Алексеев Сергей Аз Бога Ведаю!

9

Золотая змея, взявши себя за хвост, замкнула круг, внутри которого была Хазария.

Стараньями многих рохданитов и каганов сакральных был сотворен сей оберег, имеющий способность сиянием и тяжестью металла свет искажать и пространство. Не много было мудрецов, ведавших тайну злата: рассеянная пылью по всей земле, эта солнечная ткань приносила благо, ибо уравновешивала планету по отношению к светилу, суть богу Ра, как гирька малая, величиной с песчинку, на весах кудесника выравнивает чаши. Так и гигантский шар, вращаясь округ солнца, хранил в себе его частицы, подобные родимым пятнам, и был непоколебим, творя свой вечный путь. И человек, владея изначально этими знаниями, извлекал металл из толщ земных лишь для того, чтоб справить ритуал – осенить себя знаком солнца, воспев ему гимн. И добывал его там, где жил: по смерти же злато вновь уходило в землю вместе с прахом. (Древние это ведали, а ныне одичавшие и слепые, способные позреть лишь отблеск злата, тревожа мертвых, курганы вспарывая иль пирамиды, как чрево своей матери, восклицают: мол де, глупцы, они закапывали злато!)

А был закон един: что из земли пришло, то в землю и уйдет…

Что ж станет, если на чашу весов бросить лишнюю песчинку? Нет, планета не уйдет из солнечного круга, и ось не изменит места: подобные космические действа свершаются, когда сдвигаются материки со своих мест иль ледники буравят землю. Перемещение злата с его природных мест гневит Ярилу; он вспыхивает всякий раз, как только малая частица металла перенеслась из края в край. И выплеснутый гнев протуберанец, Земли достигнув, возмутит эфир. Живущий свинским образом, не зрящий в небо, скажет:

– До бога далеко, покуда его ярость долетит, меня уж не достанет, ибо жизнь пройдет.

И потому наказанным бывает не тот, кто злато собирает, а только внук его, ибо к сроку жизни внука гнев ощутим землей. Вот и гадают слепцы, за что ниспосланы им бедствия: мор, засуха, чума, потопы, войны иль извержения вулканов, не ведая того, что у них над головами дрожит, пульсирует и бьет возмущенный эфир, как кровь из раны. Эфир – суть чувства мира, ранимая, нежнейшая и не доступная оку смертного пелена, окутывающая Землю. А мудрецы глаголят: се есть сфера, солнечная ткань, иные говорят, горний свет иль просто божий, другие именуют кетэр – свет, исходящий от творца, вместилище святого духа, или богородичный покров. И в разнотолках этих блуждают, как во тьме, поскольку никто из них не пожелает признать, что и Земля имеет чувства, а причина гнева небес – есть злато, звенящее в карманах.

Но искушенные в сакральности сего металла рохданиты узрели в нем иную суть. Если большую часть накопленного злата переместить за пределы обжитого места – дома своего, селения или страны – и схоронить его вкупе с прахом в землю, а малую оставить при себе, то возмущение эфира – божий гнев – падет на могилу, где спрятан клад. А если же из таких могил круг сотворить, то он обратится золотой змеей, держащей себя за хвост. Только невегласы и профаны зарывали злато возле своего жилища, навлекая тем самым гнев на себя и на своих потомков. Сведущие же каганы, владея Таинствами, знали, как благо получить и от могил, и потому белых хазар вывозили далеко в степь и хоронили, как бродяг безвестных, не устанавливая даже камня. И всякий супостат, измысливший поход на Саркел, Итиль и Семендер, не мог пройти сквозь обережный круг – кипящий и бунтующий эфир не пропускал. На головы врага валились внезапные болезни, помрачение ума и даже камни, поднятые смерчем. Падали свежие кони, гремели грозы и ливни заливали степь, вспучивая ручьи и речки. Направившись, к примеру, на восток, и двигаясь по солнцу или звездам, враги вдруг обнаруживали, что полки идут на запад, а то и вовсе на юг. Или тоска охватывала воинов, или палящий зной, иль вовсе знак дурной – затмение солнца…

Путь Птичий был заслонен!

