А. Федоров. Отцовская линия

Дом долго сторожила немецкая красивая, с рыжими пятнами овчарка Рубин, круглый год живя в будке, у сарая, на цепи. Пес был удивительно свободолюбивым, и когда ночью во дворе его спускали с цепи до утра, он иногда умудрялся найти какой-нибудь проход в заграждениях двора и уходил. Уходил на долго, на месяцы, и никогда сам не возвращался.

Мы его искали и находили, в стае, в основном, в компании беспородных и бродячих от рождения всяких шавок. И хотя он был большим и сильнее любой из этой собачьни, его статус в группе был всегда из последних.

Да, свободным надо, наверное, родиться, чтобы отвоевать себе место под этим солнцем. А тут свора часто просто уродливых дворняг всячески демонстрировала ему свое превосходство. А он держался униженно и покорно, даже не пытаясь дать отпор этой собачьей дедовщине. Отощавший, весь в укусах, он на мгновение подбегал к нам по нашему зову, и тут же возвращался обратно, в стаю. Увести его с собой можно было только насильно, за ошейник. Так и дожил он у нас в регулярных побегах до старости.

Жили у нас и кошки, но тех век был недолог - 2-4 года, и кошка исчезала. На воле зверье обычно живет гораздо меньше, чем в неволе.

Отец и в Ершове продолжил охотиться, купил ружье, прежнее оставил в Германии, начал охотиться, кроме боровой дичи, на водоплавающую – уток и лысух, черных водяных курочек с белым пятном около шеи. Сделал интересную складную брезентовую лодку, разработки какого-то умельца-конструктора. Две пары тонких и широких досок соединялись брезентом так, что, вставив в конструкцию систему распорок, получали в итоге небольшую, одноместную, длиной около полуметра лодку. В складном виде лодка занимала чуть более полуметра и легко грузилась на мотоцикл. А вот с мотоциклом отцу не везло, механик он был неважнецкий и часто прикатывал издали непослушную машину на последнем издыхании, в конце концов, совершенно охладев к ней и передав мне. У меня, после опыта эксплуатации мопеда, он вел себя пристойно.

С охотой у отца связан комический эпизод – мы приехали в деревушку Ганновку, где тогда проживали наши родственники, на утиную охоту. Приехали вечером, втроем, с гостившем у нас дядей Колей (из Подмосковья - помните главу «Строительно-ремонтные работы»?).

Еще не совсем зашло солнце, и мы решили пройтись вдоль берега, захватив с собой ружье. Выйдя за деревню, мы увидели в сумерках небольшую стайку уток на середине речки. Утки вели себя несколько странно – не беспокоились при нашем появлении, а спокойно занимались своими утиными делами - плавали, ныряли, покрякивали.

Отец с подозрением рассматривал этих непуганых водоплавающих. Но дядя с жаром шептал ему в ухо: - « Не сомневайся, Николаич, это дикая серка!». Отец вскинул ружье и:- « Трах!». Одна из этих утиц перевернулась вниз головой, другие с шумом взлетели над водой, и, хлопая по воде крыльями, скрылись. Надо отметить, что вся интрига заключалась в том, что охота открывалась только на следующее утро. Поэтому дядя быстро разделся и поплыл к трофею. В это время, заинтересованный нашей стрельбой и странными эволюциями в сумерках, к нам подошел пастух, дядька уже в летах. Увидев, что наша тайна раскрыта, дядя, уже, будучи с уткой в руках, бросил ее и закричал, в расчете на то, что чужой человек, подошедший к отцу, услышит: – « Да она Николаич, дохлая, вонючая, ну ее!». И бросив утку, быстро поплыл обратно.

А глубоким вечером, точнее ночью, к нам, как призрак отца Гамлета, явился пастух и сказал замогильным голосом: - « Ребята, а ведь утку вы МОЮ убили ». Последовала немая сцена. Потом сконфуженный отец, бросая свирепые взгляды на дядю, вынул деньги и что-то сконфуженно бормоча, стал неловко совать их, скомканные, в карман пастуха. Пастух с достоинством вытащил деньги, развернул их, неторопливо пересчитал и также неторопливо снова положил их в накладной карман большого брезентового плаща, наподобие плаща почтальона Печкина из деревни Простоквашино, и также неторопливо удалился, вполне насладившись видом кипящего от бессильной ярости отца.

