Берналь диас дель кастильо правдивая история

Так шел спор. Но вот потихоньку и понемножку два наперсника губернатора Диего Веласкеса, его сек­ретарь Андрес де Дуэро и контадор¹ Его Величества Амадор де Ларес, сговорились с Эрнаном Кортесом, уроженцем Медельина. У Эрнана Кортеса была энкомьенда с индейцами на Кубе, и недавно он по любви женился на донье Каталине Хуарес Ла Маркайде, сестре Хуана Хуареса, который после завоевания Новой Испании жил в Мешико². Секретарь и контадор ловко обладили дело, тем более что Кортес обещал им хо­роший пай в добыче, а та должна была быть немалая. При всяком случае не скупились они на вкрадчивые речи: много лестного они говорили о Кортесе, убеждая, что он единственный человек, подходящий для это­го предприятия и что Диего Веласкес в его лице найдет неутомимого и неустрашимого командующего ар­мады, который никогда не изменит ему, вдобавок, он был крестником Веласкеса, который был и поса­женым отцом, когда Кортес венчался с доньей Каталиной Хуарес; наконец они убедили губернатора, и Кортес был назначен генерал-капитаном, и секретарь Андрес де Дуэро поспешил, по желанию Кортеса, пространно изложить на пергаменте хорошими чернилами все его полномочия и представил их ему в виде готового, надлежащим образом скрепленного документа. Выбор этот одним понравился, других обидел. Помнится, как в ближайшее после назначения воскресенье, когда губернатор Веласкес с подобающей сви­той, вместе со знатными жителями города, прибыл на мессу и пригласил Эрнана Кортеса занять место по правую руку, некий шут, Сервантес "Сумасшедший" [(Cervantes el Loco)], подскочил к Веласкесу, состроил ему рожу и разразился насмешками: "Ну, дядя Диего не плохого ты генерал-капитана состряпал! Славное произведение: оно тебя быстро перерастет! Прощайся со своей армадой! Дай-ка и я пойду с ним, а то с тобой здесь, придется только плакать!.." Ясно, что шута кто-то подговорил, но удивительно, как все сложилось именно так, как сказал шут...

Но воистину Эрнан Кортес был избранником для превозношения нашей святой веры и служения Его Ве­личеству, как впереди будет рассказано. Прежде же чем двинуться дальше, следует сказать, что доблест­ный и храбрый Эрнан Кортес - известный идальго, происходивший от четырех родов: во-первых, через своего отца Мартина Кортеса [-и-Монроя] - от рода Кортесов и от рода Монрой, а во-вторых [через свою мать Каталину Писарро-и-Альтамирано], - от рода Писарро и от рода Альтамирано. И поскольку был он столь доблестным, храбрым и счастливым полковод­цем, не буду называть его никаким из доблестных про­званий, ни Храбрым, ни маркизом дель Валье, а толь­ко Эрнаном Кортесом, потому что имя Кортеса и так пользуется таким большим уважением как во всех Индиях, так и в Испании, так же, как было известно имя Александра в Македонии, а среди римлян - Юлия Це­заря, Помпея и Сципиона, и среди карфагенян - Ганни­бала, а в нашей Кастилии - Гонсало Эрнандеса, Вели­кого Капитана³, и доблестному Кортесу излишне при­сваивать возвеличивающие прозвания, достаточно лишь его имени, так я буду его называть и впредь.

Эрнан Кортес, после своего назначения, сейчас же стал скупать всяческое оружие, в том числе арке­бузы, порох и арбалеты, и другие военные запасы. Не забывал он также товаров для обмена и всего проче­го. Наконец, и собственную свою персону он выря­дил авантажнее прежнего: на шляпу нацепил плю­маж, а также золотую медаль. Красивый он был ма­лый⁴! Но денег у него было мало, зато много долгов. Энкомьенда его была неплоха, да и индейцы его ра­ботали в золотых приисках, но все уходило на наря­ды молодой хозяйке. Впрочем, Кортес имел прият­ную наружность, тонкое обхождение и легко располагал к себе людей. Немудрено, что его друзья из куп­цов, которых звали Хайме Трия, Херонимо Трия и Педро де Херес, когда он получил должность генерал-капитана, снабдили его суммой в целых четыре тысячи песо золотом, да еще дали, под залог энкомьенды, на другие четыре тысячи песо множество разных товаров. Теперь Кортес мог себе заказать бархатный парадный камзол с золотыми галунами, а также велел изготовить два штандарта и знамена, искусно расшитые золотом, с королевскими гербами и крестом на каждой стороне, и с надписью, гласившей: "Братья и товарищи, с истинной верой последуем за знаком Святого Креста, вместе с ней победим"⁵. С этими знаменами он и стал, через герольдов и глашатаев, с трубами и барабанами, производить вербов­ку во имя короля и его губернатора Веласкеса, обещая всем долю в добыче, а после завоевания - энкомьенду с индейцами. Впечатление было громадное, и люди так и липли к вербовщикам. Сам же Кортес написал многие письма своим друзьям, приглашая их примкнуть к нему. И вот многие стали продавать все свое имущество, чтобы купить оружие и лошадь; другие готовили провиант и все остальное, что полагается в по­добных случаях. Таким образом, уже в Сантьяго де Куба наша армада на­считывала более 350 солдат, и даже из самой свиты Диего Веласкеса ото­звались многие. Пошел, например, Диего де Ордас⁶, [старший] майордом Веласкеса, может быть, по тайному приказу - блюсти интересы Веласкеса, уже начавшего не доверять Кортесу. Пошли и Франциско де Морла, и Эскобар, который звался "Пажем", и Эредия, и Хуан Руано, и Педро Эскудеро, и Мартин Рамос де Ларес, и многие другие друзья, сотрапезники и сродственники Диего Веласкеса, среди которых был и я.

Пока Кортес хлопотал о наилучшем снаряжении армады, его недруги, особенно обойденная родня Диего Веласкеса, видевшая в назначении Кор­теса обиду себе, не дремали. Как ни ловок был Кортес, как он ни старался говорить с Веласкесом только о великих ожидаемых прибылях и других приятных и лестных вещах, - ох­лаждение все нарастало, и умный секретарь Андрес де Дуэро посоветовал Кортесу ускорить отъезд. Про­стился Кортес со своей молодой женой, послав ей извещение о своем отбытии и прося прислать прощаль­ные подарки прямо на корабль, и приказал всем маэстре, пилотам, матросам и солдатам в тот день и ночь не сходить с судов на берег, а сам, в назначенное время, в сопровождении лучших своих друзей и многих других идальго, а также наиболее знатных жителей города, отправился к губернатору Диего Веласкесу. Много тонких любезностей они друг другу наговорили и несколько раз облобызались. Наутро же мы прослушали мессу, и на проводах армады был сам губернатор со многими рыцарями. Через не­сколько дней мы прибыли в гавань города Тринидада, где и высадились.

