Глава 1 УСТАНОВИТЕЛЬ ИМЕН – БОЖЕСТВЕННОЕ НАЧАЛО

ВЕДИЧЕСКИЕ МИФЫ

В представлении народов, населявших Переднюю Азию и Индостан и живших ранее X в. до н. э… язык был создан божественным началом, хотя оно и могло привлекать к этому делу человека. Здесь интересно отметить разнообразие обликов всевышней силы, создающей язык, многоступенчатость этого действия при движении имен с неба на землю и непосредственную связь именования с деятельностью, с созиданием.

Первой по древности и святости считается Ригведа. В ней в одном из гимнов говорится, что установителем имен является бог – Всеобщий ремесленник, ваятель, кузнец и плотник, создавший небо и землю. Но он устанавливал не все имена, а только для подчиненных ему богов. В другом же гимне Ригведы рассказывается о том, что начало речи дали люди – первые великие мудрецы, которые под покровительством бога Брхаспати – вдохновителя красноречия и поэзии – "приступили к действию, осуществляя установление имен". Согласованный вариант мифа выглядит так: главный бог – Всеобщий ремесленник и "господин речи" – давал имена другим богам, имена же вещам устанавливали люди – святые мудрецы, но с помощью "господина речи".

В мифах создание имен – священное действо, служащее не интересам людей, а завершающим этапом создания мира вещей; имена являются его атрибутом, который существует сам по себе, независимо от людей. Им предстоит лишь познать и использовать готовые имена.

К ведам в древнеиндийской философии и мифологии примыкают литературные произведения особого жанра – упанишады (букв, "сидеть около"), комментирующие и дополняющие ведические гимны. Упанишады относятся к IX–VI вв. до н. э. и по форме представляют собой беседы мудреца-учителя с юными учениками, "сидящими около".

Чтобы понять, как авторы упанишад представляли себе появление имен и речи, обратимся к истокам их рассуждений. Ответ на вопрос "Что было вначале?" – "Бог (или боги)" их не удовлетворял, так как тогда надо было объяснить, кто создал богов и что было до них.

В упанишаде Шатанатха Брахмана мудрец говорит: "Водами поистине было это начало, лишь морем. Эти (воды) размышляли: «Как могли бы мы размножиться?»"2 Для того чтобы развиться и размножиться, первоначальное бытие нуждается в некотором орудии – это миросозидающая сила (в названной упанишаде – тапас). Описываются различные варианты космогонического процесса. Но для большей их части характерно то, что сперва должно существовать некоторое активное начало, способное творить, но не обязательно божественное. На некотором этапе миросо-зидания появляются боги, которые продолжают творение мира, в том числе" и имен.

Мудрец, ведущий беседу в упанишаде Чхандочья, так представляет себе ход событий: вначале было сущее (это более поздняя упанишада, чем Шатапатха Брахмана, поэтому мир начинается не с конкретного вещества – воды, а с обобщенного бытия). Сущее решило вырасти и стать многочисленным, и в первую очередь сотворило жар, который создал воду. Идея жара (огня) как одного из первоначал была популярна и у греческих философов. Жар активен-и двулик: разрушая топливо, созидает тепло, так необходимое для жизни. Динамичность жара и невещественность тепла близки по своей природе человеческой речи – высшему этапу творения.

Вода, пожелав стать многочисленной, сотворила пищу, которая бывает всюду, где идет дождь. Пища бывает трех пород: из яйца, от живых и из ростка. Далее уже в миросозидании принимает участие божество, которое решило войти в живые существа и с помощью животворящей силы – атмана – "явить имена и формы". Этот акт является заключительным в миросозидании и обходится без человека. Очевидно, если "имена и формы" живых существ "явились" из них самих, то имена возникают по их (существ) "природе" (штрих к гипотезе об именах "по природе").

Интересно "направление" именования: обычно имя движется от бога к вещи, здесь же оно выходит изнутри ее и связано с ее формой. Объяснив возникновение жара, воды, пищи и имен, что, видимо, является необходимым минимумом для существования человека, мудрец переходит к рассмотрению человеческой природы.

