А. Федоров. Отцовская линия

С первого же захода он убил одного из бойцов, ранил отца в руку и еще одного бойца, подбил и поджег машину. Удовлетворенный своими удачными действиями, самолет улетел, покачивая крыльями, видно летчик был в состоянии эйфории от своей безнаказанности и удачи.

А перед отцом и уцелевшими бойцами его команды встал обычный русский вопрос –«Что делать?». То и гляди, могли показаться немцы. А политический состав в плен они не брали, расстреливали на месте. И вдруг со стороны города, на дороге, на которой вот-вот должны были показать немецкие танки, появился, бешено мчавшийся небольшой грузовик.

С трудом остановив его – для чего потребовалось выстрелить несколько раз в воздух из пистолета - отец подбежал к крытому брезентом авто и заглянул под брезент. Под ним спасались от надвигающейся войны, по-видимому, директор какого-то крупного магазина или базы промтоваров, со своей испуганной пышнотелой семьей. Все свободное пространство в машине почти до крыши было забито какими-то ящиками, тюками, коробками. Отец попросил захватить их, живых и мертвых, с собой. Ему категорически отказали, и вся эта дружная семейка мародеров дружно накинулась с бранью на отца, обвиняя его во всех смертных грехах и обещая «сообщить, кому следует», после чего последует неминуемо скорое и жесткое наказание отцу за «самоуправство». Водителю глава семьи приказал трогаться.

Отцу бросилась в голову кровь от такого наглого и бездушного отношение к ним, военным людям, только что вышедшим из боя, раненым, оставшимся без транспорта перед наступающими немцами. Горло перехватило, и, не помня себя, он молча вырвал из кобуры ТТ и выстрелил в наглую, брызжущую слюной лоснящуюся рожу. Одним движениям ствола пистолета заставил вылезти из кузова машины всю торгашескую семью и затем выгрузить весь их груз из машины… Погрузив в машину убитого рядового и раненного в грудь бойца, всего в крови, который уже потерял сознание и бредил, и оставшихся в живых бойцов он сел в кабину и сказал шоферу: – «Трогай!».

Я не могу осудить или оправдать его в этой ситуации, для этого надо самому оказаться на его месте в это время и в этом положении.

О военных эпизодах отец вспоминать не любил. А довелось в дальнейшем воевать ему и под Керчью, где он едва не погиб при переправе Керченского пролива, после жесткого и неожиданного наступления немцев, и под Сталинградом. Закончил он войну в Австрии, под Веной.

У отца были чудесные групповые снимки отдыхающих и пирующих бойцов в зеленом полным солнца и тепла майском Венском лесу, где они с белым вином в узких бокалах, полураздетые, рядовые и офицеры, всех национальностей, одни смеющиеся, другие задумчивые, видно вспоминая пережитое, встречали Победу. Как тут не вспомнишь чудесную песню М. Исаковского/М.Блантера о вальсе, который слушают бойцы на отдыхе, «В лесу прифронтовом »:

И вот он снова прозвучал

В лесу прифронтовом,

И каждый слушал и молчал

О чём-то дорогом.

И каждый думал о своей,

Припомнив ту весну,

И каждый знал - дорога к ней

Ведёт через войну.

Эта песня, по-моему, передает атмосферу конца войны, где радость победы, надежда на встречу с родными были смешаны с горечью утрат.

Где-то в конце войны, после окончания Алма-атинского политического училища, он был переведен политруком в авиационный ремонтный поезд, который занимался транспортировкой подбитой и нуждающейся в капитальном ремонте нашей авиатехники на авиаремонтные заводы в глубине страны

Маршруты его поезда проходили через маленький заволжский поселок, где в это время работала моя будущая матушка. Как-то они познакомились и уже после войны, служа в Румынии, он прислал своего адъютанта с проездными документами за матерью.