Нас встретили отменно. Множество народа толпилось на пристани, а местные идальго завладели Кортесом и повели к себе; он же тотчас выставил свой штандарт и королевское знамя вперед и начал вер­бовку, как делал в Сантьяго, а также стал скупать все оружие и множество припасов. Примкнули к нему здесь все пять братьев Альварадо, известный уже нам капитан Педро де Альварадо, затем Хорхе де Альварадо, и Гонсало, и Гомес, и старый незаконнорожденный Хуан де Альварадо; и потом Алонсо де Авилла, также бывший капитаном при Грихальве; и Хуан де Эскаланте, и Перо Санчес Фарфан, и Гонсало Мехия, который по прошествии времени, был казначеем [(tesorero)} в Мешико; и Баена, и Хоанес де Фуэнтеррабия; и Ларес, превосходный наездник, представляю так, поскольку были и друге Ларесы; и Кристобаль де Олид⁷, некогда невольник на галерах, весьма храбрый, позже он был маэстре де кампо в мешикских войнах; и Ортис "Музыкант", и Каспар Санчес, племянник казначея с Кубы; и Диего де Пинеда или Пинедо; и Алонсо Родригес, который имел несколько богатых золо­тых приисков; и Бартоломе Гарсия, и другие идальго, - все люди видные и зна­менитые. Из Тринидада написал Кортес письма в город Сантиспиритус, располо­женный в 18 легуа, и множество видней­ших мужей прибыло к нему в войско; и Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, двоюродный брат графа де Медельина; и Гонсало де Сандоваль, который по прошествии времени был старшим альгуасилом⁸ в Мешико и еще восемь месяцев был губернатором Новой Испании; прибыл и Хуан Веласкес де Леон, родственник Диего Веласкеса, и Родриго Рангель, и Гонсало Лопес де Шимена, и его брат, и Хуан Седеньо; этот Хуан Седеньо был жителем города Сантиспиритус, а объявляю я это, поскольку в нашей армаде находился и другой второй Хуан Седеньо. Мы все вышли им навстречу, во главе с Кортесом. То-то бы­ла радость; всюду слышались приветствен­ные залпы, дружеские слова, уверения в пре­данности!.. Тут же купили и лошадей, кото­рых на Кубе в то время было мало и которые посему стоили неимоверно дорого. Не было у Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро средств на покупку лошади; сам Кортес купил ему таковую, срезав золотые галуны с недавно сшитого парадного камзола. В то же время в Тринидад прибыл корабль Хуа­на Седеньо, жителя Гаваны, с грузом солонины и хлеба из кассавы. Кортес не только сторговал у него весь груз, но и самого Седеньо уговорил примкнуть к нашей армаде. Так получилось у нас уже одинна­дцать кораблей, и все шло как нельзя лучше. Слава Богу за это. И вдруг к Кортесу прибыл наистрожай­ший приказ от Диего Веласкеса: сдать немедленно командование армадой!

Дело в том, что после нашего отплытия из Сантьяго де Куба недруги Кортеса так насели на Веласкеса, так его настращали, что он не знал, куда деться. И секретарь Андреc де Дуэро, и контадор Амадор де Ларес впали в немилость, а некий Хуан Мильян, свихнувшийся старикашка, считавшийся за астролога, серь­езно предостерегал Диего Веласкеса: "Смотрите сеньор, Кортес, наверное, Вас погубит, если Вы его не предупредите". Вот и довели его до того, что он велел своему шурину, которого звали Франсиско Вердуго, бывшему в то время старшим алькальдом⁹ в Тринидаде, во что бы то ни стало задержать отплытие армады, сместить Кортеса и передать командование Васко Поркальо. Тот же курьер при­вез письма для Диего де Ордаса и Франсиско де Морлы и дру­гих приверженцев губернатора, находившихся в армаде.

Но тот же Ордас повлиял на старшего алькальда Франси­ско Вердуго - повременить со всем делом, да и вообще не раз­глашать его. Ибо он, Ордас, ничего подозрительного за Кор­тесом не замечал; да и отнять у него командование не так-то легко, слишком много здесь друзей Кортеса, слишком много врагов Диего Веласкеса, которых он водил за нос с разными энкомьендами. Да и солдаты довольны Кортесом, и в случае чего весь город Тринидад будет вовлечен в борьбу, разграб­лен, разгромлен... Сам же Кортес, как ни в чем не бывало, вос­пользовался "оказией" и послал Веласкесу почтительное пись­мо с просьбой не слушать наушников и старых дураков-астро­логов; в нем же говорилось, что он желает послужить Богу и Его Величеству. Кортес также написал письма всем своим друзьям, и секретарю Дуэро, и контадору, своим товарищам. Нам же всем Кортес велел привести оружие в порядок. Кузне­цы всего города работали только на нас, изготовляя наконеч­ники для пик и стрел к арбалетам; а в конце концов, по угово­ру Кортеса, двое из них присоединились к нам.

Десять дней пробыли мы в Тринидаде, а затем отправились на север, в Гавану, причем Кортес всем нам дал свободно вы­брать - идти ли морем или сухим путем, через остров. Я, напри­мер, с 50 товарищами избрали сухопутье, к нам же примкнула и вся наша конница, вместе с Педро де Альварадо. Сам Кортес отправился морем, но ночью как-то отстал от армады. И вот все до единого отряда собрались в назначенный срок в Гаване. Не было лишь Кортеса! Прошло целых пять дней, и мы ста­ли опасаться, что он потерпел крушение на Хардинес¹⁰, что около островов де лос Пинос¹¹, где было множество мелей, и которые находятся в десяти или двенадцати легуа от Гава­ны. На поиски отрядили мы три мелких судна, но пока они прособирались, прошло почти два дня. Наконец-то на гори­зонте показался парус. Оказалось, Кортес действительно там и сел на мель; пришлось выгружать корабль и с громад­ным трудом снимать его с мели.

Радость была великая. Рыцари [(caballeros)] и солдаты окружили Кортеса и с триумфом повели в город Гавана; раз­местился Кортес в доме Педро Барбы, который был замести­телем Диего Веласкеса в этом городе. И опять Кортес прика­зал выставить свои штандарты и начать вербовку. И опять потянулись к нему видные и отважные люди: и Франсиско де Монтехо, ставший впоследствии губернатором и аделантадо Юкатана, и Диего де Сото, из Торо¹², который стал майор-домом Кортеса в Мешико, и Ангуло, и Гарсикаро, и Себастьян Родригес, и Пачеко, и некто Гутиеррес, и Рохас (но не Рохас "Богатый"), и парнишка, которго звали "Санта Клара"¹³, и два брата - Мартинесы, из Фрегенала¹⁴, и Хуан де Нахара (но не "Глухой"), и многие другие. Много нас собралось, и Кортесу прихо­дилось все вновь и вновь думать об увеличении провианта. Для сего он послал корабль к мысу де Гуанигуанико, где находилось одно из владений губернатора Диего Веласкеса, чтобы забрать там хлеб из кассавы и солонину. Капитаном назначил он Диего де Ордаса, так как тот в качестве старшего майордома Ве­ласкеса лучше всего мог распорядиться в его имении, а также и потому, что хотел его пока удалить под благовидным предлогом, ибо в отсутствие Кортеса, когда тот сел на мель около острова де лос Пинос или на Хардинес, Ордас опять повел было речь о замене генерал-капитана. Итак, Ордас должен был погрузиться в гавани де Гуанигуанико, а потом уже прямо идти к острову Косумель, если по дороге не настигнут его иные распоряжения. В Гаване же Кортес закончил готовить и военное снаряжение. Вся наша артиллерия -10 бронзовых пушек и несколько фальконетов - была перенесена на сушу, и первый канонир Меса, левантиец Арбенга и некий Хуан "Каталонец" проверяли их и налаживали, а также заботились о должном коли­честве пороха и ядер. Столь же тщательно проверены были и арбалеты, снабжены свежей натяжкой и но­выми машинками¹⁵, а также испробованы на дальность и силу выстрела. Здесь же, в Гаване, изготовили мы, ввиду изобилия хлопка в этой земле, ватные панцири, широко распространенные среди индейцев, отлично предо­храняющие от ударов копий, дротиков, стрел и камней.

