Артур Кларк Черты будущего

11

О времени

Человек — единственное живое существо, которое тревожит проблема времени, и этому его беспокойству обязаны своим появлением многие прекраснейшие творения искусства, а также почти все науки и в значительной части религия. Ведь именно постоянно наблюдаемая периодичность повторения во времени явлений природы: восхода солнца и движения звезд, более медленной по ритму смены времен года — привела к возникновению понятия о закономерности и упорядоченности, а затем и к древнейшей из всех наук, астрономии. Неизменность окружающей среды, как это имеет место, скажем, в глубинах океана или на поверхности вечно затянутой облаками Венеры, не стимулирует развитие разума, и в таких местах он может вообще не возникнуть.

Не удивительно поэтому, что культуры, сложившиеся в зонах с устойчивым, почти не меняющимся климатом, вроде Полинезии или тропического пояса Африки, примитивны, и им свойственно весьма смутное представление о времени. Другие культуры, принужденные под воздействием окружающей среды ориентироваться во времени, попали под его владычество. Пожалуй, классическим примером этому является древний Египет, где жизнь регулировалась ежегодными разливами Нила. Ни одна другая цивилизация, ни прежде, ни в более поздние времена, не пыталась столь решительно противостоять вечности и даже оспаривать само существование смерти.

Время — один из важнейших исходных элементов всех религий; оно сочетается в них с такими идеями, как перевоплощение, предсказание будущего, воскрешение из мертвых и поклонение небесным телам — на это указывают нам каменный календарь Стонхенджа²⁶ знаки Зодиака в храме Дендеры²⁷ и культовые сооружения народа майя. Некоторые верования (например, христианство) относят акт сотворения мира и начало времен к весьма недавнему прошлому и ожидают светопреставления в недалеком будущем. Другие религии, такие, как индуизм, устремляют свой взгляд в невообразимо далекое прошлое и заглядывают в еще более отдаленное будущее. Западным астрономам пришлось нехотя признать, что Восток был прав и что возраст Вселенной надо измерять миллиардами, а не миллионами лет, если его вообще можно измерить.

Лишь за последние пятьдесят лет мы узнали кое-что об истинной природе времени и научились даже изменять его течение, правда, пока еще не больше, чем на миллионные доли секунды. Нашему поколению, впервые с тех пор, как начали колебаться маятники и балансиры, выпало на долю осознать, что время не является ни абсолютным, ни непреодолимым и что тирания часов, возможно, не будет продолжаться вечно.

Трудно не думать о времени как о враждебной силе, и в определенном смысле все достижения человеческой цивилизации — добыча, отвоеванная человеком в его схватке с временем. Какими бы ни были побуждения пещерных художников из Ласко, они первыми вырвали у времени нечто нужное человечеству. Примерно за тысячу поколений до нашей эпохи, когда по Земле еще бродили мамонты и саблезубые тигры, они открыли способ пересылать в будущее не только свои останки, но и в какой-то мере свои мысли и чувства. Мы можем взглянуть их глазами сквозь бездну времен и увидеть животных, которые населяли их мир. Но, кроме этого, мы мало что сможем увидеть…

Следующим шагом вперед было изобретение поэзии, по-видимому, как элемента религиозных ритуалов. Обычные слова и фразы эфемерны, их забывают, едва они произнесены. Однако, когда они располагаются в определенном порядке, происходит некое чудо. Как справедливо заметил Шекспир, писатель, больше всех других одержимый загадкой времени,
Замшелый мрамор царственных могил

Исчезнет раньше этих веских слов…²⁸

Письменность, — вероятно, самое важное изобретение человечества — изменила все это коренным образом. Платон и Цезарь говорят с нами через века более внятно, чем многие из наших современников. А с изобретением типографского станка печатное слово стало, по существу, бессмертным. Манускрипты, свитки, папирусы недолговечны и могут быть легко уничтожены, тогда как со времен Гутенберга лишь очень немногие произведения непреходящей ценности канули в Лету.

Немногим более столетия назад на помощь письменности и изобразительному искусству пришло замечательное устройство — фотокамера. Фотография стала теперь настолько заурядным явлением, что мы давно уже не отдаем себе отчета в том, какое это чудо; если бы фотоснимок стоил таких же денег и трудов, как, скажем, запуск искусственного спутника Земли, тогда бы, наверное, мы оценили фотокамеру так, как она этого заслуживает.

Ни одно другое творение разума или рук человека не будит в нас таких чувств, как фотография. Она одна может перенести нас в прошлое, может заставить нас почувствовать с радостью или с печалью: «Вот как все это было в действительности, там-то, тогда-то…» Величайшие скульпторы древнего мира годами работали, чтобы воссоздать для императора Адриана точный образ его погибшего любимца Антиноя. Сейчас нам это может предоставить дешевенькая фотокамера. С изобретением фотографии некоторые стороны прошлого стали впервые обозримы непосредственно, почти без искажений и навязанной человеческим разумом избирательности. Немаловажным отличием гражданской войны в Америке от предыдущих военных конфликтов было участие в ней фотографа — Мэттью Брэди.

