Александр Дюма. Три мушкетера

проделанной в каменной стене.

Д'Артаньян схватил протянутую ему руку и страстно припал к ней губами.

- Лучше бы я никогда не встречал вас! - воскликнул он с той грубостью,

которую женщины нередко предпочитают изысканной любезности, ибо она

позволяет заглянуть в глубину мыслей и доказывает, что чувство берет верх

над рассудком.

- Нет... - проговорила г-жа Бонасье почти ласково, пожимая руку

д'Артаньяну, который все еще не отпускал ее руки, - нет, я не могу сказать

этого: то, что не удалось сегодня, возможно, удастся в будущем. Кто знает,

если я когда-нибудь буду свободна, не удовлетворю ли я тогда ваше

любопытство...

- А любовь моя - может ли и она питаться такой надеждой? - в порыве

восторга воскликнул юноша.

- О, тут я не хочу себя связывать! Это будет зависеть от тех чувств,

которые вы сумеете мне внушить.

- Значит, пока что, сударыня...

- Пока что, сударь, я испытываю только благодарность.

- Вы чересчур милы, - с грустью проговорил д'Артаньян, - и

злоупотребляете моей любовью.

- Нет, я только пользуюсь вашим благородством, сударь. Но поверьте,

есть люди, умеющие не забывать своих обещаний.

- О, вы делаете меня счастливейшим из смертных! Не забывайте этого

вечера, не забывайте этого обещания!

- Будьте спокойны! Когда придет время, я вспомню все. А сейчас уходите,

ради всего святою, уходите! Меня ждали ровно в двенадцать, и я уже

запаздываю.

- На пять минут.

- При известных обстоятельствах пять минут - это пять столетий.

- Когда любишь!

- А кто вам сказал, что дело идет не о влюбленном?

- Вас ждет мужчина! - вскрикнул д'Артаньян. - Мужчина!

- Ну вот, наш спор начинается с начала, - произнесла г-жа Бонасье с

легкой улыбкой, в которой сквозил оттенок нетерпения.

- Нет-нет! Я ухожу, ухожу. Я верю вам, я хочу, чтобы вы поверили в мою

преданность, даже если эта преданность и граничит с глупостью. Прощайте,

сударыня, прощайте!

И, словно не чувствуя себя в силах отпустить ее руку иначе, как

оторвавшись от нее, он неожиданно бросился прочь. Г-жа Бонасье между тем,

взяв в руки молоток, постучала в дверь точно так же, как прежде в окно: три

медленных удара через равные промежутки. Добежав до угла, д'Артаньян

оглянулся. Дверь успела раскрыться и захлопнуться. Хорошенькой жены

галантерейщика уже не было видно.

Д'Артаньян продолжал свой путь. Он дал слово не подсматривать за г-жой

Бонасье, и, даже если б жизнь его зависела от того, куда именно она шла, или

от того, кто будет ее провожать, он все равно пошел бы к себе домой, раз дал

слово, что сделает это. Не прошло и пяти минут, как он уже был на улице

Могильщиков.

"Бедный Атос! - думал он. - Он не поймет, что все это значит. Он уснул,

должно быть, ожидая меня, или же отправился домой, а там узнал, что у него

была женщина. Женщина у Атоса! Впрочем, была ведь женщина у Арамиса. Все это

очень странно, и мне очень хотелось бы знать, чем все это кончится".

- Плохо, сударь, плохо! - послышался голос, в котором д'Артаньян: узнал

голос Планше.

Дело в том, что, разговаривая с самим собою вслух, как это случается с

людьми, чем-либо сильно озабоченными, он незаметно для самого себя очутился

в подъезде своего дома, в глубине которого поднималась лестница, ведущая в

его квартиру.

- Как - плохо? Что ты хочешь этим сказать, дурак? - спросил д'Артаньян.

- Что здесь произошло?

- Всякие несчастья.

- Какие?

- Арестовали? Атос арестован? За что?

- Его застали у вас. Его приняли за вас.

- Кто же его арестовал?

