100 великих спортсменов

(1912–1997)

После смерти отца Бена Хоганы перебрались на новое место — в расположенный в тридцати милях к северо-западу Форт-Уэрт, где юный Бен продавал газеты, чтобы помочь семье. А потом, в возрасте двенадцати лет, он обнаружил, что кадди — тем, кто носит или возит за гольфистами клюшки, — платят больше, чем разносчикам газет. И молодой человек принял самое важное решение в своей жизни: он сделался кадди в сельском клубе «Глен Гарден».

Почти с самого первого дня этот маленький кадди, сгибаясь под внушительных размеров сумкой с принадлежностями для гольфа, сумел заметить нечто особенное в заворожившей его игре. И он начал воспринимать гольф серьезно. Он следил за движениями тех, кому прислуживал, сравнивал свой замах новичка с жестами мастеров и конечно же копировал их на лужайке перед домом — «пока от лужайки ничего не осталось» — и во всех прочих местах, проделывая все это с сознательным рвением, пока наконец не начал приобретать вид гольфера, даже изменив при этом хватку с природной левосторонней на праворукую.

Но одного вида было мало, чтобы произвести впечатление на членов «Глен Гарден», хотя на удивление всех он боролся в финале ежегодного Рождественского турнира за первое место с другим кадди, Байроном Нельсоном. Не способствовал тому и внешний вид, не рассчитанный на то, чтобы потрясать зрение других людей — всего 170 см и 60 кг, — подобного гольфиста можно было бы уподобить дистрофику, во всяком случае со стороны его было трудно заметить.

В зрелом возрасте, девятнадцати лет, являясь обладателем хука левой, достойного самого Джо Луиса, но никак не гольфера, Хоган сделался профессионалом. Успехи на зеленой тропе приходили к нему нечасто и вообще с большими перерывами — так, в 1936-м он попал в Открытый чемпионат США, но не набрал в двух первых кругах достаточно очков, чтобы «пробиться наверх» — и успехов этих не хватало, чтобы заработать себе на приличную жизнь. Наконец он прошел 36 лунок в Открытом чемпионате 1939 года, но финишировал шестьдесят вторым, отстав на целых двадцать четыре удара от победителя.

Добиваясь совершенства, никогда не довольный собой Хоган проводил тысячи часов на тренировочной площадке и в комнате гостиницы, отрабатывая удар. И дожидаясь, пока изменится вращение колеса судьбы. Решимость и постоянные тренировки начали приносить победы этому относительному новичку, которому пришлось потратить столько времени на свой приход. К 1940-му его заработок уже был наивысшим в туре.

Его упругая сила скоро стала очевидной всем участникам тура. Во время мирового парного чемпионата 1941 года Хоган был сведен в пару с ветераном Джином Сараценом. Во время перерыва между играми Сарацен отыскал журналиста Грантленда Райса и сказал: «Знаешь что? Я только что имел дело с самым упорным гольфистом. Я думал, что к этому сорту принадлежу я сам, Боб Джонс и Хаген. Это не так. Мне довелось сыграть с ним сегодня». Сарацен имел в виду то, что хотя пара Хоган — Сарацен выиграла шесть из семи лунок, Хоган подошел к нему и сказал: «Джин, проснись. Мы проигрываем. Пора браться за работу». Озадаченный подобной реакцией, Сарацен ответил: «Но ведь мы, кажется, выиграли шесть лунок из семи, разве не так?» И Хоган ответил: «Да, но мы провалили седьмую. Нельзя так швыряться очками!»

Вторит этому мнению сам Бобби Джонс: «Я считал себя упорным бойцом. Я думал, что такими являются Хаген и Сарацен. Но мы уступали в бойцовских качествах Хогану. Он сражался за каждый дюйм, каждый фут, каждый ярд площадки для гольфа».

Обозреватель Герберт Уоррен Винд полагал: «Пока он остается сражающимся гольфером, он, очевидно, никогда не потеряет своей заносчивости. Такой уж он».