Я, малыш, помнил, как часто с пыльного проселка раздавалась похоронная музыка, медленно ехал грузовик с открытыми бортами с покрытыми кумачом гробами с телами погибших в жестоких схватках с украинскими националистами пограничниками. И следовавших за ними строем военных без головных уборов. Помню разговоры старших, как ночью был вырезан весь Стрыйский полк

Правда, в самих городках, где мы жили, было относительно безопасно, националисты базировались в горных лесах. В горных селениях они были долгое время настоящими хозяевами.

Перед Западной Украиной отец послужил немного и в Одессе, захватив, как раз, время появления там, в качестве командующего Одесским округом, маршала Г.К. Жукова. Разгул преступности в Одессе в то время был колоссальный, соответствующий показанной в показанном недавно сериале «Ликвидация». Отца, военного человека, там тоже чуть не раздели под ножами, прямо под окнами нашего дома, хорошо на его крики о помощи отозвался сосед прокурор. Он не растерялся, выглянул в свое окно второго этажа и, оценив ситуацию, громко закричал жене: - «Дора, неси скорее мой пистолет!». Этим он выиграл время и напугал грабитителей, который разбежались. А пистолета у прокурора дома не было.

А семьи долго ехали в двухосных вагонах-теплушках с нарами на две семьи вместе со своим скарбом. Штабной и технический состав полка с полковым имуществом двигался отдельными от нас эшелонами. Иногда эшелоны останавливались вместе, и тогда отец прибегал нас проведать.

Жили тогда офицеры бедно, мебель в квартирах была казенной, помню, в качестве какой-то мебели у нас использовался ящик из-под папирос, закрытый покрашенной синькой марлей и украшенный всяким самодельным кружевом.

Да и сами квартиры были казенные. Поэтому вещей с собой было мало, собственно и купить что-то из носильных вещей в послевоенной разрушенной стране было трудно. Больше одного - двух лет в одном гарнизоне тогда офицеры не служили, поэтому, помниться, все переезды делались налегке – вещи не успевали накопиться. Ехали через Польшу, запомнились польские железнодорожные вагоны с одноглавым белым орлом Пястов. Останавливались редко, где-то в малонаселенной местности, часто в лесном массиве. Как я думаю, соблюдался режим секретности в передислокации. Но вообще, это было первое настоящее путешествие, тем более за границу.

Польско-немецкую границу мы пересекли ночью и уже ранним утром мы прибыли на разрушенный почти до основания вокзал или склад военного городка близ маленького немецкого городка Вернойхена. Нас встречал отец. Вот мы уже разгружаем и заносим домашние вещи в относительно большой двухэтажный, оштукатуренной под «шубу» и весь увитый плющом дом, с красной черепичной крышей, с одним подъездом с правой стороны здания. Недалеко от дома проходили аллеи из плотно посаженных пирамидальных тополей и кипарисов. А сразу за домом располагался огромный, по крайней мере, мне он казался таким тогда, одичавший яблоне – черешневый сад, с зарослями такой же одичавшей садовой земляники. Мы, мальчишки, в дальнейшем плотно занимались этими, еще зелеными фруктами летом, да так, что ни одно яблочко, черешенка или земляничка не достигала спелости, а исчезала в наших пучившихся от этой зелени животах. А наши матери и отцы любили в свободное время, летом, позагорать там.
Мы в Германии.
И так, нас разместили на втором этаже здания бывшего холостяцкого офицерского общежития немецких авиаторов истребительной школы 01, начавшей свою историю с 1937 года, как я потом выяснил в Интернете.

Здесь я немного нарушу хронологию своего рассказа, и упомяну об одном случае, случившимся почти пятьдесят лет спустя. Мы с женой приехали встречать Новый год в Подмосковье, к семье нашей единственной тетушки, с которой мы всегда поддерживаем самые теплые отношения. На встрече Нового года присутствовала подруга тети, много лет проведшая, как выяснилось, в ГДР, в качестве вольнонаемной гражданской служащей в военном городке. Я с интересом стал расспрашивать, в каком месте она служила. И вдруг она называет наш городишко в ГДР. Взволнованно начинаю расспрашивать, в каком доме она там жила – и отказываюсь верить ответу – она жила лет на 15 позднее в нашем же доме, вот только квартиры не совпали. Кто бы рассказал – не поверил бы, совершенно статистически невероятно событие.

