Александр Дюма. Три мушкетера

подробностей.

Убранство его в равной мере годилось и для тюрьмы, и для жилища

свободного человека, однако решетки на окнах и наружные засовы на двери

склоняли к мысли, что это тюрьма.

На миг душевные силы оставили эту женщину, закаленную, однако, самыми

сильными испытаниями; она упала в кресло, скрестила руки и опустила голову,

трепетно ожидая, что в комнату войдет судья и начнет ее допрашивать.

Но никто не вошел, кроме двух-трех солдат морской пехоты, которые

внесли сундуки и баулы, поставили их в угол комнаты и безмолвно удалились.

Офицер все с тем же неизменным спокойствием, не произнося ни слова,

распоряжался солдатами, отдавая приказания движением руки или свистком.

Можно было подумать, что для этого человека и его подчиненных речь не

существовала или стала излишней.

Наконец миледи не выдержала и нарушила молчание.

- Ради бога, милостивый государь, объясните, что все это означает? -

спросила она. - Разрешите мое недоумение! Я обладаю достаточным мужеством,

чтобы перенести любую опасность, которую я предвижу, любое несчастье,

которое я понимаю. Где я, и в качестве кого я здесь? Если я свободна, для

чего эти железные решетки и двери? Если я узница, то в чем мое преступление?

- Вы находитесь в комнате, которая вам предназначена, сударыня. Я

получил приказание выйти вам навстречу в море и доставить вас сюда, в замок.

Приказание это я, по-моему, исполнил со всей непреклонностью солдата и

вместе с тем со всей учтивостью дворянина. На этом заканчивается, по крайней

мере в настоящее время, возложенная на меня забота о вас, остальное касается

другого лица.

- А кто это другое лицо? - спросила миледи. - Можете вы назвать мне его

имя?

потом все смолкло, и слышен был только шум шагов приближающегося к двери

человека.

- Вот это другое лицо, сударыня, - сказал офицер, отошел от двери и

замер в почтительной позе.

Дверь распахнулась, и на пороге появился какой-то человек.

Он был без шляпы, со шпагой на боку и теребил в руках носовой платок.

Миледи показалось, что она узнала эту фигуру, стоящую в полумраке; она

оперлась рукой о подлокотник кресла и подалась вперед, желая убедиться в

своем предположении.

Незнакомец стал медленно подходить, и, по мере того как он вступал в

полосу света, отбрасываемого лампой, миледи невольно все глубже откидывалась

в кресле.

Когда у нее не оставалось больше никаких сомнений, она, совершенно

ошеломленная, вскричала:

- Как! Лорд Винтер? Вы?

- Да, прелестная дама! - ответил лорд Винтер, отвешивая полуучтивый,

полунасмешливый поклон. - Я самый.

- Так, значит, этот замок...

- Мой.

- Ваша.

- Почти.

- Не надо громких слов, сядем и спокойно побеседуем, как подобает брату

и сестре.

Он обернулся к двери и, увидев, что молодой офицер ждет дальнейших

приказаний, сказал:

- Хорошо, благодарю вас! А теперь, господин Фельтон, оставьте нас.

XX. БЕСЕДА БРАТА С СЕСТРОЙ

Пока лорд Винтер запирал дверь, затворял ставни и придвигал стул к

креслу своей невестки, миледи, глубоко задумавшись, перебирала в уме самые

различные предположения и наконец поняла тот тайный замысел против нее,

которого она даже не могла предвидеть, пока ей было неизвестно, в чьи руки

она попала. За время знакомства со своим деверем миледи вывела заключение,

что он настоящий дворянин, страстный охотник и неутомимый игрок, что он

любит волочиться за женщинами, но не отличается умением вести интриги. Как

мог он проведать о ее приезде и изловить ее? Почему он держит ее взаперти?

Правда, Атос сказал вскользь несколько слов, из которых миледи

заключила, что ее разговор с кардиналом был подслушан посторонними, но она

никак не могла допустить, чтобы Атос сумел так быстро и смело подвести

контрмину.