В Гаване же Кортес впервые ввел у себя особый цере­мониал, как то полагается важным особам - сеньорам, и первым дворецким назначен был Гусман, который потом умер или был убит индейцами; не путать его с майордомом Кристобалем де Гусманом, который был с Кортесом, его унесли [живьем] к Куаутемоку¹⁶, во время битвы за Меши­ко; и также назначил Кортес в камердинеры Родриго Рангеля, а в майордомы Хуана де Касереса¹⁷, ставшего после завоевания Мешико богатым человеком; и вот, все подго­товив, нам объявил приказ на погрузку, лошади же были разделены по всем кораблям; приготовлен был ряд яслей, наполненных множеством маиса и сена.

Дабы сохранилась память о них, хочу я еще перечис­лить всех жеребцов и кобыл, принимавших участие в этом плавании.

Полководец Кортес владел темно-гнедым жеребцом, павшим потом в Сан Хуан де Улуа.

Педро де Альварадо и Эрнан Лопес де Авила совместно владели отличной рыжей кобы­лой, хорошо дрессированной и для турнира, и для битвы. По­сле нашего прибытия в Новую Испанию Альварадо один за­владел лошадью, либо силой, либо купив у Авилы его долю.

Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро имел серую кобылу, отличную бегунью; ее-то ему и купил Кортес за свои золо­тые галуны.

Хуан Веласкес де Леон владел другой серой кобылой, могучей, огневой, страшной в бою; мы все ее звали "Кратко-хвосткой".

Кристобаль де Олид владел темно-гнедым жеребцом, весьма хорошим.

Франсиско де Монтехо и Алонсо де Авила совместно владели золотисто-рыжим же­ребцом; он не был хорош для военного дела.

Франсиско де Морла имел темно-гнедого жеребца, вели­кого скакуна и боевика.

Хуан де Эскаланте владел пегим жеребцом, коричнево-белым, и из его ног три были белыми; он не был хорош.

Диего де Ордас владел сeрой бесплодной кобылой, дурного нрава и не очень быстрой.

Гонсало Домингес, бесспорно лучший наездник, имел темно-гнедого жеребца, весьма хорошего и великого скакуна.

Педро Гонсалес де Трухильо владел отличным гнедым жеребцом, образцовым гнедым, очень хорошим скакуном.

Морон, житель Баямо¹⁸, имел искусно выдрессированного чалого жеребца, хорошо умевшего послушно вертеться.

Баена, житель Тринида, владел вороно-чалым жеребцом, не был он хорош ни для какого дела.

Ларес, весьма хороший наездник, имел отличного жеребца, гнедой масти, немного светлого, хорошего скакуна.

Ортис "Музыкант" и Бартоломе Гарсия, имевший золотые прииски, совместно владели хорошим караковым жеребцом, которого называли "Погонщик" [(Arriero)]. Это был один из лучших жеребцов, которые пе­реправлялись в армаде.

Хуан Седеньо, житель Гаваны, владел гнедой кобылой, которая оже­ребилась на корабле. И считался этот Седеньо самым богатым среди нас. Да и шутка сказать: ему принадлежали и собственный корабль, и лошадь, и негр, а также целый груз солонины и хлеба из кассавы! А ведь в то вре­мя лошади, ввиду их редкости здесь, были в страшной цене, да и негры были еще дороги¹⁹.

Впрочем, нужно вернуться к Диего Веласкесу. Узнав, что Франсиско Вердуго не только не лишил Кортеса командования армадой в Тринида­де, но, вместе с Диего де Ордасом, всячески потворствовали ему, он от злости взревел точно бык. Был отправлен его слуга, которого звали Гаспар де Гарника, в Гавану с письмами и приказаниями к Педро Барбе, за­местителю губернатора в этом городе, и всем его сторонникам, из числа жителей этого же города, а также к Диего де Ордасу и к Хуану Веласкесу де Леону, которые были его родственниками и друзьями, чтобы немед­ленно задержали армаду, арестовали Кортеса и доставили его в Сантьяго де Куба. Но ничего не вышло. Тот же слуга Веласкеса передал письмо, на­писанное одним монахом из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой²⁰, другому монаху этого же Ордена, которого звали фрай Бартоломе де Ольмедо, духовнику нашей армады, и от него Кортес узнал, как об­стояли дела. В том же письме монаха предупреждали Кортеса два его товарища - Андрес де Дуэро и контадор, чтобы он отплывал. Но вернемся к наше­му рассказу.

Поскольку же Ордас, отправленный Корте­сом, как мы знаем, отсутствовал, все осталь­ные, не исключая и заместителя губернатора в городе Гавана Педро Барбы, тем теснее примк­нули к Кортесу. Все мы за него жизнь бы отда­ли. Никаких поэтому повелений Веласкеса здесь тоже не опубликовали, а Барба написал, что захватить вождя среди преданной ему ар­мии - бессмысленное и опасное предприятие: весь город поплатился бы за подобную попыт­ку. Написал Веласкесу письмо и сам Кортес в выражениях деликатных, на что он был мастер, а кстати, доносил, что на следующий день он выходит в море²¹.

И прибыв туда со всеми кораблями, Кортес первым делом велел заключить в ножные кандалы пилота Камачо, потому что не ожидал в море, как было ему приказано. Затем, узнав, что поселения пусты и что мы нахватали кур и другие вещички из святилища идолов, он дал сильнейшую острастку Педро де Альва­радо и нам: угоном людей и отнятием имущества плохо утверждается дело мира. Сейчас же он велел привести пленников, расспросил их через Мельчорехо, другой наш переводчик, Хульянильо, по моим записям, к тому времени уже умер, вернул им все вещи, кроме съеденных уже кур, одарил их и велел привести касиков и остальных жителей. Так это и случилось. На другой же день вернулись все, с женами и детьми, и так доверчиво отнеслись к нам, точно всю жизнь нас знали. Впрочем, Кортес дал строжайший приказ ничем нигде их не обижать. Впервые здесь Кортес проявил свою энергию, и слава Нашему Сень­ору [Богу], дело его и здесь, на этом острове, и далее росло и крепло: умел Кортес расположить к миру поселения и народы этих мест.

