Алексеев Сергей Аз Бога Ведаю!



бет23/33
Дата10.06.2016
өлшемі2.13 Mb.
#126651
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   33

8

Увидевши воочию княгиню, император был потрясен ее красой и четверть часа не мог и слова вымолвить, забыв свое царское величие, обычай, с которым следовало принимать иноземных государей. Вначале лишь, взирал на нее со всех сторон, а потом преклонил перед ней свое скрипучее колено. Попы зашептались строго, вельможи не скрывали своего возмущения, а старый царь стоял с протянутыми к княгине руками, смотрел благоговейно и ничего не слышал, поскольку был туг на ухо: в молодые годы, командуя когортой, сражался с витязями Вещего Олега и получил булавой по шлему.

И сейчас его тезоимка Ольга без булавы или шестопера ошеломила Багрянородного.

Не выдержали два самых важных попа, приблизились к царю и подняли с колена.

– Негоже тебе, императору Византийскому перед Русью преклоняться, – заметил один.

– Христианскому царю – перед поганой княгиней из варварской страны, – добавил второй.

– Не перед Русью я преклонился, – сказал мудрый Константин. – Перед красотой ее.

Верно, думали, она ничего не понимает без толмача. Но ответ императора жениха Ольге по нраву пришелся.

– Вот теперь вижу перед собой не только властителя ромеев, но и мужа достойного, – сказала она на греческом наречии. – Ибо у нас на Руси ломать шапку принято перед старшим, а колено лишь перед женой.

И сразу тут все стихли, а Константин еще больше обрадовался и повинился, что держал княгиню в гавани не по своей воле, а по злым замыслам его придворных, которые скрывали от него, что Ольга прибыла в Царьград, и что виновных уже наказал по заслугам. Услышав же, что княгиня долго постилась и готова принять крещение, велел не откладывать и завтра же, после праздничной литургии, совершить обряд, и сам вызвался быть крестным. Попы и придворные от слова его вдохновились и стали ретиво восхвалять и своего царя, и Ольгу. Она еще не ведала, отчего они так скоро сменили недовольство на благословив, и потому не придала значения. Багрянородный же еще пуще растрогался и принялся одаривать дарами. Усадил княгиню рядом с собой, а слуги Длинной вереницей стали подносить и складывать у ног ее парчовые и шелковые ткани, кумачовые паволоки, которые особенно любили на Руси, украшения из камней драгоценных, из злата и серебра, посуду и прочую утварь. И все бы ничего, да придворный казначей и летописец усугубили благородный порыв Константина – не по царски получилось. Один то и дело возвещает:

– Парча серебряная, персидская, пятьдесят локтей, стоимостью в полкентария. Сосуд золотой, а двух ручках из гробницы египетского фараона стоимостью в кентарий!..

Второй же восклицает и славит:

– Богатый дар от мудрого и щедрого императора нашего Константина Багрянородного! Возносится русской княгине Ольге во имя отречения ее от безбожной поганой жизни и святого крещения!

И оба знай себе все пишут и пишут.

Император наконец таки расслышал, что они там говорят, и воспротивился:

– След добавить: прекрасной и несравненной!

И не только во имя отречения и крещения, а еще и как моей невесте!

То ли и казначея с летописцем когда то ошеломили булавой – не услышали они слов царских и про невесту так ни разу и не сказали.

Дары и впрямь богатые, по чести, да что то не лежит душа: не в радость, когда преподносят и считают. Ольга приказала своим слугам взять подарки, и те свалили все в кучу, сложили в мешки и утащили на корабль. А она отправилась с Константином осматривать дворец и чудный сад, и где бы ни были, на что бы ни дивились, попы и вельможи никак не отстают, лезут на глаза, слушают, о чем император с княгиней говорят. Багрянородный же так распалился, что в саду средь роз цветущих предложил ей немедля .стать его женой. Однако два митрополита уж тут как тут, учить и разъяснять стали:

– Сие трех великий, блуд!

– Нельзя до крещения жениться на поганой язычнице!

Тут наконец его и прорвало.

– Подите прочь! – закричал и ногами затопал. – Как смеете мне указывать? Я женюсь! В сей час же! Разве не видите вы, она и без крещения святая! Сияние идет от нее!

– Побойся бога, ты император священной империи! – загомонили попы. – Княгиня из Руси тебе не по достоинству!

