Борис Виан Осень в Пекине

IV

…Так что теперь я буду только время от времени пускать в ход эти приемчики — а то надоедает.

Итак, в наличии имеются: справа спереди — колесо, спереди слева — колесо, слева сзади — колесо, сзади справа — колесо, посередине под углом 45 градусов по отношению к плоскости, проходящей через три центра колес (на которой порою оказывался и центр четвертого), еще одно колесо, которое Членоед называл «рулем». Иногда под воздействием последнего все в целом начинало одновременно менять направление — то туда, то сюда, и в этом нет ничего удивительного.

Внутри между железными и чугунными перегородками можно было перебрать еще огромное количество произраставших там разнообразных колес и колесиков, но после этого пришлось бы долго отмывать руки от смазки.

В этом сооружении было еще много железного, тканого, фарного, масляного; среди прочего можно было обнаружить и горючее местного разлива, и радиатор, и мост под названием «задний», и шумные поршни, и шатуны, немного коленчатого вала, чуточку магмы и совсем чуть-чуть практиканта, который, сидя рядом с Членоедом, читал замечательную книгу — «Жизнь Жюля Гуффе» Жака Лустало и Николя. Странная хитроумная система, чем-то напоминавшая корнерезку, ежесекундно фиксировала сиюминутную скорость передвижения целого, и Членоед внимательно следил за прилагавшейся к ней иглой.

— А мы быстро едем! — сказал практикант, оторвав глаза от книги.

Он отложил ее и вынул из кармана другую.

— Да, быстро, — сказал Членоед.

Его желтая рубашка радостно искрилась в лучах светившего им прямо в лицо солнца.

— К вечеру уже будем на месте, — сказал практикант, быстро пролистывая новую книгу.

— Не факт… — отозвался Членоед. — Нам еще долго ехать. Как знать? Быть может, впереди нас подстерегает множество препятствий.

— Какое, конечное или бесконечное? — спросил практикант.

— Никакое, — буркнул Членоед.

— Значит, пустое, — возразил практикант. — Препятствий не будет.

— Как вы мне надоели, — сказал Членоед. — Откуда только вы все это знаете?

— Из этой книги, — ответил практикант.

Это был «Учебник математики» Браше и Дюмарке. Членоед вырвал его из рук практиканта и выбросил за борт. Книга исчезла в кювете в фонтане искрившихся песчинок.

— Ну вот! — воскликнул практикант. — Теперь Браше и Дюмарке точно умрут. — И горько заплакал.

— С ними еще и не такое бывало, — успокоил его Членоед.

— Ничего подобного, — не соглашался практикант. — Все любят Браше и Дюмарке. А вы теперь задним числом пытаетесь их опорочить. Это карается законом.

— А вкалывать стрихнин стульям, которые вам ничего плохого не сделали? — строго спросил Членоед. — Это что, законом не карается?

— Да не стрихнин это был, — захныкал практикант. — Зеленка!

— Какая разница? — сказал Членоед. — И вообще, отстаньте от меня. А то вам же хуже будет — я очень злой человек. — Он рассмеялся.

— Что правда — то правда, — согласился практикант, засопел и вытер нос рукавом. — Вы мерзкий и гадкий старикашка, — сказал он.

— Раньше я таким не был, — задумчиво произнес Членоед. — А теперь я это все нарочно. Хочу отомстить за то, что Хлоя умерла.

— Да не думайте вы больше об этом! — сказал практикант.

— Хотел бы, да не могу.

— Так почему же вы продолжаете носить желтые рубашки?

— А вам какое дело? — сказал Членоед. — Я задаю вам этот вопрос сто раз на дню, однако вы продолжаете всюду совать свой нос.

— Терпеть не могу эти желтые рубашки, — сказал практикант. — Когда они целый день перед глазами, хочется повеситься.

— Я-то их не вижу, — напомнил Членоед.

— Знаю, — сказал практикант. — Но мне-то оно каково?

— На вас мне трижды наплевать, — заявил Членоед. — Контракт подписывали?

— Пугаете?

— Да нет. Просто дело в том, что вы мне очень нужны.

— Но я же в медицине ничего не смыслю!

— Согласен, — сказал Членоед. — Действительно, в медицине вы ничего не смыслите и, я бы сказал даже, пациентам можете только навредить. Но мне нужен был крепкий парень, у которого бы хватило сил запустить винт моей модели самолета…

— Это раз плюнуть! — воскликнул практикант. — С этим кто угодно справится. С пол-оборота закрутит.

— Думаете, закрутит? Если двигатель внутреннего сгорания, то, может, и да, но у меня и резиновый мотор будет. Вы представляете, что значит довести двигатель на резине до трех тысяч оборотов?