Съемочная камера — и особенно кинокамера, которая появилась примерно на пятьдесят лет позже, — наделила нас способностью не только возвращать минувшее, но и анатомировать время, убыстрять и тормозить его бег. Процессы, неуловимые для человеческого глаза из-за чрезмерной скоротечности или, наоборот, медленности, вдруг стали зримыми с помощью высокоскоростной или замедленной съемки. Всякий, кто наблюдал смертельную схватку между двумя виноградными лозами, которые хлещут друг друга своими усиками (причем каждый удар продолжается целый час), уже никогда не сможет воспринимать растительное царство как прежде. Движение облаков, всплеск дождевой капли, взмах крыла колибри, поступь времен года — до начала нынешнего столетия люди могли только строить догадки о протекании этих процессов или отрывочно наблюдать их на единичных, не связанных друг с другом снимках. Теперь люди могут следить за их ходом своими глазами и составить органически связное представление о них в целом.

Когда в 1877 году в наш мир ворвался фонограф, время утратило свою абсолютную власть и над звуками. Подобно фотоаппарату, фонограф появился совершенно неожиданно, хотя изобретательный Сирано де Бержерак упоминал о «говорящих книгах» в одном из своих научно-философских фантастических романов²⁹. Однако в отличие от фотоаппарата и большинства других современных изобретений, фонограф, в силу своего исключительно простого устройства, стоит совершенно особняком. Мы не умалим заслуг Эдисона, если скажем, что любой опытный древнегреческий ремесленник, получив необходимые наставления, смог бы построить прибор, который сохранил бы для нас голоса Сократа и Демосфена. В афинском музее есть останки астрономического вычислительного устройства куда более сложного, чем акустический фонограф, и иногда я невольно задумываюсь…

Как ни внушительны достижения человечества за последние сто лет, но если представить себе, что мы хотели бы сделать со временем, будь это в нашей власти, эти достижения покажутся чрезвычайно жалкими. Философы, ученые и поэты давно уже ломают свои головы над проблемой времени; человек, который был одновременно и философом, и ученым, и поэтом, выразил всеобщее чувство горечи, когда он сетовал почти тысячу лет назад: «Движущийся перст пишет и, написав, движется дальше». Все наше «благочестие и ум» бессильны изменить прошлое или хотя бы изменить стремительность нашего движения в будущее. Впрочем, может быть, так будет не вечно.

Если составить перечень всех проявлений власти над временем, которыми мы хотели бы обладать независимо от их осуществимости, то он мог бы выглядеть примерно так:

Ви´дение прошлого

Воссоздание прошлого

Изменение прошлого

Путешествие в прошлое

Ускорение или замедление настоящего

Путешествие в будущее

Ви´дение будущего

Мне не приходит на ум ни одно мыслимое (или, пускай, немыслимое) желание, которое не охватывалось бы одной из этих рубрик; посмотрим же, насколько можно надеяться на их осуществление.

Что касается первой рубрики, то уместно напомнить, что мы всегда видим и переживаем только прошлое. Звуки, которые вы слышите сейчас, пришли из прошлого, затратив по три тысячных доли секунды на каждый метр, отделяющий их источник от вашего уха. Нагляднее всего это демонстрируется во время грозы: раскат грома, сопутствующий молнии, сверкнувшей в двадцати километрах от вас, доносится с опозданием в целую минуту. Если вам когда-нибудь доведется увидеть вспышку молнии и одновременно услышать гром, радуйтесь, если останетесь в живых. Мне однажды пришлось это испытать, и я никому не желаю пережить подобное.

То, что справедливо в отношении звука, справедливо и для света, правда в масштабе почти точно в миллион раз меньшем. Раскат грома, сопровождающий молнию, сверкнувшую в двадцати километрах от вас, вы услышите через минуту, а ваши глаза узнают об этом менее чем через одну десятитысячную долю секунды. Поэтому для всех повседневных земных целей скорость света можно считать бесконечной. Только обращая свой взгляд в космическое пространство, мы видим события, которые произошли сотни или даже миллионы лет назад.

Это весьма ограниченный по своим возможностям способ проникновения в прошлое. В частности, он не позволяет видеть наше собственное прошлое. Нельзя надеяться и на то, что, достигнув миров, принадлежащих к системам ближайших звезд, мы найдем там высокоразвитые цивилизации, представители которых наблюдали за нами и регистрировали забытые нами события нашей истории с помощью неких сверхтелескопов (эту идею выдвигали авторы некоторых наивных научно-фантастических произведений). Световые волны, отражающие какие-либо события на Земле, жестоко искажаются при прохождении через атмосферу, даже в том случае, когда облака не поглощают их полностью. А проникнув через атмосферу, световые волны столь быстро ослабевают с расстоянием, что нельзя даже теоретически построить такой телескоп, который позволил бы наблюдать, например, с Марса земные объекты протяженностью менее нескольких километров. В звездной системе, удаленной от нас на 900 световых лет, никто не наблюдает сейчас сражение при Гастингсе. Лучи света, которые начали свой путь в 1066 году, теперь слишком ослабли даже для того, чтобы донести туда изображение Земли в целом.