Ольга поняла, что придворные Константина не желают их брака, всячески этому противятся, и потому сказала:

– В послании ты писал, что хочешь жениться, дабы сиим союзом и наши страны соединить. Не передумал ли, пока я ехала в Царьград? Ежели не будет союза государств, где мы вместе сядем на престол и править станем, я замуж не пойду. Ибо сама вдова и могу быть невестой, но со мной вся Русь, она же ныне не вдовствует. Есть муж при ней – мой сын именем Святослав.

– По нашему это называется триумвират, – обрадовался император. – Повелеваю – быть нашему союзу и триумвирату! Мы с тобой и твой сын!

Должно быть, придворные наслышаны были о детине князе и о том, что он творил в своей стране, однако не ведали, что Святослав избавился от черного рока, и оттого в ужас пришли. Даже летописец хронист, всюду следующий за Константином, писать перестал, сославшись, что кончились чернила. Княгиня же масла в огонь подлила:

– Добро, коль так, я согласна пойти за тебя! Митрополиты пришли в себя, увещевать стали Константина и Ольгу:

– По христианскому обряду вас след венчать в храме. А как венчать, если княгиня еще не окрещена? Не по русскому же языческому обычаю! Вот завтра примет она веру Христову, так сразу и окрутим! А там как бог пошлет!

Уговорили кое как подождать до следующего дня, а по всей Священной империи уже молва полетела: Русь на сей раз без меча пришла, но взяла Царьград, и ныне придется не дань платить – в плен идти к безумцу и разбойнику Святославу! По всем церквам молиться стали, дабы образумил Господь императора, и отказался бы он от того, что замыслил, потеряв голову от прельстительницы заморской. Соперники Константина враз головы подняли, стали на свою сторону склонять и войско, и народ: де мол, Багрянородный из ума выжил, а Русь тем и воспользовалась. Если не сместить его с престола, быть беде, и неизвестно, что еще задумали варвары. А ну если молодой князь следом за матерью идет, да с дружиной? Как только женится император, выйдет из храма – этот разбойник уж под стенами, и пропал византийский трон, рухнула Священная империя!

Одним словом, шум пошел великий, однако княгиня ничего не знала и пребывала в спокойствии и молитвах всенощных, готовясь к обряду. А жених ее Багрянородный тем часом к свадебному торжеству гостей скликал со всего мира, союзников своих: так уж ему хотелось удивить их неземной красой невесты! И указ свой провозгласил, чтобы завтра утром все бы жители Царьграда сошлись к Софийскому собору, где предстоит крещение, а потом и венчание. Княгине же прислал крестильную рубаху белого персидского шелка, в которую служанки ее и обрядили.

Рано утром в соборе началась литургия, но Ольгу не впустили и поставили, как полагается оглашенным, в притворе. Инок Григорий не отходил ни на миг – велели ждать, когда покличут. Константин пред алтарем молился за себя и за невесту свою, а точнее, благодарил Бога за то, что на старости лет послал жену, появ которую и умереть не грех.

Княгиню же в тот час начало ломать: поначалу суставчики на пальцах заныли, потом локти и колени, а через четверть часа корежило все кости, и снежно белые зубы вдруг зашатались. Не в силах стоять на ногах, она было присела, но чернец зашикал – надобно выстоять весь срок, покуда не огласят!

– Больно мне, – пожаловалась. – Не держат ноги…

– Выходит из тебя поганый дух! – объяснил Григорий. – Потерпишь еще, матушка, и выйдет весь. И сразу полегчает!

Навалившись на стену, княгиня распростерла руки и застыла как распятие; огонь, воспламенивший кости, прорвался наружу, и загорелось все тело! Будто живую на погребальный костер подняли – мука смертная!

– Ужо иду в Последний Путь! – едва простонала. – И белый свет не мил…

– Начнется новый! – вдохновлял чернец, – Чем более муки в сей миг, тем дольше радость испытаешь! Крепись?

Стиснув ноющие зубы, она очи закрыла и не могла уж век поднять, пока ее не огласили. Да только не услышала – Григорий подтолкнул:

– Пора! Настал час! Радуйся, чудо чудес, одигитрия Богородице. Радуйся, обрадованная…

Она ступала, ровно по углям огненным, и того не позрела, что жених ее, император, под руки подхватил и ведет к купели. И голоса его не узнала, поскольку все смешалось в тот миг; колесом вращался мир у головы ее, качался, словно корабль на морской волне, и земля кренилась во все стороны, а то, может быть, и вовсе разламывалась. Мелькали чьи то лица, золоченые одежды, обилие горящих свечей, дым благовонный окуривал сей коловорот, а над теменем ее то ли свет вращался – суть свастика, – то ли обещанная небесная благодать.

