3. Анархистские тенденции посткоммунистических
обществ как препятствие демократизации и модернизации
Особенностью большинства исследований по проблемам анархизма является попытка рассмотреть его в форме теорий, политических или, по меньшей мере социальных движений. Можно найти красноречивое описание последствий допетровской смуты, повторяющей ее пугачевщины, поднявшей народ против государства. По словам П.Струве, "социальные результаты смуты для низов населения были не только ничтожные, они были отрицательные. Поднявшись в анархическом бунте, направленном против государства, оседлые низы только увеличили свое собственное закрепощение и социальную силу "господ""32. "Вехи", в которых П.Струве опубликовал цитируемую статью, поставили тот диагноз своей эпохе, который имеет значение и для понимания сегодняшних болезней страны: "В безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции - ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции"33.
Ситуация сегодня напоминает ту, на которую отреагировали "Вехи". "Вехи" выступили как знамение времени. Их влияние на общество можно сравнить только с "Философскими письмами" Чаадаева. В.И.Ленин считал "Вехи" кадетской книгой. Но Милюков писал много лет спустя, что невозможно представить также слова как "очищение" или "покаяние" в устах "европейских интеллектуалов"34. Книга была антикадетской. Кадет И.Гессен свидетельствовал, что "Вехи" перевернули его, показали ему, что эпоха, в которую он жил, идет к концу. Россия, однако, имеет тенденцию к повторению своей истории. "Вехи" показали, что русские либералы (кадеты) не были либералами, а были радикалами или революционерами. Этот вывод "Вех" признан западной наукой в качестве непреложного (L.Shapiro, D.Treadgold). Он полностью применим к сегодняшним российским либералам. Будучи и радикалами, и революционерами, они быстро стали терять свою полную энтузиазма социальную базу - российскую интеллигенцию. Оказавшись на обочине экономической жизни, чувствуя себя обманутой, эта часть населения, внутренне не порывая с надеждой на демократию, не могла не ощутить себя изгоями "демократии".
Какую же новую социальную базу нашли правящие сегодня радикалы? Они повторили так называемый итальянский путь, когда деньги были только у криминальных элементов, и приватизация могла начаться только посредством привлечения этих "грязных" денег. А кроме того, социальная база наших либералов включила и тех, кто вышел в результате трансформаций из социальных структур и не желает в них возвращаться.
Гораздо меньше теоретических усилий потрачено на то, чтобы понять анархизм не как движение, а как состояние общества или состояние его сознания. Здесь так же можно выстроить цепочку усиливающихся, нарастающих тенденций к анархии, среди которых отметим: слабость центральной власти, отсутствие координации федеральных и региональных властей, недостаточная институционрализация - нехватка социальных институтов или их неадекватное функционирование, разрушенность установлений - норм и правил социального характера, ослабление моральных устоев, потеря структур идентичности. Последнее является наиболее характерным признаком. Упоминавшийся выше политолог А.Вендт рассматривает проблему преодоления анархии в международных отношениях как, во-первых, проблему международного управления и, во-вторых, как построение структур, в которых бы формировалась "знаниевая игра" по установлению идентичностей и интересов35. Это значит, что может быть плюралистическая идентичность, соответствующая контекстам проблемы, в который необходимо ее установить, но, вместе с тем, есть какой-то несомненный для всех ракурс интерпретаций, позволяющий объединить людей на основе концепта гражданства и общих интересов, наряду с частными36. Политика сегодня не может избегать "игры", которая учитывает многообразие идентичностей и распознает общее, что делает релятивизм более "мягким", соответствующим принятым на Западе демократическим практикам37.
Как могут быть введены новые институты, когда старые разрушены и существует усталость от гиперинституционализации и гиперномии - предельной нормированности жизни советского периода? Основой институтов и базисом интересов является идентичность, самотождественность, понимание того, кто мы такие. Только зная, кто мы такие, мы можем выразить наши интересы и создать институты для их реализации. Идентичность говорит о более общем источнике норм, чем повседневность, об основаниях их легитимности.