Миледи скорее опасалась, что выплыли наружу ее прежние проделки в

Англии. Бекингэм мог догадаться, что это она срезала два алмазных подвеска,

и отомстить за ее мелкое предательство; но Бекингэм был не способен

совершить какое-нибудь насилие по отношению к женщине, в особенности если он

считал, что она действовала под влиянием ревности.

Это предположение показалось миледи наиболее вероятным: она вообразила,

что хотят отомстить ей за прошлое, а не предотвратить будущее.

Как бы то ни было, она радовалась тому, что попала в руки своего

деверя, от которого рассчитывала сравнительно дешево отделаться, а не в руки

настоящего и умного врага.

- Да, поговорим, любезный брат, - сказала она с довольно веселым видом,

рассчитывая выведать из этого разговора, как бы ни скрытничал лорд Винтер,

все, что ей необходимо было знать для дальнейшего своего поведения.

- Итак, вы все-таки вернулись в Англию, - начал лорд Винтер, - вопреки

вашему решению, которое вы так часто высказывали мне в Париже, что никогда

больше нога ваша не ступит на землю Великобритании?

Миледи ответила вопросом на вопрос:

- Прежде всего объясните мне, каким образом вы сумели установить за

мной такой строгий надзор, что заранее были осведомлены не только о моем

приезде, но и о том, в какой день и час и в какую гавань я прибуду?

Лорд Винтер избрал ту же тактику, что и миледи, полагая, что раз его

невестка придерживается ее, то, наверное, она самая лучшая.

- Сначала вы мне расскажите, любезная сестра, зачем вы пожаловали в

Англию? - возразил он.

- Я приехала повидаться с вами, - ответила миледи, не зная того, что

она невольно усиливает этим ответом подозрения, которые заронило в ее девере

письмо д'Артаньяна, и желая только снискать этой ложью расположение своего

собеседника.

- Вот как, повидаться со мной? - угрюмо переспросил лорд Винтер.

- Да, конечно, повидаться с вами. Что же тут удивительного?

- Так вас привело в Англию только желание увидеться со мной, никакой

другой цели у вас не было?

- Нет.

через Ла-Манш?

- Только ради вас.

- Черт возьми! Какие нежности, сестра!

- А разве я не самая близкая ваша родственница? - спросила миледи с

выражением трогательной наивности в голосе.

- И даже моя единственная наследница, не так ли? - спросил, в свою

очередь, лорд Винтер, смотря в упор на миледи.

Несмотря на все свое самообладание, миледи невольно вздрогнула, и, так

как лорд Винтер, говоря эти слова, положил руку на плечо невестки, эта дрожь

не ускользнула от него.

Удар в самом деле пришелся в цель и проник глубоко. Первой мыслью

миледи было, что ее выдала Кэтти, что Кэтти рассказала барону о том

корыстолюбивом и потому неприязненном отношении к нему, которое миледи

неосторожно обнаружила в присутствии своей камеристки; она вспомнила также

свой яростный и неосторожный выпад против д'Артаньяна после того, как он

спас жизнь ее деверя.

- Я не понимаю, милорд, - заговорила она, желая выиграть время и

заставить своего противника высказаться, - что вы хотите сказать? И нет ли в

ваших словах какого-нибудь скрытого смысла?

- Ну, разумеется, нет, - сказал лорд Винтер с видом притворного

добродушия. - У вас возникает желание повидать меня, и вы приезжаете в

Англию. Я узнаю об этом желании или, вернее говоря, догадываюсь о нем и,

чтобы избавить вас от всех неприятностей ночного прибытия в порт и всех

тягот высадки, посылаю одного из моих офицеров вам навстречу. Я предоставляю

в его распоряжение карету, и он привозит вас сюда, в этот замок, комендантом

которого я состою, куда я ежедневно приезжаю и где я велю приготовить вам

комнату, чтобы мы могли удовлетворить наше взаимное желание видеться друг с

другом. Разве все это представляется вам более удивительным, чем то, что вы

мне сказали?

