Феодальный замок XI XII веков

Феодальный замок XI XII веков

Первые укрепленные усадьбы, обособленные от окружающих их простых жилищ и иногда возвышающиеся над ними на холме, относятся еще к VIII – IX векам. По скудным следам древней жизни археологам удается установить, что обитатели усадеб жили несколько иной жизнью, чем их односельчане: в усадьбах чаще встречаются оружие и серебряные украшения.

Главным отличием была система стройки. Усадьба городище строилась на холме, подножие которого было окружено одной двумя сотнями небольших хаток землянок, в беспорядке разбросанных вокруг. Замок же представлял собой маленькую крепостицу, образованную несколькими деревянными срубами, поставленными вплотную друг к другу по кругу. Круговое жилище (хоромы) служило одновременно и стенами, окаймлявшими небольшой двор. Здесь могло проживать 20 30 человек.

Был ли это родовой старейшина со своими домочадцами или "нарочитый муж" с челядью, собиравший полюдье с населения окрестных деревень, сказать трудно. Но именно в такой форме должны были рождаться первые феодальные замки, именно так должны были выделять себя из среды земледельцев первые бояре, "лучшие мужи" славянских племен.

Крепость замок была слишком мала для того, чтобы укрыть в своих стенах в годину опасности всех обитателей поселка, но вполне достаточна, чтобы господствовать над поселком. Все древнерусские слова, обозначающие замок, вполне подходят к этим маленьким круглым крепостицам: "хоромы" (сооружение, построенное по кругу), "двор", "град" (огражденное, укрепленное место).

Тысячи таких дворов хором стихийно возникали в VIII – IX веках по всей Руси, знаменуя собой рождение феодальных отношений, вещественное закрепление племенными дружинами достигнутого ими преимущества. Но только через несколько столетий после появления первых замков мы узнаем о них из юридических источников – правовые нормы никогда не опережают жизни, а появляются лишь в результате жизненных требований.

К XI веку явно обозначились классовые противоречия, и князья озаботились тем, чтобы их дворы и амбары были надежно ограждены не только военной силой, но и писаным законом. На протяжении XI века создается первый вариант русского феодального права, известной "Русской Правды". Она складывалась на основе тех древних славянских обычаев, которые существовали уже много веков, но в нее вплетались и новые юридические нормы, рожденные феодальными отношениями. Долгое время взаимоотношения между феодалами и крестьянами, отношения дружинников между собой и положение князя в обществе определялись изустным, неписаным законом – обычаями, подкрепленными реальным соотношением сил.


Сборник юридического содержания с текстом «Русской Правды». XIV в. Пергамент. Переплет «доски в коже». Из собрания A.M. Мусина Пушкина
Насколько мы знаем это древнее обычное право по записям этнографов XIX века, оно было очень разветвленным и регламентировало все стороны человеческих взаимоотношений: от семейных дел до пограничных споров.

Внутри маленькой замкнутой боярской вотчины долгое время не было еще потребности в записывании этих устоявшихся обычаев или тех "уроков" платежей, которые ежегодно шли в пользу господина. Вплоть до XVIII века подавляющее большинство феодальных вотчин жило по своим внутренним неписаным законам.

Запись юридических норм должна была начаться прежде всего или в условиях каких то внешних сношений, где "покон русский" сталкивался с обычаями и законами других стран, или же в княжеском хозяйстве с его угодьями, разбросанными по разным землям, и разветвленным штатом сборщиков штрафов и дани, непрерывно разъезжавших по всем подвластным племенам и судивших там от имени своего князя по его законам.

Первые отрывочные записи отдельных норм "Русского Закона" возникали, как мы уже видели на примере "Устава Ярослава Новгороду", по частным случаям, в связи с какой либо особой надобностью и совершенно не ставили перед собой задач полного отражения всей русской жизни. Еще раз приходится отметить, как глубоко не правы были те буржуазные историки, которые, сопоставляя разновременные части "Русской Правды", механически делали из сопоставлений прямые выводы: если о каком либо явлении в ранних записях еще не говорится, то, значит, и самого явления еще не было в действительности. Это крупная логическая ошибка, основанная на устаревшем представлении, что будто бы государственная и общественная жизнь формируется во всех своих проявлениях лишь в результате законов, изданных верховной властью как волеизъявление монарха.

На самом же деле жизнь общества подчинена закономерности внутреннего развития, а законы лишь оформляют давно существующие взаимоотношения, закрепляя фактическое господство одного класса над другим.

К середине XI века обозначились острые социальные противоречия (и прежде всего в княжеской среде), которые привели к созданию княжеского домениально го закона, так называемой "Правды Ярославичей" (примерно 1054 1072 годы), рисующей княжеский замок и его хозяйство. Владимир Мономах (1113 1125 годы) после киевского восстания 1113 года дополнил этот закон рядом более широких статей, рассчитанных на средние городские слои, а в конце его княжения или в княжение его сына Мстислава (1125 1132 годы) был составлен еще более широкий по охвату свод феодальных законов – так называемая "Пространная Русская Правда", отражающая не только княжеские, но и боярские интересы. Феодальный замок и феодальная вотчина в целом очень рельефно выступают в этом законодательстве. Трудами советских историков С. В. Юшкова, М. Н. Тихомирова и особенно Б. Д. Грекова подробно раскрыта феодальная сущность "Русской Правды" во всем ее историческом развитии более чем за столетие.

Б. Д. Греков в своем известном исследовании "Киевская Русь" так характеризует феодальный замок и вотчину XI века:

"…В "Правде Ярославичей" обрисована в главнейших своих чертах жизнь вотчины княжеской.

Центром этой вотчины является "княж двор"… где мыслятся прежде всего хоромы, в которых живет временами князь, дома его слуг высокого ранга, помещения для слуг второстепенных, разнообразные хозяйственные постройки – конюшни, скотный и птичий дворы, охотничий дом и др.

Во главе княжеской вотчины стоит представитель князя – боярин огнищанин. На его ответственности лежит все течение жизни вотчины, и в частности сохранность княжеского вотчинного имущества. При нем, по видимому, состоит сборщик причитающихся князю всевозможных поступлений – "подъездной княж". Надо думать, в распоряжении огнищанина находятся тиуны. В "Правде" назван также "старый конюх", то есть заведующий княжеской конюшней и княжескими стадами.