Поглощенная пища разделяется на три части: грубейшая становится калом, средняя – мясом, тончайшая – разумом. Выпитая вода превращается в грубейшей своей части в мочу, средняя становится кровью, а тончайшая – дыханием. Жар также поглощается (в виде тепла) и становится костью, мозгом, а тончайшая его часть – речью. "Ибо разум, дорогой, – заключает мудрец, – состоит из пищи, дыхание состоит из воды, речь состоит из жара…".

Качс видим, наш мудрец хотя и прибегал иногда к помощи божества в объяснении возникновения имен, но мысль его обращена к материальному миру, в котором, собственно, и рождаются имена, речь. Хотя имена и возникают без человека и вне его, но речь, в которой он пользуется ими, есть собственно человеческое свойство, рожденное из "поглощенного жара" "по природе" человека. Из всех мифологических сюжетов возникновения языка этот, пожалуй, самый приземленный.

БИБЛЕЙСКАЯ ЛЕГЕНДА И ЕЕ ТОЛКОВАНИЕ

Согласно библии, богу с самого начала была присуща способность говорить. Видимо, она является одним из его качеств, предполагаемых его всемогуществом. Сотворение мира происходило путем высказывания желаний, и акт говорения совпадает с актом творения.

Мир был создан за шесть дней, и каждый этап миросозидания начинался так: "И сказал бог: да будет свет. И стал свет…. И сказал бог: да будет твердь, но среди воды, и да отделяет она воду от воды (И стало так)"4. Таким же образом он создал растения и "душу живую" (птиц, гадов и т. д.), в том числе и человека; правда, последний был сотворен по образу и подобию его.

Для создания живых существ недостаточно только акта говорения, нужен материал, коим и являлся "прах земной". Поэтому можно предположить, что речевой и волевой акты говорения не просто порождали, а, как это было уже в древнеиндийской мифологии, "формировали" растения и животных из "праха земного".

Казалось бы, для христианского богословия нет проблемы происхождения имен и языка (библейское объяснение этого вопроса не только принимал, но и пытался развернуть и обосновать в своей незаконченной работе "De vulgari eloquentia" незадолго до 1305 г. великий итальянский поэт Данте Алигьери). Однако и в узких рамках библейского сюжета уже на ранних этапах богословия имели место перипетии схоластической мысли.

Согласно тексту библии, установление имен происходило в два этапа: сначала бог создал слова "день", "ночь", "небо", "земля", "море", а затем Адам поименовал все остальное – животных и птиц. Однако возникает сомнение: если бог всемогущ и всесущ, то почему он не мог сам установить все имена и доверил столь ответственное дело Адаму?

Арианский епископ (арианство – одно из направлений раннего христианства) Евномий (IV в.) так и утверждал: сначала бог создал все имена, а затем открыл их людям. Ему возражал Григорий Нисский (335–394) – византийский богослов, один из отцов христианской церкви. Он говорил, что бог наделил людей лишь способностью к языку, а они употребили ее для наименования вещей. Подобно тому как человек сам строит дом, кует плуг или меч, так он и сам создает слова; бог же наградил человека лишь способностью строить и ковать. "Звуки, означающие существующее", создает логическая сила, свойственная человеку и дарованная ему богом.

Вопрос о двух типах имен – божественных и человеческих – был довольно существенным для средневекового богословия, так как он связан с актом творения мира.

Божественная речь, по Ансельму Кентерберийскому (1033–1109), есть одновременно всепостигающее мышление духа, и благодаря этому, "произношение" вещей является процессом их создания. Дело в том, что дух постигает самого себя, раскрывая в себе образы вещей, называние которых и порождает сами вещи. Ансельма, конечно, смущает то обстоятельство, что созидающие слова сами не похожи на создаваемые вещи, хотя они могут быть "сравнением, образом, фигурой". И он находит выход из положения в том, что защищается, как бы сказал Гегель, тощей абстракцией: слово не есть изображение созданного существа, но его первоначальная сущность. Все это относится к словам, которыми высшая мудрость создает твари, но не к словам самих тварей."Их речь лишена всех качеств божественного глагола.

Что касается слов, обозначающих предметы и понятия о них, то, согласно Абеляру (1079–1142), их "изобрели люди", поскольку постичь бога и сотворенное им невозможно. Это явно выходит за рамки библейских представлений, хотя в контексте такое высказывание могло означать высшую степень презрения к человеческой речи, даже по происхождению далекой от божественности.