Не одно столетие, стремясь пробиться к благам севера или юга, восстановить связующие нити с родственными народами Ара, персы вели войны, шли походами и с суши, и с моря, теряли славу Кира и Навуходоносора в бесполезных битвах, но так и не одолели Хазарии. Даже приблизиться были не в силах к ее пределам – круг заколдованный хранил, змея не отпускала хвост. То замиряясь, то воюя, ромейские цари не раз искали путей торговых к трем берегам морей и устьям рек, сносящих в это место многие драгоценности, товары, коней, оружье, злато – не завладели ничем, кроме разбитых легионов, несомых на щитах в родные земли. Отважные аланы, сыны воинственных племен, знающих толк в искусстве побеждать врага не натиском многих полков, не хитростью и не числом, но дерзостью и силой духа, не взяли крепостей, хотя бывали даже возле неприступных стен Семен дера, прорвавшись сквозь змеиное кольцо. Бесчисленно, ища добычи, как ищет ее зверь, наступали из глубин степей кочевники, пока средь этих вольных народов не утвердилась вера – там проклятое место.

И князь Олег, ходивший по тропе Траяна, всю Русь собрал в кулак и сам, Вещий, окружив себя такими же волхвами, не раз пробивался сквозь незримый заслон и золотую шкуру змеи изрядно трепал, однако не снял заслонов с Птичьего Пути и не проторил тропу на реку Ганга.

Настал черед и Святославу…

Встретив из Царьграда мать, с дружиной своей он вскорости покинул Киев и более туда не возвращался, живя в степи на змиевых валах – зимой в шатрах, а летом под открытым небом. Он видел звезды днем и потому взирал на них и ждал: Фарро, его небесный путеводитель, стоял в зените и не указывал дороги.

Так минул год, пришла весна, и таянье снегов вдохновляло полки: вот высохнет земля, спадут ручьи и реки – и можно начинать поход. Так думали княжеские гридни, однако вот уж степь запылила от копыт – князь предводитель не седлал коня. С раджами вкупе он мерил змиевы валы или спускался к Суде и там сидел, взирая на речной простор и небо. Иль волхвовал, на угли воскладывая траву Забвения, и к нему тогда спускался сокол, садился на руку, и князь, вскочив на коня, мчался в степь, не взяв с собой ни раджей, ни охраны. Неведомо, что он там творил: то ль занимался соколиной ловлей, но битых птиц не привозил, то ль просто разминал коня. А возвращаясь, дружину утешал:

– Уж скоро, други! Еще немного – откроется нам путь! Осталось мало ждать – больше ждали!

И лето миновало…

В лихую непогодь, когда дожди залили степь и черная земля разбухла как тесто хлебное, когда пожухли травы и лошадям недоставало корма, на миг средь ночи расступились тучи и сверкнула звезда единственная, князь рог взял и самолично заиграл тревогу.

– Ну вот и пробил час! Вставай же, русь! Путь нам открылся, пора!

– Ура! – ответила дружина.

Но прежде чем выступить наутро, Святослав снял уздечку со своего коня, простился с ним и в степь отпустил, на волю. Привыкший к табуну, другой бы не ушел и, прогнанный, все одно б тащился следом, а этот вдруг заржал пронзительно, сорвался и умчал незнаемо куда. Князь же пошел на выпас, где стоял табун молодняка, и выбрал себе нового, необъезженного, не ведающего ни удил, ни седла, ни плети. Наброшенный аркан едва не порвался, сдерживая недюжинную силу и прыть, кровавый глаз метал и сыпал искры, однако Святослав взнуздал его и, заседлав, тут же вскочил верхом.

Ретивый конь плясал под ним, взвивался на дыбы от буйства несмиренной крови, а князь уже кричал раджам:

– Подайте мне нечитанную книгу!