Все эти лица охраняются 80 гривенной вирой, что говорит об их привилегированном положении. Это высший административный аппарат княжеской вотчины. Дальше следуют княжие старосты – "сельский и ратайный". Их жизнь оценивается только в 12 гривен. Таким образом, мы получаем право говорить о подлинной сельскохозяйственной физиономии вотчины.

Эти наблюдения подтверждаются и теми деталями, которые рассыпаны в разных частях "Правды Ярославичей". Тут называются клеть, хлев и полный, обычный в большом сельском хозяйстве ассортимент рабочего, молочного и мясного скота и обычной в таких хозяйствах домашней птицы. Тут имеются кони княжеские и смердьи (крестьянские), волы, коровы, козы, овцы, свиньи, куры, голуби, утки, гуси, лебеди и журавли.

Не названы, но с полной очевидностью подразумеваются луга, на которых пасутся скот, княжеские и крестьянские кони.

Рядом с сельским земледельческим хозяйством мы видим здесь также борти, которые так и названы "княжими": "А в княже борти 3 гривне, либо пожгуть, либо изудруть".

"Правда" называет нам и категории непосредственных производителей, своим трудом обслуживающих вотчину. Это рядовичи, смерды и холопы… Их жизнь расценивается в 5 гривен.

Мы можем с уверенностью говорить о том, что князь время от времени навещает свою вотчину. Об этом говорит наличие в вотчине охотничьих псов и обученных для охоты ястребов и соколов…

Первое впечатление от "Правды Ярославичей", как, впрочем, и от "Пространной Правды", получается такое, что изображенный в ней хозяин вотчины с сонмом своих слуг разных рангов и положений, собственник земли, угодий, двора, рабов, домашнего скота и птицы, владелец своих крепостных, обеспокоенный возможностью убийств и краж, стремится найти защиту в системе серьезных наказаний, положенных за каждую из категорий деяний, направленных против его прав. Это впечатление нас не обманывает. Действительно, "Правды" защищают вотчинника феодала от всевозможных покушений на его слуг, на его землю, коней, волов, рабов, рабынь, крестьян, уток, кур, собак, ястребов, соколов и пр.".

Археологические раскопки подлинных княжеских замков полностью подтверждают и дополняют облик "княжьего двора" XI века.

Экспедиция под руководством автора этой книги в течение четырех лет (1957 1960 годы) раскапывала замок XI века в Любече, построенный, по всей вероятности, Владимиром Мономахом в ту пору, когда он был черниговским князем (1078 1094 годы) и когда Правда Ярославичей еще только начала действовать.

Славянское поселение на месте Любеча существовало уже в первые века нашей эры. К IX веку здесь возник небольшой городок с деревянными стенами. По всей вероятности, именно его и вынужден был брать с бою Олег на своем пути в Киев в 882 году. Где то здесь должен был быть двор Малка Любечанина, отца Добрыни и деда Владимира I.

На берегу днепровского затона была пристань, где собирались "моноксилы", упомянутые Константином Багрянородным, а неподалеку, в сосновой корабельной роще, урочище "Кораблище", где могли строиться эти однодревки. За грядою холмов – курганный могильник и место, с которым предание связывает языческое святилище.

Среди всех этих древних урочищ возвышается крутой холм, до сих пор носящий название Замковой горы. Раскопки показали, что деревянные укрепления замка были построены здесь во второй половине XI века.

Могучие стены из глины и дубовых срубов большим кольцом охватывали весь город и замок, но замок имел и свою сложную, хорошо продуманную систему обороны; он был как бы кремлем, детинцем всего города.

Замковая гора невелика: ее верхняя площадка занимает всего лишь 35x100 метров, и поэтому все строения там были поставлены тесно, близко друг к другу. Исключительно благоприятные условия археологического исследования позволили выяснить основания всех зданий и точно восстановить количество этажей в каждом из них по земляным потолочным засыпкам, рухнувшим во время пожара 1147 года.

Замок отделялся от города сухим рвом, через который был перекинут подъемный мост. Проехав мост и мостовую башню, посетитель замка оказывался в узком проезде между двумя стенами; мощенная бревнами дорога вела вверх к главным воротам крепости, к которой примыкали и обе стены, ограждавшие проезд.


Любечский замок. Реконструкция Б.А. Рыбакова
Ворота с двумя башнями имели довольно глубокий тоннель с тремя заслонами, которые могли преградить путь врагу. Пройдя ворота, путник оказывался в небольшом дворике, где, очевидно, размещалась стража; отсюда был ход на стены, здесь были помещения с маленькими очагами на возвышениях для обогрева замерзшей воротной стражи и около них небольшое подземелье с каменным потолком.

Слева от мощеной дороги шел глухой тын, за которым было множество клетей кладовых для всевозможной "готовизны": тут были и рыбные склады, и "меду ши" для вина и меда с остатками амфор корчаг, и склады, в которых не осталось никаких следов хранившихся в них продуктов.

В глубине "двора стражи" возвышалось самое высокое здание замка – башня (вежа). Это отдельно стоящее, не связанное с крепостными стенами сооружение являлось как бы вторыми воротами и в то же время могло служить в случае осады последним прибежищем защитников, как донжоны западноевропейских замков. В глубоких подвалах любечского донжона были ямы – хранилища для зерна и воды.

Вежа донжон была средоточием всех путей в замке: только через нее можно было попасть в хозяйственный район клетей с готовизной; путь к княжескому дворцу лежал тоже только сквозь вежу. Тот, кто жил в этой массивной четырехъярусной башне, видел все, что делается в замке и вне его; он управлял всем движением людей в замке, и без ведома хозяина башни нельзя было попасть в княжеские хоромы.

Судя по великолепным золотым и серебряным украшениям, спрятанным в подземелье башни, хозяин ее был богатым и знатным боярином. Невольно на память приходят статьи "Русской Правды" об огнищанине, главном управителе княжеского хозяйства, жизнь которого ограждена огромным штрафом в 80 гривен (4 килограмма серебра!). Центральное положение башни в княжьем дворе соответствовало месту ее владельца в управлении им.