Дело в том, что существует предел усиления света, зависящий от самой природы световых волн, и никакой научный прогресс не может преодолеть его. Примерно аналогичным образом невозможно уловить исчезнувшие звуки, как только они стали слабее уровня шумового фона. Иногда говорят, что звук никогда не затухает полностью, он просто становится слишком слабым, чтобы его можно было услышать. Это неверно: звуковые колебания затухают настолько быстро, что через несколько секунд они перестают существовать в прямом физическом смысле этого слова. Ни один усилитель не сможет восстановить слова, сказанные вами минуту назад; даже если бы он обладал бесконечно большой чувствительностью, он воспроизвел бы лишь беспорядочные шипящие звуки, возникающие при столкновении молекул воздуха между собой.

Если и возможен какой-либо способ обозревать прошлое, то он должен опираться на технику, которой мы не только еще не располагаем, но пока что не можем даже себе представить. Однако сама по себе идея эта не содержит никаких логических противоречий и с научной точки зрения не абсурдна, а если принять во внимание новейшие достижения в методах археологических исследований, то лишь глупец возьмется утверждать, что она совершенно неосуществима. Ведь мы сумели восстановить такую информацию о прошлом, которая, казалось бы, должна быть безвозвратно утраченной без малейшей надежды на восстановление. Как могли мы надеяться, например, измерить количество осадков, выпавших в 784 году нашей эры? Оказывается, это можно сделать, измерив толщину древесных годовых колец. Как можем мы датировать обломок кости неизвестного происхождения? Определение возраста с помощью углерода-14 позволяет осуществить и это. Куда показывало острие магнитной стрелки двадцать тысяч лет назад? Об этом нам рассказывает ориентация магнитных частиц в древних глинах. Как изменялась температура океанских вод на протяжении последних пятисот тысяч лет? Мы располагаем ныне — и это, пожалуй, самое поразительное из открытий — «хронологическим термометром», который, по существу, позволяет установить время начала и окончания периодов оледенения; мы можем даже с достаточной уверенностью сказать, что 210 000 лет назад средняя температура моря равнялась 29 °C, а спустя 30 000 лет она упала до 21°. Вряд ли вы догадаетесь, как это было установлено. Секрет тут в том, что химический состав известковых раковин некоторых морских животных зависит от температуры воды, в которой они формировались. Исходя из этого, можно посредством тонкого и очень сложного анализа восстановить картину изменения температуры. Так, например, профессор Юри сумел определить, что ископаемый моллюск, обитавший в морях, которые покрывали Шотландию 150 миллионов лет назад, родился летом, когда температура воды была 21 °C, прожил четыре года и умер весной.

Еще недавно такое знание прошлого показалось бы ясновидением, а не наукой. Оно было добыто в результате разработки особо чувствительных измерительных приборов, которые, как правило, представляют собой побочный продукт атомных исследований. Эти приборы могут обнаруживать невообразимо слабые следы, оставленные на предметах их прошлой историей. Пока еще никто не в состоянии сказать, каковы пределы возможностей такой методики. Может быть, в каком-то смысле все события оставляют свои следы во Вселенной, но на таком уровне, который пока еще недоступен нашим приборам. Впрочем, может быть, при некоторых из ряда вон выходящих обстоятельствах эти следы улавливаются нашими органами чувств: не здесь ли кроется объяснение привидений? Возможно, придет такое время, когда мы сумеем прочесть эти следы, которые для нас пока что столь же невидимы, как и следы тропы, совершенно явственные для индейского разведчика или для следопыта. И тогда поднимется завеса, скрывающая от нас прошлое.

