Румийский легат Аттила и гуннский минбаши Аэций

31.Румийский легат Аттила и гуннский минбаши Аэций

Еще прошлым летом этот блестящий аристократ пригласил темника Аттилу с парой туменов доблестных гуннов весной прибыть в Арморику для окончательного усмирения восставших галльских крестьян и колонов, которые носили гордое старинное кельтское название багаудов (борцов).

И вот на двадцатый день после обеда последний конский переход. Все эти дни стояла прекрасная весенняя погода, было тепло, сухо, сияло солнце. Но весной для урожая необходимы дожди. И, вероятно, всевышний небесный бог Коко Тенгир внял мольбам работающих на полях, садах и огородах галлороманов, так как к вечеру стали появляться первые признаки будущего дождя и зачинающейся непогоды. Птицы, которые во второй половине дня предпочитают поедать свой корм не спеша на земле, в полях и на деревьях, начали вдруг сильно торопиться и стаями укрываться под еще полуголыми зеленоватыми кронами огромных дубов, платанов и кленов. Уже после пополудни рои пчел стали собираться над цветущими лугами и, покружившись несколько раз на месте, отлетать в лес в свои насиженные дупла. А в позднее послеобеденное время также стали улетать и осы, которые обычно держатся до последнего. И, самое главное, гуннские крепконогие кони сами по себе ускорили движение, потряхивая мордами и звеня уздечками..

Туменбаши Аттила уже почувствовал, что будет суровая непогода. Пройдя с четверть конского перегона и достигнув небольшой смешанной буково-дубовой рощи около высокого холма, он отдал приказ на привал: выставить охрану, ставить походные кибитки, отгонять коней на виднеющиеся зеленые луга и варить вечернюю сурпу. Едва исполнили все означенные в устном приказании хана дела, как хлынул сильный дождь, засверкала яркая молния и загрохотал перекатами в вышине гром. Но воины обоих туменов уже укрылись в своих алачугах и, сгрудившись вокруг очага в центре жилища, занимались каждый своим делом. Кто чинил конскую упряжь, кто точил кинжал о брусок, кто смазывал жиром ослабшую тетиву, а кто и просто спал, подстелив под себя попону и укрывшись теплым кафтаном – чекменем.

Как вскоре выяснилось, гунны не дошли до условленного города всего треть конского перехода – около восьми-девяти окриков пастуха. Это выявили выставленные караульные и разосланные во все стороны дозорные. Вскоре прибыли и посыльные от пропретора Аэция, несколько верхоконных преторианцев в металлических шлемах с плюмажем и в красных теплых плащах. Они привезли устное приглашение от своего высокого начальника второму хану гуннов незамедлительно посетить его лагерь и отужинать у него.

Встреча состоялась через один румийский час и была дружеской. Бывший командир вспомогательного легиона Аэций принял своего бывшего подчиненного контуберналия Аттилу в огромной, богато отделанной снаружи и изнутри крытой повозке «рэда», которую обычно тащила четверка сильных лошадей. Такая вместительная колесная кибитка, как правило, предназначалась для важных государственных людей (консулов, преторов и сенаторов) и использовалась для дальних переездов по удобным имперским дорогам-стратам. В рэде командующего галльскорумийскими легионами, обставленного на манер небольшого жилого помещения, имелись все необходимые условия принадлежности для удобного путешествия: две спальные узкие ложи по бокам, в середине закрепленный к полу небольшой квадратный стол, спереди задернутые занавеской полки для хранения оружия и одежды, по бокам над ложами два широких окна с раздвижными стеклянными рамами. Особое устройство осей, пружин и рессор под днищем этой передвижной жилой кибитки делало ее ход мягким и плавным. «Всегда хорошо умел устраиваться в жизни этот умный, хитрый и смелый румиец!» – невольно подумал гунн Аттила, скидывая с себя намокшую кожаную накидку с башлыком²²⁹.