За донжоном открывался небольшой парадный двор перед огромным княжеским дворцом. На этом дворе стоял шатер, очевидно, для почетной стражи, здесь был потайной спуск к стене, своего рода "водяные ворота".

Дворец был трехъярусным зданием с тремя высокими теремами. Нижний этаж дворца был разделен на множество мелких помещений; здесь находились печи, жила челядь, хранились запасы. Парадным, княжеским, был второй этаж, где имелись широкая галерея – "сени", место летних пиров, и большая княжеская палата, украшенная майоликовыми щитами и рогами оленей и туров. Если Любечский съезд князей 1097 года собирался в замке, то он должен был заседать в этой палате, где можно поставить столы примерно на сто человек.

В замке была небольшая церковь, крытая свинцовой кровлей. Стены замка состояли из внутреннего пояса жилых клетей и более высокого внешнего пояса заборов; плоские кровли жилищ служили боевой площадкой заборов, пологие бревенчатые сходы вели на стены прямо со двора замка. Вдоль стен были вкопаны в землю большие медные котлы для "вара" – кипятка, которым поливали врагов во время штурма.

В каждом внутреннем отсеке замка – во дворце, в одной из "медуш" и рядом с церковью – обнаружены глубокие подземные ходы, выводившие в разные стороны от замка. Всего здесь, по приблизительным подсчетам, могло проживать 200 250 человек.

Во всех помещениях замка, кроме дворца, найдено много глубоких ям, тщательно вырытых в глинистом грунте. Вспоминается "Русская Правда", карающая штрафами за кражу "жита в яме". Часть этих ям могла действительно служить для хранения зерна, но часть предназначалась и для воды, так как колодцев на территории замка не найдено. Общая емкость всех хранилищ измеряется сотнями тонн. Гарнизон замка мог просуществовать на своих запасах более года; судя по летописи, осада никогда не велась в XI XII веках долее шести недель – следовательно, любечский замок Мономаха был снабжен всем с избытком.

Любечский замок являлся резиденцией черниговского князя и полностью был приспособлен к жизни и обслуживанию княжеского семейства. Ремесленное население жило вне замка, как внутри стен посада, так и за его стенами. Замок нельзя рассматривать отдельно от города.

О таких больших княжеских дворах мы узнаем и из летописи: в 1146 году, когда коалиция киевских и черниговских князей преследовала войска северских князей Игоря и Святослава Ольговичей, под Новгородом Северским было разграблено Игорево сельцо с княжеским замком, "идеже бяше устроил двор добре. Бе же ту готовизны много в бретьяницах и в погребах вина и медове. И что тяжкого товара всякого до железа и до меди – не тягли бяхуть от множества всего того вывозити". Победители распорядились погрузить все на телеги для себя и для дружины, а потом поджечь замок.

Любеч достался археологам после точно такой же операции, произведенной смоленским князем в 1147 году. Замок был ограблен, все ценное (кроме запрятанного в тайниках) вывезено, и после всего он был сожжен. Таким же феодальным замком была, вероятно, и Москва, в которую в том же 1147 году князь Юрий Долгорукий приглашал на пир своего союзника Святослава Ольговича.

Наряду с большими и богатыми княжескими замками археологи изучили и более скромные боярские дворы, расположенные не в городе, а посреди села. Зачастую в таких укрепленных дворах замках встречаются жилища простых пахарей и много сельскохозяйственного инвентаря – лемехи, плужные ножи, серпы. Такие дворы XII века отражают ту же тенденцию временного закрепощения задолжавших крестьян, что и "Пространная Русская Правда", говорящая о "закупах", пользующихся господским инвентарем и находящихся на господском дворе под присмотром "рядовича" или "ратайного старосты", откуда можно было уйти только в том случае, если шли к высшим властям жаловаться на боярина.

Всю феодальную Русь мы должны представлять себе как совокупность нескольких тысяч мелких и крупных феодальных вотчин княжеских, боярских, монастырских, вотчин "молодшей дружины". Все они жили самостоятельной, экономически независимой друг от друга жизнью, представляя собой микроскопические государства, мало сцепленные друг с другом и в известной мере свободные от контроля государства.

Боярский двор – своего рода столица такой маленькой державы со своим хозяйством, своим войском, своей полицией и своими неписаными законами.

Княжеская власть в XI XII веках в очень малой степени могла объединить эти независимые боярские миры; она вклинивалась между ними, строя свои дворы, организуя погосты для сбора дани, сажая своих посадников по городам, но все же Русь была боярской стихией, очень слабо объединенной государственной властью князя, который сам постоянно путал государственные понятия с частновладельческим феодальным отношением к своему разветвленному домену.

Княжеские вирники и мечники разъезжали по земле, кормились за счет местного населения, судили, собирали доходы в пользу князя, наживались сами, но в очень малой степени объединяли феодальные замки или выполняли какие то общегосударственные функции.

Судя по косвенным данным, княжеское и боярское хозяйства были организованы по разному. Разбросанные владения княжеского домена не всегда были постоянно закреплены за князем – переход его в новый город, на новый стол мог повлечь за обой изменения в личных вотчинах князя. Поэтому три частых перемещениях князей с места на место они относились к своим вотчинам как временные владельцы: стремились как можно больше взять с крестьян и с бояр (в конечном счете тоже с крестьян), не заботясь о воспроизводстве неустойчивого крестьянского хозяйства, разоряя его.

Еще более временными лицами чувствовали себя исполнители княжеской воли – "подъездные", "рядовичи", "вирники", "мечники", все те "юные" (младшие) члены княжеской дружины, которым поручался сбор княжеских доходов и передоверялась часть власти самого князя. Безразличные к судьбам смердов и ко всему комплексу объезжаемых владений, они заботились прежде всего о самих себе и путем ложных, выдуманных ими поводов для штрафов ("творимых вир") обогащались за счет крестьян, а частично и за счет бояр, перед которыми они представали как судьи, как представители главной власти в стране.