Раджи из своей кибитки ларец достали и, прежде чем отпереть его, гимн запели солнцу – ретивый жеребец ярился и скакал по полю, норовя сбросить седока. Наконец, жрецы из племени раманов извлекли харатейный свиток, окрученный железом, и, выстроившись клином, как птицы, поднесли его князю. Он принял книгу, однако же читать не стал, а спрятал под рубаху, поелику без кольчуги был и без брони.

– Ну а теперь откуйте мне копье! – велел им Святослав. – Да из того железа, что принесли с собой с реки Ганга!

Не долго думая раджи взошли на холм высокий, встали в круг хоровод, и новый гимн помчался к богу Ра. Но никого и близко не пускали, дабы не смог позреть, в чем тайна ремесла. В тот час же тучи расступились, воссияло солнце, и от него взожгли огонь, вздули его мехом, и тогда лишь из другого ларца достали кус железа. Одни жрецы творили ритуал, суть пели и плясали, а двое из них начали ковать. Дружина зрела издали, холм окружив со всех сторон, однако и сюда, подобно волнам огненным, доносился громогласный грохот, тряслась земля. И сотворилось чудо! С каждым ударом молота трещали кости и тянулись жилы: боль терзала плоть, однако же она росла и ширилась. Вот уж кольчуги затрещали, рассыпаясь в прах, и латы облетали ровно листья. Не прошло и дня, а витязи преобразились в богатырей, да только без брони – в холстяных рубахах стояли, изготовившись на смерть.

А ежели бы встать поближе к тем ковалям? Не люди стали б – великаны!..

Искусные же кузнецы неутомимы были: единожды раскалив железо добела, ковали день и ночь, и отковать сумели в один прием и жало – суть навершение копья, и древко в сажень. Сначала остудили на четырех ветрах, после чего под гимны каждый трижды бросил его в небо, и, наконец, вонзили в сырую землю. И долго, три дня и ночи, земля горела округ древка, струился дым: вулкан возник, кипящий камень свергался вниз, огонь бежал в оврагах.

И наконец сошли с холма и принесли копье – вдвоем едва держали, а наземь опустили, так вчетвером с трудом подняли. Вручали князю так же, как нечитанную книгу, под гимны, и только Святослав принял его и вскинул во деснице – тут и усмирился конь необъезженный.

На месте покрутившись, князь ощупал лезвием копья твердь пространства и, отыскав в нем ход, незримый оком, метнул; копье в тот миг, будто луч солнечный, скользнуло вверх и, описав дугу, вонзилось в землю на расстоянии поприща и направлением на полдень.

– Ара ра ра ра!.. – возликовали волхвы из племени раманов.

Дружина, выстроившись походным рядом, подхватила:

– Ура! Ура! Ура!..

Хор из тысяч глоток возреял над землей и, устремившись копейным ходом, разверз пространство. Наметом поскакали, оставив шатры и небольшой обоз на змиевых валах; раджи кибитки бросили и, выпрягши коней, поехали верхами – все так, словно не в дальний поход собрались, а прокатиться и размять коней.

Святослав скакал напереди, держа по левую и правую руку сыновей Ярополка и Олега, три белые рубахи вздувались ветром и, чудилось, несли сих всадников борзые кони, не касаясь копытами земли, мчали их вдаль, к копью. И вся дружина, избавленная от тяжести доспехов, суть холстяная, с одним оружьем, враз полегчавшим в десницах богатырских, и кликом на устах, неслась за ними следом. И уж никто не мыслил: “Се я, сущий!”, поскольку мысль слилась в едином клике и, обратившись в столп, летела впереди князей: “Мы, сущие под солнцем!”

А Святослав, достигнув своего копья, вновь ход поискал, в четыре стороны направив жало, и он открылся, да теперь там, где западает солнце – туда умчался луч, запущенный рукой. В третий же раз копье взметнулось в сторону полунощную; и будто совершался круг, по коему пройдя, должно вернуться назад, ко змиевым валам. Однако не валы увидела дружина, когда в четвертый раз копейный путь пролег встречь солнцу, а берег Дона в его верховьях.