- Нет, я нахожу удивительным только то, что вы были предупреждены о

моем приезде.

- А это объясняется совсем просто, любезная сестра: разве вы не

заметили, что капитан вашего судна, прежде чем стать на рейд, послал вперед,

чтобы получить разрешение войти в порт, небольшую шлюпку с судовым журналом

и списком команды и пассажиров? Я начальник порта, мне принесли этот список,

и я прочел в нем ваше имя. Сердце подсказало мне то, что сейчас подтвердили

ваши уста: я понял, ради чего вы подвергали себя опасностям столь

затруднительного теперь переезда по морю, и выслал вам навстречу свой катер.

Остальное вам известно.

Миледи поняла, что лорд Винтер лжет, и это еще больше испугало ее.

- Любезный брат, - заговорила она снова, - не милорда ли Бекингэма я

видела сегодня вечером на молу, когда мы входили в гавань?

- Да, его... А, я понимаю! Увидев его, вы взволновались: вы приехали из

страны, где, вероятно, мысль о нем заботит всех, и я знаю, что его

приготовления к войне с Францией очень тревожат вашего друга - кардинала.

- Моего друга - кардинала?! - вскричала миледи, убеждаясь, что и в этом

отношении лорд Винтер, по-видимому, хорошо осведомлен.

- А разве он не ваш друг? - небрежным тоном спросил барон. - Если я

ошибся - извините: мне так казалось. Но мы вернемся к милорду герцогу после,

а теперь не будем уклоняться от того крайне чувствительного направления,

которое принял наш разговор. Вы приехали, говорите вы, чтобы повидать меня?

- Да.

- Ну что ж, я вам ответил, что все устроено согласно вашему желанию и

- Значит, я навеки должна оставаться здесь? - с оттенком ужаса спросила

миледи.

- Может быть, вы здесь терпите какие-нибудь неудобства, сестра?

- У меня нет ни служанок, ни лакеев...

- У вас все это будет, сударыня. Скажите мне, на какую ногу был

поставлен ваш дом при первом вашем муже, и, хотя я только ваш деверь, я

заведу вам все на такой же лад.

- При моем первом муже? - вскричала миледи, уставившись на лорда

Винтера растерянным взглядом.

- Да, вашем муже - французе, я говорю не о моем брате... Впрочем, если

вы это забыли, то, так как он жив еще, я могу написать ему, и он сообщит мне

все нужные сведения.

Холодный пот выступил на лбу миледи.

- Вы шутите! - проговорила она глухим голосом.

- Разве я похож на шутника? - спросил барон, вставая и отступая на шаг.

- Или, вернее, вы меня оскорбляете, - продолжала миледи, судорожно

впиваясь пальцами в подлокотники кресла и приподнимаясь.

- Оскорбляю вас? - презрительно усмехнулся лорд Винтер. - Неужели же,

сударыня, вы полагаете, что это возможно?

- Вы, милостивый государь, или пьяны, или сошли с ума, - сказала

миледи. - Ступайте прочь и пришлите мне женщину для услуг!

- Женщины очень болтливы, сестра! Не могу ли я заменить вам камеристку?

Таким образом, все наши семейные тайны останутся при нас.

- Наглец! - вскричала миледи вне себя от ярости и кинулась на барона,

который стал в выжидательную позу, положив одну руку на эфес шпаги.

- Эге! - произнес он. - Я знаю, что вы имеете обыкновение убивать

людей, но предупреждаю: я буду обороняться, хотя бы и против вас.

- О, вы правы, - сказала миледи, - у вас, пожалуй, хватит низости

поднять руку на женщину.

- Да, быть может. К тому же у меня найдется оправдание: моя рука будет,

я полагаю, не первой мужской рукой, поднявшейся на вас.