Быстро разраставшаяся армия этих княжеских людей рыскала по всей Руси от Киева до Белоозера, и действия их не контролировались никем. Они должны были привезти князю определенный объем оброка и дани, а сколько взяли в свою пользу, сколько сел и деревень разорили или довели до голодной смерти – никому не было ведомо.

Если князья жадно и неразумно истощали крестьянство посредством личных объездов (полюдья) и разъездов своих вирников, то боярство было осторожнее. Во первых, у бояр не было такой военной силы, которая позволяла бы им перейти черту, отделявшую обычный побор от разорения крестьян; а во вторых, боярам было не только опасно, но и невыгодно разорять хозяйство своей вотчины, которую они собирались передавать своим детям и внукам. Поэтому боярство должно было разумнее, осмотрительнее вести свое хозяйство, умерять свою жадность, переходя при первой возможности к экономическому принуждению – "купе", то есть ссуде обедневшему смерду, крепче привязывавшей крестьянина "закупа" к замку.

Княжеские тиуны и рядовичи были страшны не только крестьянам общинникам, но и боярам, вотчина которых состояла из таких же крестьянских хозяйств.

Один из книжников конца XII века дает совет боярину держаться подальше от княжеских мест: "Не имей себе двора близ княжа двора и не держи села близ княжа села: тивун бо его яко огнь… и рядовичи его яко искры. Аше от огня устережешися, но от искр не може ши устеречися".

Каждый феодал стремился сохранить неприкосновенность своего микроскопического государства – вотчины, и постепенно возникло понятие "заборони", феодального иммунитета – юридически оформленного договора между младшим и старшим феодалом о невмешательстве старшего во внутренние вотчинные дела младшего. Применительно к более позднему времени – XV XVI векам, когда уже шел процесс централизации государства, – мы считаем феодальный иммунитет явлением консервативным, помогающим уцелеть элементам феодальной раздробленности, но для Киевской Руси иммунитет боярских вотчин был непременным условием нормального развития здорового ядра феодального землевладения – многих тысяч боярских вотчин, составлявших устойчивую основу русского феодального общества.

Народные массы. "Смерды" и "ремественники"

Творцом истории всегда является народ, своим непрестанным трудом создающий ценности, позволяющие обществу двигаться вперед. В моменты крупных потрясений, внутренних или внешних, именно народ решает свою судьбу, проявляя максимальное напряжение сил. Подъем всех русских земель на рубеже X XI веков связан с тем, что народные силы в большей мере, чем в иные времена, могли проявить себя и в строении рождавшегося государства, и в борьбе с печенегами.

Но, к сожалению, феодальные историки, ставившие своей задачей описание победоносных битв и княжеского быта, очень редко говорили о народе, о тех тысячах простых трудовых людей, которые являлись истинными создателями Киевской Руси и ее высокой культуры.

К счастью, молчание монахов летописцев можно компенсировать тремя видами материалов. Во первых, археологические раскопки открывают нам множество подлинных памятников народной жизни: поселения, жилища, система хозяйства, утварь, одежда, обычаи и верования – все это стало достоянием исторической науки и позволило говорить вполне конкретно о крестьянах и ремесленниках. Русская буржуазная археологическая наука пренебрегала изучением скромных остатков народного быта, увлекаясь более эффективными раскопками княжеских курганов.

Вторым источником наших сведений о народе, его мыслях и чаяниях является собственное народное творчество, фольклор.

Величественные былины повествовали о недавнем (для людей Киевской Руси) героическом прошлом, древние письменные сказания говорили о догосудар ственной старине, волшебные сказки, вынесенные из далеких глубин первобытности, загадки и пословицы выражали глубокую народную мудрость и служили одним из средств умственного развития молодежи. Фольклор сохранил и комплекс языческих представлений: свадебные песни и надгробные плачи, заговоры, заклинания, обрядовые хороводные танцы. Многое из того, что зафиксировано наукой в XIX веке, восходит к эпохе Киевской Руси, а иногда и к более ранним временам.

Третьим неоценимым источником является язык народа, на основе всех богатств которого создавался древнерусский литературный письменный язык. Язык раскрывает глубину познания природы, систему хозяйства, социальных отношений, сложный счет родства, унаследованный от родового строя, культурные связи с соседями, народные познания в математике и астрономии и многое, многое другое.

Из этих трех источников мы можем не так то уж мало узнать о народных массах Киевской Руси.

Фреска «Коляды». XI в. Киев. Софийский собор. Пропись Ф.Г. Солнцева. Середина XIX в.
Русские крестьяне X XII веков селились небольшими неукрепленными деревнями и селами. Древнее название для сельского поселения было "весь". Центром нескольких деревень являлся "погост", более крупное село, в котором был сосредоточен сбор феодальных оброков.

Крестьянские избы и хаты представляли собой небольшие жилища, топившиеся по черному так, что дым из печи обогревал все внутреннее пространство и лишь потом выходил в небольшое оконце. На севере избы рубили из бревен и ставили прямо на земле; деревянного пола не было. На юге, используя сухость почвы, хаты глубоко врезали в землю, так что в них приходилось, как в землянку, спускаться по двум трем ступенькам. Печи на севере делали очень большими (то, что называется "русской печью") на особых срубах, а на юге довольствовались небольшими глинобитными печами или каменками.

Рядом с избами иногда располагались хозяйственные постройки, небольшие овины "шиши" для сушки снопов, крытые глубокие ямы для жита, упомянутые в "Русской Правде".


Подвески амулеты. XI XII вв. Курган в Смоленской губ. Медь, литье
Среди домашней утвари следует упомянуть ручные жернова для размола зерна, бывшие почти в каждом доме, деревянные бочки, корыта, глиняные горшки, корчаги. Освещались избы лучиной или глиняным светильником каганцом с просаленным фитилем.

Интересной археологической находкой являются каменные пряслица для веретен. Их делали из розового шифера на Волыни, где есть большие залежи этого камня, и продавали по всей Руси. Горожанки, знавшие грамоту, надписывали на них свои имена (быть может, для того чтобы не перепутать веретена на посидел 

ках?), а неграмотные крестьянки помечали их метками и рисунками.