На первый взгляд способность заглядывать в глубь времен кажется самой волшебной властью, какая только может быть дана человеку. Все утраченное знание было бы восстановлено, все тайны — объяснены, все преступления — раскрыты, все спрятанные сокровища — найдены. История перестала бы быть мешаниной из умозаключений и предположений. Там, где сегодня мы гадаем, мы бы знали . И, возможно, мы пришли бы даже к тому, что столь поэтично описал Уэллс в рассказе «Гризли»:
«Может быть, наступит день, когда эти воскрешенные воспоминания станут такими живыми, как если бы мы сами были там и разделяли трепет и страх, владевшие людьми в те первобытные времена; может быть, наступит день, когда гигантские звери прошлого вновь вернутся к жизни в нашем воображении, и мы снова будем бродить среди давно исчезнувшего ландшафта, и, распластав пестро раскрашенные руки и ноги, которые, думалось, давно уже обратились в прах, греться под солнцем, сиявшим миллион лет назад».
Обладая таким могуществом, мы воистину уподобились бы богам, способным странствовать по своей воле в глубинах времен. Но обладание подобным могуществом, бесспорно, по плечу только богам. Если бы перед нами внезапно открылось прошлое, мы были бы ошеломлены не только гигантской массой информации, но и жестокостью, ужасом, трагизмом веков, которые остались позади. Одно дело читать о массовой резне и сражениях, о чуме и инквизиции, другое — видеть все это на киноэкране. Но у кого из людей хватит сил наяву увидеть непреоборимое зло давно прошедших лет, сознавая, что все это реально существовало и что в увиденном ничего нельзя изменить? Уж пусть лучше добро и зло навсегда останутся недоступными для столь пристального исследования.

У этой проблемы есть и другой аспект. Как нам самим понравится мысль о том, что когда-нибудь в будущем люди, мало отличающиеся от нас, если не считать намного более высокого уровня научного развития, станут пристально вглядываться в нашу жизнь и наблюдать все наши безрассудства и пороки, равно как и более редкие добродетельные деяния? В следующий раз, когда вам доведется ввязаться в какое-нибудь неблаговидное дело, остановитесь, чтобы поразмыслить: а что если через тысячу лет вы будете фигурировать именно в таком виде, в качестве демонстрационного образца перед аудиторией, изучающей психологию первобытных людей. А может быть еще хуже: соглядатаи из некоего упадочного общества будущего могут использовать свою извращенную науку, чтобы подглядывать за нами. Но даже это, пожалуй, лучше, чем перспектива оказаться настолько примитивными и архаичными, что будущее вообще не заинтересуется нами.

Воссоздание прошлого — идея еще более фантастичная, чем его обозрение. Она включает в себя ви´дение прошлого и нечто намного большее. Ведь это не что иное, как идея воскрешения из мертвых, только рассматриваемая в научном, а не в религиозном плане.

Допустим, что когда-нибудь люди обретут способность наблюдать прошлое столь детально, что смогут регистрировать движение каждого атома, который когда-либо существовал. Предположим, далее, что на основе такой информации они смогут избирательно воссоздать людей, животных, отдельные ситуации и ландшафты прошлого. Иными словами, хотя вы в действительности умерли в XX веке, другое ваше «я» со всем объемом жизненного опыта, накопленным к моменту наблюдения из будущего, может внезапно оказаться в отдаленном будущем и зажить новой жизнью.

Это выглядит самой необузданной фантазией, какую только способен создать человеческий ум, но отсюда вовсе не следует, что такую возможность надо исключить из рассмотрения, как нелепость. Кто-то, кажется один французский философ, выдвинул предположение, что с помощью подобных средств люди будущего, возможно, попытаются исправить зло, содеянное в прошлом. Разумеется, ничего подобного сделать нельзя. Даже если бы какая-то сверхмогущественная наука нашла способ воссоздать вновь жертвы давно забытых несправедливостей и преступлений и дать им возможность продолжить жизнь в новых более благоприятных условиях, это ни в малейшей степени не изменило бы меры тех страданий, которые «оригиналы» претерпели в прошлом.

Изменить прошлое, заставить движущийся перст стереть письмена, им начертанные, — это предмет фантастических грез, а не науки. Изменение прошлого сопряжено с таким количеством парадоксов и противоречий, что мы без малейшего сомнения вправе признать его невозможным. Классический довод против возможности путешествия в глубь времен таков: будь оно возможно, человек смог бы вернуться в прошлое, убить одного из своих прямых предков, тем самым исключив возможность существования своего, а возможно, и значительной части человечества вообще.

Некоторые дотошные писатели (особенно Роберт Хайнлайн и Фриц Лейбнер) приняли этот вызов и сказали примерно следующее: «Очень хорошо, — но предположим, что подобные парадоксы действительно имеют место в жизни. Как их объяснить?» Один из их ответов — идея параллельных течений времени. Они считают, что прошлое не является неизменным, что можно было бы, например, вернуться в 1865 год и, скажем, предотвратить выстрел Джона Бута³⁰. Но сделавший это по существу уничтожил бы наш мир и создал другой, ход истории которого настолько отклонился бы от фактического, что мир стал бы в последующем совершенно иным.

Может быть, в некотором смысле все мыслимые и возможные вселенные существуют одновременно и параллельно, подобно путям бесконечно большой железнодорожной станции, но движемся-то мы в каждый отдельно взятый момент времени лишь по одному из этих путей. Если бы мы смогли повернуть назад и изменить исход какого-то решающего события прошлого, то, по существу, это означало бы, что мы возвратились к стрелке и свернули на другой путь.