Четыре поприща проехали – это ли расстояние? – а одолели четырехдневный путь. Нимало подивились гридни, поя коней в реке: ведь только утро миновало и впереди день целый. Далеко же уехать можно, коль мчаться с быстротой копья!

Еще один круг свершив к полудню, дружина выехала на берег реки священной Ра и очутилась в землях половецких между булгарами и Хазарским царством. Конные разъезды и одиночные всадники замелькали по окоему со всех сторон, потом дымы возреяли повсюду – то знаки тревоги для степных племен. След было б уходить, не ввязываясь в бой, однако же Святослав искал копейный ход, но навершение скользило по пространству или встречало твердь. Путь затворился! Внизу катила свои воды Ра – суть светоносная река, открытый и безопасный путь для всех народов Ара. Но ныне, именуемая то Волгой, то Итилем, была изрочена; как человек, меняя свое имя, меняет рок свой, нрав и образ, так и все на свете перерождается, если утрачивает исконное прозванье.

Река не пропускала. А между тем со стороны булгар зашевелилась степь: то ли табун коней на окоеме, то ли уж сила прет…

Здесь и не сдержался Свенальд, служивший в сем походе не за злато, но во имя веры.

– Кто супротивник наш? – спросил угрюмо. – Стоим на четырех ветрах враждебных: куда не кинь – повсюду клин. Я здесь бывал с Олегом, едва ноги унесли…

– Нет супостата здесь… И нет союзников.

– Но я же чую! А нос мой не обманешь!.. Мне ведомо, ходить так скоро возможно токмо волхвованьем, я хаживал с Вещим князем, как волки рыскали по свету, однако в чудеса не верю. Вели дружину развернуть в боевой порядок!

– Ждать буду! – Святослав коня кружил, копьем вычерчивая коло. – Не веришь ты, но верю я: откроется дорога!

– Я верю тебе, князь, – как ржавые дверные петли, голос заскрипел над ухом. – Ты исполчился супротив хазар, замыслил совершить то, что Олегу не давалось… Добро, и я пойду с тобой. Но токмо слушай старика. Мы кружим по степям, а след идти к Итилю, ко граду стольному и брать его в осаду. Столицу одолеем – Хазария падет, ибо утратит власть. Суть голову. Так принято от веку, так покоряли страны все полководцы, о коих ныне есть молва и память. А ты куда ведешь? Не к устью Волги – к Дону! Что тебе там? Кого ты ищешь? Союзников хазарских – булгар? Так вот они, уж исполчились, а мы стоим… Вели ударить в них, а любо бы презрев, отправиться к Итилю!

– Настанет час, пойдем на реку Ра, – промолвил Святослав. – А ныне след идти туда, куда укажет путь копье. Не хмурься, воевода!

– Забавы се ребячьи, – проворчал Свенальд. – Иль вымыслы раджей… Послушался б меня, а волхвов…

Булгарская сторона уже вскипала, подобно смерчу, а от хазар неслись разъезды, когда князь нащупал брешь. Унесся в небо луч, вспоров пространство, и копье земли не достигло, но полки уже мчались за ним, не позрев, как за спиной уже сошлись две силы, друг друга не признавши.

Четырежды еще метал копье Святослав, прежде чем сотворился новый круг, вынесший дружину теперь к Северскому Донцу. Покуда витязи поили лошадей, ибо день угасал и солнце замерло над окоемом, пробив багровые тучи, князь проскакал вперед, назад вернулся, поехал на полунощь и полудень – повсюду открыт был путь. И только впереди, суть на востоке, была незримая стена. Здесь искажалось время, и пространство, словно вода, изламывало древко.

– Пред нами гад ползучий, – промолвил он и в землю вогнал копье. – Коль есть у кого злато – бросьте наземь и, поправ ногой, произнесите трижды – отрекаюсь! Все, до последней монеты. Оставить можно при себе лишь Знак Рода, кто таким владеет.