Ткани делали из льна, шерсти и конопли. Знали сложное рисуночное тканье и вышивку. Женщины любили носить украшения: серебряные или бронзовые височные кольца, подвешенные к кокошнику, мониста, браслеты, сделанные местными мастерами в соседнем погосте. Бусы из заморских камней покупали, вероятно, у забредавших в деревни купцов коробейников.

Если мы хотим воспроизвести картину жизни древнерусской деревни, для которой археологические данные представляют достоверный, но отрывочный материал, то нам нужно обратиться к облику русской крепостной деревни XVIII XIX веков.

Несмотря на то что от времен Мономаха до времен Радищева прошло семь столетий, русская феодальная деревня изменилась очень мало. Прошедшие века поступательного развития феодальной формации сказывались на эволюции города, росте культуры феодалов, но деревня оставалась почти на прежнем уровне, являясь воплощением той рутинности, о которой писал Ленин. По прежнему пахали сохой и простым плугом, применявшимся еще в Киевской Руси, сеяли те же злаки, разводили тех же животных, жили в таких же курных избах, освещаемых лучиной, ходили в домотканых одеждах, украшенных умелыми руками женщин. Даже зерно во многих деревнях мололи еще на ручных жерновах древнего типа. Феодализм рос и развивался за счет крепостного крестьянства, почти ничего не давая ему на протяжении целого тысячелетия.

Отличием деревни XI XII веков от более поздней было то, что христианская церковная организация еще не проникла в нее. В деревне по прежнему господствовали старые языческие обряды; над умершим насыпали высокие курганы, а кое где, как в лесной земле вятичей, совершали еще обряд трупосожжения. Впрочем, церковную десятину, налог в пользу епископа, вероятно, платили и христиане, и язычники.

Крестьянство эпохи Киевской Руси было очень многообразно по степени своей свободы или зависимости.

Были в глухих местах, куда еще не заглядывали ни боярские, ни княжеские "рядовичи", совершенно свободные крестьяне, не знавшие никаких форм подчинения отдельных крестьянских семей, приобретавших хозяйственную независимость от рода, но еще не окрепших, неустойчивых и легко попадавших под временную или постоянную власть более крупного (а следовательно, и более устойчивого, экономически сильного) землевладельца. С рождением такого земского боярства должна была кончиться крестьянская свобода. Никакие источники не говорят нам об этом глубинном процессе; о нем можно только догадываться.

Одной из сравнительно легких форм крестьянских повинностей был оброк, или повоз, – уплата натурой, частью ежегодного крестьянского дохода. Более тяжелой формой была барщина, необходимость работать не на своей, а на господской пашне или строить господину замок, город, хоромы. В те времена личное, феодальное тесно переплеталось с государственным и не было еще строгого разделения государственного налога и феодальной ренты, а каждый феодал – князь, боярин, игумен – по своему определял норму эксплуатации.

Крестьян обычно называли смердами, хотя этот термин и не вполне ясен. Возможно, что он означал не деревенское население вообще, а лишь зависимых от князя (и боярина?) крестьян. Применялся и более неопределенный термин "люди". Лично несвободное население называлось холопами и рабами. Временно несвободные люди, попадавшие в долговую зависимость за "купу" (ссуду), назывались закупами. Их положение было несравненно более тяжелым, чем положение смердов, так как закуп часто должен был работать на господском поле, очевидно под присмотром, и жить на дворе того, кто дал ему купу. Отлучиться со двора он мог только с разрешения господина по особо важным делам (поиски денег, жалоба).

У крестьян существовала круговая порука: если, например, около какой то деревни находили мертвое тело, а убийца не был найден, то штраф распределялся между всей "вервью". Вервь – первоначально родовая, а впоследствии соседская община; она могла охватывать и несколько деревень. Мы не знаем точных соответствий, но можно думать, что погост и был центром верви.

Жизнь древнерусского крестьянина была нелегкой не только потому, что трудна была его борьба с природой, но и потому, что развивавшиеся феодальные отношения всей своей тяжестью ложились на крестьянство. Помимо той доли труда и отчуждаемого крестьянского продукта, которая шла на общественно полезные функции государства (постройка оборонительных линий, прокладка дорог, строительство городов), много тратилось на княжескую роскошь, на бессмысленные усобицы.

Произвол княжеских и боярских сборщиков налогов и штрафов был велик; их аппетиты – безграничны. Только классовая борьба, только вооруженные выступления смердов могли положить предел их притязаниям. Судя по грозным статьям "Русской Правды", смерды в XI веке упорно отстаивали свои права и с оружием выступали против княжеской администрации.

Подвески. Бронза. XI XII вв.
Буржуазные историки долгое время не могли выяснить истинную сущность древнерусского города. Одним город представлялся небольшим административным центром, другим – пестрой торговой ярмаркой, а третьим – только военной крепостью. Советские археологи организовали широкие раскопки в таких городах, как Киев, Чернигов, Переяславль, Новгород, Псков, Смоленск, Москва, Владимир, Рязань, Минск, Полоцк.

В результате многолетних работ раскрылся подлинный облик древнерусских городов. Типичным следует считать сочетание в городе следующих элементов: крепости, дворов феодалов, ремесленного посада, торговли, административного управления, церквей. По количеству населения на первом месте стоят, конечно, ремественники – мастера различных специальностей: кузнецы, гончары, плотники, строители, мастера золотых и серебряных дел. Всего в крупных городах можно насчитать свыше сотни различных специальностей. Специализация ремесла шла по чисто средневековому принципу – не по материалу, а по готовому изделию. Щитнику, например, нужно было уметь и ковать сталь, и делать деревянную основу щита, и оснащать его кожаными ремнями. Седельник знал кожевенное дело, но должен был уметь ковать стремена и чеканить узорчатые накладки на седельные луки.

Ремесленники селились группами по сходству профессий. Так образовывались целые районы и улицы города: Гончарский конец (Новгород), Кожемяки (Киев), Щитная улица (Новгород) и т. д.