Но, пожалуй, все это не так уж просто, если здесь вообще можно говорить о простоте. Другие авторы утверждают, что, даже если бы было возможно изменять отдельные события прошлого, инерция истории столь колоссальна, что в конечном счете ничего бы не изменилось. Иначе говоря, вы спасли бы Линкольна от пули Бута в Фордовском театре, чтобы другой сторонник южан с бомбой в руках подстерег президента в фойе. И так далее…

Самый убедительный довод против возможности путешествий во времени — полное отсутствие сведений о подобных путешественниках. Каким бы малоприятным ни показался наш век для людей будущего, надо полагать, что ученые и исследователи, бесспорно, побывали бы у нас, будь это возможно. Конечно, они пытались бы замаскироваться, но отдельные разоблачения были бы неизбежны: стоит только представить себе, что может случиться, если мы, запрятав под нейлоновыми тогами фотоаппараты и магнитофоны, окажемся в Древнем Риме. Путешествия во времени немыслимо долго хранить в тайне. Не раз и не два на протяжении всех прошедших веков аргонавты Хроноса (если использовать первоначальное исключительно невыразительное название уэллсовской «Машины времени») попадали бы в разные переделки и неминуемо разоблачали бы себя. А пока что единственным свидетельством просачивания информации из будущего могут служить только записные книжки Леонардо да Винчи. В них действительно поражает обилие замыслов изобретений, которые были осуществлены в последующие века, однако вряд ли это можно считать исчерпывающим доказательством того, что в XV веке в Италии побывали гости из будущего.

Некоторые авторы научно-фантастических произведений пытались обойти это затруднение, выдвинув предложение, что время подобно спирали: нам не дано по доброй воле скользить вдоль ее витков, но, может быть, мы способны перескакивать с одного витка на другой и попадать в эпохи, отделенные друг от друга такими огромными промежутками времени, что никакой опасности нежелательных столкновений между различными уровнями культуры попросту не существует. Так, скажем, динозавров могли истребить охотники на крупного зверя, прибывшие из будущего, но эпоха homo sapiens , возможно, лежит в своего рода «мертвом пространстве», куда они не в состоянии проникнуть.

Из всего вышесказанного вы справедливо заключите, что я не особенно серьезно отношусь к путешествиям во времени; впрочем, я полагаю, что их никто не принимает всерьез — даже те писатели, которые вложили уйму сил и изобретательности в их описания. И все-таки эта тема — одна из самых увлекательных, а подчас и самая волнующая во всей литературе; она вдохновила писателей на создание произведений столь различных, как «Юрген» и «Беркли-сквер». Она взывает к глубочайшим инстинктам человечества и поэтому никогда не умрет.

Гораздо менее надуманна и более реалистична по сравнению с путешествием в прошлое идея возможности регулирования скорости, с которой мы движемся — или думаем, что движемся — в будущее. Медицинские препараты в какой-то мере уже выполняют эту задачу. Для человека, находящегося под общим наркозом, время проходит бесконечно быстро. Он закрывает глаза на мгновение, а открывает их фактически через несколько часов. С помощью различных стимулирующих средств достигается, правда незначительный, обратный эффект; есть много сообщений об ускорении умственной деятельности, действительном или мнимом, вызываемом мескалином, гашишем и другими наркотиками. Впрочем, даже если бы при этом не было нежелательных, побочных явлений, возможности такого способа искажений ощущения времени очень ограниченны. С какой бы скоростью ни работал мозг человека, сама инерция его тела не позволит ему двигать руками и ногами намного быстрее, чем обычно. Если залить в бак автомобиля какое-нибудь сверхмощное горючее, двигатель попросту разлетится на куски, а человеческое тело ведь бесконечно более тонко уравновешенный механизм, чем автомобильный мотор. Может быть, мы научимся почти беспредельно замедлять процессы, идущие в организме, и осуществим давнюю мечту о глубоком анабиозе. Тогда будут возможны путешествия в грядущее, наподобие путешествия Рип ван Винкля³¹. Но мы никогда не сумеем ускорить с помощью медикаментов работу организма настолько, чтобы человек мог за минуту пробежать два километра или за час выполнить дневной объем работы.

Однако, может быть, управление скоростью нашего движения в будущее все же достижимо несколько иным способом при условии, что мы четко разграничим субъективное и объективное понятия времени. Для человеческого разума время в только что рассмотренных нами пределах может либо тянуться медленно, либо нестись быстро в зависимости от душевного состояния человека. Это и есть субъективное представление о времени. Объективное же время измеряется такими бесстрастными устройствами, как часы, вибрирующие кристаллы, колеблющиеся атомы. До начала нынешнего века ученые непоколебимо верили, что объективное время движется с постоянной, неизменной скоростью. Одним из сильнейших потрясений, вызванных теорией относительности, было открытие, что это положение попросту не соответствует действительности.