Великолепного качества румийский ужин с мясными и рыбными блюдами, приправленный ранними овощами, проходил в дружественной, приятной и комфортной атмосфере. Оба товарища, хотя и не виделись всего недолго – не прошло и полугода, но говорили много, шутили и смеялись громко, так как и подаваемые им молодыми красивыми женщинами-прислужницами вина были тоже превосходного качества.

– Мой друг Флавий, почему же вы, румийцы, никак не покончите с этими багаудами? – бывший румийский контуберналий, а впоследствии легат, гунн-хуннагур Аттила заблестевшими от хорошего крепкого вина из фалернских виноградников в исконной Кампании глазами посмотрел на просвет в окно свой стеклянный бокал, поставил его на стол и вопросительно взглянул на латинянина Аэция: – Ведь вроде бы, как ты тогда сообщал мне, вы уже покончили с этими бунтовщиками?

– Тогда мы, казалось, уже были к завершению того, чтобы закрыть раз и навсегда проблему багаудов, которая длится вот уже около двух столетий, но тут наши границы атаковали эти негодные бургунды, которые потерпели разгром, и восстание багаудов заново возгорелось, – бывший юзбаши и впоследствии минбаши гуннских туменов, чистокровный румиец-латинянин (хотя румийцы придают мало значения чистоте крови) патриций Флавий Аэций также отставил в сторону свой драгоценный прозрачный кубок с вином, в котором играл, переливаясь янтарным цветом, светло-красный напиток, и в упор воззрился на своего собеседника; последний в это время пытался установить логическую связь между возгоранием восстания багаудов и разгромом бургундов, – мы тогда пригласили на помощь вас, союзных гуннских федератов, и вы пришли с большой охотой и помогли разбить вторгшихся через наши северные границы незваных германских пришельцев. И вам за это огромное спасибо и большая благодарность. А понятия «спасибо» и «благодарность» ничего не значат без соответствующего материального и денежного вознаграждения. Весь прошлый год после победы у Аргентората мы, румийцы, подвозили вам заслуженную вами награду на возах и каррусах. Но запасы денег, провианта и фуража в казне и на государственных складах небезграничны. Запасы были исчерпаны. Мы потребовали от местных галльских жителей – румийских граждан восполнить их, чтобы полностью рассчитаться с вами, гуннами. Но несмотря на то, что эти деньги мы, в сущности, тратим на них же, этих неразумных граждан самих – ведь мы их защитили от насилия и притеснений со стороны бургундских захватчиков, они не хотят платить никаких налогов, перебили сборщиков подати, других наших имперских чиновников и объявили себя самостоятельными и независимыми от Рума. Вот в чем дело, мой приятель Аттила, – заключил возбужденно свою тираду благородный патриций.

– В сущности, нам, гуннам, безразличны ваши внутренние передряги. Лишь бы вы нам, как ты сейчас изволил выразиться, выдавали материальное и денежное вознаграждение. А мы будем воевать, чтобы не обленились наши гордые джигиты и не застоялись наши быстроногие кони и можно было бы рассчитывать на военные трофеи. Мне ли объяснять об этом тебе, гуннскому минбаши и румийскому пропретору Флавию Аэцию?

– Конечно, я все это прекрасно понимаю. Дело джигита пасти скот и воевать, дело девы рожать и растить детей. Но я скажу тебе, румийский легат и гуннский хан Аттила, что здесь у нас все обстоит очень серьезно. Давай на короткое мгновение забудем, что ты второй хан гуннов (как говорят по-гуннски, менсир²³⁰, что соответствует румийскому: ваше высочество), а я влиятельный второй претор румийской Галлии, и вообразим, что мы простые свободные румийские граждане, галльские крестьяне. Я не говорю даже колоны, которые являются как бы полурабами, а точнее, несвободными земледельцами, закрепленными за определенными господскими земельными участками. Вообразим себе это. На нас навалилось множество налогов: подушный, поземельный, на количество скота, воинский, на строительство морских и речных каяков (разговор проходил на гуннском языке и румийский патриций употребил именно это гуннское слово «каяк»). Не проходит и месяца, как в село не явился бы императорский чиновник или какой-либо другой провинциальный начальник все с новыми требованиями. Кроме тех налогов, которые мы с тобой заплатили, мы, оказывается, обязаны поставлять хлеб и фураж на содержание легионов (спрашивается, а зачем мы платим воинский налог?), выделять подводы и рабочий скот с целью перевозки продовольствия для солдат в их лагеря. И к тому же мы, местные свободные крестьяне, должны чинить закрепленные за нами участки государственных, провинциальных и сельских дорог, а также выделять сильных мужчин на строительство боевых укреплений.