Дома ремесленников были несколько крупнее, чем деревенские хаты, так как нередко жилище совмещалось с мастерской. В некоторых городских домах встречены даже дымари – вытяжные трубы, стоящие рядом с печью и выводящие большую часть дыма. Бытовая утварь горожан бьша несколько более разнообразной и богатой, чем у смердов: здесь встречаются светильники, амфоры для вина, бронзовые кресты, хитроумные замки и ключи, но жены ремесленников так же мололи муку на тяжелых жерновах и пряли пряжу веретенами с пряслицами.

Свои изделия и инструменты ремесленники часто надписывали; поэтому мы знаем об их грамотности и знаем целый ряд имен первоклассных мастеров XI XIII веков.

Работа ремесленников в основном производилась на заказ, но в XII веке многие признаки говорят о более прогрессивной работе на рынок.

В это время происходит дифференциация ремесла, выделяются более обеспеченные мастера, которые, возможно, владеют местом на торгу и сами продают свои изделия, являясь одновременно и производителями, и торговцами.

Ряд дешевых массовых товаров, изготавливаемых в городах, шел при посредстве купцов коробейников в деревню, в дальние углы русских земель: бусы, стеклянные браслеты, крестики, пряслица и т. п.

Городские ремесленники тоже ощущали феодальный гнет и нередко испытывали тяжелую нужду. Феодалы иногда владели ремесленниками как холопами, иногда облагали их оброком.

Особенно тяжела была зависимость от ростовщиков. Проценты по займу иногда превышали половину взятой суммы, и в случае невозможности выплатить долг задолжавший горожанин попадал в вечную кабалу, вынужден был все время выплачивать ростовщические проценты, хотя их общая сумма могла уже намного превышать первоначальный долг. Только восстание 1113 года заставило феодалов изменить законодательство в пользу лиц, нуждающихся в ссудах.

Городские ремесленники были большой общественной силой. Есть косвенные данные о том, что они объединялись в корпорации, аналогичные западноевропейским цехам, что, разумеется, усиливало позиции "черных людей" городских посадов.

Ремесленники активно участвовали в классовой борьбе и городских антицерковных движениях XII – XIII веков. Если деревня была основой феодальной рутинности, то город, и прежде всего городские ремесленники – творцы орудий труда, оружия, утвари и всевозможного узорочья, – были носителями нового, изменяющегося; они сами в непрерывной борьбе и восстаниях создавали то новое, что делало город "точкой роста" феодальной социально экономической формации.

Восстание в Киеве в 1068 году

Летописцы, смотревшие на жизнь из окон монастырской кельи или княжеского дворца, не любили заносить на страницы летописи рассказы о мятежах и восстаниях; они считали своей задачей только повеетвование о битвах и храбрости воинов. Поэтому мы знаем очень мало о ходе классовой борьбы в эпоху раннего феодализма.

Из отдельных случайных упоминаний летописи нельзя создать даже ее приблизительной картины. Рассказ о выступлении древлян в 945 году против князя, нарушившего нормы сбора дани, летопись сохранила потому, что оно закончилось небывалым событием – убийством князя. Случайно, для объяснения причин отсутствия князя Ярослава в Киеве, летописец мимоходом сообщил о восстании бедняков в Суздальской земле в 1024 году, во время голода.

Значительно полнее знакомит нас с социальными конфликтами и с размахом классовой борьбы "Русская Правда". Особенно примечательны те периоды, в освещении которых сходятся и грозные нормы законов, и скупые слова летописцев; такими были 1060 е годы и 1113 год. К середине XI века противоречия обострились прежде всего на самом верху феодальной общественной лестницы, в системе княжеских хозяйств, и именно для княжеского домена была составлена тремя сыновьями Ярослава Мудрого в 1050 1060 е годы "Правда Русской земли" ("Правда Ярославичей"). В составлении ее участвовало несколько бояр.

Без всяких предисловий закон трех князей приступает к ограждению жизни княжеских администраторов и неприкосновенности замкового имущества.

"Если убьют огнищанина…" – так начинаются три первых параграфа закона. Убийство огнищанина каралось то смертью преступника ("во пса место"), если было совершено грабителем, то огромным штрафом в четверть пуда серебра, если огнищанин сам кого то обидел и его убили из мести. Если же огнищанина на дороге убили разбойники, то этот же штраф возлагался на всю ту общину, в которой было найдено его те , ло. Размер виры за убийство огнищанина, княжьего подъездного, тиуна или конюшенного боярина (80 гривен) равнялся годовой дани с крупной волости и, таким образом, удваивал налоговое бремя для целой округи. Необходимость такой решительной защиты диктовалась, очевидно, тем, что крестьяне, доведенные до крайности, брались за оружие.

Передвижения князей из города в город, участившиеся во второй половине XI века, неизбежно порождали у них стремление обобрать покидаемое княжество, не заботясь о будущем крестьян. Усобицы, борьба за богатые столы разоряли народ и увеличивали расходы князей, а следовательно, еще более обостряли взаимоотношения их с крестьянством.

Крестьянское земледельческое хозяйство по самой своей природе было неустойчивым. Достаточно было града, засухи или излишних дождей, чтобы тысячи людей остались на целый год на голодной норме. Чем больше брали в такие тяжелые годы у смердов княжеские рядовичи и огнищане, тем большей опасности подвергался последний жизненный резерв деревни – зерно, оставленное на семена. Если поборы были так велики, что возникала угроза семенам, то новый хозяйственный год независимо от погоды сулил смердам голодную смерть, и, зная это, крестьянство вынуждено было браться за оружие и вести неравные бои с княжескими подъездными, сельскими старостами и рядовичами, что потребовало издания специального закона Ярославичами.

Неурожаи особенно обостряли все противоречия в деревне и заставляли крестьянство то сопротивляться сборщикам дани, то исступленно обращаться к древним богам и кровавым обрядам. Очень интересен рассказ боярина Яна Вышатича, который был, по всей вероятности, огнищанином одного из Ярославичей и наблюдал в Ростовской земле последствия неурожая; рассказ внесен в летопись под 1071 годом, но самые события происходили ранее, в 1060 е годы.