С лицом столь же неподвижным, как высеченные из камня лики на горе Рашмор <Гранитная скала в шт. Южная Дакота, на которой высечены из камня головы четырех президентов США. Вашингтона, Джефферсона, Линкольна и Т. Рузвельта. (Прим. перев.)>, не желавший отвлекаться ни на что, Хоган заработал прозвище «Ледышка». Еще его называли «Бентамский Бен», намекая тем самым на небольшой рост. Но это нисколько не уменьшает его достоинств, поскольку теперь благодаря постоянному опыту он действовал на лужайке, словно опытный хирург, орудуя своими клюшками как скальпелем. И следующие два года он оставался лидером тура по заработкам. Теперь прежде бедствовавший Хоган имел столько сберегательных книжек, что мог бы, наверное, набить ими целый книжный шкаф.

Ну а потом вместе со всеми прочими Джонни Бен отправился на войну. И отбарабанил в Воздушных силах целых три года. Оказавшись на гражданке, он начал свое дело прямо с того места, на котором оставил его, и выиграл первый свой крупный турнир — Первенство профессиональной ассоциации 1946 года. Год 1948-й сделался для Бентамского Бена триумфальным, так как он завоевал Открытое первенство США и второй чемпионский титул ПГА. Похоже было, что десятилетие завершится так же, как и начиналось, и Хоган останется во главе тура.

Однако после неторопливого старта в 1949 году Хоган и его жена Валери возвращались домой в Форт-Уэрт, чтобы он мог потренироваться. И тут случилось несчастье: ранним туманным февральским утром машина Хоганов в лоб столкнулась с автобусом «Грейхаунд» на техасском шоссе. Хрупкое тело Хогана застряло в обломках, он получил перелом таза, ноги были раздроблены. Он едва не погиб при столкновении, сохранив свою жизнь лишь тем, что в последнюю секунду метнулся вперед, заслоняя жену.

Началась самая долгая и мучительная битва в жизни Бена Хогана. Казалось, надо было просто радоваться тому, что ему удалось остаться в живых, причем многие сомневались в том, что он вообще сможет ходить, не говоря о том, чтобы играть в гольф, однако Хоган не намеревался смирять себя. С непреклонной убежденностью и прямолинейностью стенобитного тарана, Хоган не сомневался в собственном возвращении, — ничего другого и не понадобилось. Простые смертные не посмели бы даже подумать о таком, но Бен Хоган не принадлежал к их числу. Когда Хоган подал свое заявление для участия в Открытом чемпионате США 1949 года, бумага сия начиналась словами: «Возможно, это и сон, но чудеса действительно иногда происходят…»

И чудо действительно произошло год спустя на Открытом первенстве США. Столкнувшись с серьезным испытанием собственных технических ресурсов, Хоган, у которого острая боль в ногах успела притупиться, прошел весь финальный дневной марафон на тридцати шести лунках вровень с Ллойдом Мангрумом и Джорджем Фазио. На следующий день этот новоявленный последователь евангельского Лазаря выиграл плей-офф с 69 лунками, завоевав свой второй чемпионский титул.

Экономя силы, Хоган ограничил количество своих выступлений в 1951 году. И тем не менее этот человечек в патентованной белой кепке выиграл турнир «Мастерс» и одержал свою третью победу на Открытом первенстве США, показав в Окленд-Хиллс 67 лунок, что до сих пор остается одним из лучших результатов в истории гольфа.

Пропустив 1952 год, Хоган вернулся в 1953 году и победил в пяти из шести турниров, в которых он принимал участие, в том числе в турнире «Мастерс», в четвертый раз в Открытом первенстве США, и Открытом первенстве Британии. Его беспрецедентный «Триплет» можно отнести к величайшим достижениям, доступным для профессионального гольфера, этот подвиг впечатляет не менее чем «Большой шлем» Бобби Джонса 1930-го, и величие его подчеркивает тот факт, что он не сумел выиграть ПГА лишь потому, что этот турнир был назначен на то же время, что и Открытое первенство Британии.

К концу своей сказочной карьеры Хоган победил в шестидесяти двух турнирах и доминировал в своем виде спорта, как немногие до или после него. Тем не менее повесть о Бене Хогане — это не рассказ о выигранных им турнирах, это история жизни человека. Он играл с самообладанием, граничившим с отстраненностью и точностью, на краю полного контроля над собой — и всеми 336 ямочками на мячике для гольфа, и сковывал своей железной волей противника и себя. Он вернулся и добился величия.
МЭДЖИК ДЖОНСОН

(родился в 1959 г.)