Неведомые руки схватили ее нежное, огнем пылающее тело и стали погружать в пучину вод. После первого погружения с головой остудился жар телесный – столб пара возреял над купелью, будто не человека опустили туда – железо раскаленное. Второй раз погрузили – открылись очи и остановилось коловращение мира. А когда в третий раз измерила она глубину бездонную, просветлело сознание и сошла благодать божья.

Вскинула она робкую руку, наложила крест:

– Аз Бога Ведаю..

Да что это? Попятились люди, крестясь или рукой заслоняясь. Хор грянул – радуйтесь! – да что то не видно было на лицах ромейских радости. Царь Константин, принявший ее из купели, вдруг бросил руку, зашатался и чуть не рухнул на пол: кто то подхватил его и повел мокрого с головы до ног, словно поднятого из пучин святой воды.

В тот миг позрела княгиня матерь Богородицу и руки, ей поданные. Ухватилась она и сделала первый шаг.

– Аз Бога Ведаю.

Позрела она свет Христов, изведала Божью благодать, да не знала еще в то мгновение, что красной девой погружалась в купель, а выплыла оттуда с иным именем – Елена – и старухой древней: изъязвленный временем лик, седые космы торчком, три зуба во рту и нос уж скрючился и к устам потянулся. Смыла святая вода чародейство Владыки Чертогов Рода…

Шла она, принятая и ведомая самой Богородицей, и потому не видела, как уводили попы жениха ее с таким видом, что краше в гроб кладут. Да княгиня в тот час другому отдана была, ставши невестой Христовой, и оттого сиял в очах огонь чистый, будто горний свет.

– Аз Бога Ведаю!

Если бы мир внимал помыслам и делам человечьим, давно бы иссякли не только реки, а и моря бы иссушились, и плодородная земля обратилась бы в прах, и свет бы иссяк над головой. Но несмотря ни на что, без воли человека, Свет продолжал существовать, всходило солнце над землей, и после зимы непременно наступала весна, полнившая реки, и стрибожьи ветры поднимали на крыло перелетных птиц. А путь птичий лежал с юга на север, над священной рекой Ра…

И буйным, весенним ветрам, что сгоняли мертвящий холод с земли, что вскрывали реки и моря, не было преград. Однако лебединым стаям у берегов Хвалынских путь был затворен. Там, где Великая река, разбившись на лучи, соединялась с морем, стоял заслон. Черные хазарки, подобно мгле, покрывали Птичий путь на север. От их аспидных крыльев здесь меркло солнце и светлая река чернела, будто изъязвленная дурной болезнью. Злобный крик и гогот вставал стеной и доставал звезд. Хазарки требовали дани от всякой перелетной птицы, будь то журавль или куличок болотный. И лихо брали – десятину от стаи! Было птицам слез, когда давали дань птенцами или женами… Да что же было делать, коль не миновать устья реки Ра, коль Птичий Путь – единственный? И не сыскать иного, ибо не сдвинуть звезды с их вечных мест? Возвращались ли на родину ранней весной, или осенью, улетая на юг, все птичьи стаи полнились печалью глубокой, и несли ее на своих крыльях от реки Ра до реки Ганга.

Лишь гордые лебеди не кланялись хазаркам и дани не давали, ибо не пристало белой птице покоряться и служить тьме. А посему всякий раз, пролетая над лучистым устьем Ра, вскипала в поднебесье птичья битва.

Верно, потому в лебедином крике, плывущем над Русью весной и осенью, слышен воинский клич, и полет этих белых птиц есть боевой дружинный порядок – таранный клин, чтобы пробиться через заслон.

И, этой весной весенние ветры – стрибожьи сыновья – беспрепятственно пронеслись над устьем Великой Ра, но перед лебединым клином возникла на пути туча черная, грозовая – разве что молнии не сверкали и гром не гремел. Земной простор и небесная ширь – все мглою окуталось, не отвернуть и не укрыться белой птице. Кто устьем завладел, тот возомнил, что и рекой владеет, а значит, и всем Птичьим путем. Так не бывать сему!