Однажды во время голода в Ярославле объявились два кудесника, которые заявили, что могут обличить тех женщин, по чьей вине произошел голод, и в шаманском экстазе указывали на богатых крестьянок, говоря: "Эта жито прячет, а эта – мед, а эта – рыбу, а эта – меха". Причем они будто бы доставали из за спины образцы этих продуктов – то жито, то рыбу, то белку. Предполагаемых чародеек убивали, а их имущество волхвы (к которым уже присоединилось около 300 человек) брали себе.

Так все они дошли до Белоозера, где вступили в бой с Яном Вышатичем, но были разбиты им. Волхвов выдали Яну, но они потребовали, чтобы их судил сам князь Святослав Ярославич. Ян после споров с волхвами о сущности языческой религии выдал их родственникам убитых, и те отомстили кудесникам, отдав их на съедение медведю.

Сквозь мрачную романтику колдовского ритуала проглядывает социальная сущность событий: во время голода бедные смерды, возглавляемые волхвами, использовали колдовство для конфискации имущества богатой части населения погостов. Это не было движением против феодальных порядков вообще, а являлось лишь борьбой за перераспределение жизненных запасов. Княжеский посланец встал, естественно, на сторону "лучших людей". Попытка восставших зарубить Яна топором могла бы привести всю Белоозерскую округу под тяжелую восьмидесятигривенную вину, полагавшуюся по "Русской Правде" за убийство огнищанина "в разбое".

В 1060 е годы летописец усиленно обращает внимание на различные "знамения", все время повторяя, что они предвещают недоброе. В разных местах, то на Белоозере, то в Новгороде, то в самом Киеве, появляются язычники волхвы, предрекающие несчастья. Очевидно, сильные неурожаи были не только в Поволжье, так как киевский летописец написал целое сочинение о том, как важно для установления хорошей погоды молиться христианскому богу, а не языческому.

В довершение всего в 1068 году на Русь обрушились полчища половцев во главе с ханом Шаруканом. Трое Ярославичей, трое составителей "Русской Правды" – Изяслав, Святослав и Всеволод, бежали от половцев, проиграв битву на реке Альте.

Киевляне, участники ополчения, которое было разбито Шаруканом, понимали опасность половецкого вторжения внутрь Руси и стремились продолжать борьбу, но для этого у них не было ни оружия, ни коней.

На торговой площади на Подоле, вдали от княжеской крепости, 15 сентября 1068 года собралось народное вече. Оно решило организовать поход против половцев и отправило депутацию к великому князю Изяславу. Посланные заявили князю: "Вот половцы хозяйничают в нашей земле… Так дай же, князь, нам оружие и коней, и мы снова будем биться с ними!"

Недальновидный князь отказал представителям народа в их такой естественной просьбе. Трудно сказать, чем был вызван этот отказ: то ли слишком много окрестных смердов вошло в ворота Киева в поисках убежища и князь боялся, что его запасы попадут в руки крестьян, разоренных войной, то ли не хотел открыть свой арсенал киевлянам, не одобрявшим княжеской политики усобиц. Всего за год до нашествия Шарука на Изяслав с братьями жестоко расправился с полоцким князем Всеславом. "Эти братья, – пишет летописец, – взяли Минск и изрубили всех мужчин, а женщин и детей увели в рабство (вдаша на щиты)".

Князя Всеслава разбили в сражении, но потом Яро славичи решили с ним примириться и поклялись на кресте, что не сделают ему никакого зла. Когда же Всеслав Полоцкий, надеясь на торжественную клятву родичей, приехал к Изяславу в его лагерь под Оршей, то был тут же в присутствии великого князя вероломно схвачен и вместе с двумя сыновьями перевезен в Киев. В Киеве Всеслав Брячиславич содержался в "порубе", особо строгой тюрьме без дверей, лишь с маленьким оконцем для передачи пищи; построен был поруб где то поблизости от княжьего двора и целый год напоминал киевлянам о лукавстве их князя Изяслава.

Заключенный князь Всеслав пользовался народными симпатиями; за ним закрепилась слава стремительного и удачливого полководца, как бы по колдовству переносившегося с места на место и бравшего смелостью и проницательным умом то Новгород на севере, то Тмутаракань на юге. О Всеславе – Волхве Всесла вьиче – были сложены народные былины, о нем с большим сочувствием говорит автор "Слова о полку Игореве", восхищаясь смелой душой князя и сожалея о тех бедах, которые выпали ему на долю. Всеслав изображается то серым волком, в одну ночь пробегающим от Киева до Черного моря, то волшебником, слышащим в Киеве звон полоцких колоколов, то рысью, исчезающей из осажденной крепости в синей полуночной мгле.

Князь волхв, князь оборотень, каким он рисуется в летописях и песнях, владел умами людей XI века, и, может быть, не случайно летописец Никон, повествуя о киевском восстании 1068 года, предпослал ему подробное рассуждение о вреде язычества; быть может, полоцкий князь, враждуя с тремя Ярославичами, опирался на народное недовольство ими, поддерживал народные языческие верования и обряды, в обличье которых выступало в то время классовое недовольство, как мы видели это на примере Ярославля и Белоозера. Если это так, то нам еще понятнее будут как симпатии киевлян к томящемуся в порубе князю чародею, так и недоверие великого князя Изяслава к киевскому народу, боязнь выдать ему оружие и коней.

События 15 сентября развивались далее: узнав об отказе Изяслава, вече стало обсуждать действия воеводы Коснячки (Константина), одного из авторов "Правды Ярославичей". Народ решил, очевидно, наказать этого вельможу и прямо с веча двинулся на киевскую Гору, в крепость. Это было уже восстанием против князя. Восставшие пришли на воеводский двор, но самого Коснячку не нашли. Тогда народ разделился на две части – одни отправились освобождать каких то своих друзей ("дружину") из тюрьмы, а другие пошли через мост прямо на княжий двор. Тюрьма, где была заключена дружина, находилась около дворца Брячи слава (вероятно, отца Всеслава Брячиславича).

Полный недомолвок рассказ летописца можно понять приблизительно так: еще до восстания 15 сентября какая то часть киевлян или близких к киевлянам полочан (из окружения старого Брячислава или молодого Всеслава) была арестована князем Изяславом и заперта в погребе близ киевской резиденции полоцких князей. Восставший народ решил: "Пойдем, освободим дружину свою из погреба!" – и погреб был открыт народом.