И барон медленным обвиняющим жестом указал на левое плечо миледи, почти

коснувшись его пальцем.

Миледи испустила сдавленный стон, похожий на рычание, и попятилась в

дальний угол комнаты, точно пантера, приготовившаяся к прыжку.

- Рычите, сколько вам угодно, - вскричал лорд Винтер, - но не пытайтесь

укусить! Ибо, предупреждаю, это для вас плохо кончится: здесь нет

прокуроров, которые заранее определяют права наследства, нет странствующего

рыцаря, который вызвал бы меня на поединок из-за прекрасной дамы, которую я

держу в заточении, но у меня есть наготове судьи, которые, если понадобится,

учинят расправу над женщиной настолько бесстыдной, что она при живом муже

прокралась на супружеское ложе моего старшего брата, лорда Винтера, и эти

судьи, предупреждаю вас, передадут вас палачу, который сделает вам одно

плечо похожим на другое.

Глаза миледи метали такие молнии, что, хотя лорд Винтер был мужчина и

стоял вооруженный перед безоружной женщиной, он почувствовал, как в душе его

зашевелился страх. Тем не менее он продолжал говорить, но уже с закипающей

яростью:

приятно унаследовать и мое состояние. Но знайте наперед: вы можете убить

меня или подослать ко мне убийц - я принял на этот случай предосторожности:

ни одно пенни из того, чем я владею, не перейдет в ваши руки! Разве вы

недостаточно богаты, имея около миллиона? И не пора ли вам остановиться на

вашем гибельном пути, если вы делали зло из одного только ненасытного

желания его делать? О, поверьте, если бы память моего брата не была для меня

священна, я сгноил бы вас в какой-нибудь государственной тюрьме или отправил

бы в Тайберн (*70) на потеху толпы! Я буду молчать, но и вы должны

безропотно переносить ваше заключение. Дней через пятнадцать - двадцать я

уезжаю с армией в Ла-Рошель, но накануне моего отъезда за вами прибудет

корабль, который отплывет на моих глазах и отвезет вас в наши южные колонии.

Я приставлю к вам человека, и, будьте покойны, он всадит вам пулю в лоб при

первой вашей попытке вернуться в Англию или на материк!

Миледи слушала с пристальным вниманием, от которого ширились зрачки ее

сверкающих глаз.

- Да, теперь вы будете жить в этом замке, - продолжал лорд Винтер. -

Стены в нем толстые, двери тяжелые, решетки на окнах надежные; к тому же

ваше окно расположено над самым морем. Люди моего экипажа, беззаветно мне

преданные, несут караул перед этой комнатой и охраняют все проходы, ведущие

на двор. Да если бы вы и пробрались туда, вам предстояло бы еще проникнуть

сквозь три железные решетки. Отдан строгий приказ: один шаг, одно движение,

одно слово, указывающее на попытку к бегству, - и в вас будут стрелять. Если

вас убьют, английское правосудие, надеюсь, будет мне признательно, что я

избавил его от хлопот... А, на вашем лице появилось прежнее выражение

спокойствия и самоуверенности! Вы рассуждаете про себя: "Пятнадцать -

двадцать дней... Ничего, ум у меня изобретательный, я до того времени

что-нибудь да придумаю! Я чертовски умна и найду какую-нибудь жертву. Через

пятнадцать дней, - говорите вы себе, - меня здесь не будет..." Что ж,

попробуйте!

Миледи, видя, что лорд Винтер отгадал ее мысли, вонзила ногти в ладони,

стараясь подавить в себе малейшее движение души, которое могло бы придать ее

лицу какое-нибудь иное выражение, помимо выражения тоскливой тревоги.

Лорд Винтер продолжал:

- Офицера, который остается здесь начальником в мое отсутствие, вы уже

видели и, стало быть, знаете его. Он, как вы убедились, умеет исполнять

приказания: по дороге из Портсмута сюда вы, конечно, - я ведь вас знаю, -

пытались вызвать его на разговор. И что вы скажете? Разве мраморная статуя

могла быть молчаливее и бесстрастнее его? Вы уже на многих испытали власть

ваших чар, и, к несчастью, с неизменным успехом. Испытайте-ка ее на этом

человеке, и, черт возьми, если вы добьетесь своего, я готов буду поручиться,

что вы - сам дьявол!