Гридни княжеские повиновались и все исполнили. Наемники Свенальдовы взроптали:

– Вначале князь заплатил нам, но ныне лишает состояния. Уговор иной был! Мы служим не за веру, мы вольные, а посему уйдем от Святослава!

Тут старый воевода выехал вперед, поднял десницу.

– Я свое злато бросил раньше, еще в Киеве. И в грязь втоптал. Так бросьте же и вы!

Наемная дружина разделилась. Большая часть витязей, те, что не раз ходили со Свенальдом и на ромеев, и на хазар, те, кто испил с ним чаши побед и поражений, избавилась от кошелей, рассеяв монеты по земле, но малая, неискушенная еще, как добывается мечом и как уходит потом злато, напротив, возмутилась, и уже не ропот – гнев слышался в речах.

– Не желаем идти с тобой и с князем! От его волхвования и от раджей мы доспехи потеряли, разболоченными идем на супостата! А ежели еще и злато бросим?! Ты выжил из ума, старик! Не во имя ли злата всю жизнь довлел мечом?!

– Скажу по правде – к нему привязан был, – признался вдруг Свенальд. – Всю жизнь будто гири на ногах носил. Как вспомню, какое состояние имею на своем дворе, так битва мне не в радость, и чаще мыслил не искать сражений, а как избегнуть их. Но к старости узнал, что в мире сем есть сокровища иные, и плата есть другая!

– Ужо вот поживем с твое, тогда и мы узнаем! – закричали ему наемники, – А покуда нам за плату ладно!

– Отпусти их, воевода, – подъехав к Свенальду, тихо сказал князь. – Пусть уходят на все четыре стороны. Если отыщут хоть одну…

– По обычаям наемников отпускать нельзя, коль в битве витязь не был, не обагрил меча, но деньги взял, – воспротивился тот. – Уйти возможно токмо после брани иль раны, полученной в пути.

– А разве не позрел ты брани? – взирая на монеты, вбитые в грязь, спросил Святослав. – Не попиранье злата было в сей час, но битва со змеей, с ползучим гадом, вставшим перед нами. И ранил многих он, и до смерти уязвил. Эвон, кровь на земле блестит… Не заклинай их, воевода, сраженных не поднять. Они – потеря наша, а коли не достойны тризны, пусть идут себе, если дорогу знают. Нам же сейчас открылся путь! Гад не уполз, но отпустил свой хвост и расступился перед нами!

Князь разогнал коня в ту сторону, откуда уж клубилась мгла, и встав на стременах, метнул копье…

* * *

В то раннее утро, когда Итиль еще спокойно пони вал, богоподобный каган и Приобщенный Шад уже бодрствовали. Первый стоял перед алтарем, второй сидел над учетными книгами, сверяя поступления в казну от таможенных сборов, налогов и пошлин. В тот миг, как только небесный владыка Хазарии взмолился об армагеддоне, внезапно содрогнулся пол дворца, и весь дворец встряхнулся от подземного толчка. Откуда то сверху полетела пыль и мраморная крошка, осыпав семисвечник и потушив все свечи, а через мгновение от нового удара каган не устоял и рухнул на пол. И не беда, поднялся бы, однако падая заметил, как с алтаря летит ковчег! Ударившись о ступени, он разломился, и свиток Торы подкатился к ногам кагана. Он поднял его и начал уж вставать, еще не осмыслив знака, но испытывая ужас оттого, что вспомнил разбившуюся звезду перед кончиной предшествующего кагана – отца своего, Аарона. В дополнение ко всему резко распахнулась дверь и вбежавший с факелом каган бек застал богоносного лежащим на полу со свитком.

– Ступай вон! – крикнул ему богоносный. – Я тебя не звал!

Однако Приобщенный Шад и знаку не внял, а, воззрившись на владыку, неторопливо очистился огнем и, показалось, усмехнулся!