Любопытно отметить, что древним египтянам было бы легко воспринять относительность времени. В их первых примитивных солнечных часах циферблаты были поделены на равные секторы. В результате длительность «часа» у них на протяжении дня неизбежно менялась. Египтяне настолько свыклись с представлением об изменчивости времени, что, создав несколько столетий спустя водяные часы, которые «шли» с постоянной скоростью, они приложили величайшие усилия, чтобы подогнать их ход к показаниям солнечных часов! «В течении воды, — говорит Рудольф Тил в своей книге „И был свет“, — они нашли прямой образ равномерно текущего времени. Однако они с изумительным мастерством и изобретательностью искусственно внесли неравномерность в естественно равномерный ход явления природы, чтобы заставить время течь именно так, как им казалось единственно правильным, — в соответствии с непостоянством их солнечных часов».

Изменчивость течения времени — естественный и неизбежный вывод из открытия Эйнштейна, показавшего, что время и пространство нельзя рассматривать раздельно, что это лишь разные аспекты единого целого, которое он назвал «пространство — время». Вопреки распространенному мнению рассуждения, приводящие к такому заключению, вовсе не так уж головоломны и сложны математически, чтобы непосвященный человек не мог их постичь. В действительности они настолько элементарны, что просто ошеломляют своей простотой. (Интересно, сколько раз Эйнштейна приводило в ярость восклицание: «Только-то и всего?») Объяснить теорию относительности — это примерно то же самое, что убедить древнего египтянина в том, что водяные часы лучше примитивных солнечных, или доказать средневековому монаху, что люди вовсе не должны сваливаться с противоположной стороны шарообразной Земли. Нужно только разрушить предвзятые представления — все остальное уже не составит труда.

Я не собираюсь объяснять здесь, что такое теория относительности, поскольку в любой публичной библиотеке найдется вполне достаточно популярных книг, посвященных этой теме. (Одна из лучших книг такого рода — недавно переизданная через тридцать пять лет после ее написания книга Клемента Дьюрелла «Азбука теории относительности»³².) Однако здесь я приведу аналогию, которая, надеюсь, может оказаться полезной для уяснения сущности теории относительности.

В обыденной жизни мы привыкли делить пространство на три измерения или направления, которые мы называем: «вперед», «вбок» и «вверх». Одно из этих направлений не совсем равноценно двум другим, в чем легко может убедиться всякий, кто вздумает шагнуть в воздух из окна десятого этажа, направления же «вперед» и «вбок» совершенно произвольны (относительны). Они зависят только от положения наблюдателя; если он повернется, они будут поворачиваться вместе с ним.

Вникнув в дело несколько глубже, мы увидим, что даже то направление, которое мы называем «вверх», вовсе не так уж абсолютно, как обычно считают. Оно непрерывно изменяется при движении по поверхности Земли; это обстоятельство причиняло немало неприятностей древним богословам, пытавшимся определить, где находится царствие небесное. Впрочем, даже в одном и том же месте направление «вверх» может быть различным. Когда вы сидите в салоне взлетающего реактивного самолета, то чувствуете, что во время разгона по взлетной полосе вертикаль наклоняется. Если бы ваше кресло могло вращаться, оно бы изменило свое положение в соответствии с новой системой координатных осей. Ваши «вверх» и «вперед» уже не будут точно такими, как у человека, который сидит в зале аэропорта; вы оба находитесь в одной и той же области пространства, но расчленяете его несколько по-разному. Какая-то доля того, что для него является горизонтальным, уже отнесена вами к вертикальному измерению.

Примерно так же и наблюдатели, движущиеся с различными скоростями, разделяют пространство — время в несколько различных пропорциях: один, если говорить упрощенно, получает немного больше времени и немного меньше пространства, чем другой, хотя общая сумма всегда остается неизменной. (Сложение времени и пространства выглядит как сложение, скажем, яблок с апельсинами, но мы не будем обременять себя рассмотрением несложного математического трюка, с помощью которого это проделывается.) Таким образом, скорость течения времени в любой системе, например внутри космического корабля, зависит от скорости, с которой эта система движется, а также от напряжения гравитационных полей, которое воздействует на нее.

При обычных скоростях и в обычных гравитационных полях искажение хода времени совершенно ничтожно. Даже в искусственном спутнике Земли, вращающемся вокруг планеты со скоростью около 29 000 километров в час, часы отставали бы всего на одну секунду за три миллиарда секунд. Космонавт, совершивший один оборот вокруг Земли, состарится на одну миллионную долю секунды меньше, чем его товарищ, оставшийся на Земле; другие последствия полета, пожалуй, с лихвой перекроют этот выигрыш.

Лишь в 1959 году удалось продемонстрировать невообразимо крохотное замедление времени при умеренных скоростях земных тел. Для этого непригодны ни одни часы, созданные человеком; лишь благодаря блестящему методу, который разработал немецкий физик Мёссбауэр, теперь мы можем применить колебания атомов для измерения времени с точностью значительно выше одной триллионной. Обратите внимание, не одной миллионной, а одной триллионной.