Орда хазарья восклубилась, ровно черный дым, лишь зобы краснели, напитанные птичьей кровью. Лучистым клином плыли в чрево тьмы лебеди, и расступались пред ним крикливые передние вихри темной силы. Но ведал лебединый князь все хитрости супостата – втянуть непокорных птиц в недра коварной тучи, чтобы напасть потом со всех сторон, затмить солнце от лебедей, если днем, и звезды, если ночью. И коли дрогнет князь, потеряет свой небесный путь – пропасть и всей птичьей братии, ибо рассыплется боевой клин, размечется, и истает во мраке белый свет. Кто понесет его на холодные берега северных морей? Кто свяжет воедино истоки двух священных рек – Ра и Ганга? Кто еще выбьет сорную траву на тропе Траяна, соединяющую Пути земные и небесные?

Не дрогнул лебединый князь, не убоялся хазарьего смерча, и сшиблись птицы! Белое перо смешалось с черным, кровь алая – с кровью черной, ветер же от крыльев вздыбил волну на Великой реке. Не птицы в небе бились, а свет с тьмою, день с ночью. Погасло солнце, последний свет истаял, заслоненный хазарьими крыльями, казалось, мрак наступил вселенский, а с ним – первозданный хаос: вода смешалась с землей, земная хлябь с небесной твердью…

И в ратище этом за честь было – умереть за други своя, ибо не жизнь дорога, а птичий белый клин, суть луч, пронзающий тьму. Не устояли краснозобые, хоть и побили лебедей изрядно – более чем десятину взяли от стаи. Покорились бы хазаркам, меньше бы потеряли… Но зато в тридесять убавилась туча и посерела, так как не могла уж больше заслонять крыльями солнца. Вырвался птичий клин, огрузший от ран, и позрел сквозь прорехи в крылах на светлые воды Ра. Вырвалась за клином погоня, но в открытых небесах краснозобые избегали битвы, а норовили в спину ударить. Старый лебединый князь повернул к солнцу и полетел к сердцевине его, дабы лучи слепили супостата: не узреть черному глазу белую птицу! Отстали хазарки, заметались, незрячие, и убрались восвояси.

И лишь тогда победно кликнул лебединый князь и посадил свой пернатый народ на светлые воды. Да не отдыха искали птицы, не корм добывали в священной реке – мертвых оплакивали и скорбь свою топили в волны, чтобы не нести ее в Русь тресветлую…

Птицы пробивались, ибо их Путь был вечен, поскольку обновлялся каждую весну и осень, но Путь для народов Ара был затворен. Утрачена живая связь времен и жила кровеносная, соединяющая реки Ра и Ганга, не перерезана была, но перекрыта, как обрушенной скалой перекрывается ручей, бегущий по ущелью.

А рок изначальный Святославу – восстановить сей Путь, пробить его, исторгнув Тьму из устьев рек и с берегов морей, дабы Животворный Свет не угасал ни у славян на Ра, ни у ариев на Ганге. Один он ведал, куда идти походом и как нанести удар, но только не знал срока, ибо и Вещим будучи, и на тропе Траяна – все равно не изведать судьбоносного часа. И только когда пробьет он, услышать: в сем и есть суть зрящего духа.

Он изготовился, как пардус перед прыжком, и затаился, выжидая голос неба.

В походе обычном, творимом по своей воле – изгнать ли супостата, дани поискать в чужих землях иль чести и славы, – можно полагаться на себя да на другое своих, с кем все потом и поделишь. Но в этом, отпущенном судьбой и предначертанном Родом, след было повиноваться высшей воле, ибо Вещий князь был десницей бога на земле. Его дружина, исполчившись, ждала с ним вместе и изнемогала, подвигая Святослава выступить: играла в руках великая сила, лезвия мечей томились в ножнах, и кони, застоявшись, копытили землю. Он сдерживал порывы своих витязей, ворчал Свенальд, толкуя: коли занес руку – бей, иначе передержишь, и дух воинский, совокупленный в рати, прокиснет, как вино. Старый воевода не посвящен был, куда князь устремит свой взор, кто супостат, но зрел своим острым глазом на восток, где горела хазарская звезда, и чуял длинным носом, что предстоит лихой поход, ранее не знаемый. И князь медлит только потому, что ждет чего то, поелику же часто по ночам глядит на звезды в небе, знать, выжидает срок и час благоприятный. Потому и не торопил Свенальд, а чтобы не застоялась дружина, советовал найти врага и с ним сразиться.