Освещая баскетбольную площадку ясной улыбкой, такой широкой и непосредственной, словно это он сам придумал процесс улыбки, этот взрослый ребенок, известный под прозвищем «Мэджик» (волшебник) играл в баскетбол с самозабвением школьного прогульщика, дорвавшегося до игровой площадки.

Игра эта началась в Лансинге, Мичиган, где в юные годы Джонсон вставал пораньше и перед школой заскакивал на игровую площадку, чтобы потренироваться до уроков. «Все думали, что я свихнулся, — вспоминал он. — На часах семь тридцать утра, соседи собираются на работу и переговариваются между собой: вон он скачет, рехнувшийся майский жук».

«Майский жук» скоро превратился в Мэджика, поскольку Джонсон перенес всю свою бурную энергию в среднюю школу Эверетт в Лансинге, где в 1976–1977 годах он привел свою команду к победе в чемпионате штата. Потом настала очередь Университета Мичигана, где он привел «Спартанцев» к их первой за последние девятнадцать лет победе в чемпионате «Большой Десятки» уже на первом курсе, а потом, на втором, вывел их в финал НКАА, где в драматическом матче против Ларри Бёрда и его команды из штата Индиана, считавшейся фаворитом номер 1, перебросал Бёрда — 24 очка против 19, сделав Мичиган чемпионом НКАА.

Мэджик разработал свой свободный стиль еще в команде Мичигана. Оценив быстрым взглядом перспективы каждого из партнеров по команде, Джонсон раздавал пасы, словно официант блюда. Некоторые из них были точны и отрывисты как телеграмма; другие происходили как бы независимо от сознания, они возникали из ниоткуда, с присущей Мэджику скрытностью — пролетая над головой, выпрыгивая из-за спины, неведомым образом просачивались сквозь лес поднятых рук. И все они были посланы рукой мастера.

Тренер Мичиганского университета Джад Хиткоут поощрял его в этом. «Его не волновало, каким именно образом я отправил мяч своему партнеру по команде, раз тот получал его, — говорил Джонсон. — Из-за спины, над головой — какая разница. Но я был обязан переправить мяч, в противном случае меня ждали неприятности».

Но Мэджик Джонсон не только изобрел себя самого, выступая за Мичиганский университет, он заново изобрел и игру центрового, преобразив самое уравнение игры и определение его функций. До того как он появился на сцене, центровой представлял собой самого большого игрока команды — и в прямом, и в переносном смысле. Но с появлением Мэджика упор стал делаться на игру в пас. И впервые квартербеком баскетбольной команды стал высокий человек — в Мэджике было 208 сантиметров. Джонсон, начинавший свою карьеру в качестве форварда и перешедший в оборону потому, что его умение играть в защите — читай играть в пас — было нужно команде, на свое счастье пользовался поддержкой тренеров. Полной поддержкой. И поступив так, они изменили лицо баскетбола — как и улыбчивое лицо парня, умевшего отправить мяч куда угодно.

«Лос-Анджелес Лейкерс», получив право первого выбора в драфте НБА того года, благодаря обмену с «Юта Джазз», потратили это право на выбор этого игрока, отчасти механика, отчасти волшебника, но игрока с большой буквы, справедливо полагая, что его таланты и высокооктановый мотор сделают «Лейкерс» чемпионом.

В предсезонном тренировочном лагере ветераны «Лейкерс» с любопытством поглядывали на новичка, носившегося по баскетбольной площадке как ошалелый заяц, «нервного и перепуганного от усердия». Хлеставшая из парня энергия превращала его в некое подобие взволнованного оленя, каковое имя он и получил, став для начала Баком, а не Мэджиком. Но Мэджик или Бак, какая в том разница, поскольку Джонсон электризовал всю команду, передавая мяч партнерам, раздавая пасы, как написал один из журналистов, «с бескорыстностью раннехристианского мученика», забрасывая из прыжка прямые мячи в корзину, — под стук мяча в дриблинге и под улыбку, достойную кинозвезды.

Чары Джонсона работали, и «Лейкерс» — финишировавшие в предыдущем году при 47:35, а затем проигравшие в полуфинальном круге плей-офф, победили в чемпионате НБА 1979/80 года благодаря, как вы уже догадались, Мэджику, расшевелившему команду и названному «самым полезным игроком плей-офф».

