Алексей Головнин
Павел Петрович, «Сокол», «Соколич» или Салтыкович
жүктеу/скачать 2.47 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Мытный, мытеный
- Мытня, мытница
- Таможню, Мытный двор
- КУТУЗОВ, АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ
- 1784; алхимическое сочинение
Павел Петрович, «Сокол», «Соколич» или Салтыковичнебылонъ обидЂ порождено, ни соколу… Поначалу Петр был весьма дружелюбно настроен по отношению к ней, пользовался ее советами, благодарил за помощь; но, словно не понимая, как это ее унижает, уже с первых месяцев брака он стал сообщать жене о своих новых любовных увлечениях, прося совета и по этой части... Екатерине приходилось исполнять одновременно роль его конфидентки и покинутой им, нелюбимой жены, соблюдая при этом все внешние формы уважительного отношения к супругу. Последующие бурные события в своей интимной жизни Екатерина объясняла в «Чистосердечной исповеди» так: «... Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и, если б я в участь получила смолоду мужа, .которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви». Только через девять лет после свадьбы у великокняжеской четы родился сын Павел – будущий самодержец всероссийский. В «Чистосердечной исповеди» и в других автобиографических записках Екатерина II дала понять потомкам, что отцом ребенка был камергер Сергей Васильевич Салтыков. Дочь Екатерины, великая княжна Анна Петровна, появилась на свет через три с небольшим года после Павла и была очень похожа на графа Станислава Августа Понятовского – второго екатерининского фаворита. (И. Лосиевский. С пером и скипетром. Из сборника «Императрица Екатерина II. О величии России», Москва, «Эксмо», 2003)
Чистосердечная исповедь Марья Чоглокова, видя, что чрез девять лет обстоятельствы остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла инаго к тому способа, как обеим сторонам зделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она мысли имела. С одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за Арт[иллерии] Генер[ал]-пору[чиком] Миллером, а с другой – Сер[гея] Сал[тыкова] и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том поставляла великая нужда и надобность 1. По прошествии двух лет С[ергея] С[алтыкова] послали посланником, ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у большого двора уже не была в силе его удержать. По прошествии года и великой скорби приехал нынешний Кор[оль] Поль[ский], которого отнюдь не приметили, но добрыя люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза были отменной красоты и что он их обращал (хотя так близорук, что далее носа не видит) чаще на одну сторону, нежели на другия. Сей был любезен и любим от 1755 до 1761. _________
Личная переписка 1769 – 1791. М., 1997.) Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ; не дастъ гнЂзда своего въ обиду. МЫТИТЬ что, нвг. отдавать, а твр. брать или сымать въ наемъ, въ кортомъ, въ аренду; нанимать и отдавать внаймы, напрокатъ, брать изъ оброку. Промытилъ три покоя, отдалъ постояльцу. Мытиль было я у него мельницу, да не сошлись. Мытилъ я луга эти два года, кортомилъ или сымалъ. || Облагать или очищать пошлиной, – ся, стрд. …Ловчая птица мытится, она въ мыту. И телята мытятся. Лошадка еще не перемытилась, нЂтъ четырехъ лЂтъ. Мытиться, какъ бы очищаться: мыть, пошлина, очистка нпр. от мыть. Мыто ср. стар. пошлина за проЂздъ въ заставу, черезъ мостъ, или за провозъ товара, припасовъ; акцизъ, сборъ; вообще пошлина за товаръ. Мытъ м. мыто, пошлина. … Соколъ въ мытяхъ, мытится, линяетъ, перебирается перомъ. Сокол двухъ, трехъ мытей, двухъ или трехъ лЂтъ. Мытный, мытеный, къ мыту, пошлинЂ или акцизу относящiйся. Названье мытныхъ дворовъ осталось понынЂ за зданьями, какъ нпр. въ MocквЂ, въ Нижнемъ; тутъ же бывалъ и торгъ… Мытня, мытница ж. таможня, мытный домъ или дворъ, гдЂ собирали встарь пошлину. || Мытница. црк. поломойка. || Мытарь црк. мытникь, мытчикъ, мытовщикъ м. стар. сборщикъ мыта съ продаваемаго на торгу. (В. Даль, Толковый словарь, т. II, стр. 365.) Помимо здания Коллегий, на Стрелке предстояло возвести Таможню, Мытный двор – склады и амбары для товаров. Государь настойчиво добивается, чтобы вся торговля с Европой, столь надобная России, шла через Петербург. Более удобным и дешевым путем. Его указы достигают успеха. Если в 1720 году в Архангельск пришло 142 корабля, а в Петербург – 75, то уже в 1722-м Архангельск принял только 50 иностранных судов, а Петербург – 119. Поднимавшееся на южном берегу здание Кунсткамеры превращало Стрелку в триединый центр столицы – административный, торговый, научный. Основная идея архитектору ясна, и уже в мае 1720 года Трезини приступил к изготовлению деревянной модели главной городской площади.