А императорские и провинциальные чиновники уже обнаглели. Составляя списки людей, опись земель и записывая количество домашнего скота для раскладки налогов, они переступают все допустимые границы человеческой совести: умерших записывают как живых, маленьких детей как взрослых людей, хилых стариков как работоспособных мужчин. А чтобы они записывали правильно и все как есть в действительности, то им надо давать взятки и подношения. А денег у свободных крестьян уже нет. Все давным-давно подчистую забрали сборщики податей. Если не заплатить вовремя и в полном объеме, потащат на деревенский форум; продажный мировой судья присудит к наказанию плетьми и должника кинут в долговую яму. А там уже будешь гнить заживо, покуда родственники не выплатят все несправедливо наложенные налоги!

Чтобы избежать этого, крестьяне идут к ростовщикам и берут у них деньги в долг под огромные проценты и под залог земли и скота. Если же земля и скот уже давно заложены, залогом могут являться дети крестьянина; в случае несвоевременного возвращения кредита и процентов они продаются в рабство. Вконец разоренный налоговыми сборщиками и чиновниками-лихоимцами, свободный крестьянин соглашается добровольно отдать землю могущественному соседу, а сам становится на своей бывшей земле арендатором-колоном, не имеющим права покинуть ее. И по сути дела, он становится наполовину рабом, также как и вся его семья.

А у вас, менсир Аттила (кстати, уже все готы: западные готы – вестготы, и восточные готы – остготы, – а также и галлы любят применять это ваше гуннское обращение в форме «монсир» или «мессир»), согласно вашего свода неписанных законов – степного адата, свободный человек никогда не может быть обращен в полураба-малая за имущественную вину. Но если даже человека у вас за убийство отца или племенного хана обращают в малаи, то его семья всегда остается свободной.

– Я ведь почти около пяти лет провел в аманатах в вашей румийской империи, а о таком слышу от тебя впервые, минбаши Флавий.

– Ты ведь, легат Аттила, сначала жил в Руме во дворце для заложников на всем готовом, да и к тому же у тебя самого водились золотые и серебряные тийины²³¹, а потом ты долгое время служил в конно-штурмовом вспомогательном техническом легионе на полном государственном обеспечении и даже получал жалованье (кстати, этот 136-й осадный легион находится здесь при мне) как контуберналий 750 денариев ежегодно, а это для здешней Галлии и для Паннонии, где живете вы, гунны, большие деньги. Я не знаю, сколько и чего на них можно купить, но знаю одно – это хорошая сумма тенге²³².

– Да, минбаши Аэций, значит, нам на этот раз придется иметь дело с очень серьезным противником, которому терять абсолютно нечего, все уже потеряно?

– Поэтому-то я вас, гуннов, и пригласил сюда, легат Аттила. Только с помощью вашего грозного имени можно усмирить этих людей и загасить разрастающийся народный бунт.

– Пропретор Аэций, – на этот раз второй гуннский хан Аттила говорил как бы официальным тоном, – а почему бы вам не снизить налоги и не заменить плохих чиновников?

– Мой хан Аттила, – таким же тоном ответствовал румийский вельможа Флавий Аэций, – то, что предопределено синими небесами, не может изменить никакой человек, даже с самой сильной волей и самой умной головой, даже самый высокопоставленный.