Но Джонсон принес с собой в НБА не только свое мастерство, но и нечто менее материальное, но более важное. Дело в том, что в то время, когда Мэджик появился в лиге, НБА самым серьезным образом нуждалось в носителе харизмы. Достижения ее многочисленных звезд производили впечатление куда большее, чем их личное обаяние. Лица их были столь же неподвижны, как и каменные черты президентов на горе Рашмор, их общение с прессой и публикой было едва ли более выразительным. И тут явился Мэджик, наслаждавшийся вниманием прессы в той же мере, как прочие считали его докукой, и отпускавший улыбки столь же широкие, как и Джон Смит, увидевший перед собой Покахонтас. Пресса его любила.

Публика тоже. И особенно та, что собирается в лос-анджелесском «Форуме», где знаменитости чествуют знаменитостей. С каждым невероятным пасом, с каждым искусным нырком, с каждым метким броском, с каждой радостной улыбкой, демонстрирующей, что «представление началось», «Форум» все больше и больше подпадал под его очарование, добавив имя «Мэджик» к списку лос-анджелесских знаменитостей. Волшебный цирк Джонсона разъезжал по стране, и к общему хору присоединялись восхищенные голоса болельщиков из других городов НБА.

Последующие одиннадцать лет Мэджик продолжал свою веселую жизнь, а лига в знак признательности осыпала его всеми почестями и подарками: в том числе званием самого ценного игрока (три раза), лучшего игрока плей-офф (три раза), попаданием в сборную НБА всех времен (девять раз), и так далее, и так далее вплоть до приза игроку, первым введшему в баскетбольный жаргон словосочетание «двойной триплет».

А потом все вдруг закончилось — 7 ноября 1991 года. На созванной «Лейкерс» пресс-конференции сотни журналистов и не меньшее количество доброжелателей, глотая слезы, узнали от Мэджика, что его анализы выявили положительную реакцию на СПИД. «Жизнь продолжается, и я намереваюсь жить счастливо», — сказал он, блеснув своей заразительной, так сказать волшебной, улыбкой.

Но хотя Мэджик оставил НБА в связи с инфицированностью вирусом, который вызывает СПИД, его улыбка и дух остались в игре. И на первой из выставочных игр «Всех Звезд» НБА три месяца спустя, забросив решающий, победный мяч, он сказал: «Я словно бы сидел за своей пишущей машинкой, и она сама напечатала: «Этот бросок был моим последним броском», а потом — в Барселоне, где он появился в качестве участника «Дрим Тим» и вдохновил сотни атлетов всех стран в матче открытия нарушить официальный строй, чтобы взглянуть на всемирную легенду.

Ирвин Джонсон заслужил свое прозвище «Мэджик», играя так, как надлежит играть: ради счастья самой игры. Именно это, наверное, и имел в виду его давний друг и соперник Ларри Бёрд, сказав: «Я готов заплатить, чтобы увидеть, как играет Мэджик». Никто из спортсменов не был наделен большим обаянием, чем Мэджик.

(1918–2002)

И многие считали его таким. Например Джимми Дайкс, старый третий бейзмен, который часто характеризовал Вильямса следующим образом: «Другого такого поганца, другого такого хиттера я еще не видел!» И этой рекомендации более чем достаточно. Ведь карьера Дайкса началась в конце 1910-х годов, когда Тай Кобб и Джо Джексон были величайшими среди выступавших хиттеров, и продлилась до 1939 года, первого года выступлений Вильямса в старшей лиге.

На весенних тренировках перед сезоном 1938 года, рассматривая своих будущих товарищей по команде с юношеской надменностью, Вильямс охотно пользовался преимуществами своей неопытности. Когда кто-то попытался осадить зарвавшегося молокососа и сказал: «Погоди, вот увидишь, как бьет Джимми Фоккс», Вильямс ответил: «Пусть Фоккс смотрит, как я бью!»

Отосланный в Миннеаполис, в команду «Красных Носков» Трипл Эй на предмет дальнейшего созревания, Вильямс, пакуя вещички, отважно предсказал, что не только вернется, но и превзойдет весь аутфилд «Красных Носков», тандем, состоявший из Бена Чэпмена, Дока Крамера и Джо Восмика, имевших по 0,300. В ходе своей карьеры Вильямс выполнит оба обещания. И еще не одно другое.