В персональном плане анархизм как разрушенная структура идентичностей и порождает того "единственного", о котором говорил М.Штирнер. Буржуазный автономный индивид в корне отличается от этого загнанного в угол одиночки. Западный индивид автономен, независим, инструментально рационален и персонально интегрирован38. Анархический, негативно-свободный индивид не может быть автономным, является зависимым, ограничен в своей инструментальной рациональности, поскольку действует в море хаоса и персонально дезинтегрирован. Это легко увидеть, поговорив с любым счастливым участником самопомощи - от рыночного торговца до его хозяина, от шофера, занятого в частном извозе, до охранника частной коммерческой структуры. Временность, дезинтегрированность, опасности, зависимость, давление со стороны ближайшего окружения, незащищенность - вот ответы на вопросы о житье-бытье, не рассчитанные на встречную исповедь.
Особенно напряженно складываются отношения самопомогающего себе негативно свободного индивида с другими. При всей российской склонности к коллективизму и стихийно возникающей кооперации "другой" все более представляется источником опасности, а потому автономия мыслится не как самостоятельное целеполагание, а как изолированность.
Такая же проблема - изоляционизма - стремление замкнуться возникает при анархизации международных отношений. Поэтому здесь отношенияек "другому" выступает как серьезная моральная предпосылка кооперации, уменьшения анархии в международных делах39, Параллель с индивидуальным уровнем здесь очень наглядна. Отношение к "другому" является фундаментальным для этики, политики и социальных связей внутри общества. "Единственные" Штирнера не могут создать общества. Без этой связи невозможна и ответственность, и идентичность.
Разумеется, негативно свободный индивид вступает в кооперации, но суть социального состояния при этом не меняется - это переход от анархии Штирнера к анархии Кропоткина.
Анархические общества впервые построены у нас, в СНГ. Прежде это было свойственно естественным состояниям, никем не созданным, либо обществам, разрушенным гражданской войной и революцией. Индивид зддесь имеет черты политизированности и антиинтеллектуализма. Наука в таком обществе рассматривается как балласт.
Идея неореалистов о сведении всех процессов к адаптации и самопомощи как признак анархии соответствует представлению Т.Парсонса об адаптации как первичной основе, элементарному социальному действию, создавшему основу экономики. В обществе над этой системой надстраиваются другие типы действий, высшим среди которых, по Парсонсу, является культура, осуществляющая функции удержания образца. Идентичность, следовательно, не возникает на адаптационном уровне. Этот уровень становится социальным, включенным в социальную систему, когда существуют другие социальные системы и функции, способные интегрировать первичную форму адаптации и придать ей отличный от выживания смысл. Если же уровень адаптации заменяет все другие, социальная система явно разрушена и находится в состоянии анархии во всех возможных смыслах: отсутствие эффективной центральной власти и монополии на применение силы, слабость и нехватка социальных институтов, норм и правил, отсутствие законности и нуждыв легитимации деятельности людей и социальных структур.
Россия представляет сегодня традиционное общество, которое частично модернизировано, частично разрушено. Традиционная, современная и разрушенная части не являются изолированными, противостоящими друг другу сегментами, а существуют совместно и одновременно. Нарастающий объем разрушений проникает в традиционную и модернизированную сферы, производя дальнейшие разрушения и там, а не только в своих собственных пределах. В этих условиях трудно модернизировать традиционную часть, и уж совсем не поддаются ни модернизации, ни традиционализации разрушенные фрагменты социального целого. Модернизация требует жертв, люмпенизированное население не может быть готово на жертвы, ибо оно самое есть жертва происходящих разрушений. Жизнь в традиционном и современном обществе требует самоуважения, ибо потерявшие самоуважение люди и народы не могут полагаться на собственные силы.
Для преодоления существующей анархии или разрушенной социальности власти пришлось бы преодолеть самою себя. До настоящего момента "ищущие волю" люди - это преобладающая социальная база режима, которая окажет ему и любому другому режиму сопротивление, как только в отношение ее будет применен налог, закон, как только ей будут предложены какие-то установления. Однако долго так продолжаться не может. Анархические состояния опасны, в конечном итоге, для любой власти и даже той, которая их породила и которая в них нуждается (бессилие власти возможно потому, что ей предоставлена поддержка слоев, всегда готовых к применению силы против врагов этой власти).