От Шемякина дворец был снова куплен Екатериною и опять подарен императрицею князю Потемкину; последний здесь не жил, но давал иногда в садовом павильоне великолепные праздники. В 1785 году, Аничковский дворец был снова куплен в казну от Потемкина и в 1794 перестроен для помещения Кабинета и его драгоценностей; на перестройку пошло 50 000 рублей.
Главным в политической программе Фонвизина была борьба с русским самодержавием, борьба за ограничение его деспотической власти законами, которые были бы составлены избранниками народа, борьба против екатерининской политики. В произведениях Фонвизина этой поры ведущей темой будет политика, обличение самодержавия – двора, правления Екатерины, самой Екатерины. В то же время Фонвизин, верный своей метафизической теории просвещенного абсолютизма, неизменно выступал в роли советчика монарху и мужественно брал на себя миссию спасителя отечества. В «Недоросле» он советовал вмешаться в отношения помещиков и крепостных, вступить в борьбу с «поборниками рабства». Когда к Фонвизину не прислушались, он не отказался от своих намерений давать советы. Так появился проект манифеста о политических преобразованиях в России – «Рассуждение о непременных государственных законах», написанное Фонвизиным при участии Панина. Манифест хотели вручить Павлу, когда он займет престол; в сущности это «проект в будущем», адресованный новому монарху. (Г. П. Макогоненко. Радищев и его время.) Друзья-наставники юного Павла не дожили до его воцарения (Никита Панин умер в 1783 г., Петр Панин – в 1789 г., Денис Фонвизин – в 1792 г.). Они до конца дней, по-видимому, верили, что Павел проведет в жизнь те новые идеи, которые ему внушались. Правда, среди документов, связанных с именем П. И. Панина (и возможно, также Д. И. Фонвизина), сохранились проекты, очевидно обсужденные с Павлом-наследником в 1770 – 1780-х годах, где находим как начала конституционные, так и самодержавно-централизаторские. Таковы написанные Павлом (и представленные матери, а также Н. И. Панину) «Рассуждения о государстве вообще, относительно числа войск, потребных для защиты оного, и касательно обороны всех пределов» (1774 – 1778 гг.). Любопытны и другие планы наследника о создании сверху донизу системы единоначалия, для чего он желал бы отменить генерал-губернаторов («излишне, кажется, сверх губернатора иметь другого хозяина в губернии»); предполагалось и нижние земские суды «наполнять определением людей от правительства, а не выбором дворянства». Цитируемая рукопись «Мнение о государственном казенном правлении и производстве дел по свойству их рассмотрения и распоряжения его зависящих» относится к обширному комплексу «панинских бумаг» (частично опубликованных Е. С. Шумигорским в 1907 г.). Она была составлена в 1786 г. и позже «найдена в собственном бюро императора Павла I в одном секретном ящике» и передана Николаю I. Заводя в Гатчине «потешные полки», наследник видит здесь возвращение к идеям Петра Великого; однако в военной организации Гатчины, прусской выучке, жестокой муштре уже угадываются политические идеи, которые расцветут, как только Павел станет царем. Павел-централизатор, сторонник жесткого самодержавия, куда более «привычен», куда более представлен в литературе, нежели Павел-«конституционалист». И тем не менее в 1770-х и 1780-х годах наследник – при всех возможных оговорках, при всей своей тяге к «порядку», централизации – принимал идеи Панина – Фонвизина и, по-видимому, находил в конституционных проектах желаемое опровержение системы Екатерины, ту законность, которая включала и утверждение