Здесь же, за три дня, что мы были на острове Косумель, произ­веден был и окончательный подсчет наших сил; оказалось - 508 сол­дат, не считая маэстре, пилотов и матросов, которых было 100; и 16 жеребцов и кобыл, добрых и хорошо обученных; и 11 кораблей, больших и небольших, вместе с одним как бригантина, который привел с грузом Гинес Нортес; было 32 арбалетчика и 13 аркебузников, и [10]² бронзовых пушек и 4 фальконета, много пороха и ядер; а то, что касается подсчета арба­летчиков, поскольку я хорошо не помню, - приведен из реляции³. И было приказано Месе, артиллери­сту, который так звался, и Бартоломе де Усагре, и Арбенге, и одному каталонцу, - всем артиллеристам, произвести смотр, хорошо вычистив и подготовив, пушек, ядер, пороха и всего остального; и был на­значен капитаном артиллерии Франсиско де Ороско, который был солдатом в Италии. Также было при­казано двум арбалетчикам, мастерам по изготовлению арбалетов, которых звали Хуан Бенитес и Педро де Гусман, осмотреть все арбалеты, все их части, и тетивы, и натягивающие механизмы, желобки, если нужно поправляя их, и они стреляли из них в мишень; и проверили лошадей, вооружение, запасы и все остальное, так как Кортес в самом деле проявлял великую бдительность во всем.

Кортес, ничего не упускающий из своего внимания, позвал меня и еще бискайца Мартина Рамоса, другого участника экспедиции Франсиско Эрнандеса де Кордовы, и стал расспрашивать, что, по наше­му мнению, подразумевали индейцы на побережье Кампече, когда произносили свое: Castilan, castilan. Мы снова ему рассказали все подробно, и он заявил: "Думаю, что среди них жили или живут испанцы; нужно бы спросить у касиков Косумеля". Так и сделали, с помощью Мельчорехо. Оказалось, что дейст­вительно, рядом, через узкий пролив, в глубине страны, в двух днях пути от побережья, имеются у каких-то касиков в положении рабов два испанца⁴. Кортес сейчас же написал им письма на бумаге, которую они называют amales⁵, присоединив, по указанию касиков, разные вещи для выкупа, и это понесли два торговца-индейца с Косумеля, щедро одаренные. Вместе с ними отправил он и капитана Диего де Ордаса с 20 арбалетчиками и аркебузниками, на двух небольших судах, повелев в течение 8 дней ждать на мы­се Коточе, поскольку та местность в глубине страны,- где был один пленник, находилась в 4 легуа от это­го мыса, а местность, где, предполагалось, был другой, - еще дальше.

Индейцы скоро разыскали обоих несчастных, но лишь один из них, которого звали Херонимо де Агиляр, пошел к своему господину, касику, передал ему свой выкуп и был отпущен; другой же, в поселении, располо­женном в 5 легуа от первого, его звали Гонсало Герреро, несмотря на то что прочел письма Кортеса и на все уговоры товарища, так и остался у индейцев, ответив: "Брат Агиляр, я женат и у меня трое детей, здесь я касик и военачальник, когда бывает война; идите с Богом, у меня теперь изрезано лицо и проколоты уши, как отнесутся ко мне прибывшие испанцы, когда увидят меня в таком виде?! Я ведь уже нагляделся на моих братьев по вере, столь "смиренных". Жизнь вашу, которую устроили, я помню по юным годам, так что скажи зовущим, что здесь мои братья, моя семья и моя земля". И индеанка, жена Гонсало, сказала на своем языке очень сердито: "Как посмел этот раб прийти и звать уйти моего мужа; пусть уходит и никогда боль­ше не ведет таких разговоров". А спасенный испанец сказал Гонсало, что нехорошо христианину из-за индеанки потерять свою душу; и был этот Гонсало Герреро моряком, уроженцем Палоса. Когда же Херонимо де Агиляр вместе с индейцами прибыл на Коточе, то Ордаса уже не было! Прождав приказанных 8 дней и еще один, он уплыл обратно. Сильно разгневался Кортес, тем более что в лагере были и другие неприятности. Так, один солдат, которого звали Беррио, обвинил несколько матросов, которых звали Пеньяте уроженцев Гибралеона [в Испании], что они у него украли некоторое количество свиного сала, те отрицали, а Кортес, приводя к присяге этих матросов, что они клянутся не ложно, заставил их сознаться в краже; виновных в краже свиного сала было семеро, и Кортес, несмотря на заступничество некоторых капитанов, четверых из них велел тотчас бичевать.

Остров Косумель был как бы местом паломничества для всей округи: из Юкатана отправлялись сюда целые толпы индейцев, чтобы принести жертву в местном святилище, где было несколько очень уродливых идолов, и послушать, что скажет старый индеец жрец, служивший тем идолам, говоривший какие то черные проповеди. Кортес расспросил Мельчорехо о содержании этих речей, оказалось, что нет в ни ничего, кроме проповеди всяческих скверн. Тогда Кортес велел собрать знатнейших жителей, а также раpas [(жрецов)], и сам лично обратился к ним с речью, с помощью нашего переводчика, что пора-де отказаться им от своих идолов, ибо те не божества, а бесы, которые их здесь морочат, а на том свете прямо поведут в ад с его муками; пусть лучше заменят идолов крестом и изображением Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] - это им поможет всячески, даст изобилие плодов, мир и покой, а также и жизнь вечную Так и многое еще иное, столь же прекрасное, рассказал Кортес о святой нашей вере. A papa вместе с касиками ответили, что не хотят отказаться, ибо это - божества их отцов, и божества хорошие; смотрите дескать, как бы вам не поплатиться, когда вы выйдете в открытое море. Не испугался Кортес этих угроз а, наоборот, разгневался сильней: идолы были сброшены с алтарей и разбиты вдребезги. Затем индейцы каменщики должны были построить новый, очень красивый алтарь, на который и было поставлено изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии], а двое наших плотников, Алонсо Яньес и Альваро Лопес, соорудили великолепный новый крест. Наш священник, которого звали Хуан Диас, отслужил мессу, а касики, которых называли на острове Косумеле calachiones⁶, так же, как я раньше уже сообщил, и на Чампотоне, и тот жрец и все индейцы с большим вниманием присматривались ко всему.

Согласно приказу Кортеса, суда были распределены между капитанами следующим образом: Кортес взял главный корабль⁷; Педро де Альварадо со своими братьями - хорошее судно, которое на­зывалось "Сан Себастьян", а Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро - другое; Франсиско де Монтехо - иной хороший корабль, Кристобаль де Олид - другой; Диего де Ордас - иное [судно], а Хуан Веласкес де Ле­он - другое, Хуан де Эскаланте - иной [корабль], Франсиско де Морла - дру­гой; и Эскобар "Паж" - иное судно; а меньшее, как бригантина - Гинее Нортес. И на каждом судне был свой пилот, а старшим пилотом - Антон де Аламинос. За несколько дней до марта месяца 1519 года мы вышли в море, перед этим Кортес велел касикам и papas весьма и весьма беречь изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] и крест и украшать их свежими ветками. Но вскоре нам пришлось вернуться, ибо один из кораблей, который был Хуана де Эскаланте, груженный как раз нашим хлебом из кассавы, стал давать тревож­ные сигналы. Кортес очень обеспокоился и приказал пилоту Аламиносу дать сигнал всем судам возвращаться к Косумелю; все корабли вместе с поврежденным судном счастливо добрались до Косумеля. Индейцы прекрасно помогали при перегрузке, а также при исправлении корабля, а изображе­ние Нашей Сеньоры и крест были не только целы и невреди­мы, но их еще тщательно окуривали. Лишь через четыре дня мы могли опять двинуться в путь, и за это время к нам примкнул тот испанец, плененный индейцами, которого зва­ли Агиляр.