Давайте вдумаемся, что означает сказанное выше: ведь это новая победа над временем — победа в области его измерения, о которой создатели первых солнечных и водяных часов не могли и мыслить. Часы, идущие с точностью до одной триллионной, — а доктор Мёссбауэр, в сущности, именно такие часы и дал нам — отстали бы за 30 тысяч лет всего на одну секунду, всего на один миг за бездну времени, отделяющую первых пещерных художников из Ласко от первых земных поселенцев на Марсе. Подобная точность в измерении расстояний позволила бы нам заметить изменение диаметра земного шара на величину, равную поперечнику бактерии.

При обычных скоростях замедление времени исчезающе мало, однако при очень высоких скоростях оно становится значительным, а при скоростях, приближающихся к скорости света, — очень большим. В космическом корабле, движущемся со скоростью, равной 0,87 скорости света, или 260 тысячам километров в секунду, время протекало бы вдвое медленнее, чем на Земле. А при скорости, равной 0,995 скорости света, замедление было бы десятикратным: месяц в космическом корабле почти равнялся бы году на Земле. (Специалисты по теории относительности, я надеюсь, простят мне некоторые чрезмерные упрощения, а также допущения, подразумевающиеся в этих утверждениях; всех остальных я прошу просто не обращать внимания на сказанное в скобках.)

Важно подчеркнуть, что при этом космические путешественники не располагали бы абсолютно никакими способами узнать, что с ними происходит нечто необычное. Все, что находится на борту космического корабля, выглядело бы совершенно нормально; оно и было бы таким в действительности. И только вернувшись на Землю, путешественники узнали бы, что там прошло гораздо больше времени, чем на их быстролетном космическом корабле. В этом и заключается так называемый парадокс времени, который позволяет человеку, по крайней мере в принципе, вернуться на Землю через столетия или даже через тысячелетия после отлета, состарившись всего на несколько лет. Однако для того, кто знаком с теорией относительности, здесь нет никакого парадокса; это всего лишь естественное следствие структуры пространства и времени.

Основное практическое применение эффект замедления течения времени найдет при полетах к звездам, если они когда-нибудь будут осуществлены. Хотя такие полеты могут длиться столетия, астронавты этого не почувствуют. Но неизбежным побочным результатом дальнего космического путешествия явится путешествие в будущее, разумеется, безвозвратное. Межзвездный путешественник может вернуться на родную Землю, но он никогда не вернется в свою эпоху.

Пятьдесят лет назад сама возможность этого столь удивительного явления была бы категорически отвергнута, а теперь оно стало общепризнанной научной аксиомой. Это обстоятельство побуждает нас задуматься: а нет ли других способов замедления или искажения хода времени, — способов, которые позволили бы избежать неудобств, сопряженных с путешествием протяженностью в несколько световых лет?

Я должен сказать сразу, что обнадеживающих перспектив здесь не видно. Согласно теории, колебательное движение могло бы влиять на течение времени, однако скорости колебаний при этом должны быть столь колоссальными, что всякий материальный объект неизбежно разрушился бы под воздействием подобных напряжений. Но на течение времени, кроме скорости, влияет и гравитация. Это направление выглядит несколько более перспективным. Если мы когда-нибудь научимся управлять гравитацией, то, возможно, сумеем управлять и временем. Однако и в этом случае потребуются титанические затраты энергии для достижения очень незначительных изменений течения времени. Даже на поверхности «белых карликов», где сила тяжести в тысячи раз больше, чем на Земле, понадобились бы очень точные часы, чтобы обнаружить замедление времени.

Вы, наверное, уже заметили, что те немногие способы изменения течения времени, которые нам известны, не только исключительно сложны для реализации, но и направлены в наименее полезную для нас сторону. Правда, иногда нам хочется, чтобы весь окружающий мир жил быстрее, чем мы, чтобы время летело с быстротой молнии, однако возможность обратного процесса была бы намного ценнее. Не найдется ни одного человека, который не испытывал бы в тот или иной момент своей жизни отчаянной необходимости заполучить побольше времени; часто несколько минут — даже несколько секунд — решают вопрос жизни или смерти. В мире, где можно заставить часы хотя бы ненадолго остановиться, выполнение любой задачи в срок не составило ни малейшего затруднения.

Мы не знаем, как это можно осуществить; ничто, в том числе и теория относительности, не дает нам ключа к решению такой задачи. Однако реальное ускорение времени — не то субъективное и ограниченное ускорение, которое можно вызвать с помощью медицинских препаратов, — имеет столь важное значение, что, если это вообще возможно, то мы когда-нибудь обязательно научимся осуществлять и использовать его. Трудно представить себе общество, в котором Организация Объединенных Наций сумела бы провести полный день работы чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи за то время, пока весь остальной Нью-Йорк успеет лишь позавтракать, а писатель может, урвав часок времени, написать книгу объемом в восемьдесят тысяч слов. В подобном обществе нервной системе человека, пожалуй, пришлось бы нелегко. Оно не особенно привлекательно и, конечно, маловероятно, и все же я не осмелюсь сказать, что оно невозможно.