И благо, враг не заставил себя ждать. Из донских степей, как из преисполни, вдруг хлынуло отребье, сор человеческий, гонимый восточным ветром. В Хазарии, где был воздвигнут идол со светочем в руке и освобождены из под господской воли рабы, кумир сей вдруг рухнул, не простояв и года. Теперь, спасаясь от его обломков, разбегалось все мировое рабство; подобно саранче, лавина эта промчалась по стране и остановилась там, где нашла себе пищу – в вятских и новгородских землях. У первых смута началась из нищеты великой и оттого, что дань платили много лет хазарам – байки о свободе слушали, разинув рот. И зароптали, де мол, долой хазар и русь! Сами собой станем княжить и владеть, а как соберемся с силами, пойдем и освободим все остальные земли – возьмем и будем потреблять!

Святослав готов был к прыжку на восток, однако прыгнул на вятичей, но не покорил их, а лишь исторг чуму, с огнем и мечом прокатился и, взяв большой полон – мужей, пригодных для походов, вернулся в Киев. Возник в пределах, словно ветер, и так же умчался прочь, и потрясенные его дерзостью вятичи долго не могли прийти в себя. А он тем часом уж скачет к Новгороду, послы его впереди с предупреждением:

– Иду на вы! Пока же не встал у стен, сами изгоните тьму!

Богатый, вольный от веку Новгород не принял голи перекатной, но приютил у себя иную тварь – хазарских ученых мужей, которые наустили бояр и знать местную восстать против владычества Киева и зажечь огонь свободы.

– Что нам детина князь? – стали размышлять они. – Одни невзгоды от него были в прошлом, и теперь нечего ждать.

Сначала изгнали князя, которого еще у Ольги просили, потом и вовсе потеряли меру – посадили править одного из белых хазар и стали именовать его не князь, а каган. А тот, воссевши над новгородцами, издал указ, даруя всей земле полную свободу.

Плати и потребляй!

Диковинное дело, но испытать не грех, почем она, свобода. И загуляли: пили и плясали день, другой, третий – каган знай бочки с вином на площадь выставляет, а плату берет, ну просто смех один! Да не за вино берет – за право вкушать зелье в людном месте, что ранее строго запрещалось. Отдал грошик и твори, что хочешь! Бояре поначалу лишь таращились, как празднует люд простой, вздыхали старики – к добру ли пир такой? – потом не удержались, и мало помалу загулял весь Новгород. Глядь, а уж и женки тут, коих за прилюдное питие вообще сажали в сруб; сначала появились вдовы и засидевшиеся в девках, а там и жены мужние, и девицы на выданье. Не хоровод водили, не пряли и не ткали пили и плясали на площади. И тут же бесстыдство творили с вольными женками за небольшую плату. Так было день, другой, третий, и когда в угаре сем загорелись чьи то хоромы, тушить не побежали, а радовались, что светло от пожара и можно погулять подолее.

Чуть только город не спалили…

На четвертый же проснулись, пошли на площадь опохмелиться – там стражники стоят из того самого отребья и гонят взашей. К каганскому подворью было ринулись – подай вина! – вина подали, но за такую плату, что в горло не полезло, хоть головы трещат. А попытались сами взять, так встретили с дубьем. Тут и спохватились бояре и мужи именитые, давай совет собирать, а колокола нет, новая стража свезла и в Волхов бросила, а вече упразднили! Теперь, оказывается, новгородцами будут править слуги свободы – суть ученые мужи, пришедшие с востока, и во главе каган.

И зачесал в затылках вольный люд, хлебнув свободы…

Так никто и не изведал, какими путями и тропами вел войско Святослав, но неблизкую дорогу от Киева вмиг одолел. Дружина оглянуться не успела, а уж под стенами! В былые времена неделю ехать, лошадей меняя; тут же в три прыжка махнули, и кони еще свежие. Господин Великий Новгород встретил с повинной головой и выдал кагана вместе с его кагалом.

Ярились витязи княжеские – след наказать бы новгородцев, полон взять, как с вятичей, иль вовсе спалить его, чтобы в огне и дух чумной сгорел, однако Святослав наказывать не стал и даже в город не вошел, хотя ворота были настежь. Забрал выданных хазар, связал веревкою и повел в Смоленск. Там же велел построить плоты на Днепре, поставил на столбах по светочу, и каждому хазарину приковал к ноге по гире пудовой, усадил их парами и пустил по воде, приговаривая:

– Коль вы радетели свободы – дарую вам ее. Сии плоты – оплоты ваши. Плывите, может, кто еще пожелает вкусить вашего закона.