Практикант нервно заерзал на сиденье.

— Существуют специальные приспособления, — сказал он. — И потом, для этого дрели достаточно.

— Дрелью нельзя, — возразил профессор. — Она винт поцарапает.

Практикант съежился в комок на сиденье; плакать он перестал, только что-то бурчал себе под нос.

— Что? — переспросил Членоед.

— Ничего.

— Ничего — это уже что-то, — сказал Членоед.

И он снова рассмеялся, глядя, как практикант, притворившись спящим, опять уткнулся носом в угол. А Членоед, напевая что-то веселое, жал на газ.

Солнце приближалось к линии горизонта, и лучи его освещали машину так, что она воспринималась поставленным в соответствующие условия наблюдателем как блестящий предмет на черном фоне: Членоед не преминул успешно применить здесь известные ему законы ультрамикроскопии.

V

Корабль быстро шел вдоль мола: надо было как следует разогнаться перед финишем. Он был переполнен пассажирами и грузами, направлявшимися в Экзопотамию, и почти касался дна, когда попадал между волнами. На его борту Анн, Бирюза и Анжель занимали три неудобные каюты. Коммерческого директора, Робера Гундоса де Риноса, с ними не было: он должен был приехать сразу после того, как будет закончено сооружение железной дороги. А пока он получал оклад за новую должность, оставаясь на старом месте работы.

Капитан бегал взад-вперед по нижней палубе в поисках командирского рупора и нигде не мог его обнаружить. А тем временем корабль шел прямиком на известный своей свирепостью риф Волчок, в который и должен был благополучно врезаться, если капитан вовремя не отдаст команду. Наконец рупор был найден — он притаился за скрученным канатом и подкарауливал чаек: он ждал, когда хотя бы одна пролетит достаточно близко, чтобы наброситься на нее. Капитан схватил рупор и, тяжело ступая по палубе, побежал галопом к лестнице. Он вскарабкался на верхнюю палубу, затем на мостик; еще секунда — и было бы слишком поздно: Волчок был совсем рядом.

За бортом огромные пенистые волны гонялись друг за дружкой, и корабль продвигался вперед с большим трудом, правда, шел он не по курсу, а в прямопротивоположном направлении, так что и спешить, собственно говоря, было некуда. Свежий ветерок, насыщенный ихневмоном и йодом, просачивался в слуховые извилины человека у штурвала, и от этого у него в ушах возникал нежный звук, напоминавший пение кулика, очень похожий на ре диез.

Команда тем временем медленно переваривала недавно съеденный суп с галетами, специально приготовленными для потребления в зоне внутренних морей; галеты эти капитан получал от правительства в знак особого к нему расположения. Неосмотрительные рыбы кидались со всего размаха прямо на корпус корабля, и глухой стук от этих ударов интриговал пассажиров, а особенно тех, кто впервые отправились в плавание, в частности Дидиша и Оливу. Олива была дочерью Моряка, а Дидиш — сыном Карло. А Моряк и Карло были теми самыми рабочими, которых Компания наняла для отправки в Экзопотамию. С ними на корабле находились и другие их дети, однако в данный момент дети эти прятались по углам, поскольку не успели еще осмотреть корабль, да и друг к дружке приглядеться тоже не успели. Бригадир Арлан ехал вместе с ними. Уж кто был сволочью — так это он.

Форштевень, словно пестик в пюре, тяжело давил под собой волны, ибо дизайн судна, отвечавший и коммерческим требованиям тоже, не был предназначен исключительно для достижения высоких скоростей. Тем не менее в целом от всего этого впечатление было скорее приятное, ибо в море много соли, а соль, как известно, очищает все кругом. Чайки, как полагается, не замолкали ни на минуту, они долго кружили вокруг большой мачты, потом, правда, уселись рядышком слева на четвертой перекладине сверху, чтобы поглазеть на корморана, который демонстрировал перед всеми полет на спине.

Именно в эту минуту Дидиш решил показать Оливе, как ходят на руках: увидев такое, корморан совершенно растерялся. Он попытался было набрать высоту, однако все перепутал, полетел вниз и сильно стукнулся головой о капитанский мостик. Ему пришлось закрыть глаза, чтобы не моргать от боли, а из клюва у него пошла кровь. Капитан посмотрел на валявшуюся у него под ногами птицу и, пожав плечами, протянул корморану грязный носовой платок.

Олива видела, как падал корморан. Она тут же побежала узнать, можно ли взять его на руки, а Дидиш тем временем все шел за ней на руках вниз головой. Он позвал Оливу, чтобы ей что-то показать, но она была уже далеко. Дидиш встал на ноги и легонько выругался: то, что он сказал, конечно, в целом было грубо, однако не лишено изящества. Он пошел за Оливой, но спешить особо не стал — все-таки она не слишком хорошо с ним обошлась. Он постукивал грязной ладошкой по поручням примерно на два шага по хлопку, и это отзывалось таким гулким, дрожащим эхом по всей длине перил, что ему даже захотелось что-нибудь такое спеть.

Капитану нравилось, когда к нему на мостик приходили посетители, поскольку это было строжайшим образом запрещено, а он ненавидел, когда у него стояли над душой и что-то такое запрещали. Увидев Оливу, он улыбнулся. Ему нравились ее стройные ноги, жесткие белокурые волосы, слишком обтягивающий свитер и два недавно возникших у нее спереди в области груди бугорка, которыми Боженька наградил ее три месяца тому назад. Именно в эту минуту корабль поравнялся с Волчком, и капитан поднес к губам командирский рупор: он хотел поразить Оливу и Дидиша — их головы выглядывали из-за железной лестницы. Капитан начал громко орать. Олива не могла разобрать, что он кричал, а у корморана уже и так страшно болела голова.

Капитан отбросил рупор в сторону и с довольной улыбкой повернулся к детям.

— А кого вы так звали, месье? — спросила Олива.

— Зови меня просто капитан, — сказал капитан.

— Да нет же! Вы кого звали? — повторила свой вопрос Олива.

— Там человек застрял после кораблекрушения, — объяснил капитан. — Вон он там, на Волчке.

— А Волчок это где, капитан? — спросил Дидиш.

— Вон, тот большой риф, — сказал капитан, показывая в сторону Волчка.

— А он там так и сидит все время? — спросила Олива.

— Кто? — не понял капитан.

— Ну, человек этот, — пояснил Дидиш.

— Разумеется, — сказал капитан.

— А почему? — спросила Олива.

— А потому что дурак, — сказал капитан. — И потом, снимать его оттуда очень опасно.

— Он что, кусается? — поинтересовался Дидиш.

— Нет, — сказал капитан, — дело в том, что он очень заразный.

— А что с ним?

— Никто не знает, — сказал капитан.

Он опять поднес рупор к губам и начал что-то кричать: в радиусе нескольких кабельтовых от крика капитана попадали пролетавшие мимо морские мухи.

Олива и Дидиш стояли на мостике, облокотившись о перила. Они наблюдали за быстро вращавшимися вокруг своей оси большими медузами. Каждая из них крутилась в своей воронке, куда и засасывала плывущих мимо неосмотрительных рыб: метод этот был изобретен медузами в Австралии и был нынче в большой моде у побережья.

Капитан опять отложил свой рупор в сторону и с интересом наблюдал за тем, как ветер теребил волосы на круглой головке Оливы, разделяя то тут, то там белокурые пряди белыми полосками пробора. Время от времени юбка ее вздымалась вверх, оголяя ляжки, и билась вокруг ее стройных ног.

Корморан, огорченный тем, что никто так и не проявил внимания к его персоне, испустил долгий, щемящий душу стон. Олива, вспомнив наконец, зачем она пришла на капитанский мостик, склонилась над раненой птицей.

— Капитан, — сказала она. — Можно, я возьму его на руки?

— Разумеется, — разрешил капитан, — если ты, конечно, не боишься, что он тебя укусит.

— Но ведь птицы не кусаются, — возразила Олива.

— Ха-ха-ха! — сказал капитан. — Но это же необычная птица!

— А что в ней такого? — спросил Дидиш.

— Не знаю, — ответил капитан. — И это обстоятельство само по себе указывает на то, что птица эта необычная, поскольку всех обычных я знаю. Ну, есть, например, сороки, финтимушки; видел я пиноеда, капельницу, молотилку, перепеляуса, книжульника, дуралейку, прилепая, будку песчаную, глаздолоя, ракушельника. Кроме того, стоит упомянуть и чайку морскую, и курицу обыкновенную, именуемую по латыни кокота приебанс.

— Черт!.. — прошептал Дидиш. — И откуда только вы все это знаете?

— Образование… — многозначительно сказал капитан.

Олива все же взяла корморана на руки и начала его качать, прижав к груди, рассказывая при этом всякие глупости, чтобы как-то его утешить, а довольный корморан свился в клубок в своих перьях и урчал, как тапир.

— Вот видите, капитан, — сказала она, — он вовсе не кусается.

— Значит, это перепеляус, — заявил капитан. — Перепеляусы — милые создания, это отмечали даже авторы телефонной книги.

Польщенный корморан изящно выгнул шею и застыл в этой изысканной позе, а Олива ласково погладила его по голове.

— А когда мы будем на месте, капитан? — спросил Дидиш, который, конечно же, птиц тоже любил, но не так, чтобы очень.

— Еще плыть и плыть, — сказал капитан. — Наберись терпения, мальчик. А вы, кстати, куда едете?

— Мы? В Экзопотамию, — ответил Дидиш.

— Здорово! — одобрительно воскликнул капитан. — Тогда я, пожалуй, поддам газу.

Сказано — сделано. Дидиш поблагодарил его.

— А ваши родители здесь, вместе с вами? — спросил капитан.

— Да, — ответила Олива. — Карло — это отец Дидиша, а мой папа — Моряк. Мне тринадцать, а Дидишу тринадцать с половиной.

— Понимаю, — кивнул капитан.

— Они там будут железную дорогу строить.

— А мы едем вместе с ними.

— Везет же некоторым! — сказал капитан. — Если бы я мог, поехал бы вместе с вами. Надоел мне этот корабль.

— Вам надоело быть капитаном?

— Скучно! — сказал капитан. — С такой работой любая сволочь справится.

— Сволочь у нас Арлан, — сказал Дидиш.

— Зачем ты так говоришь? Тебе влетит, — сказала Олива.

— Ничего страшного, — успокоил ее капитан. — Я никому не скажу. У нас тут мужская компания.

Он погладил девочке ягодицы. Оливе это очень польстило: ее приняли как равную в мужскую компанию, и она восприняла это поглаживание как принятый в среде самцов знак дружеского участия. Лицо капитана побагровело.

— Поехали с нами, капитан, — предложил Дидиш. — Там наверняка нужны такие люди, как вы.

— Да, да, — подхватила Олива. — Это было бы очень здорово. Вы бы рассказывали нам про пиратов, а мы бы играли в абордаж.

— Прекрасная мысль! — сказал капитан. — А ты справишься?

Капитан притянул ее к себе и начал трясти за плечи.

— А! Теперь понимаю! — воскликнула Олива. — Еще как справлюсь! Посмотрите, какие у меня бицепсы!

— Ладно, сойдет, — сказал капитан.

Он уже с трудом выговаривал слова.

— Она же девочка, — напомнил Дидиш. — Драться она все равно не сможет.

— А почему ты решил, что она девочка? — спросил капитан. — Потому что у нее эти две маленькие штучки спереди?

— Какие штучки?

— А вот эти… — сказал капитан.

И он протянул руку и пощупал их, чтобы Дидиш наконец понял, о чем идет речь.

— Не такие уж они и маленькие, — возразила Олива.

В доказательство она выпятила грудь, предварительно положив рядом с собой уснувшего к тому времени корморана.

— Действительно… — пробормотал капитан. — Не такие уж они и маленькие. — Он притянул ее к себе. — Если дергать за них каждое утро, они станут еще больше, — сказал он, понизив голос.

— Как это? — не поняла Олива.

Дидишу не понравилось побагровевшее лицо капитана, вздувшиеся у него на лбу вены. Ему стало неловко, и он отвернулся.

— А вот так… — сказал капитан.

А потом Дидиш услышал, как Олива заплакала, и понял, что капитан ее больно ущипнул, а она пытается вырваться, но капитан ее не отпускает и продолжает делать ей больно. Мальчик схватил рупор и изо всех сил ударил им капитана по лицу. Капитан выругался и отпустил Оливу.

— Убирайтесь отсюда, сопляки паршивые!.. — заорал он.

На его физиономии, в том месте, куда угодил Дидиш, осталась глубокая вмятина. А по лицу Оливы текли большие слезы, и она прижимала руку к груди, куда ее так больно ущипнул капитан. Она стала спускаться по железной лестнице вниз. Дидиш последовал за ней. Он был в ярости: он чувствовал себя униженным и оскорбленным, хотя и сам не знал почему. Ему казалось, что его жестоко обманули. Тут у них над головой пролетел корморан — капитан дал ему сильный пинок под зад — и шлепнулся на палубу прямо перед ними. Олива наклонилась и подняла корморана с палубы. Она все еще плакала. Одной рукой Дидиш обнял ее за шею, другой стал убирать прилипшие белокурые пряди с ее мокрого лица. Потом он поцеловал ее в щеку нежно-нежно, как только мог. Плакать она перестала, потом посмотрела на мальчика и опустила глаза. Она прижимала к себе корморана, а Дидиш нежно обнимал ее за плечи рукой.