– Ты что, оглох?! – встать без помощи было трудно, мраморный зеркальный пол выскальзывал из под колен и рук. – Прочь, мерзкая тварь!

– Я слышу, богоподобный, – ничуть не смутясь, проговорил каган бек, присматриваясь. – И вижу все…

– Как ты посмел войти?! Когда я на молитве?..

Шад не отвечал, а лишь пристально взирал на богоносного, стоящего на четвереньках, на свиток Торы и на разбившийся ковчег. В этот момент иная мысль охолодила голову кагана: перед ним стоял палач его!

Пусть не сейчас, не в этот миг, но все равно, когда закончится срок владения троном, он исполнит приговор и совершит свой ритуал, набросив шелковый шнурок на горло…

– Сотряслась земля! – непослушным и незнакомым голосом то ли спросил, то ли оправдался небесный владыка. – Дворец шатнулся… Толчок земной?!

– Нет, богоносный, – вымолвил Приобщенный Шад и сделал несколько шажков вперед. – Земля непоколебима, стоит, как прежде, как всегда…

– А что же это было?!.

– Верно, знак…

– Знак?!. Что ты сказал?! Мой срок!.. Я крикнул – сорок лет!..

От негодования Великий каган пополз вперед и наконец то, уперевшись в шов между каменных плит, нашел опору и в тот же момент вскочил. Каган бек попятился.

– Ты знаешь ритуал?! Учили мудрецы, на сколько лет венчают?!. Зачем явился? Мой срок не вышел! А это был не знак – земное сотрясенье!

– Знак был! – вскричал Приобщенный Шад, падая на колени. – Я сам позрел!.. Ковчег упал! Недобрый знак, о, праведный! У стен Саркела русский князь!

Он не внимал словам о стенах и светлейшем князе; он услышал лишь то, что каган бек пришел не казнить его, не вершить свой страшный долг. И вместе с облегчением налился злобой.

– Презренный шаббатгой! – богоподобный схватил тяжелый золотой семисвечник. – Как смеешь возражать?! Я утверждаю: тряслась земля! Да я убью тебя, булгар безмозглый!

И замахнулся, готовый нанести удар по голове, однако Шад вскинул руки:

– Нет, не убьешь! Нельзя меня убить, богоподобный!.. Ну, бей! Ударь!.. Но, выместив свой гнев, что станешь делать? Ведь я же Приобщенный Шад! А кто еще приобщен? Тот мальчик, которого ты взял? Но он же слишком мал, чтобы стать твоим подручным. Так кто придет к тебе из смертных?! Останешься один! От жажды будешь умирать – воды не подадут, ибо не посмеют приблизиться к тебе! Не Приобщенные страшатся смерти!.. Ну, бей теперь! Опусти же на мою презренную голову свою разящую десницу!

Во гневе Великий каган отшвырнул менору – священный светильник, – и тут же, спохватившись, поднял, установил на прежнее место – у стола со священными хлебами.

И только в этот миг сознание его развернулось, как свиток и огнем заалела надпись – у стен Саркела русский князь…

– Что ты сказал? Кто стоит у стен Саркела?..

– Тот, кого именуют светлейшим, богоносный, – ответствовал Приобщенный Шад, исполнившись смелости. – Суть заря Севера явилась и стоит у сердца Хазарии!

– Но как он изловчился?!. Каким путем пришел?! Ты говорил вчера: “Святослав на змиевых валах остался зимовать”?

– Я говорил, владыка! Вчера он стоял на змиевых валах.

– А сегодня у Саркела?!

– Да, превеликий…

– Как он прошел? Каким путем одолел недельный переход в один день?

– Неведомо… Прошел сквозь степи так, что ни один разъезд не заметил его дружины.

– Обережный круг? Змея?!. – воскликнул было он, но вовремя сдержался: золотая змея, держащая себя за хвост, составляла одно их Таинств…

– В степях предзимье, богоносный, – проговорил на это Шад. – Все змеи спрятались по норам и оцепенели…

– Почто же ты, царь земной, не остановил его? Где мое доблестное войско?