И поплыли сии плоты по всей Руси путем позора, ибо люди выходили на берега и зрели, но никто более не захотел вкушать хазарской свободы.

После днепровских порогов их осталось совсем мало – одни плоты опрокинуло в пучине, другие разбило, иные хазары сами утопли, бросаясь в воду, чтобы добраться до берега. И этих оставшихся встретила княгиня, возвращаясь из Царьграда, велела причалить плоты и стала выслушивать жалобы.

– Бесчинствует твой сын! – говорили ей позорники, зная, что нужно говорить. – Кто бежит на Русь от рабства, гнета и несправедливости, всех забивает в цепи и сплавляет назад по рекам. А иных мечом рубит и в воду бросает!

По старой русской Правде во все времена беглые рабы и угнетенный люд из других земель находили приют и защиту на Руси, могли селиться на свободных землях, жениться, растить детей и становились вольными. Тут же творилось неслыханное кощунство над законом! Неужто Святослав принялся за старое?!.. Княгиня велела сбить оковы с несчастных и отпустила их с миром. А за порогами, прослышав, что Ольга возвращается на Русь, стали ее встречать на берегах Днепра не. инородцы гонимые, но соотечественники – у кого отрублена одна рука, у кого же обе, и раны свежие, еще кровят в тряпицы.

– Твой сын увечит нас, княгиня! – кричали они и бежали за кораблем. – Позри, что творит! Грозится всю Русь без рук оставить!

Правая рука – десница – была рукой дающей, а левая – шуйца – берущей, и по Правде только за воровство и лихоимство можно было по суду лишить одной руки – левой, но неслыханно, чтобы рубили обе, поскольку нет на Руси такой вины. Еще пуще встревожилась княгиня, и чем ближе к Киеву, тем больше махали ей с берегов отрубленными руками.

В Почайне ее встречал сын Святослав с внуками Ярополком и Олегом, воевода Претич, бояре, простолюдины, раджи раманы, готовые изладить хоровод; один Свенальд не вышел, поскольку, как донесла молва, был тем часом на Припяти у дреговичей, где по воле князя творил свой неправый суд. Едва сошла княгиня на берег, как киевляне шатнулись и замерли – провожали в Царьград прекрасную молодую жену, а вернулась древняя старуха! Ибо все уже забыли, какой Ольга была до того, как пойти в Чертоги Рода. И в тот же миг промчался ропот:

– Еще одна беда…

– Княгиню подменили!

– И кличут ее ныне Еленой…

– Старуха! Как есть старуха!

Раджи, пришедшие возвеселить киевлян, носили серьги – суть Знак Рода, – но и они застыли в изумлении и растерянности: то ли Радость восклицать, то ли скорбеть утрату. А княгиня, невзирая на встречающих, с попами вместе развернула походную церковь, и начался молебен за благополучное возвращение к родным берегам. Народ послушал и разбрелся, и раджи не посмели завести своих песен. Остались только сын со внуками да верный Претич.

Закончивши молебен, княгиня наконец то поздоровалась со Святославом и сказала строго:

– Покуда за море ходила, успел вновь возмутить всю Русь?

– Слишком долго ходила, матушка, потому и успел, – сказал на это князь.

– Да разве долго? И года не миновало!

– Мне же сдается, целая жизнь прошла. Посмотрись в зерцало – состариться успела…

– Зато душа чиста! – воскликнула княгиня яро. – Плыла я по Днепру и позрела, как ты правишь. Ответствуй, почему опять творишь худое?

– Я, мать, суды рядил, – печально отозвался Святослав. – Пока ты за морем была, восточный ветер принес на Русь болезни, коих мы не знали. Выжигал огнем, мечом и топором. Иных лекарств нет против этих хворей.

– За что же нарушил Правду и посадил изгнанников на плоты да по Днепру пустил?

– За то, что на вольную от века Русь свободу принесли, удел рабов, стремящихся освободиться от своего господина, суть рабский дух. А что иное могут принести извечные невольники?

– Ужели я обмана не позрела? Они клялись, что не виновны, а ты бесчинство учинил над беглыми…

– Тебе же ведома личина супостата – Хазарского каганата, с коим твой тезоимец князь Олег еще насмерть бился, силясь пройти сквозь заслоны на Птичьем Пути. Да не разгадал всех хитросплетений замыслов и погиб от коня своего. А он ведь Вещий был! Мой рок – завершить им начатый поход.