- Стражники. Их позвали на помощь те люди в черном, которых вы

прогнали.

- Но почему он не назвался, не объяснил, что не имеет никакого

отношения к этому делу?

- Он бы ни за что этого не сделал, сударь. Вместо этого он подошел

поближе ко мне и шепнул: "Сейчас необходимо быть свободным твоему господину,

а не мне. Ему известно все, а мне ничего. Пусть думают, что он под арестом,

и это даст ему время действовать. Дня через три я скажу им, кто я, и им

придется меня выпустить".

- Браво, Атос! Благородная душа! - прошептал д'Артаньян. - Узнаю его в

этом поступке. Что же сделали стражники?

- Четверо из них увели его, не знаю куда - в Бастилию или в Фор-Левек.

Двое остались с людьми в черном, которые все перерыли и унесли все бумаги.

Двое других в это время стояли в карауле у дверей. Затем, кончив свое дело,

они все ушли, опустошив дом и оставив двери раскрытыми.

- А Портос и Арамис?

- Я не застал их, и они не приходили.

- Но они могут прийти с минуты на минуту. Ведь ты попросил передать им,

что я их жду?

- Да, сударь.

- Хорошо. Тогда оставайся на месте. Если они придут, расскажи им о том,

что произошло. Пусть они ожидают меня в кабачке "Сосновая шишка". Здесь

оставаться для них небезопасно. Возможно, что за домом следят. Я бегу к

господину де Тревилю, чтобы поставить его в известность, и приду к ним в

кабачок.

- Слушаюсь, сударь, - сказал Планше.

- Но ты побудешь здесь? Не струсишь? - спросил д'Артаньян, возвращаясь

назад и стараясь ободрить своего слугу.

- Будьте спокойны, сударь, - ответил Планше. - Вы еще не знаете меня. Я

умею быть храбрым, когда постараюсь, поверьте мне. Вся штука в том, чтобы

постараться. Кроме того, я из Пикардии.

- Итак, решено, - сказал д'Артаньян. - Ты скорее дашь убить себя, чем

покинешь свой пост?

- Да, сударь. Нет такой вещи, которой бы я не сделал, чтобы доказать

моему господину, как я ему предан.

"Великолепно! - подумал д'Артаньян. - По-видимому, средство, которое я

применил к этому парню, удачно. Придется пользоваться им при случае".

И со всей скоростью, на которую были способны его ноги, уже порядочно

за этот день утомленные беготней, он направился на улицу Старой Голубятни.

Господина де Тревиля не оказалось дома. Его рота несла караул в Лувре.

Он находился там вместе со своей ротой.

Необходимо было добраться до г-на де Тревиля. Его нужно было уведомить

о случившемся.

Д'Артаньян решил попробовать, не удастся ли проникнуть в Лувр.

Пропуском ему должна была служить форма гвардейца роты г-на Дезэссара.

Он пошел по улице Пти-Огюстен и дальше по набережной, рассчитывая

пройти через Новый мост. Мелькнула у него мысль воспользоваться паромом, но,

уже спустившись к реке, он машинально сунул руку в карман и убедился, что у

него нечем заплатить за перевоз.

Дойдя до улицы Генего, он вдруг заметил людей, выходивших из-за угла

улицы Дофина. Их было двое - мужчина и женщина. Что-то в их облике поразило

д'Артаньяна.

Женщина фигурой напоминала г-жу Бонасье, а мужчина был поразительно

похож на Арамиса.

Женщина к тому же была закутана в черную накидку, которая в памяти

д'Артаньяна запечатлелась такой, какой он видел ее на фоне окна на улице

Вожирар и двери на улице Лагарп. Мужчина же был в форме мушкетера.

Капюшон накидки был низко опущен на лицо женщины, мужчина прикрывал

свое лицо носовым платком. Эта предосторожность доказывала, что оба они

старались не быть узнанными.

Они пошли по мосту. Путь д'Артаньяна также вел через мост, раз он

собирался в Лувр. Д'Артаньян последовал за ними.