– В пределах озера Вршан…

– Но ты почему здесь – не под Саркелом?

– Пришел сказать и знак позрел… Ковчег разбитый, упавший свиток Торы и ты, о всемогущий…

– Не медли же! – прикрикнул Великий каган. – Пусть кундур каганы ведут полки к Саркелу!

Приобщенный Шад встал на ноги и, кланяясь, промолвил вкрадчиво:

– Позволь мне, недостойному, сказать слово, о, премудрый. Русский князь явился потому внезапно, что шел налегке, без обоза и даже без доспехов! В одних рубахах холстяных… А с силою немногим более трех тысяч. В сей час стоит под стенами на расстоянии поприща и не идет на приступ.

– Зачем же он пришел? – обескуражился богоподобный, – В рубахах, без доспехов… Самонадеян князь? Или очень дерзок? Что?!

– А что бы ни было, о, всемогущий!

– Чую хитрость! Должно быть, неподалеку в степи его основная сила, доспехи и обоз!

– Нет ничего в степи до самых северян и вятичей. Лазутчики и конные разъезды бдят день и ночь. Только безумец отправится в поход в такую пору!

– Он не безумец, Шад…

– Но поступил безумно! И след наказать его, владыка. Твоей десницей! – загорелся каган бек. – Кундур каганы ведут уже полки с озера Вршан к Саркелу. Тебе же след выехать сейчас с малым войском и, обогнав большие силы, их возглавить и разбить Святослава! Иного случая, когда этот князь допустит такой промах, ждать можно сотню лет.

– Заманчиво ты речи вьешь…

– Подобной молниеносной и легкой победы Хазария еще не знала! Дружину обложить в степи, прижать ее к Дону и поставить перед выбором: либо купель ледяная, либо полон…

– Да ты бываешь и не таким безмозглым, Шад, – воспрянул владыка, – Твой замысел, конечно, прост и неприемлем, но у меня есть свой…

– О, Великий каган! Потому ты и богоподобен!

– Коня мне и в сей же час в дорогу!

Караван хазарского владыки к полудню был снаряжен и состоял из ста верблюдов, на которых ехал гарем, и конной летучей стражи, окружавшей кагана. Впереди со своей свитой поехал земной царь, расчищая путь.

Богоносный изначально был воином, но не тем, кто ходит на врага с булатом, а воином небесным, подобным архангелу, и потому обряжался в соответствующие одежды. И побеждал не мечом или копьем – сакральным обликом, который нельзя было увидеть и остаться живым. Однако при всем этом, каган носил на поясе магар – что то вроде короткой пики с рукоятью и широким, острейшим булатным навершением. Оружие богоносного имело ритуальное назначение: поразив врага, магаром делались надрезы на его шее, чтобы наточить жертвенной крови, которой потом обагрялись одежды, руки и лицо. Вражья кровь утраивала сакральную силу каганов, а когда то старейшин рода Ашинов; обряд был древним, доставшимся по наследству от кочевых диких времен, как и этот магар.

Небесный покровитель Хазарии ехал на сей раз верхом, но не в одиночестве, как всегда. Подобранный им мальчик Иосиф из Саркела скакал рядом, и слуги из авангарда теперь оставляли по два свежих сменных коня. Все остальные на расстоянии трех полетов стрелы, а каган бек с охраной и вовсе был незрим, и только след от копыт лошадей, оставленный на грязной земле, указывал дорогу.

Как только караван кагана тронулся в путь, Приобщенный Шад оставил его и, взяв с собой трех кундур каганов, помчался вперед, загоняя коней и пересаживаясь на подводных. Ничего не подозревающий владыка двигался к Саркелу со скоростью, втрое меньшей. Добравшись до сакральной столицы, каган бек оставил своих подручных, переоделся в одежды простого воина и отправился бродить по городу. После того как закончился праздник свободы, жизнь вновь вернулась в свое русло: вельможи отдыхали в тени садов, торговцы, ростовщики, менялы сидели на прежних местах и занимались своим делом, рабы исполняли черную работу – строили, мостили улицы, а лариссеи с палками надзирали за порядком.

Потолкавшись среди народа, Приобщенный Шад заглянул в хлебную лавку, где молодой черный хазарин торговал свежими ковригами. Он попросил продать только половину хлеба, но лавочник стал возражать:

– Сегодня тот день, когда не разрезают хлебов, и потому я не взял ножа. Купи целую ковригу или ступай отсюда.

– А ты разломи ее, – посоветовал каган бек.

– Одному мне не разломить. С кем сделать это, я не знаю.

– Со мной.

Хазарин снял с полки каравай, и они разломили его на две части. Приобщенный Шад вместо платы подал свой перстень.

– Полковриги стоит четыре монеты, а за твой перстень я больше двух не дам, – сказал лавочник, возвращая перстень.

– Тогда дай хлеб в долг, – попросил хазарский земной царь. – Вместо четырех монет верну пять.

– Если через час вернешь, то пять, а если завтра, то восемь, – стал торговаться хазарин.

– Верну через час, – заверил каган бек, взял хлеб и ушел.

А ровно через час он переоделся в одежды лариссея, вышел из города и, разыскав за рвом неприметную лачугу, ступил через порог. У входа уже горел факел, огнем которого и очистился Приобщенный Шад.

Наследник небесного престола Хазарии лежал на подушках обнаженным.

– Ты ли старший сын богоподобного Иосифа? – спросил каган бек.

– Я старший сын богоподобного Иосифа, имя мое Исаак, – подтвердил торговец хлебом согласно ритуала.

– И это мы преломили с тобой хлеб?

– Преломили, потому что сегодня день, когда нельзя разрезать ковригу. Но скажи мне, каган бек, что случилось с моим отцом?

– Он рассудком помутился, – ответствовал Приобщенный Шад. – Ему взбрело в голову, что Саркелу грозит опасность, будто русский князь Святослав подошел к городу и готовится взять его. Твой отец сейчас едет, чтобы сразиться с ним, но сражаться ему придется со своей тенью.

– По ритуалу, прежде чем венчать меня на трон, ты должен отправить на небеса Иосифа. Двум каганам на троне не бывать, – напомнил наследник, однако земной царь поправил его:

– Вначале ломают хлеб, и только затем едят.

– Да, верно, – согласился тот. – Венчай на трон!

В тот же миг каган бек набросил удавку на его шею и стал душить. Наследник удивленно вскинул бровь.

– Я запамятовал, что по ритуалу, когда ломают хлеб. Но точно помню, что венчают в башне!

– Где твои братья? – хрипя от напряжения и сильнее затягивая шнурок, спросил Приобщенный Шад. – Кто еще торгует хлебом в Саркеле?

– Не позволю нарушать обряд! – попытался высвободиться наследник. – Ты не имеешь права знать, кто мои братья и где они! Сними удавку!

– Где братья?! – взревел каган бек и, выхватив нож, приставил к горлу. – И сколько их?

– Презренный раб, ты что замыслил?!.

– Свергнуть с трона весь ваш род! И всех повенчать веревкой! Ты скажешь мне, в каких лавках торгуют хлебом твои братья. Они тебя не знают, но ты, как старший, знаешь всех!

– Знаю… – хрипел наследник, – но не скажу… Можешь меня зарезать, изменник подлый!

– Ты сам разрешил сделать это, – Приобщенный Шад хватил его по горлу ножом и бросил тело на подушки.

Затем, измазавшись горячей кровью, он лег возле мертвого наследника и пролежал так больше часа, ожидая, когда кровь врага впитается в тело и станет его сутью. Он знал о ее сакральности, поскольку был приобщен к Великим Таинствам…

А спустя час каган бек отшелушил засохшие остатки крови и, прихватив с собой шелковый шнурок, пошел по всем хлебным лавкам Саркела…