Путешествие в будущее — вот тот единственный вид путешествия во времени, которое все мы совершаем непрерывно, причем с абсолютно равномерной скоростью — 24 часа в сутки. Предположение о том, что этот темп можно изменить, как мы уже видели, с научной точки зрения не содержит в себе никаких нелепостей. Сверхскоростные космические путешествия в сочетании с применением анабиоза позволят людям отправиться в странствие сквозь века и увидеть, что таит в себе будущее за пределами нормальной продолжительности жизни.

Однако под путешествием во времени люди чаще всего подразумевают нечто значительно более внушительное. Они хотят путешествовать в будущее и возвращаться в настоящее , притом желательно — с подробными данными о биржевых курсах акций. Но такой вояж включает в себя и путешествие в прошлое, ибо относительно будущего мы являемся (или были?) прошлым; а это, как мы уже договорились, совершенно невозможно.

Я бы охотно заявил, что предвидение будущего — то есть заведомо менее честолюбивая затея, чем непосредственный визит в будущее — столь же невозможно, но внушительное количество свидетельств в пользу обратного не позволяет мне сделать это. Конечно же, во все времена были пророки и оракулы, которые утверждали, что способны предсказывать будущее. «Берегись мартовских ид», наверно, самое известное из таких предсказаний. В последние годы профессор Райн из Дьюкского университета, а также доктор Соул и его коллеги в Англии предоставили гораздо более конкретные доказательства возможности такого «познания грядущего». Правда, все они облечены в форму статистических данных, к которым большинство людей питают инстинктивное недоверие. В данном случае это недоверие, возможно, вполне оправданно; применение математического анализа к тому «гаданию на картах», на котором основано большинство попыток предвидения, вероятно, ошибочно в самой своей основе. Впрочем, весь этот вопрос столь сложен, столь запутан различными предубеждениями, вокруг него разгорелись такие страсти, что я предпочту поспешно и втихомолку ретироваться подальше от него. Полтора века назад, когда ньютоновская механика достигла своего величайшего триумфа, предсказав движение небесных тел, считали, что познать будущее, хотя бы в принципе, возможно. Зная начальные положения и скорости всех атомов во Вселенной, всеведущий математик может вычислить все, что произойдет до скончания веков. Будущее предопределено до мельчайших подробностей, и поэтому теоретически его можно предсказать.

Теперь мы знаем, что подобная точка зрения предельно наивна, потому что она основана на ошибочной предпосылке. Начальные положения и скорости всех атомов во Вселенной невозможно определить с той абсолютной точностью, которая необходима для проведения расчетов, о которых идет речь. Элементарным частицам органически присуща неопределенность; иначе говоря, мы никогда не сможем точно знать, что с ними происходит в данный момент, а уж тем более, что с ними случится сто лет спустя. Правда, некоторые события — затмения Солнца и Луны, рост численности населения, а со временем, возможно, даже и состояние погоды — могут быть предсказаны с достаточной точностью, однако в целом математическая дорога в будущее очень узка и в конце концов упирается в болото неопределенности.

И все же мы так мало знаем о времени и столь ничтожен наш прогресс в его понимании и в управлении им, что не имеем права исключать даже такие еретические предположения, как возможность ограниченного проникновения в будущее. Профессор Дж. Холдейн однажды проницательно заметил: «Вселенная не только более необычайна, чем мы себе представляем, — она более необычайна, нежели мы можем себе представить». Даже теория относительности, возможно, содержит лишь намек на необычайность времени в самом его существе.

В своей поэме «Будущее» Мэтью Арнолд называет человека скитальцем, «рожденным на корабле, плывущем по реке Времени». На протяжении всей истории этот корабль дрейфовал без руля и без ветрил; теперь, видимо, человек начинает учиться, как запустить его двигатели. Они никогда не будут достаточно мощными, чтобы перебороть течение. В лучшем случае человек сможет отсрочить свое отплытие, повнимательнее разглядеть берега вокруг и пристани, которые он покидает навсегда. Может быть, он сумеет также ускорить бег корабля и устремиться вниз по реке, обгоняя ее течение. Но вернуться назад и вновь побывать в верховьях реки он уже не сможет никогда.

В конце концов вопреки всем усилиям река вынесет его вместе с надеждами и мечтами в неведомый океан:

И берега тускнеют, отдаляясь,

И звезды вспыхивают, а вечерний бриз

С бескрайнего простора моря

Уже доносит запахи и шёпот…