– А десницы отрубал за что? За что лишал своих соотечественников руки дающей?

– За то, матушка, что деньги в рост давали. По Правде сие хуже воровства, а дедами не зря завещано имение приращивать токмо своим трудом.

– И по закону христианскому – се грех великий, – согласилась княгиня. – Ну а за какие провинности ты левую руку рубил?

– Рубил тому, у кого поднялась берущая рука взять злато супостата, чтоб на Руси потом дать в рост, – сказал князь и еще больше затужил. – А скоро, мать, придется мне резать языки.

– Кому же и за что?

– Всем, кто будет изрекать неправду. Кто крикнет иль прошепчет, мол, рабство на Руси и весь ее народ рабы, потому чужих законов не приемлют и сами по себе живут. А в некоторых землях, слышу, шепчут.

– Все мы рабы божий, – вздохнула княгиня и перекрестилась.

– Мы даже богу не рабы, мать; мы его внуки. И потому вольны.

– По новой моей вере мы рабы…

– Вер на Руси будет еще довольно всяких, но рок един – Даждьбожьи внуки. А с внуков велик и спрос: за добрые дела обильны блага, за худые – кара.

– Скажи мне, Святослав: встречаешь меня ныне как мать свою? Иль нет, коли я вернулась старой и со святым крещением?

– Ты мать по воле рока, а его никому не избегнуть, – ответил князь и облобызал княгиню. – А чем старше, тем милей.

– Отринь старых богов, если признаешь меня матерью, – стала просить княгиня. – Когда то я своей кровью поделилась, чтобы дать жизнь тебе, сын. Теперь же хочу поделиться верой. Прими ее от меня, как высший материнский дар. Примешь ты – примет вся Русь.

– Что кровью поделилась и жизнь дала – земной поклон тебе, – ответствовал Святослав. – Но веры не приму, хотя другим препятствий чинить не стану, ибо поиск веры на Руси – се тоже рок, и кому отпущен, пусть тот ищет.

– Ты ведаешь свой рок? И потому не примешь? Суть христианство – не твоя стезя?

– Не ведаю я рока, мать, но ему повинуюсь. И глядя на путеводную звезду, жду знаков неба.

– А то, что я явилась с новой верой – се не знак тебе?

– Знак, матушка, да токмо иной, – не соглашался сын. – Ты за море отправилась поискать земное и небесное, а вернулась с Христом, но без мужа, тебе достойного. Вот я и знак прочел: не след мне по твоим стопам идти, поскольку мыслю я в одну руку взять то и другое. Иначе не одолеть пути.

– Не упорствуй материнской воле!

– И рад бы взвеселить тебя, да рабства не приемлю во всех его проявлениях, – отрезал Святослав. – Даже когда оно зовется суть свобода.

– Быть невольником всевышнего – се честь и благо! Не человек тебе господин, но бог!

– Мне благо внуком быть. Раб молится о трех вещах – дать хлеб насущный, простить грехи, дух слабый укрепить; внук жаждет одного – воли, дабы одолеть свой путь до конца. Все остальное не просит и не ждет, когда пошлется с неба, а сам берет, инно ведь и христианство утверждает, что человек – суть образ и подобие божье. Но ежели во всем на волю неба уповать, что же остается от этой сути? Да токмо образ, и тот стареет, подвержен хворям, смерти. Глядь, и ушел в песок или обратился в дым.

Мать от его слов лишь помрачнела.

– Плыла и тешила надежды… Ты ж на своем стоишь. Так вот послушай мое слово! Не примешь веры христианской, мне не уступишь – я не уступлю тебе киевского престола. А вкупе нам не сидеть.

Ответ сыновний обескуражил: Святослав вдруг засмеялся, поклонился княгине и сказал:

– Добро! От власти я уж притомился, а от судов и подавно. Садись и правь одна!

– Ужель ты не расслышал, князь? Как старшая в роду, я лишаю тебя престола! Пусть достается моим внукам!

– Кому ж еще? Ведь так и мир устроен: все достается внукам, – он посмотрел на сыновей. – Они будут достойны дедовского наследства. Меня же ждет иной престол, а где он, я пока не знаю, поелику не знаю рока.

И удалился, облегченный…





Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   33




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет