннеса, увлек Вирта и Ратенау на столь опасный путь⁴.

Политико-экономический Комитет Экономического совета Германии обсудил 17 мая 1922 года доклад тайного советника Г. Бюхера о переговорах с Россией. Докладчик отметил, что все без исключения эксперты в Генуе объективно были за русский договор. Форма и время заключения, - отметил Бюхер, - не играли никакой роли. Он указывал на нелояльность держав Антанты по отношению к Германии, но на ошибки германской делегации, в частности, ее контакт только с второстепенными лицами из числа делегатов Антанты.

Директор Кремер защищал заключение договора "с еще большей решимостью и уверенностью, чем Бюхер". Некоторые члены комитета выступали против, но их было только двое¹.

Договор обсуждали в правлении Союза германской промышленности, где выступал член делегации в Генуе В. Мейнель. Он считал договор чисто экономическим. Оратор посчитал, что договор уничтожал "долговую книгу прошлого". Это - успешный результат договора. Германия снова находится в центре между Западными державами и является мостом между Западом и Россией².

Многие представители либеральной и радикальной буржуазии и интеллигенции поддержали договор. Среди последних были А. Эйнштейн, Б. Келлерман, Т. Манн, Кэте Кольвиц, Отто Нагель, а также дипломат граф Р. Брокдорф-Ранцау и др³. Часть военных, например, генерал фон Сект, высказывались за договор, имея в виду, конечно, геополитические военные соображения⁴. В целом большинство общественного мнения, хотя и не без опасений и оговорок, приняло договор.

Демократические слои населения, движения и организации поддерживали договор безоговорочно. Среди них были рабочие, средние слои, служащие, члены КПГ, НСДПГ, часть рядовых социал-демократов, члены многих профсоюзов⁵.

Положительной была, в общем, реакция и официальных кругов. Германский МИД соответственно инструктировал прессу, которая освещала заключение договора более или менее благожелательно⁶.

Но и противников договора было более чем достаточно. В деловых кругах произошел раскол. Владельцы предприятий, не связанных с восточной торговлей, а напротив ориентированные на связи с Западом, были встревожены и недовольны. Среди них оказались влиятельные финансисты, хозяева шахт, тесно связанные экономически с Францией и не имевшие интереса в торговле с Россией. Против договора выступили крупные аграрии, конкурирующие на рынках с вывозом русского зерна. С этими кругами были связаны часть политиков, дипломатов, военных. Все вместе они составляли весомую оппозицию договору, который не приносил им ощутимых материальных выгод, но зато мог создать помехи на путях решения вопроса о репарациях и получения инвестиций из США и Англии, внести охлаждение в отношения с другими странами. Пугало установление нормальных отношений с большевиками "этой угрозой мировой цивилизации". В этих кругах боялись "рассердить" Антанту и Америку, боялись, что сближение с РСФСР усилит "революционизацию" Германии, ее рабочего класса¹. Такую же враждебную позицию заняли правые вожди германской социал-демократии, в частности, рейхспрезидент Ф. Эберт. Он обвинял Ратенау в "превышении полномочий и даже угрожал уволить его в отставку". Социал-демократическая пресса во главе с "Форвертс" нападала на договор, отличаясь даже от либерально-буржуазных газет. Она писала об "опасной игре Вирта", которая чревата "страшными последствиями" для Германии. Раздавались голоса очень сурового осуждения и яростных нападок на Советскую Россию, но мало кто предлагал отказаться от договора.

Кампания против договора возобновлялась крайними реакционными силами всех мастей: монархистами, националистами, в том числе антисемитами, реваншистами, милитаристами, ставившими рядом Версаль и Рапалло. Их поддерживали сторонники "политики катастрофы". Их лидер Г. Стиннес после некоторого периода колебаний и одобрения Рапалло снова выступил против Ратенау лично и всей его внешней политики. Теперь в адрес Вирта и Ратенау сыпались самые разнузданные обвинения, оскорбления, угрозы. Обоих деятелей открыто называли изменниками, врагами Германии и т.п. Особенно доставалось Вальтеру Ратенау как капиталисту, еврею, а следовательно, не патриоту. Его обвиняли в недальновидности, глупости даже и, конечно, в предательстве германских интересов, в сближении с коммунистами, которые "поглотят Германию". Ратенау отмечал в речи 9 июня 1922 года в Штуттгарте: "Мы заключили наш мир не с системой, а с народом … . Какое хозяйство они ведут нас не касается…².

В этой обстановке Ратенау, Вирт и другие члены делегации в Генуе были вынуждены постоянно объяснять немцам произошедшее и оправдываться.

28 мая 1922 года началось обсуждение договора в комиссии иностранных дел Рейхстага. Большая часть членов комиссии, включая Брейтшейда и других социал-демократов приняла договор "безоговорочно", считая его абсолютно необходимым, хотя были отдельные возражения и критические замечания³.

В тот же день в комиссии Ратенау сделал несколько разъяснений, а затем выступил с большой речью по вопросам внешней политики. Обрисовав международное положение в канун Генуэзской конференции, начиная с конца 1921 года, Ратенау изложил свое видение германской политики. Он уверял, что еще в Лондоне в ноябре 1921 года он вел огромную борьбу за приглашение России в Геную и против ущемления интересов Германии⁴. Рассказывая о конференции в Генуе, Ратенау говорил: "Мы не могли терять контактов с Англией и Италией, но с другой стороны, все больше и больше сближались с Россией". Возникла сложная ситуация, где Россия противостояла разделенному Западу, который обижал и унижал Германию как великую державу. По словам Ратенау, Германия, тем не менее, играла роль посредника между Востоком и Западом, предупреждая их столкновения. "Все оценили эту роль немцев и прибегли к их помощи". Однако германская делегация боялась, что Россия, оставшись одна, может сомкнуть кольцо кредиторов вокруг Германии¹. Далее министр рассказал о совещаниях на вилле Альбертис, о своих напрасных попытках встретиться с Ллойд Джорджем, хотя на пленарном заседании конференции их встреча была дружественной². Министр подробно рассказал историю переговоров в Берлине и обстоятельства заключения договора в Рапалло. Главное желание, заявил Ратенау, состояло не в том, чтобы выторговать благоприятные условия, а в том, чтобы установить "настоящий мир с такой великой страной, как Россия"³. Ратенау подчеркнул, что было бы неумным считать признательность фактором в политике, и все же это стало событием в жизни двух наций, когда в решающий момент побежденной нации, т.е. России, решительно протянули руку. Это был и самый подходящий момент. Теперь Германия перестала сидеть между двух стульев⁴. Он подчеркнул то обстоятельство, что заключение договора стало все же возможно ввиду "напряженности положения в Генуе".

Ратенау говорил, что немецкая делегация все взвесила тщательно. Она играла важную роль, старалась проводить собственную политику и помогать всем. Он давал понять, что Россия в определенный критический момент могла предать Германию, но немцы предупредили это. Они неофициально узнали о грозящей им опасности и пытались в течение пяти дней пасхальной недели заявить протест и встретиться с Ллойд Джорджем⁵.

Как видим, Ратенау достаточно вольно обращался с фактами, всячески поднимая заслуги германской дипломатии и принижая и даже искажая политику Советский стороны. Это можно понять: Ратенау видел всю опасность своего положения человека, поставившего под договором свою подпись, и должен был оправдываться, порой идя на ухищрения и натяжки. Не забудем, что он не был поклонником советского строя, в какой-то мере даже враждебен ему. Это тоже накладывало отпечаток на его выступление.