А случилось это так. Узнав от индейцев, что наши суда вернулись к Косумелю, этот испанец, возблагодарив Бога, вместе с двумя индейцами, что доставили письма и выкуп, нанял лодку с шестью индейцами-гребцами; и благополучно отплыв от той земли, переплыл узкий пролив в 4 легуа и при­был на остров Косумель. Их приближение увидели с берега наши солдаты, отправившиеся на охоту, и сейчас же доложи­ли Кортесу о прибытии большой лодки, такой же, как была у поселения на мысе Коточе. И приказал Кортес Андресу де Тапии и 2 солдатам отправиться посмотреть вместе с наши­ми индейцами, в открытую, на больших лодках. А Андрес де Тапия, увидев индейцев, поскольку Агиляра никак нельзя было отличить от индейцев, послал с этим сообщением одного солдата к Кортесу вместе с 7 индейцами с Косумеля в лодке. Потом они высадились на берег и испанец тяжело и неуве­ренно выговорил: "Бог, Санта Мария и Севилья", - тогда поняли, кто он; и другой солдат, что был с Тапией, стремглав понесся в лодке, к Кортесу, надеясь за эту радостную весть получить изрядный по­дарок. Но вот их всех привели. Где же наш земляк? Никто его не мог признать, ибо его и без того тем­ная кожа стала совсем как у индейцев, волосы его были острижены, как у местных рабов, на плече он нес, как и индейцы, весло, а одежда, какая-то рвань, покрывала его столь же мало, как и остальных. Не признал его и Кортес, пока тот не вышел, преклонившись пред ним совсем по-индейски. Щедро его одарили одеждой и всем необходимым, а затем он должен был рассказать о своих похождениях. Гово­рил он, все еще путая испанские слова с индейскими. И он сказал, что зовут его Херонимо де Агиляр, что он уроженец Эсихи⁸ и у него был молитвенник; лет восемь тому назад они уцелели после кораблекрушения, он сам и другие 15 мужчин и 2 женщины, которые отплыли с Энкисо и Вальдивией из Дарьена к острову Санто Доминго, когда были беспорядки и распри⁹, и сказал он, что на том корабле везли 10 000 золо­тых песо и судебные дела одних против других, и это судно, на котором он плыл, и напоролось на [рифы] "Скорпионы"¹⁰ и затонуло; и ему с товарищами и 2 женщинами пришлось спа­саться на лодке этого судна, они хотели добраться до остро­ва Куба или Ямайки, но потеряли направление, и море вы­бросило их на эти берега, где их взяли в плен и поделили ме­жду calachiones. Большинство было принесено в жертву идо­лам, другие, в том числе обе женщины, умерли с горя. Сам он, Агиляр, совсем изнемогший от растирания зерен между двумя камнями, тоже предназначен был для жертвоприноше­ния, но однажды ночью сбежал и попал к дальнему касику, где и остался рабом. В живых сейчас лишь еще Гонсало Герреро, который, однако, отказался вернуться к своим.

И ему сказал Кортес, что он будет отличен и вознагра­жден, и расспраши­вал его о землях и поселениях. Агиляр же отвечал, что знает немного, ибо в каче­стве раба жил лишь на одном месте и ма­ло что видел. А ко­гда расспрашивал о Гонсало Герреро, то он сказал, что тот женился и у него трое детей, а сам он стал совсем индей­цем - пронзил себе уши и нижнюю губу, изрезал щеки, раскрашивает лицо и тело, а был он моряком из Палоса, и еще, что Герреро - силен и поль­зуется большим уважением, особенно в минуту опасности, так он, больше года тому назад, когда на мы­се Коточе появился капитан с тремя судами (это было, когда мы прибыли с Франсиско Эрнандесом де Кордовой), стал как бы военачальником, советовал не мириться и дать пришельцам военный отпор, что и было сделано вместе с касиком того большого поселения, о чем я уже сообщил, рассказывая о Франси­ско Эрнандесе де Кордове. Зато язык индейцев Агиляр знал в совершенстве, чем очаровал жителей Косумеля, которые верили ему больше, нежели Кортесу, и Агиляр советовал им всегда чтить с благоговени­ем святое изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] и крест, за это им будет много благ. И касики по совету Агиляра испросили у Кортеса охранное письмо, чтобы другие испанцы, если они придут, не грабили их.

Исправив повреждения, мы направились - это было 4 марта 1519 года¹¹ - прямо к реке Грихальва. Особых приключений не было. Погода, если не считать одной бурной ночи да сильных противных вет­ров, все время была хороша. Флот наш поэтому шел дружно, и когда какой-либо корабль отставал или пропадал, его немедленно отыскивали, часто в том самом месте, какое указывал наш старший пилот, час­то упоминаемый Аламинос. Итак, в один из дней, спустив 2 лодки на воду, мы высадились на берег с пилотом и капитаном Франсиско де Луго, а там были маисовые поля и солеварни, и находились 4 cues [(пи­рамиды храмов)], так назывались эти дома идолов, наполненные колоссальными, в основном женскими, изваяниями, потому мы и дали название - мыс Женщин¹²; Агиляр при этом заметил, что отсюда до его прежнего господина - рукой подать, да недалеко и до Гонсало Герреро, и что местное население имеет кое-какое золото, и что он готов нам служить проводником. Но Кортес лишь улыбнулся, сказав, что от­правились мы не за пустяками, а надеясь послужить Богу и королю.

Не остановились мы и в гавани Бока де Терминос, куда Кортес послал лишь быстроходное судно ка­питана Эскобара, чтобы выведать - удобно ли место, как это и оказалось в действительности, для осно­вания колонии. Кстати, здесь к нам пристала и наша гончая собака, та, что осталась, когда тут был Гри­хальва, она стала жирной и лоснящейся и была весьма обрадована нашим появлением.

Не могли мы из-за ветра остановиться и на побережье у поселения Чампотон, где так сильно побиты были и Франсиско Эрнандес де Кордова, и Грихальва. Кортес намеревался здешним жителям преподать неплохой урок, да и многие из нас горели желанием мести. Но ждать попутного ветра было некогда, и мы поспешили дальше; проплыв три дня, мы прибыли к реке Грихальва.