СПОР О ПЕРВОМ ЯЗЫКЕ

Упоминавшийся выше Григорий Нисский возмущался иудейскими служителями культа – раввинскими толкователями (экзегетами) библии, утверждавшими, что бог научил Адама еврейскому языку, его словам и грамматике. Бога, который управляет Вселенной, нельзя представлять школьным учителем, писал он.

Однако идея божественного происхождения еврейского языка и представление о нем как об исходном для всех остальных, бытовавшие у раввинских экзегетов и первых отцов церкви, неожиданно укрепилась и приобрела популярность в XVI–XVII вв., когда роль богословия в науке падала. К этому времени среди богословов и философов сильно развился интерес к происхождению слов, их этимологии и сравнению схожих слов в различных языках. Богословы, обладавшие филологическими знаниями, как раз и стали развивать теорию происхождения всех языков из еврейского.

Примером того, как обосновывалась эта теория, служат рассуждения Этьена Гишара, опубликовавшего в 1606 г. в Париже книгу "Этимологическая гармония языков". В предисловии к ией он пишет: чтобы иайти этимологию слова, надо идти "путем прибавления, отнятия, перестановки и перемещения букв"; это он и делает в своей книге6. Так, из еврейского слова agap "ветер" он следующим образом выводит соответствующие по значению слова современных европейских языков: если прочитать это слово в обратном порядке, то получим немецкое faga, англичане исказили слово faga, превратив его в wing, а фламандцы – в wiecke. Если вставить после f букву I, то получим немецкое fliigel. Из еврейского dabar (говорить) путем отбрасывания первой согласной и перестановки были образованы английское word, немецкое wort и латинское verbum.

Используя подобные, по меньшей мере сомнительные, примеры, можно доказать, что любой избранный язык был тем., на котором говорили в раю, замечает известный датский лингвист Вяльгельм Томсен (1842–1927).

Для выяснения вопроса о том, какой язык самый древний и изначальный, египетский царь Псамметих I (VII в. до н. э.) использовал другой прием, еще менее научный, чем методы Этьена Гишара. И таким языком оказался фригийский. Об этом рассказывает в своей истории Геродот (V в. до н. э.), ссылаясь на египетских жрецов бога огня Гефеста7.

Вступив на престол, царь Псамметих решил проверить мнение египтян о себе как о самом древнем народе. Для этого он повелел поселить двух младенцев в хижине пастуха и запретил произносить при них какие-либо слова. Пастух ухаживал за детьми, поил их молоком – и только. И вот однажды (детям уже исполнилось по два года) они бросились к его ногам и стали произносить слово "бекос". Пастух сообщил об этом царю. Тот потребовал детей к себе и услышал от них то же слово "бекос". Когда по повелению царя выяснили, какой народ и что именно называет этим словом, то оказалось, что это фригийское слово "хлеб" (так оно и есть на самом деле). Этим способом царь Псамметих убедился, что самый древний язык и народ – фригийцы, а египтяне появились уже после них (фригийцы, конечно, не были самым древним народом, и вообще самого древнего народа не было. Предки людей обитали почти по всей Евразии и Африке, и естественно, что во многих местах и одновременно появились "очеловеченные" их сообщества, племена и народы).

ИДЕЯ ЧУДА И НОВОЕ ВРЕМЯ

Идея божественного, или чудесного, происхождения языка прожила достаточно долго, вплоть до XIX в. И корень такой живучести, видимо, заключается в том, что она снимает проблему: если признать существование бога, то он создал все, что есть, а пути господа неисповедимы. Даже такие крупнейшие мыслители, как Платон (IV в. до н. э.) и И. Гердер (XVIII в.), много размышлявшие над происхождением языка, в конце концов приходили к тому, что уповали на божественное начало. И. Гердер, например, писал: "Однако и со всеми этими орудиями искусства, как моэг, органы чувств, рука, мы не добились бы ничего, как бы прямо ни ходили и ни стояли, если бы не приводила все в движение одна пружина, которую заключил в нас создатель: эта пружина – божественный дар речи"8.

Вопрос о божественном происхождении языка оживленно обсуждался в науке XVIII в., что связано с активной деятельностью французских просветителей, которые с позиций гуманизма и материализма решительно обрушились на средневековую схоластику, доведя дело разрушения ее мировоззренческого ядра до логического конца. Схоластика оказалась выхолощенной, но форма аргументации в научной литературе, в частности в спорах о происхождении языка, иногда имела еще богословский характер. В терминах богословия предпочитали спорить, например, немецкие мыслители.

В 1769 г. Берлинская академия наук объявила конкурс на лучшее сочинение на тему "Могут ли люди, будучи представлены своим прирожденным способностям, создать язык?" В нем приняли участие многие выдающиеся философы Германии (Г.Э. Лессинг, И.Г. Гердер и др.).

Классик немецкой философии эпохи Просвещения и выдающийся драматург и критик Г.Э. Лессинг(1729–1781) в статье "О происхождении языка" ответил на вопрос академии отрицательно. Он так сформулировал проблему: нельзя утверждать, что существует только два решения: или чудесное происхождение языка или изобретение его людьми. Имеется третий путь: первый человек был научен языку подобно тому, как дети научаются ему от взрослых. Кто же учитель? Он единственный – это высшее существо. Конечно, соглашается Г.Э. Лессинг, нисхождение самого создателя к людям и общение с ними для обучения их языку – акт чуда, но результат его ничего чудесного не таит: люди и учились языку, и использовали его столь же естественно, как это делают дети.

Сделав такой вывод, Г.Э. Лессинг должен был показать несостоятельность второй стороны дилеммы – чудо или изобретение. Богословская аргументация здесь особенно наивна. Основной довод – доброта создателя: для изобретения людьми языка потребовались бы многие столетия и создатель по доброте своей не мог допустить, чтобы люди влачили в эти безъязычные времена существование, которое едва ли может быть названо жизнью. Бог сжалился над людьми и приобщил их к языку. Как видим, это не что иное, как реставрация идеи раввинских экзегетов.

Любопытную аргументацию, направленную против договорной теории языка (см. ниже) и в защиту его божественного происхождения выдвинул в конце XVIII в. французский философ и публицист, апологет средневекового мировоззрения и монархии Г. Бощльд (1754–1840). В своей книге "Первичное законодательство, рассматриваемое в последнее время как не единственный светоч разума" он исходит из тезиса о тождестве языка и мышления. Мы не можем произнести слово, рассуждает Бональд, если в нас самих нет внутреннего произношения (и с этим нужно согласиться). Но отсюда делается совершенно неправомерный вывод: мыслить значит говорить самому с собой внутренним словом, а говорить значит мыслить громко. Он сознательно отождествляет выражение мысли посредством слова и саму мысль: человек мыслит свое слово, прежде чем высказать свою мысль. Отсюда естественный вывод о том, что человек не мог изобрести языка, так как даже мысль о таком изобретении не могла появиться без слов.

Апелляция к богу как первоучителю языка в XVIII в. уже должна была как-то обосновываться. И основной аргумент в ее пользу – неразрешимость проблемы. Теория общественного договора о языке Ж.-Ж. Руссо произвела столь сильное впечатление на современников, что не считаться с нею, третировать ее предпосылки оппоненты уже не могли. Противники Руссо (как, впрочем, и он сам) видели самое уязвимое место в договорной теории в том, как могли люди договориться о значении слов, если не было возможности договориться, т. е. не было языка (этот аргумент используют и современные лингвисты).

Приведем для примера точку зрения профессора Эдинбургского университета Блера, опубликовавшего в 1783 г.

"Лекции по риторике и изящной литературе"". Поскольку первые люди жили разобщенными семьями, то какая сила могла объединить их и вызвать потребность в общении? Если бы даже несколько семей, объединенных нуждой или случаем, договорились употреблять некоторые знаки, то каким образом они могли распространить свой язык на другие семейства? Ведь для этого необходимо взять над ними верх (заметим, кстати, что когда одни племена захватывали другие, то они, естественно, навязывали им и свой язык).

Для того чтобы утвердился и распространился единый язык, рассуждает Блер, люди должны были объединиться. Но такое объединение с общей пользой должно предполагать выяснение намерений, что невозможно без языка. Это неразрешимое в глазах Блера противоречие, а также тот факт, что все языки удивительно схожи между собой (он, видимо, имел в виду в лучшем случае европейские языки), дают Блеру основание приписать возникновение языка божескому наставлению.

К концу XVIII в. идея чудесного происхождения языка все более трансформируется в сторону эклектического соединения с человеческими корнями речи. По мнению философов, человек не в состоянии сам изобрести столь сложное и гармоничное явление, как язык. В этом ему была нужна помощь всевышнего.

Подобную точку зрения развивал немецкий просветитель, философ, профессор Марбургского университета Дитрих Тидеманн (1748–1803). В своем сочинении "Опыт объяснения происхождения языка" он доказывал, что порядок и лад, свойственные языку, способность речи выражать тончайшие оттенки мысли свидетельствуют о божественном происхождении языка. Во всем здании языка видна мудрость и рассуждение. Но разве могли грубые и некультурные люди тысячи лет назад обладать ими? Хотя языки и становятся изящнее и богаче словами, но это поверхностные изменения, не затрагивающие их совершенной основы, правильность и упорядоченность которой люди не могли изобрести. Языки диких народов из-за их примитивности, правда, нельзя относить за счет божественного начала. Но эти народы не обладают и разумом, необходимым для создания языка и вложенным в человека богом.

Вопрос о порядке в языке дискутируется и в настоящее время в языкознании. Все же большинство лингвистов, насколько мы можем судить, склоняются к тому, что хотя язык и есть система взаимосвязанных единиц различного уровня (фонемы, морфемы, слова, схемы словосочетаний и предложений), но разумного, логического порядка в нем мало. Язык развивается стихийно, на основе потребностей общения и психических ассоциаций. Некоторые выдающиеся лингвисты нового времени (американец Уитни, швейцарец Ф. де Соссюр и др.) считали язык плохо устроенным складом. Так что аргументация Тидеманна, которая его современникам казалась убедительной и серьезной, для нас не является таковой.

Человеческий план возникновения языка мыслится Тиде-манном в следующем виде. Сначала люди имели только представления о предметах. Благодаря представлениям появляются слова. Первым способом общения были жесты. Затем некоторые из людей, а именно духовные вожди, открыли, что гораздо удобнее общаться словами. Одно из их преимуществ состоит в том, что человек с помощью голоса может не только произвести впечатление на слушающего, но и сам воспринимать свою речь (мы бы сказали: контролировать речь легче, чем жест, позу или стихийный выкрик). Эта идея Тидеманна хотя и не объясняет перехода от жеста к слову, но оригинальна и глубока. Благодаря словам образуется разум. Но человеческий разум слаб и недостаточен, чтобы изобрести язык. Здесь необходим божественный разум, который, видимо, проявляется прежде всего у духовных вождей. Только с его помощью в язык вносится порядок и связь.

Интересно отметить, что в середине XIX в., когда естественно-научное мировоззрение господствовало в умах и творчестве большинства европейских ученых, когда бурно развивающаяся наука о языке собрала огромное количество фактов и обрела теоретическую базу в трудах В. фон Гумбольдта (1767–1835), выдающийся немецкий филолог и фольклорист Якоб Гримм (1785–1863) должен был обосновывать свою точку зрения на происхождение языка в богословских терминах.

В то время среди лингвистов получила широкое распространение гумбольдтовская теория трехэтапного развития языка. Первый этап – доисторический, дописьменный, но в общих чертах восстановимый. Этот язык состоял из одних "корней", т. е. слова не имели ни префиксов, ни суффиксов, ни окончаний. Этот язык был богат словами, был способен описать любую конкретную ситуацию. Однако со. временем отдельные слова стали присоединяться к наиболее существенным "корням", теряя свое самостоятельное "вещественное" значение. Такие слова стали выполнять роль вспомогательных словообразовательных (префиксы и суффиксы) или словоизменительных (окончания) показателей. Получалось, что первоначальный язык как бы беднел и ухудшался. Это естественно-исторический процесс, связанный с развитием мышления.

Здесь-то Я. Гримм и выдвигает богословские аргументы против божественного происхождения языка. Во-первых, божьей мудрости противоречит насильственное навязывание того, "что должно свободно развиваться в человеческой среде"; во-вторых, было бы противно божьей справедливости позволить терять "дарованному первым людям божественному языку свое первоначальное совершенство". Следовательно, бог не имел никакого отношения к возникновению и развитию языка. Таковы аргументы Я. Гримма, изложенные в докладе "О происхождении языка", зачитанном в Берлинской академии наук 9 января 1851 г.