Невозможность жить в состоянии анархии ни во внутреннем, ни в международном плане рано или поздно поставит вопрос о роли государства. Средством против анархии может быть создание институтов или учреждений, вовлекающих анархизированное население в социальный порядок. В этом случае государство должно поступить по правилам, изложенным неореалистами: усилить центральную власть, монополизировать применение силы, но главное - это создать установления, нормы, новую неразрушенную повседневность. Поскольку это должны сделать люди, принадлежащие к разрушенной повседневности, возникает ситуация герменевтического круга. Чтобы выйти из него, надо обсудить проблему институтов и институционализации.
Обычно под институтами понимают социальные учреждения и организации, а также установления, включающие систему норм и правил, законов и легитимаций.
В последнюю очередь институты могут быть рассмотрены как учреждения. Прежде всего, это установления. Существуют концепции, согласно которым могут быть рационально предложены и поставлены под контроль определенные нормы и правила. Для авторитарных режимов нет проблем в осуществлении подобной программы. Если даже рационализм не будет гарантирован, то целесообразность и контроль новых установлений совершенно возможен. Демократическое государство было бы смущено подобными полномочиями. Для понимания роли демократического государства надо посмотреть на институты под другим углом зрения. Наиболее адекватный подход предложен П.Бергером и Н.Лукманом в их книге "Социальное конструирование реальности"40. Согласно их концепции институты не могут сложиться без действующих субъектов и их межсубъективных коллективных представлений. Исходя из этого, известный политолог А.Вендт, исследующий анархию в международных отношениях и признающий значение институционализации для ее преодоления, определяет институты как "относительно стабильную сеть" "структур" идентичностей и интересов (курсив наш. - В.Ф.). характеризуются в терминах формальных правил и норм, но они имеют мотивационную силу только благодаря агентам (actors) социализации и участию в коллективном знании. Институты являются фундаментальными коллективными ценностями, не существующими вне идеи деятеля (actors) о том, как мир работает"41. Как показали П.Бергер и Н.Лукман такая трактовка не делает институты чем-то абсолютно субъективным, связанным только с представлением. Институт не понимается как нечто исключительно субъективное, связанное только с верой или мнением. Коллективное представление носит межсубъективный характер и выступает условием создания организаций и формированием целей политики. П.Бергер и Н.Лукман показали, что "истоки любого институционрального порядка находятся в типизации совершаемых действий, каку наших собственных, так и других людей. Это означает, что одного индивиду объединяет с другим определеные цели и совпадающие тапы их достижения..."42. Совершенно ясно, что подобных институтов - "относительно стабильной сети структур" идентичностей, обеспечивающих общие цели и интересы, у нас нет. Страх перед идеологией и неадекватный уровень поведения (желание схватить побольше теми, кто вверху, и борьба за выживание тех, кто внизу) препятствуют любому макрообъяснению происходящего на уровне повседневной жизни. Между тем, идеология есть - это идеология негативной мобилизации, предоставляющая каждому идеал негативной свободы - свободы от всего. Есть утопия, говорящая о "нормальных" странах (называя так уникальный Запад). Есть телевизионная имагология, дающая имидж в соответствии с принятым разделением на реформаторов и противников реформ. Но нет необходимых институтов, которые соответствовали бы социальным ролям и формировали бы набор идентичностей, имиджей того, чем может быть, на что могло бы быть ориентировано общество. Центральная проблема социальной теории - проблема идентичности не рождается в нашем обществе, отсюда - не артикулируются и не формируются интересы. Поэтому естественное состояние значительной части общества дявляется видом анархии. Можно возразить, что существуют такие институты как Конституция, Церковь и пр. Ни один институт, однако, не выполняет своих функций. О конституции не приходится даже говорить. Но роль церкви, различных конфессий и в особенности православия чрезвычайно выросла. Однако, если мы зададимся вопросом, работает ли церковь, прежде всего православие, в качестве структуры, формирующей идентичность, ответ может быть только негативными. Она работает как инструмент самопомощи: у бога только просят. Истовая вера многих прихожан - это всегдашняя мольба о помощи, и они бы искренне удивились, если бы узнали, что у религии есть другая роль.