И еще одно событие, на эту же тему, которое буквально потрясло всю мою душу. Воспоминания о золотом детстве в Вернойхене были самыми дорогими, согревающим душу «во дни торжеств и бед». Кроме вышеуказанных сведений, других я о первом, оставшимся глубоко в памяти, городе детства, не имел. И они уже давно транслировались в традиционный пакет видеорядов, которых можно было прокручивать в своем воображении.

Бронзовый олень на площади, подаренный по слухам немецкой авиационной части самим Герингом, непонятного назначения бетонный куб без окон близ аэродрома, высотой этажей 5, сам военный городок и различные случаи, происходившие в нем со мной, частично рассказанные в этом опусе. Все это было давным-давно. Кажется, это останется со мной навсегда, неизмененным, вечным, застывшим в том времени. И вдруг во время написания этого произведения я зашел в Интернет, чтобы уточнить написание слова гаштет и буквально подпрыгнул. Это слово упоминалось в сайте учеников бывшей 27 школы в Фюрстенберг, ГДР, неподалеку располагался и г.Вернойхен. Из чтения этого сайта я узнал, что уже года четыре организовалось движение бывших учеников школ ГСВД (ЗГВ). Со своими форумами, списками, фотоальбомами, перепиской и встречами через много лет в нынешних странах СНГ, обломках прежде могучей военной державы СССР, победившей фашизм. Некоторые «счастливцы» даже умудрились побывать в теперешние времена на место прежних военных городков, где они когда-то жили. Но я им не очень завидую, уж очень не к лучшему изменились эти места.

Эти бывшие школьники в большинстве сохранили, как и я, самые теплые воспоминания о времени, проведенном в ГДР.

Я думаю, что сыграла роль оторванность нас, этих детей, от родины, их ограниченная численность в каждом городке, где все почти всех знали, если не по имени, то в лицо. Все они были детьми офицеров, достаточно обеспеченных. Жизнь в городках проходила спокойно, без всяких эксцессов, все дети представляли, в сущности, один социальный слой. Это были совсем не дети школ с Союзе, там попадались всякие экземпляры, в чем я довольно скоро убедился, попав в Заволжье. Вот все эти причины, по моему, привели к тому, что почти у всех об этом времени остались самые отрадные воспоминания, дружеские привязанности не забылись.

И вот я уже нашел свою школу, прогулялся по улицам городка с помощью Гугла, нашел свой дом – это было вторым потрясением, душа пела от казавшейся немыслимой встречи с детством через пятьдесят лет. Фотографии тех времен, знакомые до боли места. Правда, никого из своих знакомых того времени в списках учеников я не нашел, не было даже просто ребят тех лет, все списки начинались года с 66, через 10 лет после моего отъезда. Подумав, я понял ситуацию – мало дружит наше поколение с компьютером и Интернетом, поэтому и такой результат. Да и время прошло много – более полувека.

Поразили фотографии сегодняшнего времени городка – полная запущенность, дома стоят частью пустые, с выбитыми окнами, двери и окна часто забиты досками, дороги и дорожки зарастают травой и деревьями.

Не смогли немцы сразу переварить такое крупное «наследие» Советской Армии - ведь только ее боевой состав насчитывал до четырехсот тысяч, а были еще семьи, вольнонаемные…Общее количество - больше миллиона, 6 различных армий, более 100 школ в городках – данные взяты в сайтах.
Первые впечатления, радости и огорчения.
Общежитие, где мы расположились, состояло из небольших комнат для семей без детей и для малодетных семей, располагавшихся по обеим сторонам широкого коридора. В конце коридоров располагались большие комнаты-туалеты, совмещенные с установленными там же фарфоровыми ваннами. Впрочем, то ли не работала канализация, то ли общее расположение всех этих удобств вместе командование посчитало неприемлемым – ведь раньше здесь проживали только холостые летчики, но туалетные комнаты закрыли. А за домом воздвигли обычные русские дощатые очковые туалеты с выгребными ямами. Мытье тел же отправлялось в обычной русской бане, переоборудованной по такому случаю из подходящего помещения близ аэродрома, которая имела женские и мужские дни.