Никогда не позволявший фортуне подминать его под свою железную пяту, Вильямс доказал всем и каждому, что принадлежит к «Большому Шоу», смягчив свое путешествие в младшую лигу тем, что возглавил там списки Американской ассоциации не менее чем в шести технических характеристиках. В 1939-м он продолжил свое наступление на позиции питчеров Американской лиги, возглавив ее список по RBI со 145, лучшим из показанных новичком результатов, и бэттингу 0,327; финишировал вторым по дублям и третьим по круговым пробежкам, набрав 107, что опять-таки было лучшим результатом для новичка.

На деле среди всей этой рекордной статистики, быть может, самой впечатляющей была общая сумма его пробежек, что свидетельствует о его метком глазе, что подтвердили и флотские врачи, осматривавшие его когда-то как военного летчика, и нашедшие, что такое зрение бывает у одного из сотни тысяч человек. Дайкс, как мы помним, видевший их всех, только удивлялся: «Если он брал подачу, судьи присуждали мяч. Они считали, что он лучше видит зону удара, чем они сами».

Бобби Шантц, выдающийся питчер своего времени, вспоминал нежелание Вильямса замахиваться на мячи, пролетавшие мимо хотя бы на волосок: «Боже, я бросал ему такие хитрые мячи, которые мазали всего на долю дюйма, а он просто стоял, не думая поднимать биту».

Но что бы ни было в этом рослом и крепком парне (193 см, 90 кг) — глаз, умение владеть битой и безупречное совершенство на месте бэттера — после всего одного только года, проведенного им в бейсболе, журналисты вкупе с любителями игры начали использовать в отношении его такие определения как «суперзвезда» и «великий». Год 1940-й только добавил яркости его блеску, поскольку он брал в среднем 0,344, финишировал третьим по подачам и общему количеству баз и возглавил список лиги по результативным пробежкам.

А потом наступил 1941 год.

В ходе последнего предвоенного сезона Вильямс набил всего лишь 0,406 (впервые за восемнадцать лет в истории Американской лиги превзойдя мифический показатель в 0,400 — и в последний с тех пор раз); возглавил список лиги по пробежкам вокруг базы, результативным пробежкам и выиграл встречу «Всех Звезд» при двух в ауте и с девятой пробежки в величайшей из всех когда-либо проведенных игр. На деле она оказалась столь драматичной, что обычно многословный Ред Барбер, комментировавший матч, буквально онемел, ошеломленный ударом Вильямса, пославшего мяч через все крыши.

Как именно Вильямс превысил отметку в 0,400, представляет собой предмет особой песни, позволяющей в чем-то понять этого уверенного в себе, даже дерзкого бейсбольного гиганта, жившего, по его собственным словам, «для того, чтобы бить». До самого последнего дня сезона Вильямс имел средний показатель бэттинга 0,39955, округлявшийся до ровных 0,400. Его менеджер, Джо Кронин, посоветовал молодому бойцу «отсидеться на скамейке запасных». Но Вильямс, презирая дешевый рекорд, отсиживаться отказался и, напротив, вызвался сыграть на обоих концах даблхедера против «Филадельфии-А». В первой игре у него было четыре удара, в том числе пробежка на базу, а во второй он приплел к ним еще два попадания, закончив игру с шестью ударами при восьми выходах к бите и среднем показателе 0,406.

Возглавив список лиги в 1942 году с 0,356 в среднем и выиграв первую из своих «Тройных корон», Вильямс отправился служить своему отечеству в качестве флотского пилота и, оттрубив три года, вместе с прочими Тедди и Джонни вернулся домой, чтобы начать свое дело с того места, на котором оставил его. Имея на бэттинге 0,342, он привел «Красные Носки» к первому чемпионскому вымпелу за двадцать восемь лет.

В последующие десять лет этот длинный и гибкий бэтсмен, занимавший свое место в коробочке бэттера и помахивавший битой, разглядывая питчера с чисто научным интересом во взгляде, продолжал успешно отражать броски питчеров Американской лиги. Более десяти лет Вильямс возглавлял список Американской лиги, имея по бэттингу 0,344.