Лорд Винтер подошел к двери и резким движением распахнул ее.

- Позвать ко мне господина Фельтона! - распорядился он и, обращаясь к

миледи, сказал: - Сейчас я представлю вас ему.

Между этими двумя лицами воцарилось напряженное молчание; затем в

наступившей тишине послышались медленные и размеренные шаги, приближающиеся

к комнате. Вскоре в полумраке коридора обозначилась человеческая фигура, и

молодой лейтенант, с которым мы уже познакомились, остановился на пороге,

ожидая приказаний барона.

- Войдите, милый Джон, - заговорил лорд Винтер. - Войдите и закройте

дверь.

- А теперь, - продолжал барон, - посмотрите на эту женщину. Она молода,

она красива, она обладает всеми земными чарами. И что же! Это чудовище,

которому всего двадцать пять лет, совершило столько преступлений, сколько вы

не насчитаете и за год в архивах наших судов. Голос располагает в ее пользу,

красота служит приманкой для жертвы, тело платит то, что она обещает, - в

этом надо отдать ей справедливость. Она попытается обольстить вас, а быть

может, даже и убить. Я извлек вас из нищеты, я дал вам чин лейтенанта, я

однажды спас вам жизнь - вы помните, при каких обстоятельствах. Я не только

ваш покровитель, но и друг; не только благодетель, но и отец. Эта женщина

вернулась в Англию, чтобы устроить покушение на мою жизнь. Я держу эту змею

в своих руках, и вот я позвал вас и прошу: друг мой Фельтон, Джон, дитя мое,

оберегай меня и в особенности сам берегись этой женщины! Поклянись спасением

твоей души сохранить ее для той кары, которую она заслужила! Джон Фельтон, я

полагаюсь на твое слово! Джон Фельтон, я верю в твою честность!

- Милорд, - ответил молодой офицер, вкладывая в брошенный на миледи

взгляд всю ненависть, какую только он мог найти в своем сердце, - милорд,

клянусь вам, все будет сделано так, как вы того желаете!

Миледи перенесла этот взгляд с видом безропотной жертвы; невозможно

представить себе выражение более покорное и кроткое, чем то, какое было

написано на ее прекрасном лице. Сам лорд Винтер с трудом узнал в ней

тигрицу, с которой он за минуту перед тем готовился вступить в борьбу.

- Она не должна выходить из этой комнаты, слышите, Джон? - продолжал

лорд Винтер. - Она ни с кем не должна переписываться, не должна

разговаривать ни с кем, кроме вас, если вы окажете честь говорить с ней.

- Я поклялся, милорд, этого достаточно.

- А теперь, сударыня, постарайтесь примириться с богом, ибо людской суд

над вами свершился.

Миледи поникла головой, точно подавленная этим приговором.

Лорд Винтер движением руки пригласил за собой Фельтона и вышел из

комнаты. Фельтон пошел вслед за ним и запер дверь.

Мгновение спустя в коридоре раздались тяжелые шаги солдата морской

пехоты, стоявшего на карауле с секирой за поясом и с мушкетом в руках.

Миледи несколько минут оставалась все в том же положении, думая, что за

ней наблюдают сквозь замочную скважину, потом она медленно подняла голову, и

лицо ее вновь приняло устрашающее выражение угрозы и вызова. Она подбежала к

двери и прислушалась, затем взглянула в окно, отошла от него, опустилась в

огромное кресло и задумалась.

XXI. ОФИЦЕР

Тем временем кардинал ждал известий из Англии, но никаких известий не

приходило, кроме неприятных и угрожающих.