Сначала я ходил по малолетству в баню с мамой, потом некоторые женщины стали протестовать, говоря, что он (я) уже все понимает. В ту пору я понятие не имел, о чем они говорят, но, тем не менее, меня стал водить с собой в баню отец.

Наивность, точнее чистота, нашего изолированного детского коллектива была потрясающая. Только где-то в классе втором старший мальчик, ученик 5-6 класса собрал нас, малолеток, в оставшемся от войны блиндаже и рассказал, а как мог и показал, откуда и как берутся дети. Мы не все поняли, и кто-то из нас тут же поделился, по глупости, сокровенными знаниями с родителями. Последовали неминуемые расспросы, и в результате нашего «просветителя» свои же родители выдрали, как сидорову козу. При жизни в военном городке я не помню, чтобы кто-то из мальчишек или окружающих нас взрослых употреблял бранные матерные выражения.

Военный городок был живописный, весь в зелени, уютный, с чистыми асфальтированными дорогами. Чуть подальше от нас располагались две улицы с комфортабельными коттеджами довоенной же постройки для офицеров с многодетными семьями.

Первый день на новом месте мне запомнился навсегда. Наскоро разместившись в комнате, размером так 5х3 м, в которой стоял платяной шкаф в углу, стол с парой стульев посередине, две кровати с одной стороны комнаты, тумбочка, кажется сохранившаяся с немецких времен, да раковина с холодной водой у двери, женщины решили двинуться…ну, куда бы вы думали? Конечно, в местный магазин. Я сопровождал маму. Мы нашли этот магазин у гарнизонной гауптвахты, с огромной тарелкой черной сирены на столбе рядом и раздвижными коваными воротами. Мама с женщинами вошла в магазин, я же остался на улице. Через некоторое время мне надоело ждать, и я зашел в магазин. Мамы нигде не было. Я решил, что проворонил ее уход и решил двинуться самостоятельно к дому. Дорогу назад я толком не помнил, но тут наткнулся на знакомого военного, весьма удивленного моим одиночным появлением здесь в первый день приезда в городок. Он проводил меня до дома, где мамы не оказалось. Я сел на лавочку около дома и стал спокойно ожидать прибытие мама. Оно не замедлило реализоваться. Я увидел группу все тех же знакомых женщин, которые вели под руки рыдающую маму. Да и как же не рыдать, в первый же день исчез единственный любимый сынок, которого она не нашла, спустившись со второго этажа магазина, о существовании которого я и не подозревал.
Повседневные армейские будни.
Так мы и зажили на новом месте. Отец с утра уходил на службу, я осенью пошел в первый класс начальной гарнизонной школы, а мама оставалась на хозяйстве.

Внизу нашего дома, в подвале, располагался гарнизонный продуктовый склад, куда мы с отцом ходили получать месячный продуктовый паек на всю семью. В пайке были всевозможные крупы, консервы, соленая треска. Правда, зачастую отец питался в офицерской столовой, которая располагалась рядом с местом его службы. Можно было паек не получать, а брать за него денежную компенсацию. Помнится, делалось и так и этак, причин не знаю.