Он не прошел и десяти шагов, как уже был твердо уверен, что женщина -

г-жа Бонасье, а мужчина - Арамис.

И сразу же все подозрения, порожденные ревностью, вновь проснулись в

его душе.

Он был обманут, обманут другом и обманут женщиной, которую любил уже

как любовницу. Г-жа Бонасье клялась ему всеми богами, что не знает Арамиса,

и менее четверти часа спустя он встречает ее под руку с Арамисом.

Д'Артаньян даже не подумал о том, что с хорошенькой галантерейщицей он

познакомился всего каких-нибудь три часа назад, что она ничем с ним не

связана, разве только чувством благодарности за освобождение из рук сыщиков,

собиравшихся ее похитить, и что она ему ничего не обещала. Он чувствовал

себя любовником, оскорбленным, обманутым, осмеянным. Бешенство охватило его,

и кровь волной залила его лицо. Он решил узнать правду.

Молодая женщина и ее спутник заметили, что за ними следят, и ускорили

шаг. Д'Артаньян почти бегом обогнал их и затем, повернув обратно, столкнулся

с ними в тот миг, когда они проходили мимо изваяния Самаритянки (*30),

освещенного фонарем, который отбрасывал свет на всю эту часть моста.

Д'Артаньян остановился перед ними, и они также были вынуждены

остановиться.

- Что вам угодно, сударь? - спросил, отступая на шаг, мушкетер,

иностранный выговор которого заставил д'Артаньяна понять, что в одной части

своих предположений он, во всяком случае, ошибся.

- Это не Арамис! - воскликнул он.

- Нет, сударь, не Арамис. Судя по вашему восклицанию, вы приняли меня

за другого, потому я прощаю вам.

- Вы прощаете мне? - воскликнул д'Артаньян.

- Да, - произнес незнакомец. - Разрешите мне пройти, раз у вас ко мне

пет никакого дела.

- Вы правы, сударь, - сказал д'Артаньян, - у меня к вам нет никакого

дела. Но у меня есть дело к вашей даме.

- К моей даме? Вы же не знаете ее! - удивился незнакомец.

- Вы ошибаетесь, сударь, я ее знаю.

- Ах, - воскликнула с упреком г-жа Бонасье, - вы дали мне слово

дворянина и военного, я думала, что могу положиться на вашу честь!

- А вы, сударыня, вы... - смущенно пролепетал д'Артаньян, - вы обещали

мне...

дальше.

груди, перед г-жой Бонасье и ее спутником.

Мушкетер шагнул вперед и рукой отстранил д'Артаньяна.

Д'Артаньян, отскочив назад, выхватил шпагу. Иностранец с быстротой

молнии выхватил свою.

- Ради всего святого, милорд! - вскрикнула г-жа Бонасье, бросаясь между

ними и руками хватаясь за шпаги.

- Милорд! - вскрикнул Д'Артаньян, осененный внезапной мыслью. -

Милорд!.. Простите, сударь... Но неужели вы...

- Милорд - герцог Бекингэм, - вполголоса проговорила г-жа Бонасье. - И

теперь вы можете погубить всех нас.

- Милорд и вы, сударыня, прошу вас, простите, простите меня!.. Но я

ведь люблю ее, милорд, и ревновал. Вы ведь знаете, милорд, что такое любовь!

Простите меня и скажите, не могу ли я отдать свою жизнь за вашу милость?

- Вы честный юноша, - произнес герцог, протягивая д'Артаньяну руку,

которую тот почтительно пожал. - Вы предлагаете мне свои услуги - я принимаю

их. Проводите нас до Лувра и, если заметите, что кто-нибудь за нами следует,

убейте этого человека.

Д'Артаньян, держа в руках обнаженную шпагу, пропустил г-жу Бонасье и

герцога на двадцать шагов вперед и последовал за ними, готовый в точности

исполнить приказание благородного и изящного министра Карла I.