Иногда «на охоту» выбирался и я «со товарищами». Как раз в это время отец взял в районном отделении ДОСААФ - добровольного общества содействия армии, авиации и флоту – старенькую ТОЗку – винтовку тульского оружейного завода калибра 5, 6 мм с парой коробок патронов. Она вообще-то предназначалась для школьного стрелкового кружка, где он в это время вел уроки труда и физкультуры, да, по-моему, и начальной военной подготовки. Хранилась она у нас дома, и вот это нехитрый механизм я тайком от него брал, разбирал на ствол и приклад, заматывал оные в кусок какой-нибудь тряпки, брал, и смотря по сезону, велосипед или лыжи, и мы отправлялись на охоту. Зимой мы разыскивали следы зайцев в посадках вдоль железной дороги, и всласть бродили по этим запутанным дорожкам. Сами зайцы, во избежание всяких случайностей, проявляли повышенную бдительность и ни разу мы не увидели представителя, судя по количеству следов, этого многочисленного семейства. Побродив и устав, мы устраивали тир, расстреливая несколько патронов во всякие предметы.

Детом мы устраивали засаду на сусликов, метров в 25 от норы. Но попасть в маленького суслика с такого расстояния нам тоже не удалось, к счастью, ни разу. Таким образом, результаты охоты были отличные – мы прекрасно, интересно проводили время на воздухе, ну, а братья наши меньшие никакого урона не терпели.

Так получилось, что я лет до 14 не умел плавать самостоятельно. В ГДР, где я прожил до 9 лет, как-то не встречались подходящие для этого водоемы вблизи дислокации нашей военной части. В окрестностях Ершова водоемом было довольно много. И отец поставил себе задачу обучить меня плаванью. Сам он плавал не очень, каким-то невиданным мной способом, где причудливо сочетались элементы кроля и плаванья по-собачьи. Сказывалось отсутствие школы, наверное, его никто не учил плавать, как меня. Учили меня плавать на Александр Фельдском пруде, который тогда был довольно чистый и глубокий, не то, что сейчас, когда идущий через него оросительный канал забил его глинистыми наносами. Не было и россыпи дач по берегам.

Тем не менее, задача была поставлена и должна была быть выполнена, и в срок. Дело осложнялось тем, что в ГДР мне приобрели с лучшими намерениями надувное резиновое устройство для облегчения плаванья – что в виде резинового разрезного эллипса оранжевого цвета. Оно имитировало какую-то фантастическую двухвостовую рептилию, как мы называли ее - «головастик», с утолщением впереди, должным означать голову рептилии (были нарисованы глаза) и разрезом сзади, для удобства попадания в вышеуказанный эллипс. Устройство легко надувалось, и я безбоязненно плавал с ним на любой глубине, зажав хвосты руками и работая, в основном, ногами.

И, естественно, у меня не было стимула к освоению автономного плаванья. Много раз отец учил меня правильно двигать руками и ногами при плавании, и поддерживал меня в воде при пробных заплывах, но результат был один. Мне не плылось. Без своего «головастика» я не мог держаться на воде, не доверял я ей. Несколько раз незнакомые ребята отбирали у меня где-то на глубине мою амфибию, и я вполне успешно тонул, правда конец этих историй был, к счастью, всегда счастливым.

Я в 14 лет я впервые попал на Черное море, головастика не взяли, и на соленой морской воде, которая согласно законам физики, лучше держит на воде человека, я как-то постепенно сам научился плавать. Так же на море научился плавать мой сын. Так, что учитесь плавать на море.
Транспорт не роскошь, а средство передвижения.
Еще в первые годы жизни в Ершове отец купил себе велосипед пензенского завода, марки «ЗИФ» красного цвета. Он ездил на нем и на работу и по делам. Велосипед неоднократно воровали около магазинов, и тогда покупался новый той же марки. Меня тоже отряжали на нем за всякими покупками, ну и съездить покупаться, на рыбалку.

То есть пользователей было двое, а велосипед один. Что создавало напряженность в пользование этим транспортным средством.

Потом отец купил себе небольшой мотоцикл минского завода М-103, с пятилошадиной мощностью, но он предназначался только для отца – охоты, рыбалки и прочих хозяйственных нужд. Благодаря закулисным стараниям матери где-то в классе 8 - 9 отец купил мне мопед, уже однолошадной мощности, который полностью решил мои транспортные проблемы. А отец постепенно с возрастом, забросил, а потом и продал свой мотоцикл. Но на велосипеде ездил и в 84 года.
Основа здоровья.
В отделении дороги, последнем и самом продолжительным по времени месте своей службы, отец работал не менее десяти лет, и ушел оттуда в возрасте почти семьдесят лет.