Итак, в 12 день¹³ месяца марта 1519 года мы подошли к реке Грихальва, она же река Табаско. Нема­ло мы удивились, что весь берег был покрыт вооруженными, - больше 28 000. Оказывается, что индейцы из Чампотона, из Ласаро и из других поселений, глумились над жителями могучего Табаско, что они нас при Грихальве встретили подарками, а не копьями. Напрасно поэтому Агиляр, хорошо понимавший их язык, уверял их calachionis, что мы пришли с миром и добрыми намерениями, и готовы их одарить из своих припасов. В ответ они требовали лишь, чтобы мы не высаживались, иначе они нас всех перебьют.

Так как более крупные суда, как мы уже знали, не могли войти в устье, Кортес велел им стать на рейде, и мы высади­лись на лодках и небольших судах. На следующий день Кортес разделил войско надвое: капитан Алонсо де Авила с сотней солдат, среди них 10 арбалетчиков, должен был пойти в обход и, в случае сражения, напасть на врага с тыла; Кортес же с ос­тальными, на лодках и небольших судах, стал подниматься вверх по реке к тому же поселению, к которому направлялся Алонсо де Авила.

Индейцы усеяли оба берега реки, всюду сновали их лодки с вооруженными воинами, отовсюду неслись звуки труб, рако­вин и небольших барабанов. Мы подошли совсем близко, но Кортес не велел еще стрелять из арбалетов, аркебуз и пушек, ибо хотел все выполнить по форме, чтобы не могли нас упрекнуть. Посему выступил королевский эскривано¹⁴ Диего де Годой, который с помощью переводчика Агиляра торжественно объявил, чтобы они дали нам беспрепятственно набрать свежей воды, а кстати сообщил им самое главное о Боге и Его Величестве и что, если они нас атакуют, вина за убийство падет на них. Но индейцы остались при своем и, по сигналам своих барабанов, окружив нас бесчисленным множеством лодок, сомкнутой массой двинулись вперед, обрушив на нас ливень из стрел. Много мы получили ран, и трудно было сра­жаться, ибо зачастую мы стояли по пояс в воде, а дно было илистое или скользкое. Сам Кортес при этом потерял одну свою альпаргату¹⁵, которая застряла в донной глине. Но вот стало мельче, а там мы, как капитаны, так и солдаты, и совсем вышли на берег и с именем сеньора Сантьяго так обрушились на вра­га, что опрокинули его. Впрочем, он не бежал, а засел невдале­ке в свежеустроенных засеках, а когда мы его выбили и оттуда, битва продвинулась к самому поселению, где каждая улица была забаррикадирована. Тут-то и ударил на них Алонсо де Авила с другой стороны, враг дрогнул, но все же отошел в по­рядке. Хорошо они бились со своими деревянными пиками, концы которых были закалены на огне! Хорошо и стреляли из луков и метали дротики!

Овладев городом, в котором был большой внутренний двор, где было несколько помещений и залов заседаний и три здания их идолов, Кортес по всей форме, как то полагалось, объявил страну сию владением нашего государя. Мечом своим он трижды ударил о большое дерево - сейбу, росшее в том дво­ре у этих cues [(пирамид храмов)], причем громогласно заявил, что мечом и щитом и всей своей мощью он готов защитить но­вое владение против всякого, кто будет его оспаривать, а мы все громко свидетельствовали правильность акта¹⁶ и принесли клятву помочь ему всегда и всюду. Королевский эскривано все это чистенько записал в протокол. Сторонники Диего Веласкеса, впрочем, были недовольны, так как о нем не было сказано ни слова. Всего в битве мы имели четырнадцать раненых, и сам я получил стрелу в бедро; убитых индейцев на поле сражения осталось восемнадцать.

Ночь провели мы в совершенно пустом поселении, а на следующее утро Кортес приказал капитану Педро де Альварадо со 100 солдатами, из них - 15 арбалетчиков и аркебузников, отправиться на разведку в глубь страны, но не дальше двух легуа, а переводчиком у него должен был быть Мельчорехо, но... его нигде не нашли. Зато заметили его платье, развешанное на опушке леса. Измена эта сильно разгневала Кортеса, тем более что беглец мог сообщить врагу о многих наших слабостях. Также Кортес приказал капитану Франсиско де Луго ид­ти в другую сторону со 100 солдатами и 12 арбалетчиками и аркебузниками, и тоже не дальше двух легуа, и к ночи вернуться в лагерь. А когда Франсиско де Луго отошел менее чем на одну легуа от на­шего лагеря, он наткнулся на большие отряды и роты индейцев - с луками, копьями и щитами, бара­банами и украшенных плюмажами; увидев отряд наших солдат, они окружили их со всех сторон и начали обстреливать стрелами столь искусно, что нашим было тяжело защищаться от такого множе­ства индейцев, а те метали еще много дротиков с обожженными остриями и камней пращами, как град обрушивая на наших, и сражались индейцы двуручными мечами со вставленными остриями; но Фран­сиско де Луго со своими солдатами хорошо сражался с ними, и, как было уговорено еще в лагере, был послан гонец к Кортесу, один индеец с Кубы, отлично бегающий и ловкий, с просьбой прийти на по­мощь; а пока все люди Франсиско де Луго, и арбалетчики и аркебузники, с большой слаженностью отбивались от отрядов врага.

И в момент такой большой опасности подоспел отряд Педро де Альварадо, направляемый Богом, повернувший с дороги, так как услышал выстрелы аркебуз и сильный шум от барабанов и труб, и во­пли и свист индейцев. И когда Кортес выслушал того индейца с Кубы, он из лагеря стремительно при­был на выручку; и произошло это меньше чем в пол-легуа от лагеря. У нас погибли двое солдат из от­ряда Франсиско де Луго и восемь было ранено, а у Педро де Альварадо было ранено трое; правда, ин­дейцы потеряли пятнадцать убитыми, а трое, из них один знатный, попали в плен. Когда Агиляр оп­росил их, почему они так осмелели, те ответили, что ночью к ним перебежал Мельчорехо и посовето­вал не прекращать атак ни днем, ни ночью, ибо нас мало и мы в конце концов будем, наверное, уничто­жены. Итак, опасения Кортеса относительно изменника сбылись полностью! Одного из пленных мы отослали с подарками и предложением мира. Но он не вернулся, и ответа не было. Зато от двух осталь­ных мы узнали, что еще накануне совет касиков всех поселений этой провинции решил напасть на наш лагерь на другой день.

Кортес поэтому приготовился к битве, в которой участвовать должны были все, даже и раненые. Свезли на берег и наших коней. После долгого морского пути они плохо себя чувствовали, неловко и не­уверенно выступали, но уже к следующему дню вполне оправились и приобрели прежнюю силу и лов­кость. Кортес отобрал для боя 13 лошадей; перечислю имена всадников: Кортес, Кристобаль де Олид, Педро де Альварадо, Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, Хуан де Эскаланте, Франсиско де Монтехо, Алонсо де Авила (ему передали коня, которым совместно владели Ортис "Музыкант" и Бартоломе Гар­сия, поскольку из них ни один не был хорошим наездником), Хуан Веласкес де Леон, Франсиско де Морла, Ларес - отличный наездник (представляю так потому, что с нами был и другой Ларес); и Гонсало Домингес - наилучший кавалерист, Морон из Баямо и Педро Гонсалес де Трухильо. Сам Кортес встал во главе этих рыцарей - нашей конницы. А артиллерией приказал заведовать Месе, который был лучшим артиллеристом, и приказал возглавить всех наших солдат, арбалетчиков и аркебузников Диего де Ордасу, прекрасному знатоку пешего строя.