Далее Ратенау остановился на экономических вопросах. Он привел слова одного американца о том, что Рапалльский договор - "евангельской чистоты". Это нелегко, сказал министр, но все же договор может служить образцом для всех других мирных договоров. Он простой и ясный - лучшее средство против европейского недуга. Он не помеха для взаимопонимания с другими странами, напротив, служит основой для этого. Это не тяжелая ошибка, как думает Ллойд Джордж. "Для нас этот договор означает шаг вперед. Впервые мы смогли вновь свободно подать руку народу, который не является ни нашим кредитором, ни нашим должником"¹.Ратенау привел слова Ллойд Джорджа: "Если так мучить две нации, как это имеет место в отношении немцев и русских, то не приходится удивляться, если обе эти нации объединяются"². "Мы заключили, - продолжил министр, - не военный и не политический договор, а договор мира, и, как я думаю, также и дружбы". И таким его должны претворять в жизнь правительства и народы. Он подчеркнул, что договор не имеет ничего общего с большевистским режимом. Он заключен с русским народом с целью восстановления мира³. Ратенау заявил, что Германия вышла на политическую арену Европы, но в то же время заметил, что договор с Россией не может изменить ситуацию, созданную Версальским договором, который был и остается опасностью для немцев. Рапалльский договор не изменил "объективную направленность" в отношениях Германии с западными державами⁴.

Подводя итоги, Ратенау еще раз сказал, что мы немцы избежали опасностей и не были саботажниками. Он назвал Геную историческим событием, но не как конференцию, а как событие, создавшее основы для установления мира с Россией и мира вообще. Было положено начало активной внешней политики⁵.

В комиссии состоялась дискуссия. Один из социал-демократов возражал против неудачного времени подписания договора, но в целом подтверждал, что договор как таковой "хорош и правилен". "Мы за договор". Договор одобрили, но социал-демократ Эд. Бернштейн, выразил озабоченность "националистической трескотней", которая окружила этот договор. В. Маркс согласился с договором без оговорок, профессор Гета - тоже без оговорок, как и граф Берншторф, критиковавший лишь шумиху, окружавшую договор. Другие депутаты высказали некоторые замечания. В заключении с разъяснениями выступил В. Ратенау⁶.

29 мая начались прения о договоре в Рейхстаге. Здесь выступил рейхсканцлер Й. Вирт, который назвал договор, заключенный в Рапалло, самым честным, самым искренним, можно сказать, образцовым договором, первым настоящим мирным договором после войны, создавшим мост между Западом и Востоком⁷. Вирт оправдывал деятельность германской делегации. Его заявление о том, что подписание договора не было ошибкой, а явилось необходимым шагом, было встречено криками: "очень правильно" с мест Германской партии, партии центра и Демократической партии (в которой состоял Ратенау). Вирт отметил, что на Западе заволновались, даже не прочитав текста договора, и критикуют Германию не за соглашение с Россией, а за ее самостоятельные действия¹.

Тут же начались прения в рейхстаге. Основная правительственная партия - Демократическая - интересовалась отношением Антанты к договору. Вирт доказывал в докладе рейхстагу, что Германия была вынуждена заключить договор из-за 116-й статьи, а также в связи с тем, что Германия во время переговоров не вилле Альбертиса с полным основанием могла беспокоиться за свою судьбу, что предполагалось приспособить договор к заключительному акту Генуэзской конференции².

Партия Центра, дейч-националы приветствовали договор, так как он упрочил экономические связи с Россией и усилил позиции Германии в борьбе против Франции. Депутат В. Маркс подчеркнул, что только одна Германия принесла из Генуи "практический успех - это договор в Рапалло". Дейч-национал Гетуш заявил, что после Рапалло вся печать говорит о Германии, "как если бы она была великой державой"³. Член НСДПГ А. Криспин сетовал на то, что заключение договора ухудшило отношения Германии и Англии, в итоге немцев ждет международная изоляция. Представитель Демократической партии Кернбург доказывал необходимость Рапалльского договора⁴.

При обсуждении в Рейхстаге депутаты отметили, что с подписанием Рапалльского договора Германия вновь стала великой державой. Один из депутатов Народной партии сказал: "В то время как нас постигло несчастье, мы одиноки и испытываем нужду, нельзя больше медлить и дать зачахнуть идее восстановления отношений с Россией"⁵.

Некоторые депутаты Рейхстага подчеркнули экономический характер договора и что обстоятельства, сложившиеся в Генуе, вынудили к его подписанию. Партия Центра - партия Вирта - в целом одобрила договор. Ее лидер В. Маркс назвал его "договором мира в Европе", выгодным для Германии⁶.

В целом обсуждение не было детальным потому, - считает Ахтамзян, - что буржуазные партии не сочли нужным публично дать свою оценку договору. Были высказаны лишь сомнения в своевременности подписания и замечания по отдельным статьям⁷.

Наконец, 4 июля 1922 года Рейхстаг единодушно одобрил Рапалльский договор, что было величайшей редкостью в практике Веймарского парламента¹.

Но Ратенау не узнал об этом. В течении конца мая - начала июня он, рейхсканцлер, другие члены делегации выступали в рейхстаге, в прессе, на собраниях и митингах, разъясняли значение и содержание Рапалльского договора, подчеркивая его экономическую обстановку. 9 июня Вирт и Ратенау выступили в Штуттгарте. Вирт разоблачал попытки Антанты в Генуе "незаметно оттеснить нас на задний план" и расхваливал договор как смелый и честный акт. Канцлер резко осудил противников договора. В Генуе, - говорил он, - пронеслась такая буря, как будто бы конференции пришел конец. Буря вызвана была в некоторой степени искусственно, а в Германии нашлись трусы, которые сильно поддались пропаганде, пришедшей с Запада².

Вирт в последовавших затем речах, в письмах и других документах оправдывал заключение договора, заявлял, что благодаря ему Германия смогла избежать грозившего ей окружения. В комиссиях конференции немецкие делегаты говорили о сепаратных переговорах союзных держав с Россией как причине сближения с ней. Договор, утверждали они, защищал Германию от вредных последствий возможного договора союзников с Россией. Особый упор делался на неудачу попыток Ратенау установить контакт с Ллойд Джорджем³.

Сама Антанта, говорил канцлер Вирт, дала повод к заключению договора в Рапалло. "Нас вынудили"⁴. Он подчеркивал, что договор - "честный", но признавался, что немцы надеялись на заключение международного Генуэзского Акта, почему и откладывали подписание уже готового задолго соглашения с русскими, не желая выступать сепаратно от всей Европы. Вирт, как и другие члены делегации, делали особый акцент на своих усилиях накануне подписания договора с русскими войти в контакт с англичанами, чтобы предупредить их против использования 116-й статьи. Ллойд Джордж отказался, и этим союзники совершили тактическую ошибку⁵.

Эти аргументы приводили многие немецкие делегаты, в частности, Р. Гильфердинг. "Мы, говорил он, опасались, что Россия договорится с союзниками без Германии и против Германии". Гильфердинг подчеркивал, что сотрудничество с Россией для немцев - "экономическая необходимость"⁶.

В своем выступлении 9 июня Ратенау отвергал обвинения в несвоевременности заключения договора. Державы Запада, не желая идти навстречу нашим справедливым желаниям, говорил он, подтолкнули к России, со стороны которой были выдвинуты приемлемые для нас условия¹.

В это время в германской прессе продолжалась кампания против Вирта и Ратенау. Подписание договора в Рапалло связывали теперь с «безумным желанием» проводить «политику выполнения». Появились провокационные сообщения о возможном военном союзе с Советской Россией. Националистические и реакционные круги продолжали травлю Ратенау, разжигая среди населения антисемитские и реваншистские настроения. Далеко не все немцы поняли истинное значение Рапалльского договора как выхода из внешнеполитической изоляции и подведения черты под трагическим прошлым, как создание новых благоприятных перспектив. Многих пугал сам факт соглашения с революционной Россией, другие опасались репрессий со стороны союзников. Кого-то оскорбляло выдвижение в центр политики Ратенау как еврея и богача. Пропаганда против «политики выполнения» и одновременно против Ратенау все более приобретала националистическую окраску. Г. Стиннес в своих газетах развернул критику восточной политики правительства Вирта-Ратенау². Антирапалльскую линию развили под знаменем антибольшевизма правые социал-демократы, во главе с президентом Ф. Эбертом. Наконец, большое воздействие на немцев оказала шумиха, поднятая в странах Антанты. Там Ратенау критиковали за «недальновидность» в политике, поспешность при заключении договора с Советами, за «опасные симпатии к большевикам». Обстановка накалялась. Й. Вирт и В. Ратенау отбивались от нападок, которых, видимо, не ожидали, во всяком случае, в таком масштабе и в такой ожесточенности. Вирт писал своему другу, профессору А. Фокельбахеру, еще из Генуи о поразившей его националистической шумихе и пессимизме, вызванных подписанием договора у части немцев, боявшихся «проникновения большевизма». «И то, и другое глупо». «Удивляюсь, заключал Вирт, что в Германии не достаточно оценили этот первый самостоятельный шаг»³.