Хотя Ла Рошель была в лесном кольце, хотя успех осады благодаря

принятым мерам, и в особенности благодаря дамбе, препятствовавшей лодкам

проникать в осажденный город, казался несомненным, тем не менее блокада

могла тянуться еще долго, к великому позору для войск короля и к большому

неудовольствию кардинала, которому, правда, не надо было больше ссорить

Людовика XIII с Анной Австрийской, ибо это было уже сделано, по предстояло

мирить г-на де Бассомпьера, поссорившегося с герцогом Ангулемским.

Что же касается брата короля, то он только начал осаду, а заботу

окончить ее предоставил кардиналу.

Город, несмотря на чрезвычайную стойкость своего мэра, хотел было

сдаться и потому сделал попытку поднять бунт, но мэр велел повесить

бунтовщиков. Эта расправа успокоила самые горячие головы, и они решили лучше

дать уморить себя голодом: такая гибель казалась им все же более медленной и

менее верной, чем смерть на виселице.

Осаждающие время от времени хватали гонцов, которых ларошельцы посылали

к Бекингэму, или шпионов, посылаемых Бекингэмом к ларошельцам. И в том и в

другом случае суд был короток, кардинал произносил одно-единственное слово:

"Повесить!" Приглашали короля смотреть казнь. Король приходил вялой походкой

и становился на удобное место, чтобы видеть процедуру во всех ее

подробностях. Это не мешало ему сильно скучать и каждую минуту говорить о

своем возвращении в Париж, но это все-таки слегка развлекало его и

заставляло более терпеливо сносить обиду, так что, если бы не гонцы и не

шпионы, его высокопреосвященство, несмотря на всю свою изобретательность,

оказался бы в очень затруднительном положении.

Однако время шло, а ларошельцы не сдавались. Последний гонец, которого

поймали осаждающие, вез письмо Бекингэму. В письме сообщалось, правда, что

город доведен до последней крайности, но в нем не говорилось в заключение:

"Если ваша помощь не подоспеет в течение двух недель, мы сдадимся", а было

просто сказано: "Если ваша помощь не подоспеет в течение двух недель, то к

тому времени, когда она явится, мы все умрем с голоду".

Итак, ларошельцы возлагали надежды только на Бекингэма. Бекингэм был их

мессией. Было очевидно, что, если бы им стало доподлинно известно, что на

Бекингэма рассчитывать больше нечего, они потеряли бы вместе с надеждой и

мужество.

Поэтому кардинал с большим нетерпением ждал из Англии известий о том,

что Бекингэм не прибудет под ЛаРошель.

Вопрос о том, чтобы взять город приступом, часто обсуждался в

королевском совете, но ею всегда отклоняли: во-первых, Ла-Рошель казалась

неприступной, а во-вторых, кардинал, что бы он ни говорил, отлично понимал,

что такое кровопролитие, когда французам пришлось бы сражаться против

французов же, явилось бы в политике возвращением на шестьдесят лет назад, а

кардинал был для своего времени человеком передовым, как теперь выражаются.

В самом деле, разгром Ла-Рошели и убийство трех или четырех тысяч гугенотов,

которые скорее дали бы себя убить, чем согласились сдаться, слишком походили

бы в 1628 году на Варфоломеевскую ночь 1572 года (*71); да и, наконец, это

крайнее средство, к которому сам король, как ревностный католик, отнюдь не

высказывал отвращения, неизменно отвергалось осаждающими генералами,

выдвигавшими следующий довод: Ла-Рошель нельзя взять иначе, как только

голодом.

Кардинал не мог отогнать от себя невольный страх, который внушала ему

его страшная посланница: и он тоже подметил странные свойства этой женщины,

казавшейся то змеей, то львицей. Не изменила ли она ему? Не умерла ли? Во

всяком случае, он достаточно хорошо изучил ее и знал, что, независимо от

того, действовала ли она в его пользу или против него, была ли ему другом

или недругом, она не оставалась в бездействии, если только ее не вынуждали к