После ухода с работы он летом занимался огородом – сад у нас, как и у соседей, пропал из-за высокого уровня грунтовых вод – то ли нарушился естественный природный слив весенней воды в Немецкий пруд из-за асфальтированной, наконец, Колхозной улицы. Или, скорей всего, поднялись грунтовые воды в результате пуска ершовского обводнительного канала, не облицованного изнутри водонепроницаемыми материалами. По крайней мере, до июня в огороде у нас стояла вода.

Зимой отец вел снегозадержание и одновременно снегоборьбу на дорожках, весной боролся с излишней водой, т.е. весь год он практически проводил на воздухе, занимаясь физическим трудом. Это здоровая жизнь на воздухе позволяло ему ездить на велосипеде в возрасте, далеко за 80. И кто бы знал, сколько он еще прожил, если бы не психическая травма, когда у него среди белого дня сгорел, как скирда соломы, быстро и яростно, дом. После этого он и сам буквально сгорел, прожив всего несколько месяцев после этого несчастья.

Отец по-своему был яркой неординарной личностью. Странно, кажется, я всегда был ближе к матери, а вспоминаю больше отца, то ли ушел он позднее с грешной земли, то ли много перенесли вместе после болезни и ухода из жизни мамы, когда он остался один и так нуждался в опоре и поддержке.

Отец уходил на службу рано, когда я еще спал и приходил с нее поздно. Выходных у военных людей тоже не было, зато были постоянные тревоги – к отцу прибегал посыльный, телефона у нас не было, громко стучал в дверь и кричал: - «Тревога!». Отец мгновенно вскакивал с постели, быстро одевался, брал небольшой тревожный чемоданчик со штатным набором предметов первой необходимости, прощался с нами и вот уже по коридору грохочут его сапоги, вместе с сапогами других офицеров – жили мы, в основном, в общежитиях, в коммуналках…И все мы не знали, учебная это тревога или настоящая, вернется он или нет. Конечно, тогда об этом думала мама, я и не представлял, что такое может с отцом случиться.

Отец был из типичной большой крестьянской семьи, там было трое братьев, старше его, у некоторых уже были свои дети, старше отца, были, крайней мере, и две сестры. Отец был самый младшим из семьи, родился тогда, когда его отец, мой прадед, уже неожиданно умер. Тот был маляром, красил луковицу местной церкви, вдруг на село неожиданно налетел ледяной ливень с ветром, прадед не успел спуститься и сильно промерз. Простуда, по-видимому, перешла в воспаление легких, а может и скоротечную чахотку, и он скоропостижно скончался, так и не дождавшись появления на свет божий своего последнего сына.

Прадед был подкидышем, воспитывался в сиротском доме, его мать, богатая мещанка, тайно от мужа содержало этот греховный плод любви. А вот прабабка по матери, Варвара, была экономкой у купца первой гильдии, владельца, в частности, нескольких винокуренных заводов по производству водки, магазинов.

Прапрадед по этой линии, судя по отечеству прабабки, был Михаил, не знаю, был ли зарегистрирован их брак с прабабкой, скорее всего, было это еще до отмены крепостного права, когда регистрации гражданской, как таковой для крестьян не существовало, как не существовало и фамилий в нашем понимании. Этим, наверное, и объясняется тот феномен, что половина братьев и сестер отца носила одну фамилию, а половина - другую.

Старший брат отца, с кавказским обликом прапрадеда, говорил, что одна из фамилий происходит от уличного прозвища. По семейной легенде национальность у этого пращура была армянин, это доказывается горячим вспыльчивым южным характером многих представителей поколений семьи, в частности у моего отца, и мелькающей во многих лицах заметных черт кавказского облика.

Вместе с семьей жили и невестки со своими детьми, а старшие сыновья постепенно уходили друг за другом в город, сначала на приработки зимой, а потом на постоянную работу, и когда отцу было лет 12, он остался единственным мужиком в семье. Ну а раз единственный – значит и пахота на тебе, на лошадке с деревянной сохой. Да, в 20 годы прошлого века крестьяне пахали еще сохой. Моя бабушка по матери, которая жила с нами, не верила отцу – в Заволжье с их тяжелыми сухими глинистыми почвами, где при пахоте упряжка быков с однолемешным плугом выворачивала при осенней пахоте глыбы, размером до полуметра, ручки плуга мог держать только крепкий мужик. Наверное, напрасно не верила, субпесчанистые подзолистые почты, образовавшиеся при раскорчевке леса на Орловщине, очень легко поддаются обработке.

Отец рассказывал о своем голодном детстве. Когда своего хлеба изо ржи – в орловской губернии пшеничка на бедных подзолистых почвах росла плохо - не хватало до новин, т.е. до нового хлеба, осенью в него добавляли и картошку, а бывало и кору деревьев в самый недород. Картошка выручала, давая обычно неплохие урожай, а, кроме того, была капуста, огурцы, редька. Непременным атрибутом был хлебный квас с редькой. Часто из кваса делали «тюрю» - это смесь кваса с ржаным хлебом, с добавлением толики льняного или конопляного масла. В изобилии шла и квашеная капуста, которую ели с картошкой, или готовили во все времена года щи из кислой капусты. Бывало и молоко малым, когда корова отелиться.

Отцу запомнился в детстве так называемый «ситный хлеб» – это «улучшенный», как сказали бы сейчас, класса «премиум», хлеб из обыкновенной ржаной муки, просеянной через сито. Ничего вкуснее этого хлеба в детстве он не ел. И, много лет спустя, уже, будучи взрослым, и приехав к матери на побывку, он попросил у нее испечь такой хлеб. Его матушка, Мария Михайловна, сначала рассмеялась, а потом и всплакнула: - « Эх, Егорка, это тогда он тебе он нравился, а сейчас ты и есть-то его не будешь».

Но нельзя ту жизнь видеть только в черных красках. Жилось таким образом тогда почти всем на деревне, и люди, особенно дети, лучшей доли не знали и не видели, а посему, до времени, не особенно сетовали на судьбу.

Были в деревне и свои развлечения, особенно зимой, когда спадала сельская страда. Отец рассказывал, как он с другими детишками затаскивал со двора на крутой берег реки Орлика, на краю деревни, конные сани, и, загнув оглобли, все ребячья ватага с визгом неслась на санях к реке. Затащить в гору тяжелые, с окованными полозьями сани детишки не могли, и, обычно сани простаивали на берегу Орлика до ранней весны, когда снег частично стаивал и конь мог вытащить сани на пригорок. Очень светлые воспоминания оставляли зимние церковные праздники, хождение от двора ко двору «со звездой» с распеванием колядок и получение за свой радостный труд натуроплаты, так сказать, – нехитрой деревенской снеди – всяческих пирогов, крашенных яиц, куличей и пасхи – рода сладкого творога.

Ну а летом, в малолетстве, это было купание на реке, хождение в прекрасный светлый лиственный орловский лес по грибы и ягоды, позже - ночное с отдыхающими от дневной работы конями.
А в городе все же лучше…
В описываемые года в городе было голодновато - сказывалась послевоенная всеобщая разруха, деньгами и промышленными товарами по карточкам горожан еще как-то обеспечивали, а вот с продовольствием было сложно, на один карточный поек прожить было тяжело, и зимой деревенская часть семьи снаряжала продовольственный обоз на санях с лошадью в город.

С одним из таких обозов лет в 15 поехал отец, да так и остался в городе - братья сказали, что пора городские ремесла осваивать. До этого отец окончил церковно-приходскую школу, а в городе поступил в вечернюю школу и одновременно стал работать учеником столяра-краснодеревщика, а потом и самим столяром. На экзамене, как рассказывал отец, нужно было «построить» филёнчатую дверь, а это весьма сложный процесс, требующего особого умения и знаний. Когда я смотрю на сегодняшние, сделанные с помощью машин филёнчатые двери, я всегда вспоминаю дверь, которую сделал отец при ремонте нашего нового дома обычным столярным ручным инструментом – ножовкой, рубанком, фуганком и долотом – насколько выгодно она отличалась качеством от новомодных.

Старший брат рассказал об одном комичном случае, прошедшем с отцом в то время. Отец с первой же зарплаты купил себе лайковые перчатки до локтя. Как я не пытался узнать от него, для чего нужен был ему сей экстравагантный предмет, да еще, как видно, первой необходимости, раз был куплен с первой получки, отец от вопросов только отмахивался.

