Александр Артемович Адабашьян Никита Сергеевич Михалков Транссибирский экспресс

7

На следующее утро, когда Шпазма пришел будить хозяина, тот был уже на ногах. Выпив молока, Фан потребовал подать ему свой старый, изношенный костюм и рубашку с вытершимся воротником. Галстука он не надел.

Илья Алексеевич все исполнял быстро, стараясь беззвучно передвигаться по комнате.

Одевшись, хозяин взглянул на себя в зеркало, поправил наклейку на брови и вышел. С самого утра и до ухода Фан был непривычно молчалив, распоряжения отдавал сухо и кратко. Казалось, он был чем-то озабочен. Но Шпазма не посмел задавать вопросов, а все предположения, которые он строил на этот счет, его только пугали.

29 апреля в 9 часов 30 минут утра большие зеркальные двери «Фудзи-банка» закрылись за вошедшим в них Фаном.

Какой-то человек, не обратив ни малейшего внимания на побитое лицо Фана, проводил его на второй этаж. А еще через десять минут Фан сидел за чайным столиком и, комкая край своего пиджака, говорил со слезами на глазах:

— Вот смотрите: на лбу — это трубой, язык еле ворочается, глаз чуть не выбили. И все за что? За что, спрашивается?

Напротив него сидели господин Тагава, управляющий банком, и его помощник. Они слушали всхлипывающего Фана, пили чай, сокрушенно качали головой.

— И спрашивается, за что все это? — продолжал Фан торопливо. — Только за то, что я всю жизнь ненавидел политику? И не хотел ею заниматься?.. А из-за чего? Нашли где-то на помойке, даже ума не приложу как, старую мою фотографию! И все! Да! Служил в Красной Армии, а куда мне было деваться? Когда говорят: кто не с нами, тот против нас! Любой бы пошел! И вы пошли бы!.. Я казах из Синьцзяна, сын богатых родителей, не пошел бы — убили, и все! — Фан, давясь, несколько раз хлебнул остывший чай. — Ни разу я в этой проклятой армии не выстрелил, ни разу! Переводчиком при штабе просидел. Отец, слава богу, языку успел научить. Но потом же я сбежал от них! Не выдержал, сбежал! А куда? Бежать-то, выходит, некуда. Там на меня шинель силком надели, а здесь чуть не убили... — Фан горестно покачал головой. — А как я здесь начинал? Жил — двадцать шесть ступенек наверх, комната, как ваш стол, худая крыша, любой дождь пропускает. Кого это волновало? Когда я в «Лотос» устроился, помните, что это за дыра была? День и ночь работал, в одной рубашке ходил — ночью стирал, а утром еще в мокрой на работу шел. Зимой! Плакал от холода. А кому до этого дело было? А вот когда жонглер Фан стал хозяином, выплатил почти все деньги за кабаре да сделал из него лучшее заведение в городе, тогда всем стало дело до господина Фана... И я ведь ни с кем ничего, никакой политики, чистая коммерция!

Он замолчал, суетливо порылся в карманах, достал большой мятый носовой платок, вытер вспотевший лоб, промокнул кровь, проступившую сквозь тонкую наклейку над бровью.

— Господин Фан, — тихо заговорил помощник управляющего после недолгого молчания, — вы вот все время повторяете, что политика вас не интересует, а тогда зачем же вы каждое утро сжигаете газеты. Разве это не борьба?

— Вот-вот! Именно! — с жаром воскликнул Фан. — Я как раз хотел сказать — это и есть моя борьба с политикой вообще, понимаете? Я...

— Вот видите, — перебил его улыбаясь Тагава. — Когда вам пытаются внушить что-то с помощью газеты, вы ее сжигаете, а когда — с помощью трубы, приходите к нам, а ведь мы из тех, кто читает газеты.

— Все понятно, — тяжело вздохнул Фан и встал. — Прошу извинить. — И, прихрамывая, направился к двери.

— Ничего, — улыбнулся ему вслед Тагава. — Идите, господин Фан. Идите и подумайте. Вы коммерсант и должны знать, что за все полагается платить.

— Но вы говорите не о деньгах, а это уже не коммерция, — ответил Фан в дверях, поклонился и вышел.

Некоторое время Тагава задумчиво смотрел на закрывшуюся за Фаном дверь. Потом негромко проговорил:

— Идеальная кандидатура... Синьцзян, Красная Армия, Казахстан...

И тут дверь, на которую Тагава продолжал смотреть, медленно открылась. В щель просунулась голова Фана.

— Я подумал, — грустно улыбнулся он. — Поэтому и пришел...

Весь следующий день Чадьяров провел дома. Он ни с кем не встречался, на телефонные звонки не отвечал.

Вчера, после четырехчасовой беседы в «Фудзи-банке», веселый Фан был завербован японской разведкой. Он согласился на это, страдая и препираясь. Ничего конкретного ему пока не сказали, но расстались с ним чрезвычайно учтиво, обещали помочь восстановить кабаре, разобраться с Разумовским, с которым Тагава оказался «немного знаком». Часа через два, после того как Фан вернулся домой, из «Фудзи-банка» посыльный принес конверт с чеком на довольно крупную сумму...

В семь часов вечера Чадьяров поужинал у себя в кабинете, потом лег на диван и уснул. Проснулся он в половине девятого, встал, прошел в ванную, осмотрел начавшие заживать ссадины, потом сел за свой письменный стол и стал ждать. Когда в девять глухо ударили стоявшие в углу кабинета большие часы, Чадьяров поднял трубку.

— Отель «Насиональ»... Тридцать седьмой... Могу ли я поговорить с господином Эрихом фон Риттенбергом? — спросил он, когда в тридцать седьмом номере сняли трубку. — Я по поводу мебели... — Секунду он слушал кого-то на том конце провода, потом сказал: — Хорошо. — И повесил трубку.

Было уже темно, когда Чадьяров оказался перед зданием отеля. Он прошел через вестибюль, поднялся на второй этаж. Тридцать седьмой номер находился в самом конце коридора. Коридор был пуст. Чадьяров постучал. Из-за двери ответил по-немецки мужской голос.

— Относительно мебели... — сообщил Чадьяров, и ему разрешили войти.

Чадьяров переступил порог, и остановился — в комнате было совершенно темно.

— Закройте дверь, проходите. Прямо у окна кресло, — сказал из темноты тот же голос.

Чадьяров закрыл дверь.

Если не считать слабого света уличных фонарей, падавшего на потолок и часть стены, в комнате была полная темнота. Чадьяров сделал несколько шагов, но споткнулся обо что-то и тихо рассмеялся:

— Послушайте, я вас три года ждал, а вы меня так встречаете!

Мужчина не ответил.

Чадьяров дошел до окна, сел в кресло.

— Так и будем в темноте сидеть? — поинтересовался он.

— Да, так и будем, — сухо ответил хозяин номера и спросил: — Что у вас? Как дела?

— Если не смотреться в зеркало, хорошо. Разумовский разгромил мое заведение, я пожаловался «Фудзи-банку», завербован. Конкретного пока ничего. Правда, деньги на ремонт дали. И на новую мебель тоже. Деньги взял...

Дальше Чадьяров рассказал все, что думал о «Фудзи-банке», о приезде Хаяси и Сугимори, об убийстве Куроды.

Хозяин номера слушал внимательно. Помолчав немного, заговорил сухо, без интонаций:

— Москва не хотела вас трогать. Однако вы к цели ближе всех, потому и получили приказ действовать. Положение тяжелое. Японцы смотрят на материк. Готовят что-то серьезное. А воевать мы сейчас не можем. Сил на войну нет. В Италии фашисты. В Германии тоже начинают... — Хозяин номера встал, повернулся спиной, прикурил. Спичка на мгновение осветила его силуэт, белую рубашку, коротко стриженные волосы. Он затянулся, сел на место, продолжил: — В Японии, сами знаете, народ трудолюбивый, хочет мира. Но это — народ... Более того, в правительстве тоже сильны антивоенные настроения, но существует правое крыло — военные. Эти готовы на все, и в их руках сила — армия. Помните: возможна любая провокация, самая дерзкая. Задача: работа с японцами, глубокий, четкий анализ их действий. Связь, инструкции у вас будут. Как всегда — внимание, осторожность. Запасных вариантов у Москвы нет. Пока нет. Это все.

Он замолчал.

Чадьяров видел, как в темноте бледным пятном расплывалась рубашка связного, как розовый глазок сигареты плавно летал по воздуху.

— Вы готовы?

— Готов? — горько усмехнулся Чадьяров. — Я уже полтора года готов. Как мне вас называть?

— Никак. Через два часа я уезжаю.

— Что?! — У Чадьярова напряженно заходило сердце. — Уезжаете?! Да вы что, с ума сошли?

От одной мысли, что ему опять предстоит остаться одному, без связи, стало жутко. Как он ждал этого человека! Как был счастлив, когда услышал пароль. И когда его били во время погрома, он не так ощущал эти удары, потому что знал — одиночество кончилось, он нужен, о нем помнят... Есть связь, а что теперь? Все сначала?

— Кому я нужен один? — с яростью шептал Чадьяров. — Три года просидел здесь без связи, без людей, без задания!.. Забыли, что ли, там про меня? Вы... ты сам-то представляешь себе хоть немного, что это такое, когда поговорить три года не с кем?! Когда унижение кругом, мерзость! Не приходилось тебе перед начальником китайской полиции плясать вечерком этак часика полтора? У меня почти два года все подготовлено — только работай! Но что я без связи? Нуль! В общем, так. — Голос Чадьярова стал твердым: — Передай в Москве: или у меня будет связь, люди и так далее — все, что нужно, или я...

— Хорошо, — сухо перебил его хозяин номера, — я передам! Вернусь и передам.

— Это когда же, интересно? — резко спросил Чадьяров.

— Когда вернусь... — повторил связной. — Если вернусь. Я ведь еще туда еду, а не обратно... — Он загасил окурок в пепельнице. — У меня все.

Наступила тишина. Тикал стоявший на тумбочке маленький будильник. По улице прогрохотала тележка.

У Чадьярова лопнула ссадина на губе, и теперь он сидел, слизывая, как в детстве, выступившую кровь. Ныл затылок, и, вообще, все тело отяжелело, захотелось скорее оказаться в своем кабинете, лечь на диван, накрыться одеялом, заснуть и долго не просыпаться.

Шумно вздохнув, Чадьяров провел рукой по волосам и глухо сказал:

— Вы меня не слышали. Забудьте. Извините — и забудьте.

Хозяин номера не ответил. Они помолчали, и Чадьяров спросил:

— Вы на поезде ехали? Через Казахстан?

— Да.

— Ну как там?

Чадьяров встал:

— Не сердитесь. Я сделаю все, что в моих силах. Все, что приказано. До конца.

Он протянул собеседнику руку, тот крепко ее пожал.

— Я это знаю. И все это знают. Там, в Москве. Будьте осторожны. — Потом неожиданно засмеялся: — Здорово вы это придумали, с тележкой по утрам бегать! Я вас видел.

Чадьяров усмехнулся:

— Что делать? Веселый Фан. Городской сумасшедший.

Держа руку Чадьярова в своей, связной негромко сказал, неожиданно перейдя на «ты»:

— Ты даже не представляешь, что сейчас для Москвы значишь. Для страны... Счастливо тебе.

Чадьяров поднялся:

— Ты, случайно, Испанца не знаешь там, в Москве? — спросил он.

— Нет, — подумав, ответил тот.

— Жалко. Что ж, всего тебе...

В кабаре полным ходом шел ремонт. Стучали молотками плотники, работали паркетчики, маляры восстанавливали попорченную краску стен, стекольщики меняли зеркала.

Однажды утром в дверях кабаре неожиданно появился господин Тагава со своим помощником. Фан с приветливой улыбкой пошел навстречу гостям.

— Я вижу, господин Фан чувствует себя лучше, — приподняв шляпу и растягивая слова, проговорил Тагава. — Я вижу, господин Фан умеет работать...

Фан оживился, стал водить гостей по залу, рассказывать, что и как здесь будет через несколько недель: пользуясь тем, что все равно надо делать ремонт, он решил провести и некоторую реконструкцию подсобных помещений, оборудовать маленький зал внизу, расширить эстраду.

Гости вежливо слушали, с вниманием все осматривали, одобрительно кивали. Потом, наконец выбрав момент, господин Тагава наклонился к Фану и негромко сказал:

— Нам бы поговорить...

Фан сразу засуетился, повел гостей к себе в кабинет, достал из стола бутылку виски, три высоких стакана, но Тагава показал рукой, что пить не будет. Фан спрятал бутылку.

Некоторое время они улыбались друг другу. Потом управляющий банком вытащил из кармана какую-то длинную книжицу. Бросил на стол.

— Это вам, — сказал он. — Паспорт.

Фан испугался:

— У меня есть паспорт! — Он кинулся к висевшему на стуле пиджаку, начал рыться в карманах: — Сейчас, сейчас, момент...

— Не нужно, — улыбаясь остановил его Тагава. — У вас остается постоянный паспорт, а это — новый, на время. — Он достал из кармана конверт и бросил рядом с паспортом: — А это билеты.

— Какие билеты? Куда? — еще больше заволновался Фан.

— Билеты на Транссибирский экспресс. До Москвы и обратно... Ну и туристический полис на обслуживание, — продолжая улыбаться, пояснил Тагава.

— Что? — закричал Фан. — Зачем? Нет! Никогда! Да что вы?! — Он схватил билеты, паспорт, резко отодвинул их по полированной крышке стола к господину Тагаве. — Обратно, туда?! Умоляю, что угодно! — Фан сложил на груди руки, в глазах его стояли слезы. — Только сейчас я вздохнул, дайте пожить!.. Умоляю! Я же все наладил... У меня ремонт... Вы же знаете, что это! Я же бежал, бежал, понимаете — б е ж а л! Меня убьют там, умоляю!

Фан пытался упасть на колени перед сидящим в кресле Тагавой, но помощник схватил его под руку, усадил на стул.

— Вы поедете как китайский подданный, — сказал Тагава спокойно, словно не было истерики Фана и вопрос этот давно решен. — Туристом, задание несложное, простое задание. Получите его в дороге. Доедете до Москвы и тут же вернетесь.

Фан поднял на управляющего банком побелевшее лицо и одними губами прошептал:

— Умоляю...

Тагава в который уже раз ласково улыбнулся, прошелся по кабинету и продолжил:

— Успокойтесь, милый Фан. Это будет чудесное путешествие. Кстати, будете иметь возможность пополнить свой гардероб. У вас неважные костюмы, мы сошьем вам в дорогу новые. Скоро придет портной.

— Какие костюмы?.. — начал было Фан, но, не договорив, махнул рукой, поняв, что сопротивление бессмысленно. Он вынул из кармана платок, вытер лоб и тихо спросил: — А что я скажу здесь, в кабаре?

— Скажите, что уезжаете по делам недели на две. Или еще что-нибудь в этом духе, придумайте сами.

Фан принялся снова упрашивать, но зазвонил телефон. Трубку снял Тагава.

— Да, — сказал он, — конечно, ждем... — И положил трубку. — Это портной. Он сейчас явится. Приведите себя в порядок.

Фан устало кивнул, медленно прошел в ванную, запер за собой дверь. Умылся и посмотрел на себя в зеркало. Легкая улыбка скользнула по его губам. «Быстро я им понадобился, — подумал Чадьяров. — Хорошо ли это?.. — Он вытер лицо, сел на край ванны. — Задание?.. Какое, интересно, задание можно дать такому идиоту, как веселый Фан, да еще завербовав его всего пять дней назад?.. Тут нужно соображать...»

В кабинет постучали. Чадьяров слышал, как хлопнула дверь. Когда он вышел из ванной, вид у него был убитый. Кроме Тагавы и его помощника в кабинете оказался маленький японец, почти карлик.

«Ого, сам Хаяси! — мелькнуло в голове у Чадьярова. — Похоже на смотрины».

— Это портной, который будет шить вам костюмы, — сказал Тагава, уважительно глядя на карлика.

Карлик улыбнулся, закивал головой. Он неотрывно смотрел на Фана. Потом стал снимать мерку, но, для того чтобы дать возможность портному измерить ширину плеч, Фану пришлось сесть на стул.

— Не могли, что ли, портного нормального найти? — мрачно проворчал Фан.

— Прекратите! — неожиданно зло прошипел Тагава и быстро взглянул на портного.

Тот невозмутимо продолжал делать свое дело.

Фан, не ожидавший такой реакции на свои слова, испуганно моргал, глядя то на управляющего банком, то на странного портного.

Закончив обмерять Фана, портной поклонился и вышел.

— Завтра будут костюмы, — быстро сказал Тагава и заторопился вслед за Хаяси. Ушел и помощник, предварительно положив новый паспорт Фана и конверт с билетом на видное место.

«Так, — думал Чадьяров, оставшись один, — что мы имеем?.. Мы имеем паспорт на имя китайского гражданина, билет на Транссибирский экспресс и туристический полис первого класса... Только что завербованного агента, причем человека странного, отправляют на задание, которое контролируется самим Хаяси. Суть задания этот агент должен получить в поезде. Это значит, что кроме него будет ехать еще кто-то, знающий задание, — видимо, профессиональный человек. Один ли?.. Это и нужно узнать с самого начала...»

Хаяси вышел от Фана, повернул за угол и сел в машину. Полковник Сугимори виновато посмотрел на шефа.

— Еще раз прошу простить меня, Хаяси-сан, за то, что вам пришлось это делать, — приложив руку к груди, сказал он.

— Ничего, Сугимори-сан, — с улыбкой ответил карлик. — Вы не виноваты, что выросли в богатой семье и вам не пришлось с детства зарабатывать себе на хлеб учеником портного...

У него было хорошее настроение. Сугимори это по чувствовал и потому спросил:

— Ну как этот самый Фан?

— Вполне достойный мешок, — ответил Хаяси.