Рано утром другого дня, то был день Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] в марте¹⁷, прослушав мессу, которую отслужил фрай Бартоломе де Ольмедо, мы, в боевом порядке, с нашим альфересом [(зна­меносцем)] Антонио де Вильярроелем (мужем Исабель де Охеды, который потом заменил в своем име­ни - Вильярроел, и стал называться Антонио Серрано де Кардона), двинулись вперед, к тому месту, где перед этим сражались Франсиско де Луго и Педро де Альварадо, к поселению Сентла [(Centla)], в той же провинции Табаско, в одной легуа от нашего расположения, где скучились враги. Произошла битва, на­стоящая битва, одна из самых страшных на моей памяти.

Итак двигаясь, мы встретили отряды врагов, идущих нам навстречу; Кортес с конницей шел в об­ход. У индейцев были большие плюмажи, барабаны и трубы, а лица красные, белые и черные, и были у них большие луки и стрелы, копья и щиты, мечи же, как двуручные, множество пращей и камней, дро­тиков, обожженных на огне, и каждый индеец был в стеганом хлопчатобумажном доспехе. Число не­приятеля было так велико, что на каждого из нас приходилось сотни по три, и все окрестные поля ки­шели людьми. Как бешеные псы, набросились они на нас, и с первого же натиска 70 человек у нас бы­ло ранено, а один из наших [Салданья] пал мертвый, пронзенный стрелой в ухо. Впрочем, и мы изрядно отбивались, и стреляя из аркебуз и арбалетов, и холодным оружием, так что враг несколько отошел, предпола­гая, что мы его достичь не сможем, а он нас будет расстреливать неустанно. Но наш Меса взял их отлично на прицел, и артиллерия могла бить по ним, сколь­ко душе угодно. Тем не менее они не дрогнули, и как я ни советовал произ­вести атаку, зная по опыту, что им не выдержать наших клинков, Диего де Ордас все медлил...

Никогда не забуду адского шума, свиста и крика при каждом нашем вы­стреле; буду всегда помнить, как они с заклинаниями бросали вверх землю и солому и как вопили: Alala, Alala; как они делали вид, что не замечают своих потерь. Таким образом Кортесу уда­лось с конницей подойти незаметно. И вот он, наконец, ударил с тыла, и ма­ленький отряд его произвел чудеса, тем более что и мы перешли в наступ­ление. Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник - одно существо, могучее и беспощадное. Вот тут-то они и дрогну­ли, но и то не побежали, а отошли к далеким холмам.

А долго мы ждали Кортеса, по­скольку он был задержан то топкими местами, то боем с другими отрядами, И было ранено три рыцаря и пять ло­шадей. С великой радостью бросились мы на землю, в тень, чтобы немного ус­покоиться и отдохнуть, затем все вместе возблагодарили Бога за победу. Был, как я уже сказал, день Нашей Сеньоры в марте, и вот назвали мы этот городок Санта Мария де ла Вик­тория¹⁸. Лишь потом принялись мы за перевязки ран: людям пришлось их соорудить из платков; лоша­дей мы пользовали жиром, вытопленным из тел павших индейцев. Много их пало; более 800 покрывали поле битвы, и среди них многие еще подавали признаки жизни. Большинство погибло от наших мечей и копий, многие от артиллерии, аркебуз и арбалетов; но больше всего поработала конница. Пятерых ин­дейцев мы захватили живьем, среди них двух военачальников. Голодные и измученные, вернулись мы в лагерь, похоронили наших двух убитых (еще другой был сражен наповал стрелой в горло), выставили сторожевую охрану, поели, а затем завалились спать. Такова была первая битва Кортеса в Новой Испа­нии, и длилась она более часа.

Иначе она описана у Франсиско Лопеса де Гомары. По его словам, вместе с Кортесом, и даже рань­ше его, прискакал не Франсиско де Морла на своем коне, а сами святые апостолы - сеньор Сантьяго и сеньор Сан Педро. Конечно, все наши победы исходили от Нашего Сеньора Иисуса Христа, да иначе нам бы несдобровать, ведь, брось каждый из врагов лишь по горсти земли на нас, мы были бы похо­ронены под земляным холмом. Конечно, милость Нашего Сеньора все время поддерживала нас, и воз­можно, что посланы были, как говорит Гомара, сами славные апостолы - сеньор Сантьяго и сеньор Сан Педро. Возможно, что я, великий грешник, не сподобился узреть апосто­лов и видел лишь Франсиско де Морлу на его темно-гнедом жеребце. Но почему же никто другой из нас, участ­ников, не приметил этого! Неужели мы, ввиду чуда, не построили бы храм, да и городок назвали бы Сантьяго де ла Виктория или Сан Педро де ла Викто­рия, как назвали его - Санта Мария де ла Виктория. Но дело было не так. Не мы плохие христиане, а Гомара - пло­хой писака.

Долго обрабатывал 5 наших плен­ных индейцев, в том числе 2 военачаль­ников, Агиляр, разъясняя им, почему мы, победители, хотим мира. Наконец, двоих из них можно было послать к касикам того поселения. Что они сказали, мы не знаем, но вскоре присланы были 15 рабов в драной одежде и с измазан­ными лицами, принесшие кур, печеную рыбу и маисовый хлеб. Кортес принял их милостиво, но Агиляр был недово­лен: зачем рабы, а не знатные, если уже хотят мира, а не войны. Тем не менее с ними ласково обошлись и отпустили с подарками.

Вот тогда на следующий день при­были уже 30 знатных индейцев в хоро­ших одеждах с множеством припасов, прося о разрешении собрать и сжечь павших, чтобы они не заражали воздух и чтобы их не растащило зверье. О мирных переговорах они не хотели толковать, так как в их большом сове­те всех знатных и сеньоров всех поселе­ний дело это еще не решено. Вот тут-то Кортес, не упускавший из виду ни одной полезной мелочи, сыграл следующую штуку. Помня, какой ужас объял индейцев при виде коней, и предполагая, что они думают, будто и кони, и пушки сами ведут с ними борьбу, Кортес хотел в них укрепить это мнение. Заранее велел он поставить в определенном месте самую большую нашу пушку и зарядить ее двойной порцией пороха и увесистым ядром, а также тайком поместить кобылу Хуана Седеньо, проведя не­сколько раз подле нее жеребца Ортиса "Музыканта", очень горячего. Когда опять уже в полдень при­шло 40 индейцев, все касики, в богатых одеждах, и с многими поклонами, Кортес принял их с нахму­ренным челом, заявляя, что терпение наше истощается, что лишь с трудом он смог удержать своих от полного истребления всех здешних жителей, что особенно трудно удержать неистовых tepuzques¹⁹ (так индейцы назвали пушку на своем языке, - tepuzque) и столь же грозных лошадей. И в этот же момент, по тайному знаку Кортеса, грянул громоподобный выстрел, и ядро со свистом понеслось по побере­жью, срывая верхушки песчаных дюн. Испугались касики и уверовали, что слова Кортеса - сущая правда. А когда в это же время подведен был жеребец и, учуяв спрятанную подругу, громко заржал, стал дыбиться и рваться вперед к палатке, где стояли касики, они убеждены были, что он рвется имен­но к ним, и испугались еще пуще. Кортес сам усмирил коня, а затем успокоил и касиков. Они ушли с уверением, что завтра же придут в полном составе и с подарками.