его собственных прав. К тому же (не вникая сейчас подробно в сложный, мало изученный сюжет) отметим, что и в гатчинском строе вырабатывались не только «формулы ужесточения», но и те понятия о чести, этикете, которыми будет так оперировать Павел-царь! Вербовка же в гатчинские полки лиц неимущих, без образований (для просвещенной дворянской элиты – «гатчинская сволочь») создавала иллюзию своеобразного «демократизма» наследника. По всей видимости, «конституционные мечтания» Павла просуществовали до Великой французской революции. Однако еще между 1773 – 1789 гг. на Павла и его кружок обрушиваются довольно жестокие удары (большей частью направляемые рукою Екатерины II), и это существенно меняет характер человека, который некогда записывал свои чувства накануне свадьбы. (Н. Я. Эйдельман. Грань веков.) Катастрофа, постигшая Новикова, заключенного в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет, заставила Павла Петровича искать религиозно-мистическое утешение у себя в семье. Но великая княгиня Мария Федоровна, женщина практическая, исполненная здравого смысла, не могла отвечать на его духовные запросы. Духовный руководитель цесаревича, единственный масон, остававшийся при его дворе, Плещеев, напрасно предлагал ей лучшие, по его мнению, образцы масонской литературы. На убеждения Плещеева Мария Федоровна возражала: «Чтение мистических книг я, в сущности, нахожу опасным, так как их идеи способны кружить головы... Есть много прекрасных моральных книг, чтение которых доставляет мне удовольствие; но я люблю их простоту и признаюсь, что я чувствую панический страх к мистическим книгам. Я называю мистическими те, которые слишком восторженны, неудобопонятны, и мысли свои я высказывала только по отношению к ним». И сам Павел Петрович, оставаясь религиозным человеком, также начинал скучать «письмами и моральными сентенциями» Плещеева, находя большее удовлетворение в беседе с живой, умной фрейлиной Нелидовой, прекрасно понимавшей впечатлительного, мятущегося цесаревича. Страстно любимое им военное дело, заключавшееся в обучении по прусскому образцу небольшой армии «гатчинцев», чередовалось с религиозным чтением и молитвой. В Гатчинском дворце показывали места, на которых он имел обыкновение стоять на коленях, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами; паркет был заметно вытерт в этих местах. Но Павел не выдержал ни опального своего положения при дворе матери, ни ужасов революции, поразивших Францию и Европу. Характер его становился все мрачнее и раздражительнее, масонский катехизис потерял для него своё обаяние; он приходил к убеждению, что «людьми следует править пушками и шпицрутенами». Вокруг цесаревича появились люди далекого от масонства склада и понятий: Растопчин, Аракчеев, Кутайсов, Линденер и др. Вместо любезного, живого и чуткого на запрос жизни цесаревича вырастал грозный деспот, признававший высшим законом для всех одну лишь свою неукротимую и переменчивую волю. (Е. С. Шумигорский. «Император Павел I и масонство») Се Уримъ кричатъ подъ саблями Половецкыми… Ком. Л. Дмитриева: Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкими, а Володимиръ подъ ранами. – Первые издатели «у Римъ» передали одним словом «Уримъ» и посчитали, что это «один из воевод или из союзников князя Игоря». На самом деле имеется в виду захват половцами города Римова. После поражения Игоря ханы Гзак и Кончак пошли на Русь. Гзак осадил Путивль, города взять не смог и разорил Посемье. Кончак пошел на Переяславль-Русский (Южный), но был отбит переяславским князем Владимиром Глебовичем (1157 – 1187). На обратном пути Кончак захватил Римов, разграбил город и с большим полоном ушел в степь. Во время осады половцами Переяславля князь Владимир Глебович Переяславский на вылазке мужественно сражался впереди всех «и обступиша и (его) мнозии половце. Тогда прочий, видивше князя своего крепко бьющеся, выринушася из города и тако отъяша князя своего язьвена суща (сильно раненного) треми копьи». Ранение это действительно было «тугой и тоской» для Владимира: во время похода на половцев в 1187 г. он заболел в пути и вскоре умер. Согласно Ветхому Завету, Урим и Туммим – сакральные гадательные предметы, от выпадения которых зависели дальнейшие действия вопрошавших: И будет он обращаться к Елеазару священнику, и спрашивать его о решении, посредством урима пред Господом; и по его слову должны выходить, и по его слову должны входить он и все сыны Израилевы с ним, и все общество. И сделал Моисей, как повелел ему Господь... (Ветхий Завет, Левит, гл. 27) В таком контексте выражение Се Уримъ кричатъ подъ саблями Половецкыми…означает покорность Судьбе, безразличие к тому, что творят в России сабли Половецкие, уход от реальности к решению мнимо «важных» вопросов. За это Автор «Слова» укоряет своего друга, третирующего реальное общество, как мир «брюховный», и ищущего идеальный филосовский камень масонов. Про себя лично писал сейчас Кутузов, что он погружен в изучение алхимического состава Урим, благодаря коему малейшие движения сердец людских стать могут известными, а посему облегчена будет борьба со врагами всеобщего благоденствия и придвинется к человечеству столь им чаемый «златой век». «Как видишь, ближайший друг мой, – заканчивал письмо Кутузов, – хоть отличными от твоего путями, но и я приближаюсь к целям твоим».
Изд. «Художественная литература», М.-Л., 1963) КУТУЗОВ, АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ – известный мистик. Перейдя в 1766 г. из моск. университета в лейпцигский, пробыл там до 1770 г. и завязал связи с нем. розенкрейцерами. Недолго состоял в военной службе. Близко сойдясь с Новиковым, К. вступил в ряды масонов. Деятельный член дружеского общества (см.) и типографической компании, делами которой одно время заведывал, К. старался привлечь к мартинистам своего друга, А. Н. Радищева, но безуспешно. В свою очередь и Радищев не мог заинтересовать погруженного в мистические умозрения К. общественными вопросами, и хотя посвятил ему свое знаменитое «Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву», но посвящение это подчеркивает только их дружбу, а никак не солидарность воззрений. К. был близок и к Карамзину. В 1787 г. К., по поручению моск. розенкрейцеров, поехал в Берлин для изучения высших орденских упражнений, химии и алхимии. Там он и умер, в 1790 г. Перевел «Таинство креста» и т. д. (М. 1784; анонимно, вместе с Багрянским); Парацельса, «Химический псалтирь или философские правила о камне мудрых» (М. 1784; алхимическое сочинение, сожженное после разразившейся над Новиковым грозы); Клопштока, «Мессия», поэма (М. 1785 – 87; первые две части, переведены прозой); Эд. Юнга, «Плач или нощные мысли» и т. д. (М. 1785, 3-е изд. 1812). 2-е изд. «Мессии» (СПб. 1820) появилось с прибавлением остальных двух частей; по мнению Лонгинова, перевод К. окончен Карамзиным. Переписка К. напечатана в «Рус. Старине» 1874 г. Ср. Лонгинов, «Новиков и моск. мартинисты» (СПб. 1865). (Энциклопедия Ф. Брокгауза и И. Ефрона) …а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну ГлЂбову. жүктеу/скачать 2.47 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|