К счастью, однако, молодому герою не представился в этот вечер случай

доказать на деле свою преданность, и молодая женщина вместе с

представительным мушкетером, никем не потревоженные, достигли Лувра и были

впущены через калитку против улицы Эшель. Что касается д'Артаньяна, то он

поспешил в кабачок "Сосновая шишка", где его ожидали Портос и Арамис.

Не объясняя им, по какому поводу он их побеспокоил, он только сообщил,

что сам справился с делом, для которого, как ему показалось, могла

понадобиться их помощь.

А теперь, увлеченные нашим повествованием, предоставим нашим трем

друзьям вернуться каждому к себе домой и проследуем по закоулкам Лувра за

герцогом Бекингэмом и его спутницей.

XII. ДЖОРДЖ ВИЛЛЬЕРС, ГЕРЦОГ БЕКИНГЭМСКИЙ

Госпожа Бонасье и герцог без особых трудностей вошли в Лувр. Г-жу

Бонасье знали как женщину, принадлежавшую к штату королевы, а герцог был в

форме мушкетеров г-на де Тревиля, рота которого, как мы уже упоминали, в тот

вечер несла караул во дворце. Впрочем, Жермен был слепо предан королеве, и,

случись что-нибудь, г-жу Бонасье обвинили бы только в том, что она провела в

Лувр своего любовника. Этим бы все и кончилось. Она приняла бы грех на себя,

доброе имя ее было бы, правда, загублено, но что значит для сильных мира

доброе имя какой-то жалкой галантерейщицы!

Войдя во двор, герцог и г-жа Бонасье прошли шагов двадцать пять вдоль

каменной ограды. Затем г-жа Бонасье нажала на ручку небольшой служебной

двери, открытой днем, но обычно запиравшейся на ночь. Дверь подалась. Они

вошли. Кругом было темно, но г-же Бонасье были хорошо знакомы все ходы и

переходы в этой части Лувра, отведенной для дворцовых служащих. Заперев за

собой дверь, она взяла герцога за руку, сделала осторожно несколько шагов,

ухватилась за перила, коснулась ногой ступеньки и начала подниматься. Герцог

следовал за ней. Они достигли третьего этажа. Здесь г-жа Бонасье свернула

вправо, провела своего спутника по длинному коридору и спустилась на один

этаж, прошла еще несколько шагов, вложила ключ в замок, отперла дверь и

ввела герцога в комнату, освещенную только ночной лампой.

- Побудьте здесь, милорд, - шепнула она. - Сейчас придут.

Сказав это, она вышла в ту же дверь и заперла ее за собой на ключ, так

что герцог оказался пленником в полном смысле этого слова.

Нельзя не отметить, что герцог Бекингэм, несмотря на полное

одиночество, в котором он очутился, не почувствовал страха. Одной из

наиболее замечательных черт его характера была жажда приключений и любовь ко

всему романтическому. Смелый, мужественный и предприимчивый, он не впервые

рисковал жизнью при подобных обстоятельствах. Ему было уже известно, что

послание Анны Австрийской, заставившее его примчаться в Париж, было

подложным и должно было заманить его в ловушку. Но, вместо того чтобы

вернуться в Лондон, он, пользуясь случившимся, просил передать королеве, что

не уедет, не повидавшись с ней. Королева вначале решительно отказала, затем,

опасаясь, что герцог, доведенный ее отказом до отчаяния, натворит

каких-нибудь безумств, уже решилась принять его, с тем чтобы упросить

немедленно уехать. Но в тот самый вечер, когда она приняла это решение,

похитили г-жу Бонасье, которой было поручено отправиться за герцогом и

провести его в Лувр. Два дня никто не знал, что с нею, и все

приостановилось. Но, лишь только г-жа Бонасье, вырвавшись на свободу,

повидалась с де Ла Портом, все снова пришло в движение, и она довела до

конца опасное предприятие, которое, не будь она похищена, осуществилось бы

тремя днями раньше.

Оставшись один, герцог подошел к зеркалу. Мушкетерское платье очень шло

к нему.

и самым изысканным кавалером как во всей Франции, так и в Англии.

Любимец двух королей, обладатель многих миллионов, пользуясь

неслыханной властью в стране, которую он по своей прихоти то будоражил, то

успокаивал, подчиняясь только своим капризам, Джордж Вилльерс, герцог

Бекингэмский, вел сказочное существование, способное даже спустя столетия

вызывать удивление потомков.

Уверенный в себе, убежденный, что законы, управляющие другими людьми,

не имеют к нему отношения, уповая на свое могущество, он шел прямо к цели,

поставленной себе, хотя бы эта цель и была так ослепительна и высока, что

всякому другому казалось бы безумием даже помышлять о ней. Все это вместе

придало ему решимости искать встреч с прекрасной и недоступной Анной

Австрийской и, ослепив ее, пробудить в ней любовь.

Итак, Джордж Вилльерс остановился, как мы уже говорили, перед зеркалом.

Поправив свои прекрасные золотистые волосы, несколько примятые мушкетерской

шляпой, закрутив усы, преисполненный радости, счастливый и гордый тем, что

близок долгожданный миг, он улыбнулся своему отражению, полный гордости и

надежды.

комнату вошла женщина. Герцог увидел ее в зеркале. Он вскрикнул - это была

королева!

Анне Австрийской было в то время лет двадцать шесть или двадцать семь,

и она находилась в полном расцвете своей красоты.

У нее была походка королевы или богини. Отливавшие изумрудом глаза

казались совершенством красоты и были полны нежности и в то же время

величия.

как у всех отпрысков австрийского королевского дома, - она была прелестна,

когда улыбалась, но умела выразить и глубокое пренебрежение.

Кожа ее славилась своей нежной и бархатистой мягкостью, руки и плечи

поражали красотой очертаний, и все поэты эпохи воспевали их в своих стихах.

Наконец, волосы, белокурые в юности и принявшие постепенно каштановый

оттенок, завитые и слегка припудренные, очаровательно обрамляли ее лицо,

которому самый строгий критик мог пожелать разве только несколько менее

яркой окраски, а самый требовательный скульптор - больше тонкости в линии

носа.

Австрийская не казалась ему такой прекрасной во время балов, празднеств и

увеселений, как сейчас, когда она, в простом платье белого шелка, вошла в

комнату в сопровождении доньи Эстефании, единственной из ее испанских

прислужниц, не ставшей еще жертвой ревности короля и происков кардинала

Ришелье.

ногам и, раньше чем королева успела помешать ему, поднес край ее платья к

своим губам.

- Герцог, вы уже знаете, что не я продиктовала то письмо.

- О да, сударыня, да, ваше величество! - воскликнул герцог. - Я знаю,

что был глупцом, безумцем, поверив, что мрамор может ожить, снег - излучить

тепло. Но что же делать: когда любишь, так легко поверить в ответную любовь!

А затем, я совершил это путешествие недаром, если я все же вижу вас.

- Да, - ответила Анна Австрийская, - но вам известно, почему я

согласилась увидеться с вами. Беспощадный ко всем моим горестям, вы упорно

отказывались покинуть этот город, хотя, оставаясь здесь, вы рискуете жизнью

и заставляете меня рисковать моей честью. Я согласилась увидеться с вами,

чтобы сказать, что все разделяет нас - морские глубины, вражда между нашими

королевствами, святость принесенных клятв. Святотатство - бороться против

всего этого, милорд! Я согласилась увидеться с вами, наконец, для того,

чтобы сказать вам, что мы не должны больше встречаться.

- Продолжайте, сударыня, продолжайте, королева! - проговорил Бекингэм.

- Нежность вашего голоса смягчает жестокость ваших слов... Вы говорите о

святотатстве. Но святотатство - разлучать сердца, которые бог создал друг

для друга!

- Милорд, - воскликнула королева, - вы забываете: я никогда не

говорила, что люблю вас!

- Но вы никогда не говорили мне и того, что не любите меня. И, право

же, произнести такие слова - это было бы слишком жестоко со стороны вашего

величества. Ибо, скажите мне, где вы найдете такую любовь, как моя, любовь,

которую не могли погасить ни разлука, ни время, ни безнадежность? Любовь,

готовую удовлетвориться оброненной ленточкой, задумчивым взглядом, нечаянно

вырвавшимся словом? Вот уже три года, сударыня, как я впервые увидел вас, и

вот уже три года, как я вас так люблю! Хотите, я расскажу, как вы были

одеты, когда я впервые увидел вас? Хотите, я подробно опишу даже отделку на

вашем платье?.. Я вижу вас, как сейчас. Вы сидели на подушках, по испанскому

обычаю. На вас было зеленое атласное платье, шитое серебром и золотом,

широкие свисающие рукава были приподняты выше локтя, оставляя свободными

ваши прекрасные руки, вот эти дивные руки, и скреплены застежками из крупных

алмазов. Шею прикрывали кружевные рюши. На голове у вас была маленькая

шапочка того же цвета, что и платье, а на шапочке - перо цапли... О да, да,

я закрываю глаза - и вижу вас такой, какой вы были тогда! Я открываю их - и

вижу вас такой, как сейчас, то есть во сто крат прекраснее!

- Какое безумие! - прошептала Анна Австрийская, у которой не хватило

мужества рассердиться на герцога за то, что он так бережно сохранил в своем

сердце ее образ. - Какое безумие питать такими воспоминаниями бесполезную

страсть!

Они мое счастье, мое сокровище, моя надежда! Каждая встреча с вами - это

алмаз, который я прячу в сокровищницу моей души. Сегодняшняя встреча -

четвертая драгоценность, оброненная вами и подобранная мной. Ведь за три

года, сударыня, я видел вас всего четыре раза: о первой встрече я только что

говорил вам, второй раз я видел вас у госпожи де Шеврез (*31), третий раз -

в амьенских садах...

- Герцог, - краснея, прошептала королева, - не вспоминайте об этом

вечере!

- О нет, напротив: вспомним о нем, сударыня! Это самый счастливый,

был неясен и напоен благоуханиями. На синем небе поблескивали звезды. О, в

тот раз, сударыня, мне удалось на короткие мгновения остаться с вами

наедине. В тот раз вы готовы были обо всем рассказать мне - об одиночестве

вашем и о страданиях вашей души. Вы опирались на мою руку... вот на эту

самую. Наклоняясь, я чувствовал, как ваши дивные волосы касаются моего лица,

и каждое прикосновение заставляло меня трепетать с ног до головы. Королева,

о королева моя! Вы не знаете, какое небесное счастье, какое райское

блаженство заключено в таком мгновении!.. Все владения мои, богатство,

славу, все дни, которые осталось мне еще прожить, готов я отдать за такое

мгновение, за такую ночь! Ибо в ту ночь, сударыня, в ту ночь вы любили меня,

клянусь вам!..

- Милорд, возможно... да, очарование местности, прелесть того дивного

вечера, действие вашего взгляда, все бесчисленные обстоятельства,

сливающиеся подчас вместе, чтобы погубить женщину, объединились вокруг меня

в тот роковой вечер. Но вы видели, милорд, королева пришла на помощь

слабеющей женщине: при первом же слове, которое вы осмелились произнести,

при первой вольности, на которую я должна была ответить, я позвала свою

прислужницу.

- О да, это правда. И всякая другая любовь, кроме моей, не выдержала бы

такого испытания. Но моя любовь, преодолев его, разгорелась еще сильнее,

завладела моим сердцем навеки. Вы думали, что, вернувшись в Париж, спаслись

от меня, вы думали, что я не осмелюсь оставить сокровища, которые мой

господин поручил мне охранять. Но какое мне дело до всех сокровищ, до всех

королей на всем земном шаре! Не прошло и недели, как я вернулся, сударыня.

На этот раз вам не в чем было упрекнуть меня. Я рискнул милостью моего

короля, рискнул жизнью, чтобы увидеть вас хоть на одно мгновение, я даже не