Это относится также к образованию. Образование всегда в России имело высокую ценность и при всем однообразии форм и догматизме в области социальных наук, при всей удаленности от практики оно имело очень существенную особенность - фундаментальный характер, что сделало в целом пригодными научные и педагогические кадры для новых условий. Стремящаяся к демократии интеллигенция с энтузиазмом восприняла перемены и быстро устремилась к адаптации западного опыта в сфере образования, в частности, плюрализм форм - государственные, частные и пр. университеты, многообразие программ обучения, переспециализации, разделение обучения на ступени (бакалавр, магистр), и другие нововведения. Вместе с тем, на практике все эти формально введенные инновации не всегда переносят западный опыт. В известной мере происходит фрагментация образования и потеря его социальных целей. Ценнейший опыт Запада состоит не только в организации образования, наличии интересных учебных программ, методик и пр., но и в понимании его социальных функций, восприятии образования как ценности и признании социальной ценности образования.
Модернизирующееся общество, коим сегодня является Россия, испытывает серьезные социальные сдвиги и социальное расслоение, конечной целью которого должно стать формирование среднего класса. Без среднего класса общество не может быть демократическим. Один из важнейших источников формирования среднего класса на Западе - образование.
Роль образования в создании среднего класса состоит во взаимодействии таких его функций как элитарная (подготовка элит) и эгалитарная (предоставление равных возможностей), поддержание социальной стабильности (поддержание статус кво) и обеспечение социальной мобильности (изменения статуса граждан). Кроме того, образование связывает повседневность - область всеобщих непроблематизируемых значений с конечными (специальными) областями значений, выработанными в специализированных областях деятельности - науке, искусстве и др. Благодаря этому повышается уровень повседневного сознания, и специализированные области деятельности не теряют связи с повседневной жизнью. Этим в немалой степени объясняется высокий уровень политического и юридического сознания среднего класса Запада и высокий уровень прикладных социальных исследований там.
Образование позволяет личности реализовать себя на всех социальных ступенях, а не останавливаться на низшей - адаптационной и подготавливает солидарный с обществом средний класс.
Проблема российской идентичности является предметом научных споров в разных аспектах, в частности в плане отношения России к Западу, Европе. Но и здесь ее достигнутое за двести лет дискуссий понимание как "другойЕвропы сегодня активно оспаривается43.
Какой же выход из этой ситуации естественного состояния или анархии? Социальный контракт, если следовать терминам Локка, первой предпосылкой которого является институционализация - создание структур, обеспечивающих идентичность. Институционализация закрепляет новые типы идентичностей и интересов, и, как показал А.Вендт, она влияет не только на поведение людей, но выступает как социализация, включающая когнитивные, а не только поведенческие процессы44
В этой связи анархия предстает как признание абстрактной ценности жизни, выступающее как в гедонистическом варианте, так и в форме простого выживания. Нет логики анархизма, независимой от практик, творящих структуру идентичностей. Появление анархии связано не только с тем, что ничто не противостоит ей, но и, прежде всего, с тем, что выброшенные из общества люди ищут способа выживания и самопомощи. Власть использует население, "брошенное" государством, а теперь "нашедшее себя" и не желающее подчиняться ему, независимо от того, является ли оно демократическим, коммунистическим или каким-либо еще как свою социальную базу. Пока они - власть и это население, по некоторых данным составляющее 40 млн человек, живут в мире, но как только власть начнет включать их в формируемый порядок - мир исчезнет.
Это специфическое состояние общества делает, по крайней мере, в России главным признаком анархического состояния даже не безвластие, не слабую институционализацию, а кризис идентичности. Идентичность задается не только и не столько властью, а всей, как уже мы выше отметили, совокупностью практик. Русская и западная классическая литература, классическое искусство, фундаментальное образование входили в число этих практик, наряду с коммунистической практикой, хотя и в некотором внутреннем противоречии к ней. Тем не менее, эти структуры идентичности породили слой советской интеллигенции, способной жить везде в мире, а не только в СССР, способных продолжить свою деятельность в посткоммунистический период.