Некоторое время спустя А.Б. Красин писал, что ему понятна «жесточайшая» травля против Вирта и Ратенау за подписание договора в Рапалло.

«Масло в огонь» добавило приближение очередного срока репарационных платежей, попытки Вирта отсрочить их оказались бесполезными, как и надежды на международный заем. Усилились атаки на «политику выполнения». Стиннес прямо призывал не платить репарации и готовился к открытому конфликту с Францией. Печать Стиннеса разжигала в массах жажду мести и реванша¹.

Однако, - писал Минц, - преградой на пути этой политики стоял такой последовательный сторонник «политики выполнения», как В. Ратенау. Вот почему именно против него и был направлен огонь Стиннеса и его единомышленника К. Гельфериха, возглавлявшего в рейхстаге «национальную оппозицию»².

Гельферих опубликовал демагогическую брошюру с резкими выпадами против политики правительства и в ней высмеял поведение Ратенау в Генуе. Еще более яростную атаку на Ратенау Гельферих провел в рейхстаге 23 июня 1922 года. Он требовал нового правительства. В котором были бы «мужчины», способные отвергнуть невыносимые требования³.

Националистическая истерия усиливалась. Тучи сгущались над головой Ратенау. Надо было ждать беды. Она и пришла 24 июня 1922 года.

Ратенау ездил в министерство каждый день в один и тот же час по всем известной улице, направляясь в автомобиле со своей виллы в Грюнвальде. В этот день его машину догнал быстро мчавшийся автомобиль, который, неожиданно повернув, заставил шофера Ратенау затормозить. Сидевшие в автомобиле бросили бомбу и несколько раз выстрелили в упор в министра. Он был сражен наповал. Убийцы – оказались членами монархической националистической группы – «Организация С», участниками Капповского путча, отъявленные реакционеры и антисемиты⁴. Ранее, 26 августа 1921 года, члены этой же организации застрелили М. Эрцбергера, подписавшего в ноябре 1918 года капитуляцию Германии.

Убийство Ратенау потрясло весь мир. Оно было расценено как акт политической мести и как покушение на мир в Европе, как явный антисемитский выпад. Многие деятели и определенные группы в руководящих кругах Германии и Франции своими нападками на Рапалло и Ратенау подготовили это убийство. Указывали, что оно отвечало интересам не только приверженцев «политики катастроф», но и замыслам французских империалистов⁵. В Германии упорно называли в качестве вдохновителя покушения Стиннеса и его единомышленника Гельфериха. Последний как раз за день до покушения выступил 23 июня в рейхстаге и обвинил Ратенау в предательстве саарских немцев, которые якобы чувствовали себя «преданными и проданными»⁶. Вдохновители и участники покушения мстили Ратенау за верность «политике выполнения», за его курс, который они расценивали как унижение и сдачу имперских интересов» богатеем-евреем», «евреем-комиссаром». Рапалло оказалось одной из причин покушения.

«Разве вы не знаете, - говорил Вирт в рейхстаге 29 июня, что Ратенау был убит слепыми фанатиками еще и потому, что он подписал Рапалльский договор»¹.

По всей Германии поднялась буря протестов. Многие политические деятели осудили убийство, убийц и тех, кто вложил пистолет в их руки. В митингах и демонстрациях протеста участвовали миллионы немцев всех слоев населения. В крупных городах прошли массовые манифестации, в которых участвовали: в Кельне – 150 тыс., Гамбурге – 300 тыс., в Берлине – 750 тыс., а всего – более полутора миллионов человек. Была организована общегерманская однодневная забастовка, в которой объединились члены СДПГ, КПГ, различных профсоюзов. Ее участники требовали принятия закона против политического террора. 25 и 27-го июня, а затем в начале июля состоялись еще более мощные массовые демонстрации и забастовки, в результате которых был принят закон «О защите республики»².