Положа руку на сердца, почти каждый из нас в это время испытывал какое-то непреодолимое желание, совершенно необъяснимо для всех окружающих. Для меня лет в 18 пределом мечтания было приобретения перстня с крупным «лунным камнем», что я и сделал при открытии нашего универмага году в 65. Дешевая бижутерия, носить открыто нельзя – засмеют родители и друзья, но несколько раз в одиночестве надевал его и любовался им, наверное, из эстетических соображений. Правда, скоро, неожиданное пристрастие так же неожиданно ушло, как и пришло.

А вот на вторую зарплату отец приобрел действительно нужный и по тем временам дефицитное изделие – наручные часы. Заводов часовых в России тогда не было, и часы, в основном, приобретались у часовщиков, которые осуществляли и торговые функции. Чем-то ему отец понравился, и часовщик «сделал» ему, конечно бывшие в употреблении, в серебряном корпусе, часы, размером с компас, наподобие тех, которыми пользуется красноармеец Сухов в «Белом солнце пустыне».

Потом, закончив 7 классов средней школы, отец начал работать слесарем на машиностроительном заводе, производившем ткацкое оборудование, одновременно поступив в машиностроительный техникум при этом предприятии, и вскоре стал работать машинистом заводской электростанции и закончил техникум. Иметь по тем временам среднее специальное образование было большим достижением для деревенского парня из глухой орловской деревеньки.

Если завтра война, если завтра в поход…

Война началась, как и для всей Красной Армии неожиданно, на полковой аэродром был произведен налет немецкой авиации, самолеты пылали на стоянке, не успев взлететь. Остатки полка срочно перебросили подальше от границы. На вооружение полка стояли слабовооруженные и тихоходные бомбардировщики СУ-1 ( не путать с современными красавцами СУ-25, 27 и т.д.!). И вот остатки полка послали на бомбежку немецкой танковой колонны. То, что увидел отец, произвело на него неизгладимое впечатление – по дороге в шесть рядов шли почти вплотную друг к другу в облаках пыли немецкие танки колонной, длиной в несколько километров.

Зрелище было устрашающее. Утром, после вылета, на утренней проверке в строю не досчиталось несколько летчиков. А ведь летные части были элитой Красной Армии, Туда отбирались самые проверенные по классовому происхождению люди. Летчики очень хорошо обеспечивались, они в своей парадной темно – синей форме вызывали такое же восхищение у встречных, как и первые космонавты в СССР, а зарплата их превышала зарплату директора завода. И вот некоторые все же дрогнули.

И это явление, к сожалению, понятно, вон как быстро основная масса нашего народа стала серой массой обычных потребителей, а ведь власть Советов продолжалось почти 70 лет до перестройки, при ней выросло почти три поколения Советских людей и вот какой казус.

Как-то летом, в летних лагерях, на общем построении всего авиаполка командир полка с трибуны зачитывал приказ свыше, в котором врагами народа, шпионами объявлялись командармы Якир, Тухачевский, Егоров и т.д. Во время чтения к полковому построению подъехали несколько черных эмок, и из них вышла группа молчаливых военных в кожаном. Дождавшись окончания чтения, они подошли к трибуне и стали молча срывать с командира полка и некоторых других военных, окружающих его, петлицы со знаками различия. Полковой комиссар, с которого тоже срывали знаки различия, закричал срывающимся голосом: « …Товарищи, да что же это делается… Я ведь свой, ведь вы меня знаете, я свой…!». Толпа на плацу угрюмо молчала. Окружив толпу арестованных, люди в кожаном погнали их к машинам, быстро затолкали в них задержанных и уехали.

На западных границах СССР были сосредоточены главные запасы вооружения и прочего воинского имущества. Отступали мы так быстро, что в общей панике не успевали вывезти даже огромные армейские склады, которые комплектовались десятилетиями. В этих случаях выход был один – уничтожать склады. И вот отцу с группой бойцов было поручено уничтожить такой склад. Когда они вошли в брошенный, неохраняемый никем громадный склад, они присели от изумления – склад был заполнен десятками тысяч комплектов всевозможного обмундирования. Раздавать все это добро населению было запрещено. Облив все это имущество авиационным бензином, они только успели поджечь склад, как на улицах городка появились немецкие танки. Когда они все-таки успели выбраться на безлюдную дорогу на восток, объявилась новая напасть – камуфлированный зелено-болотными пятнами, с хищным, тонким очертанием, как у стрекозы, с обрубленными крыльями «Мессершмидт-109», в просторечии мессер. Он привязался к их одинокой машине и начал ее обстреливать. В то время немцы при абсолютном превосходстве в воздухе позволяли себе такие « развлечения ».