Дискуссии об анархии включают противоречие между теми, кто, признавая ее наличие, считает ее признаком переходного периода, и теми, кто полагает, что анархия - препятствие модернизации, и что смена идентичности должна идти по модели реформ, а не разрывов. Признавая, что анархия является проявлением витальности и дает основание многим проявить себя, не потерять самоуважения, проявить свою свободу вне социальных структур, я склоняюсь более к оценке естественного состояния сорока миллионов наших граждан как препятствию проведения реформы, деструктивной общественной тенденции, связанной с распадом социального порядка и социальных структур, преобладанием дифференциации над интеграцией, диффузным протеканием социальных процессов, отсутствием системного распределения власти, проявлением нелегитимного насилия. Анархия не способствует формированию иных идентичностей и интересов, кроме адаптации (выживания или обогащения).
Укрепление власти или строительство институтов демократии дает формальную структуру для преодоления анархии, не является эффективным до тех пор, пока не сложатся коллективные представления об общих ценностях. Это могут быть идеологии или общие принципы, научные представления или символы веры, словом любые коллективные смысложизненные содержания, препятствующие негативной автономизации, коей является анархия, создаваемые ради социального целого, организованного демократическим образом. Демократическая организация делает общество гражданским, а индивиды - автономными и ответственными, т.е. способным принимать решения, но связанным с другими.
В моделях преодоления анархии в международных отношениях утверждается значимость коллективного знания о целях деятельности и интересах каждого из ее участников, равно как всеобщих интересов: "...интерсубъективное знание, которое конституирует конкурирующие идентичности и интересы, конструируются каждый день процессом формирования социальной воли", - пишет А.Вендт45. Следовательно, в современных демократических теориях преодоление анархии мыслится не как переход к авторитарному режиму и даже не только как строительство демократических институтов, а как следующее из наличия социальной воли формирование интерсубъективного знания, на этой основе - идентичности и интересов. Именно они создают костяк институционализации и демократического порядка. При господстве анархии национальные интересы не могут быть не только защищены, но даже артикулированы, поскольку анархия является предполитическим состоянием, а безопасность не может быть достигнута, ибо нет основ ее обеспечения.
Хотя анархические практики помогли, на наш взгляд, окончательно свалить коммунизм, они являются опасными. Во-первых, потому, что не являются ни современными, ни демократическими, отбрасывают страну в раннефеодальную междуусобицу, борьбу кланов. Во-вторых, существуя достаточно долго и по-своему стабильно, анархические практики начинают представлять силу, препятствующую позитивныи изменениям. Вместе с тем, сами они не осуществляют "социальное конструирование мира", говоря словами П.Бергера и Н.Лукмана, сдерживают его практическое осуществление на уровне естественного состояния.
Подобно тому, как анархия в международных отношениях может породить внутреннюю анархию, анархия внутри государства может стать причиной международной анархии. Модель анархии в международных отношениях может работать для объяснения внутренних анархических тенденций и состояний каждой страны. Анализ внутренней анархии методологически так же значим для понимания анархии в международных делах. Неравенство людей и разнообразие их интересов во взаимодействии дает следствия, похожие на те, которые вытекают из неравенства государств.
Сведение функции государства к принуждению в России питается горьким историческим опытом. Но отказ от государственного строительства, от легитимного принуждения может сделать принуждение нелегитимным, развязать войну всех против всех, которая является пределом естественных состояний общества. Способность демократии в России к самопожиранию через производство анархии, преобладание неартикулированного частного интереса над общественным благом уже отмечена в западной литературе46.
Суть же демократических преобразований как раз и должна состоять в том, чтобы уменьшить роль господства в государственной системе и обеспечить его деятельность в форме хорошо институционализированных практик и разработанных норм. Их нехватка ведет к доминированию силы и своеволия.
Достарыңызбен бөлісу: |