Советская дипломатия выразила свою скорбь по поводу убийства Ратенау. Немцы высоко оценили этот «трогательное выражение глубокого участия»³.

В годовщину Рапалльского договора 15 апреля 1923 года народный комиссар иностранных дел Г.В. Чичерин направил германскому правительству послание, в котором, высоко оценив значение и воздействие договора, указал, что «мы глубоко скорбим и выражаем соболезнование по поводу трагической гибели д-ра Вальтера Ратенау, о котором храним память как о политике подписавшем совместно с нами этот договор»⁴.

В 1924 году Чичерин заявил, что Рапалло не будет побежденным и в будущем. «На это я определенно надеюсь. Рапалло – это больше будущее, чем прошлое»⁵.

В советской России в 20-е годы были изданы труды В. Ратенау, в том числе книги «Генуя и Канны», «Новое хозяйство» и др. В предисловии к ним Ратенау характеризовался как «крупный человек, яркая самостоятельная индивидуальность». Автор предисловия С. Членов писал: «Трагически погибший Ратенау был одной из немногих ярких звезд на покрытом тусклыми свинцовыми облаками горизонте современной Германии».

Рапалльский договор имел свое продолжение в течение почти всех 20-х годов, хотя и встретил нарастающее сопротивление определенных кругов в Германии и растущее давление западных держав.

Договор создал правовую базу для установления всесторонних отношений между двумя странами и прежде всего для налаживания их экономического сотрудничества. Были урегулированы и дипломатические отношения. Советское правительство назначило в Берлин своего представителя в новом ранге полпреда-посла. Им стал уже известный в Германии Н.Н. Крестинский, который получил аккредитацию теперь не при главе правительства, а при главе государства. 2 августа 1922 года он вручил верительные грамоты Эберту. Свыше 100 тыс. берлинских рабочих прошли мимо советского правительства, приветствуя договор.

В 1922 году открылись советские и германские консульства в ряде городов обеих стран. Договор, подписанный в Рапалло с РСФСР, был распространен на союзные с ней советские республики. На время Германия стала главным торговым партнером СССР, продолжались переговоры о концессиях. В октябре 1925 года был заключен торговый договор¹.

В СССР пошли германские капиталы, передовая техника и технология, появились немецкие специалисты. Развивались секретные контакты рейхсвера и Красной Армии. Они начались еще в 1920 году после советско-польской войны, в которой немцы заняли позицию благожелательного к России нейтралитета². Военно-стратегические интересы вели к сближению вчерашних противников.

Немецкие военные круги с весны 1922 года разрабатывали вопросы технического сотрудничества двух армий. Они ожидали вооруженного столкновения с Францией или Польшей и хотели укрепить те части вооруженных сил, которые были ослаблены Версальским договором. Были установлены контакты военного руководства. В России испытывали немецкую военную технику (танки, самолеты, орудия и т.д.) . Советские военные знакомились с германской армией, ее военно-учебными заведениями. Немецкие фирмы (Юнкерс и др.) собирались, правда , без успеха, налаживать производство в России. Было создано русско-германское транзитное общество (Русстранзит)³.

Ухудшение, в конце 1922 года, экономического и финансового положения Германии и обострение на этой почве политической борьбы привели к падению 14 ноября 1922 года правительства Й. Вирта. В Берлине говорили, что Эберт, сместив Вирта, отомстил ему и за принятие Рапалльского договора. Последовало заметное ухудшение германо-советских отношений (провокации в Берлине в 1924 г. и др.)⁴ и общая переориентация германской политики с Востока на Запад. Крепли связи германских «верхов» с США. Локарнский пакт 1925 года подорвал «рапалльскую» политику Германии и стал вехой на пути к Мюнхену⁵. СССР принимал различные меры, чтобы сохранить «дух Рапалло». В апреле 1926 года был подписан Берлинский договор СССР и Германии, который, по мнению Н.Н. Крестинского, «закрепил «дух Рапалло» в советско-германских отношениях»¹. Однако это мнение оказалось неверным. Мировой экономический кризис, а затем приход к власти в Германии фашистского режима окончательно закрыли «золотой век» Рапалльской политики.