За домом располагались бурты с картошкой. В теплые немецкие зимы не было никакой необходимости в теплых подвалах и погребах – рылись в земле неглубокие широкие траншеи, и туда завозилась картошка. Бурт делался высотой метра полтора над землей, сверху покрывался соломой, а потом слоем земли с дощатыми вентиляционными коробами. Мы, мальчишки, часто наведывались туда для печения картошки. И топливо – солома была рядом. Из-за этого нашего пристрастия весной было несколько пожаров – вокруг буртов по пояс стояла высохшая трава, которая горела, как порох. Помню один такой грандиозный пожар, который тушил почти весь свободный гарнизон в купе с женами и детьми. Положение осложнялось тем, что неподалеку располагалась школа служебного собаководства со свирепыми немецкими овчарками, охраняющими аэродром и далее, через асфальтированную дорогу – подземное хранилище топлива, а в стороне, в сосновом леске - хранилище авиационных боеприпасов. Горело все – трава, кустарник, пламя взвивалось вверх на несколько метров. Истошно выли перепуганные собаки. Пожар сам собой закончился, когда пламя пожрало все горючие материалы в окрестностях, остановившись перед естественной преградой – дорогой. Собачью школу спасло то, что она была построена на болотистой местности, куда огонь не пошел.

Конечно, много продуктов, особенно замечательные немецкие сладости – карамельки в пластмассовых коробках (это-то в середине пятидесятых годов!), вафли в шоколаде, или без него – отменная вкуснятина, покупались в гарнизонном магазине. Ну а в немецких магазинах под заказ можно было купить все – до канадской цигейковой шубы, ведь граница с Западным Берлином - зоной союзников СССР по второй мировой, тогда была открыта. Запомнились классические сочные немецкие сосиски «от Мутти (мамы)» - так назывался небольшой немецкий магазинчик – составляющие в комплекте с пивом настоящее объедение.

Замечательное немецкое пиво, в небольших 350-грамовых бутылочках с многократно закрывающейся-открывающейся фарфоровой пробкой на проволочном рычаге, бралось отцом в обмен на пустые бутылки с мизерной доплатой, целыми авоськами, на неделю. Оно было и светлое, и темное, ну а я получал свои бутылочки с лимонадом.

Рядом с нами располагалась солдатская столовая, в которую строем, с песней, (слышится: - «Белоруссия родная, Украина золотая, мы стальными вас штыками, штыками оградим…») маршировали солдаты. А в последнее время нашего пребывания в ГДР – под сухую дробь барабана. Да, никто, конечно, и в страшном сне не мог представить себе, что пройдет пятьдесят лет, и эти республики будет Союз ничем не будет ограждать, да и сам Союз исчезнет.

В окошке сзади здания столовой, где разгружался хлеб, мы выпрашивали у хлеборезов ломти свежего ржаного хлеба от больших батонов, испеченных в пекарне, и куски сахара-рафинада. Мы не были голодны, но до сих пор во рту стоит кисло-сладкий вкус этого немудрящего, но ужасно вкусного дуэта, съеденного на свежем, напоенным теплом и пронизанном сверху, между облаков, Пуссеновскими солнечными конусами света, воздухе.

Там же, в Германии, я, а заодно и вся семья, впервые попробовал банан. Он попался мне в новогоднем подарке на смене 1955 года 1956. Я вытащил из бумажного кулька этот фрукт, который, кажется, не знал даже по названию, и откусил его вместе с кожурой. Естественно он мне не понравился, и я, раздосадованный бросил его с лестничной клетки второго этажа нашего дома, где все мы тогда находились. Выяснилось, что ни отец, ни мать тоже этот фрукт не пробовали, и меня быстро послали вниз. Банан я принес, мы его очистили, и каждый снова попробовал.

Помню, что был он маленьким и зеленым. Реакция других не запомнилась, но мне банан не понравился и этом, очищенном виде.
Я и отец в Германии.

Хотя отец был очень занят по службе, он, тем не менее, всегда находил время для меня. Хорошо помню нашу поездку в машине с патрулем из двух солдат, располагавшихся в кузове. Мы ездили в окрестностях военного городка, «патрулировали», так сказать. Перекусывали в немецких деревенских трактирах, гаштетах, и снова ехали. Шофер сажал меня на колени в безлюдных местах дороги и давал в руки руль, порулить. При этом он всегда говорил: - « В твоих руках находится жизнь трех солдат и офицера». И я старательно крутил баранку, стараясь сберечь эти самые жизни.