А потом, в 1957-м, песок начал стремительно вытекать из верхней склянки его часов, но Вильямс по-прежнему был впереди Американской лиги по бэттингу, имея в своем более чем зрелом тридцатидевятилетнем возрасте в среднем 0,388, самый высокий показатель в его карьере после 0,406, показанных шестнадцать лет назад. И чтобы доказать, что случайностью это не было, он вновь был первым в лиге на следующий год — уже сорокалетним.

Вильямс продолжал выступать еще два года, превратившись к 1960 году в живую достопримечательность бейсбола: сорокалетнего игрока. А потом после последнего удара в его карьере, последний раз держа биту в руках, он предпринял, наверное, самую продолжительную, 521-ю пробежку в своей долгой и славной службе бейсболу. Верный своему обычаю, он бежал вокруг баз, болельщики Бостона приветствовали его с трибун, но, пренебрегая жеманством, он не снимал кепку с головы в знак благодарности — как и любители бейсбола.

Всю свою игровую жизнь Тед Вильямс являл собой достойный подражания пример независимости. Удивительно острое зрение позволяло ему читать между строк в книге бейсбола, и он различал в приветствиях болельщиков их способность и освистать его — под горячую руку. Всегда слушавший только себя самого, Вильямс возвышался над толпой и в буквальном, и в переносном смысле. Некоторые называли его «нашим парнем», «великолепной битой» или «великолепным забойщиком», другие «Тедди-бейсболом» или «колотухой». Но почти для всех — в том числе для Джо Ди Маггио, который сказал: «Скажу честно, я никогда не видал лучшего хиттера, чем Тед Вильямс» — он был просто «величайшим хиттером в истории игры».

(родился в 1939 г.)

Так, в частности, полагал один из светских обозревателей Чикаго, видевший в Халле «ожившее изваяние, пришедшее к нам из золотого века Греции, невероятно симпатичное даже без передних зубов». И в самом деле, он был «Золотым мальчиком» хоккея, его «Золотой ракетой».

Однако 190 см, 90 кг и бычье сложение Халла вместе со всей присущей ему мощью отнюдь не составляли основной компоненты его спортивного гения. Бобби Халл был молнией на коньках, самым быстрым конькобежцем в Национальной хоккейной лиге, умевшим набирать с шайбой скорость 28,3 мили в час и 29,7 мили в час без оной.

Но если молния впечатляла, гром производил потрясение еще большее. Именно с шайбой Халл был самым лучшим — возможно, лучше него никто не владел шайбой. Выстрелив с левой руки, Халл отправлял шайбу в полет со скоростью 120 миль в час — почти на 35 миль быстрее, чем средний хоккеист. Так что можно не удивляться тому, что посланная им шайба с удивительной частотой попадала в сетку, в среднем 40 раз за сезон при рекордном числе «хет-триков» — двадцать восемь.

Игроков, пытавшихся преградить путь шайбам, посланным Халлом с едва ли не сверхзвуковой скоростью, можно было уподобить лишь тем людям, которые пропитания ради разряжают бомбы. Один из тех, кто сделал это и выжил, вспоминал с трепетом: «Если Халл прицелился и ахнул, шайба рушится на тебя с той же тяжестью, что и небольшой город». Еще один из тех, кто останавливал его патентованные восемнадцатиметровые броски, излагал свои впечатления так: «Меня словно прижгли клеймом. Бросок его парализовал мою руку на пять минут. Это было невероятно!» Прочие торопились убраться с траектории пущенного им снаряда со всей мыслимой скоростью.

Это сочетание силы, скорости и мощи впервые выкатило на лед НХЛ в матче открытия сезона 1957/58 года едва начинавшим бриться восемнадцатилетним парнишкой. Однако уже к этому времени Бобби Халл мог сказать, что играет в хоккей всю свою жизнь, — во всяком случае с тех пор, когда отец привязал к его ногам самую маленькую пару коньков — под стать росту. Начало хоккея он изучал, играя на замерзшем пруду перед фермой отца, расположенной в окрестности, которую составители карт именуют Пойнт-Энн, Онтарио, а потом вступил в организованный хоккей, играя сперва за «Пи Ви», а потом среди юниоров. И когда он играл среди юниоров, его золотые возможности оказались замеченными тренером Руди Пайлоузом, выделившим молодца и рекомендовавшего его в «Чикаго Блэк Хоукс». Оказавшись в их тренировочном лагере осенью 1957-го, Халл продемонстрировал свой потенциал, забросив два гола в своем первом выставочном матче против «Нью-Йорк Рейнджерс», и в итоге стал самым молодым из игроков, когда-либо попадавших в команду «Блэк Хоукс». Об этом решении команда и ее болельщики никогда не пожалели.

Играя центром нападения в «Блэк Хоукс», Халл забросил 31 шайбу за свои первые два сезона. А потом в плей-офф 1959 года, когда получил травму один из крайних «Блэк Хоукс», Пайлоуз, теперь ставший тренером команды, перевел Халла из центра на его место. Халл сразу же оценил внесенные в сценарий изменения. «Я почувствовал себя как дома, потому что теперь мне не приходилось столько обороняться. У меня появилось время для атаки».

Освободившись от, так сказать, сковывавших его пут, Халл смог переключить свое внимание с зубодробительных обязанностей оборонца на много более приятное дело снайпера. Он буквально расцвел в новой роли. Подхватив шайбу концом клюшки, два-три раза шевельнув коньками, он уже летел по льду, являя собой воплощенный поток энергии, наконец нашедшей себе выход. Мгновение спустя он оказывался на противоположной половине поля, отмеряя коньками доли секунды по льду, а потом выпаливал шайбу с расстояния шестидесяти футов, забрасывая ее невесть откуда в ворота. Его пушечные броски, которых боялись все в НХЛ, описывал такой авторитет, как игравший за Монреаль Бум-бум Джеффрион, называвший их «самыми сильными на моей памяти».

Скоро голы Халла сделались привычными. С 39 шайбами он стал первым в лиге в 1959/60 года. В 1961/62 году он забросил 50 шайб, третьим за Морисом Ришаром и Горди Хоу среди тех, кто добился подобного достижения. Четыре сезона спустя он забросил уже 54 шайбы, пять сезонов спустя — 52 и семь сезонов спустя — 58, каждый раз побивая собственный рекорд и делаясь неким хоккейным подобием Бейба Рата.

А еще он маневрировал, пробиваясь сквозь и мимо защитников, объезжая их, пролетая над ними, тщетно пытавшимися преградить путь этому цирковому силачу к новому голу. Излучая энергию, он был способен прихватить с собой на широкой спине словно пианино защитника, одновременно забивая движением руки новый гол. Преграждать путь рвущемуся к воротам Халлу было все равно что становиться на рельсах перед товарным составом — столь же небезопасно, да и напрасно.

Наконец отыграв пятнадцать лет и забив 604 гола, человек, некогда признававшийся: «Я просто люблю забивать голы. Ради этого я и играю в хоккей… ради того, чтобы забивать», решил, что с него довольно. Прежний огонь в его ногах давно превратился в тупую боль, и, устав от битв за контракты с «Блэк Хоукс», Халл решил собрать свои хоккейные клюшки и отправиться домой.

Тем не менее на пути в отставку с Халлом произошел забавный факт. Во всяком случае, он казался забавным с точки зрения давно укрепившейся Национальной хоккейной лиги. Им стало образование лиги-соперницы, Всемирной хоккейной ассоциации, каковая идея расцвела полным цветом в голове Гэри Дэвидсона, уже даровавшего миру подобия Американской баскетбольной ассоциации и Мировой футбольной лиги. Однако ВХА быстро утерло коллективный нос общей физиономии НХЛ, предложив Халлу контракт на 2 миллиона 750 тысяч долларов, полагаясь на его репутацию, умение забивать и неиссякающую силу.

И «Золотая ракета» обменял свои золотые таланты на мешок с золотом, сменив черно-красный свитер «Блэк Хоукс» на должность играющего тренера только что созданного в ВХА клуба из Виннипега, уместным образом названного «Джетс» — «Ракеты». Новая перемена сценария пошла на пользу Халлу, который бросал, щелкал и переправлял шайбу в ворота, насовав туда еще 508 этих округлых предметов и сделавшись вторым по общей результативности игроком в истории хоккея.

Покинув хоккейную площадку после двадцати двух лет пребывания на ней, сточив клюшку бесчисленными бросками, Бобби Халл оставил о себе прочную память как об одной из хоккейных сверхзвезд — как один из наиболее грозных снайперов, мастеров броска и просто как колоритная личность, одним своим присутствием на поле привлекавшая зрителей на трибуны. И место его — среди сильнейших спортсменов всех времен.