Действительно, на другой день, рано утром, это был 15-й день²⁰ ме­сяца марта 1519 года, явилось мно­жество касиков и знатных со всего Табаско. Приблизились они с большим почтением, неся подарки из золота: 4 диадемы, несколько яще­риц, две собачки с торчащими уша­ми, 5 уток, 2 изображения лиц ин­дейцев и другое. Количество точно не помню, но оно было невелико, да ведь мы теперь отлично знаем, что вся эта провинция небогата ме­таллом. Зато привели они с собой 20 молодых женщин и среди них исключительную красавицу, дочь мо­гущественного касика Пайналы²¹, претерпевшую много бед, ту са­мую, которая по принятии христи­анства получила имя донья Мари­на. Кортес ласково принял подар­ки, но заявил, что приятнее всего для него, если они распорядятся, чтобы все жители, с женами и деть­ми в двухдневный срок вернулись на прежние места. Вот тогда он поверит, что они истинно хотят мира. Действительно, скоро все вер­нулись на свои пепелища. Даже больше: когда Кортес пожелал, чтобы они отстали от своих идолов и человеческих жертв, и, через Агиляра, рассказал им о нашей святой вере, о едином истинном Боге и преподал им, как стать христианами, они охотно согласились. Показал он им при этом изображение Нашей Сеньоры Девы Санта Марии с бесценным ее Сыном на руках и объяснил, что это Матерь На­шего Сеньора Бога и что этому святому изображению мы и поклоняемся. Касики же ответили, что ве­ликая tececiguata²², то есть великая сеньора, на их языке, очень им нравится, и они охотно оставят ее у себя. Вот тогда и был воздвигнут алтарь для нее, а наши плотники, Алонсо Яньес и Альваро Лопес, изготовили еще высокий красивый крест. Узнав из разговоров с касиками, что причиной трижды во­зобновленных военных действий было не только глумление касиков Чампотона, но и науськивание нашего беглого переводчика-индейца, Кортес потребовал его выдачи. Они же ответили, что он про­пал и нигде его нельзя сыскать. Но это было не так: бедняга здорово поплатился за свои советы - по­сле неудачной битвы его схватили и принесли в жертву идолам. На вопрос же, откуда у них берется золото, они указывали на закат, произнося все время "Culua" и "Mexico", значения которых мы тогда еще не понимали.

По сооружении алтаря со святым изображением Нашей Сеньоры и креста, отслужена была торже­ственная месса падре фрай Бартоломе де Ольмедо, на которой присутствовали все касики и знатные. Тогда же мы, с великим церемониалом, переименовали городок этот в Санта Мария де ла Виктория. И тогда же монах [Бартоломе де Ольмедо] с помощью переводчика Агиляра произнес прекрасную речь об утешениях нашей святой веры и о мерзостях язычества, после чего все 20 подаренных нам женщин и были крещены. Это были первые христиане в самой Новой Испании, и Кортес разделил их между ка­питанами. Донья Марина, самая красивая, умная и расторопная из всех, досталась Алонсо Эрнандесу Пуэрто Карреро, славному и знатному рыцарю, двоюродному брату графа де Медельина, когда же впоследствии он отбыл в Испанию, сам Кортес взял ее к себе, и их сын, дон Мартин Кортес, был по­том командором Сантьяго²³. Но и до того Кортес всюду брал ее с собой в качестве удивительной переводчицы, и выла она нам верным товарищем во всех войнах и по­ходах, настоящим даром Бога в нашем тяжелом деле; многое удалось нам свершить только при ее помощи. Понятно, что она имела гро­мадное влияние, самое громадное во всей Новой Испании, и с индей­цами могла делать, что хотела.

Еще пять дней пробыли мы здесь, и все это время Кортес поучал касиков насчет величия нашей родины и ее государя. И пожелали они все стать верными вассалами; и это были первые подданные Его Ве­личества в Новой Испании.

Справив Вход Господень в Иерусалим²⁴, мы на следующий день вышли в море, следуя по прежнему пути Грихальвы, причем мы, уже бывшие здесь, рассказывали Кортесу про ла Рамблу, Тоналу, которую мы назвали Санто Антон, большую реку Коацакоалькос, снежные горы, про реку Флажков, где мы тогда получили зо­лота на 16 000 песо, про острова Белый и Зеленый, остров Жертво­приношений, где мы вместе с Грихальвой обнаружили алтари и индейцев, принесенных в жертву; Нигде мы не останавливались, и уже в Святой Великий четверг²⁵, около полудня, мы благополучно подошли к Сан Хуану де Улуа. Помню я, как один рыцарь, которого звали Алонсо Пуэрто Карреро, сказал Кортесу: "Сеньор, то что Вам рассказали эти рыцари, посетившие уже два раза эти зем­ли, схоже по-моему [со словами]:

Опыт Франции - Гора судеб;

Опыт Париса - город;

Опыт вод [реки] Дуэро –

течь и отдать себя в море.

Замечу, что это богатые земли, и знаю, мы будем ими владеть". Затем, Кортес, хорошо зная, к чему приводят такие самоуверенные речи, ответил: "Коль Бог не обделит счастьем наше оружие, как палади­на Рольдана [(Роланда)], то с Вашей и других рыцарей помощью завладеем, это я точно знаю". Нельзя забыть или пропустить этот [разговор]. И был он во время перехода, и Кортес не входил в реку Альварадо, как это сообщает Гомара.

Следует еще сказать о донье Марине. Ее отец и мать были сеньорами и касиками поселения, ко­торое называлось Пайнала, и других подчиненных ему поселений. Но отец ее умер, когда она была маленькой, а мать ее жила с другим касиком-сожителем и родила сына, и, желая, чтобы ее сын унас­ледовал то, что по отцу принадлежало донье Марине, она ночью отдала нескольким индейцам из Шикаланко²⁶ ма­ленькую донью Марину, но этого никто не знал, так как в эту ночь умерла дочка одной индеанки-рабыни, а мать доньи Марины распустила слух, что умерла ее дочь. Та­ким образом донья Марина попала в Шикаланко, а отту­да - в Табаско и уже позже - к Кортесу. Позднее, в 1523 году, после завоевания Мешико и других провинций, мать доньи Марины со своим сыном стали христианами и звались - Мартой и Ласаро.

Донья Марина знала язык Коацакоалькоса, который был мешикским, и знала другой язык - табаскский, как и Херонимо де Агиляр, знавший язык юкатанский и табаскский - это был один язык; и вначале было так: она переводила Агиляру, а тот Кортесу, и обратно.