Отец прекрасно стрелял. Так, на спор, на стрельбище, он попал в наручные часы из пистолета с пятидесяти метров. Он и меня брал на стрельбище, еще немецкое, у аэродрома, которое представляло собой несколько рядов высоких земляных валов, заросших травой с толстенной, высотой метров 10, бетонной стеной в конце сооружения, построенной для того, чтобы пули при промахах в стрельбе не разлеталась по окрестностям. Отец ложился со мной, сам он держал автомат АК-47 в руках, мне же поручалось самое ответственное – наводка на мишень и, самое волшебное действие – нажатие на курок. АК-47 был в это время секретным оружием, ее носили только в чехлах, все стреляные при стрельбе гильзы, калибра 9 мм, сдавались по счету на склад. При мне, чертыхаясь, старшина после стрельб шарил по толстому войлоку травы, ища недостающие гильзы.

Неподалеку от стрельбища, около бани, за колючей проволокой, стоял большущий фанерный ящик, наполненный всевозможными гильзами, от пистолетных до гильз от авиационных пушек. Ящик охранялся часовым в будке. Пока он там находился, мы ухитрялись пробраться через колючку к ящику и набить карманы гильзами, которые у нас заменяли камни при кидании друг в друга.

Немцам в это время запрещалось иметь охотничье оружие, и в окрестных живописных и безлюдных лесов, полных грибов и всяческой дичи, расплодившейся после войны, охотились цепью, как в атаке на войне, только наши офицеры. Помнится, как кухни в семейных общежитиях были часто завалены крупными тушками зайцев-русаков и матерых кабанов-секачей с жесткой, как проволока щетиной, которые приносил отец.

Охотились, в основном, холостые летчики, дичь им разделывать было негде, и поэтому все желающие брали них добычу и тушили зайчатину и кабанятину. Она очень хорошо шла под пиво, по мнению взрослых.

По выходным, если отец был свободный, мы часто ходили в лес собирать грибы – было, много маслят, рыжиков и лисичек в сосняке, белых, подберезовиков, всяческих сыроежек в лиственных лесах. У отца тогда я получил первые навыки в поисках и определении грибов, он их много собирал в детстве. Потом грибы сдавались на кухню маме, и она их жарила. Так как она была из степной местности, первые результаты были незавидные, она пережаривала грибы до того состояния, когда их уже нельзя было есть, оставались только какие-то жалкие корочки, простодушно объясняя результат процесса словами: - « Я их тыкаю вилкой, а они все сырые ».

Отец научил меня делать необходимый и интересный для каждого мальчишки «музыкальный инструмент» - свитки из прямых ровных ветвей кустов орешника. Для этого с дерева срезался небольшой кусок молодой ветки без сучков, длиной сантиметров так 25 и диаметром10-15 миллиметров.

Сантиметров на 10 от конца ветки делался кольцевой разрез коры и вырез в ней небольшого отверстия, диаметром миллиметров 5, на расстоянии сантиметров 2 от конца ветки.

Потом на какой-нибудь деревяшке этот участок ветки обстукивался рукояткой ножа до тех пор, пока кору можно было, аккуратно скручивая, без повреждений, снять.

По следу вырезанного отверстия внутренняя часть ровно отрезалась, в меньшей части делался небольшой срез по хорде на всю глубину длину отрезка для прохода воздуха.

Потом, оставшаяся оголенной от коры часть ветки вставлялась в кору, в получившейся свисток надо было дуть, подбирая высоту звука передвижением этой самой оголенной части.

Уфф!! Не так-то просто рассказать все это, чтобы этот рассказ можно было использовать, как руководство по изготовлению этого нехитрого музыкального инструмента, без всяких чертежей, к чему я искренне стремился.