В это время двор перед великокняжеским дворцом уже был запружен народом, спорившим с князем. Изя слав, окруженный боярами, смотрел из оконца галереи на толпу, а боярин Тукы, брат Чудина, советовал ему усилить стражу около Всеславова поруба: "Видишь, князь, люди взвыли!" Очевидно, придворные бояре знали о симпатиях киевлян к Всеславу и советовали предотвратить освобождение опасного узника. Как раз в это время во дворе появилась та половина восставших киевлян, которая освобождала "свою дружину" из погреба. Бояре сказали князю: "Дело плохо. Пошли стражу к порубу Всеслава – пусть его обманом подзовут к оконцу и убьют, пронзив мечом". Князь не решился на этот шаг, а народ с криком бросился к порубу Всеслава. Едва увидев это, великий князь и его брат Всеволод бежали из Киева. Изяслав уехал в Польшу и там на золото и серебро великокняжеской казны нанял войско для отвоевания престола.

Восставший народ разрубил сплошные стены поруба и освободил князя Всеслава "и прославиша и среде двора княжа", то есть провозгласил его великим князем взамен бежавшего Изяслава.

Семь месяцев княжил народный избранник в Киеве, но мы очень мало знаем о его деятельности, так как летопись князя Всеслава дошла до нас в незначительных фрагментах.

Автор "Слова о полку Игореве" говорит, что, добившись киевского престола, как сказочный герой,

Всеслав князь людем судяше,

Князем грады рядяше,

А сам в ночь волком рыскаше;

Из Киева дорискаше до кур Тмутороканя;

Великому Хорсови волком путь прерыскаше.
Придворный певец XI века Боян отрицательно отнесся к ставленнику восставшего народа: "Как бы ни был искусен и удачлив он, какой бы успех ни предрекало гадание на птицах – но божьего суда ему не миновать!"

Но автор "Слова о полку Игореве", насквозь проникнутый народными воззрениями, взял под защиту Всеслава, воспел его как эпического героя и даже своим современникам ставил его в пример.

Киевский летописец скрыл от нас истинный характер событий 1068 года. Так, например, он умолчал о таком из ряда вон выходящем эпизоде, происшедшем в Киеве в том же 1068 году, как убийство своими холопами новгородского епископа Стефана. А это косвенно указывает и на размах народного движения в то время.

Социальное снова переплеталось с религиозным – новгородские холопы, удавившие своего господина, главу новгородской церкви, нашли подражателей: в 1069 1070 годах против преемника Стефана, епископа Федора, выступил в Новгороде волхв. "И бысть мятежь в граде велик, и все яша ему веру, и хотяху побити епископа Федора". Только решительные действия князя Глеба, собственноручно зарубившего волхва топором, "утишили мятеж".

В 1071 году какой то языческий пророк появился в Киеве и предрекал большие перемены в жизни Киевской Руси и Византии.

Все это говорит о напряженности положения, о брожении народных масс, о ненависти, в частности, к феодальной церкви и о надеждах на исконную народную языческую религию. Народ везде поддерживал волхвов, верил им, шел за ними. Как и в Западной Европе, на Руси классовая борьба выступала нередко в религиозной оболочке.

Смысл классовой борьбы был все же не в возврате к старым формам первобытного строя. Классовая борьба была направлена не против феодализма как формации, а лишь против неумеренных поборов.

Несметные богатства Изяслава, поражавшие воображение королевских дворов Европы, были созданы, очевидно, путем неслыханной эксплуатации народа. Неурожаи и нашествие кочевников окончательно подрывали крестьянское хозяйство и ставили под угрозу его нормальное воспроизводство. Возврат к язычеству был актом отчаяния перед лицом стихийных бедствий, а убийства огнищан и рядовичей, изгнание одного князя и замена его другим – это были акты действенной защиты своих прав, своего хозяйства, своего существования не как бесправного холопа, а как непосредственного производителя, владеющего своей крестьянской усадьбой или ремесленной мастерской.

Народные восстания вызывали реакцию феодалов. Изяслав, вернувшись в Киев при поддержке польских войск, перевел торг, на котором собралось вече 15 сентября 1068 года, из демократического Подола на Гору, в непосредственное соседство с княжескими и боярскими дворами. Сын Изяслава (будто бы без ведома отца) зверски расправился с киевлянами: 70 человек, участвовавших в освобождении Всеслава, он казнил, а другим выколол глаза и "без вины погуби, не испытав". Народ продолжал борьбу: в селах, куда Изяслав поместил на прокорм войска поляков, их тайно избивали и заставили в конце концов покинуть Русь.

"Правду Ярославичей" с ее жесткими нормами охраны княжеского хозяйства нередко связывают со съездом князей в Киев в 1072 году по случаю перенесения гробов Бориса и Глеба (жертв усобицы 1015 года) в новую церковь в Вышгороде.

Но в "Правде Ярославичей" нет никакого отражения тех неслыханных событий вроде изгнания князя и разгрома княжеского дворца и тюрем, которые происходили в сентябре 1068 года. Нет ни слова о волхвах, так часто упоминаемых летописью в 1065 1071 годах, нет совершенно данных о городе. Очевидно, "Русская Правда" создавалась до этих событий как ответ на стихийные повсеместные действия народа против княжеской администрации с ее "творимыми вирами".

И в восстании 1068 года в центре столицы Руси стояли друг против друга народ, заполнивший двор перед дворцом, полный решимости с оружием в руках отстаивать свою независимость от половцев или от княжеских вирников, и феодальная знать во главе с князьями, с ужасом сквозь оконце дворца наблюдавшая за разбушевавшейся народной стихией.

Среди бояр и князей, противостоящих в тот день народу, было несколько авторов "Русской Правды": князья Изяслав и Всеволод, воевода Коснячко, едва избежавший народного гнева, и Чудин, брат которого советовал предательски убить Всеслава.

На сохраненной летописцем картине очень символично поставлены друг против друга составители грозного феодального закона, с одной стороны, и простые люди, которые должны были подчиняться этому закону, – с другой.

жүктеу/скачать 2.31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: