Чак Паланик. Колыбельная Перевод Т. Покидаевой Палки и камни могут и покалечить, а слова по лбу не бьют

Элен открывает круглые коробочки с тенями для век: коричневые, розовые

и персиковые. Она внимательно их рассматривает и даже нюхает. Она говорит:

-- У меня большой опыт.

Она смотрится в зеркало заднего вида и поправляет прическу. Смотрит на

часы, щиплет себя за подбородок и говорит:

-- Наверное, мне не стоит вам этого говорить, но я раньше работала

продавцом-консультантом в косметической фирме.

Мы припарковали машину у проржавелого живого трейлера на квадратной

площадке пожухлой травы, усыпанной пластмассовыми детскими игрушками. Элен

закрывает свою косметичку. Смотрит на меня и говорит:

-- Готов повторить?

Уже внутри трейлера Элен говорит хозяйке в фартуке с цыплятами:

-- Это абсолютно бесплатно, и вы ничего не обязаны покупать. -- Она

подталкивает женщину на диван.

Сама Элен садится напротив, так близко, что их колени почти

соприкасаются, и проводит ей по лицу мягкой кисточкой для румян. Она

говорит:

Одной рукой она хватает хозяйку за волосы и поднимает прядь вертикально

вверх. Волосы у хозяйки светлые, с темно-русыми корнями. Свободной рукой

Элен быстро начесывает прядь гребешком и укладывает ее в художественном

беспорядке, так что волосы получаются разной длины. Она берет еще одну прядь

и делает то же самое. Потом подправляет прическу расческой, так что голова

хозяйки теперь представляет собой взбитое облако светлых волос. Темных

корней совершенно не видно.

И я говорю: так вот как. ты это делаешь.

Прическа получилась в точности как у Элен, только не розовая, а белая.

На журнальном столике перед диваном -- большой букет роз и лилий, но

цветы давно увяли и побурели. Букет стоит в вазе зеленого стекла, но воды --

только на донышке. Причем вода уже черная. На обеденном столе в кухне --

тоже цветы. И тоже -- увядшие. В протухшей вонючей воде. На полу вдоль

дальней стены гостиной -- еще несколько ваз с цветами. Пожухлая зелень,

сморщенные увядшие розы и черные гвоздики, покрытые сероватым налетом

плесени. В каждый букет воткнута маленькая картонная карточка со словами:

"Наши искренние соболезнования".

И Элен говорит:

-- Теперь закроите глаза руками.

Она щедро опрыскивает голову хозяйки лаком для полос.

Хозяйка сидит, слегка наклонившись вперед и прижимая ладони к лицу.

Элен указывает кивком в дальний конец трейлера, где есть еще несколько

комнат.

Элен открывает тушь для ресниц и говорит:

-- Можно мой муж сходит у вас в туалет? -- Она говорит: -- А теперь

посмотрите вверх, голубушка.

На полу в ванной -- кучи грязного белья и одежды, разобранной по

цветам. Белая. Цветная. Чьи-то футболки и джинсы, испачканные машинным

маслом. Полотенца, простыни и лифчики. Скатерть в красную клетку. Я спускаю

воду в унитазе. Для звуковой маскировки.

Никаких пеленок или детской одежды.

В гостиной хозяйка в цыплятках все еще смотрит вверх, в потолок, только

теперь она как-то странно дышит -- судорожно и часто. Грудь под фартуком

трясется. Элен вытирает бумажной салфеткой расплывшийся макияж. Салфетка

мокрая и черная от потекшей туши. И Элен говорит:

-- Пройдет время, Ронда, и вам станет легче. Сейчас вы в это не верите,

но так будет. -- Она берет очередную салфетку. -- Надо только поверить, что

вы сумеете это вынести, что вы сильная. Думайте о себе как о сильной

женщине.

Она говорит:

-- Вы еще молодая, Ронда. Вернитесь в школу, получите профессию,

обратите боль в деньги.

Женщина с цыплятками, Ронда, по-прежнему плачет, глядя в потолок.

За ванной -- две спальни. В одной -- кровать с водяным матрасом. В

другой -- детская кроватка с игрушкой-мобилом в виде пластмассовых

маргариток. Белый комод с выдвижными ящиками. Кроватка пустая. Прорезиненный

матрасик свернут в рулон и лежит в изголовье. На стуле рядом с кроваткой --

стопка книг. "Стихи и потешки со всего света" -- на самом верху.

Я кладу ее на комод, и она открывается на странице 27.

Пробегаю острием английской булавки вдоль корешка -- делаю маленькие

проколы, чтобы было удобнее вырвать страницу. Вырываю, прячу в карман, кладу

книгу на место.

В гостиной -- вся косметика свалена в кучу на полу.

Элен вынула из косметички фальшивое дно. Под ним -- браслеты и

ожерелья, большие броши и серьги, скрепленные попарно. Россыпь зеленых,

желтых, красных и синих камней в переливах света. Драгоценности. Элен держит

в руках длинное ожерелье из красных и желтых камней, каждый -- размером с ее

розовый ноготь, если не больше.

-- У хороших бриллиантов должна быть такая огранка, -- говорит Элен, --

чтобы свет не проникал сквозь грани в нижней половине камня. -- Она сует

ожерелье хозяйке в руки и говорит: -- В рубинах... оксид алюминия...

посторонние вкрапления в камне, называется "рутиловые включения", придают

камню мягкий розоватый оттенок, если только ювелир не обработает камень

высокой температурой.

Хороший способ забыть о целом -- пристально рассмотреть детали.

Две женщины сидят так близко друг к другу, что их колени соприкасаются.

И головы тоже -- почти. Женщина в цыплятках уже не плачет.

У нее на глазу -- ювелирная лупа.

Мертвые цветы отодвинуты в сторону, и весь столик завален искрящимися

розовыми камнями и золотом, прохладным белым жемчугом и синей ляпис-лазурью.

Мерцание желтого и оранжевого. Мягкое матовое серебро и ослепительно белые

отсветы.

что лица обеих женщин кажутся зеленоватыми в отраженном свете.

-- Это искусственный изумруд. Видите, там внутри как бы крапинки? В

настоящих камнях их нет.

Женщина внимательно сморит сквозь лупу и кивает головой.

И Элен говорят:

-- Я не хочу, чтобы вы обожглись, как я. -- Она запускает руку в

косметичку и достает что-то желтое и блестящее. -- Эта сапфировая брошь

принадлежала известной киноактрисе, Наташе Врен. -- Она вынимает из

косметички кулон в виде розового сердца в обрамлении маленьких

бриллиантиков. -- Этот берилловый кулон в семьсот каратов когда-то

принадлежал румынской королеве Марии.

Я уже знаю, что она скажет, Элен. В этой куче дорогих украшений,

говорит она, живут духи давно уже мертвых людей, всех прежних владельцев.

Всех, кто мог себе это позволить. Где теперь их таланты, ум и красота? Их

пережил этот декоративный мусор. Богатство, успех, положение в обществе --

все, что олицетворяли собой эти камни, -- где все это теперь?

С одинаковой прической и макияжем, эти две женщины, сидящие рядом,

могли бы быть сестрами. Или мамой и дочкой. До и после. Прошлое и будущее.

И это еще не все. Но обо всем остальном -- когда мы вернемся в машину.

Мона на заднем сиденье говорит:

-- Ну что, нашли?

И я говорю: да. Но этой женщине это уже не поможет.

Все, что она от нас получила: это роскошная прическа и, может быть,

стригущий лишай.

Устрица говорит:

-- Покажи нам, что это за песня. Ради чего мы катаемся по стране.

И я говорю: ни хрена. Я запихиваю вырванную страницу в рот и жую.

Ужасно болит нога, и я снимаю ботинок. Я продолжаю жевать. Мона засыпает. Я

продолжаю жевать. Устрица смотрит в окно на какие-то сорняки на пустыре.

Я глотаю прожеванную бумагу и засыпаю тоже.

Я просыпаюсь уже в дороге. На пути в следующий город, в следующую

библиотеку, может быть, к следующему "Волшебному макияжу". Я просыпаюсь, и

выясняется, что мы проехали уже триста миль.

На улице почти стемнело. Элен говорит, глядя прямо перед собой:

-- Я слежу за расходами.

Мона садится и чешет голову, запустив обе руки в дреды. Потом прижимает

пальцем внутренний уголок глаза и снимает натекшую слизь. Вытирает палец о

джинсы и говорит:

-- Где будем ужинать?

Я говорю Моне, чтобы она пристегнулась.

Элен включает фары. Кладет на руль руку, вытянув пальцы, и пристально

смотрит на свои кольца. Она говорит:

-- Когда мы найдем "Книгу теней", когда получим полную власть над

миром, когда станем бессмертными, и у нас будет все, и все нас будут любить,

-- говорит она, -- вы все равно останетесь мне должны двести долларов за

косметику.

Она выглядит как-то не так. У нее что-то не то с волосами. Ее серьги.

Серьги с большими розовыми и красными камнями, сапфирами и рубинами. Их нет.

Глава двадцать первая

Конечно, это была не одна ночь. Просто по ощущениям все ночи слились в

одну. Каждая ночь. Пересекая Неваду и Калифорнию, Техас, Аризону, Орегон,

Вашингтон, Айдахо и Монтану. Они одинаковые, все ночи, когда ты в дороге. И

поэтому кажется, будто ночь -- одна.

В темноте все города и места -- одинаковые.

-- Мой сын Патрик, он не умер, -- говорит Элен Гувер Бойль.

Он умер. Я видел запись о смерти в окружном архиве. Но я молчу.

Элен сидит за рулем. Мона и Устрица спят на заднем сиденье. Спят или

слушают наш разговор. Я сижу рядом с Элен на пассажирском сиденье. Я

прижимаюсь к дверце, чтобы быть как можно дальше от Элен. Я положил руку под

голову и слушаю, не глядя на Элен.

А Элен говорит, не глядя на меня. Мы оба смотрим прямо перед собой, на

дорогу, освещенную светом фар.

-- Патрик в больнице "Новый континуум", -- говорит она. -- И я верю,

что когда-нибудь он поправится.

На сиденье между нами лежит ее ежедневник в красном кожаном переплете.

Пересекая Северную Дакоту и Миннесоту. Я спрашиваю у Элен, как она

узнала про баюльные чары.

Своим розовым ногтем она нажимает какую-то кнопку -- включает систему

автоматического регулирования скорости. Потом нажимает еще одну кнопку и

включает дальний свет вместо ближнего.

-- Я работала продавцом-консультантом в "Skin Tone Cosmetics", --

говорит она. -- Мы тогда жили в кошмарном трейлере, -- говорит она. -- Мы с

мужем.

-- Ты знаешь, как это бывает, когда рождается первый ребенок, --

говорит она. -- Друзья и знакомые тоннами тащат подарки, игрушки и книжки. Я

даже не знаю, кто именно подарил эту книжку. Просто еще одна книжка в куче

других.

Согласно записям в окружном архиве, это случилось лет двадцать назад.

говорит она. -- Но Джон всегда думал, что это я виновата.

Согласно записям в полицейском досье, в течение месяца после смерти

Патрика Раймонда Бойля, шести месяцев от роду, соседи шесть раз вызывали

полицию по поводу нарушения общественного порядка -- шумных домашних ссор в

трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов "Буена-Ноче").

Пересекая Висконсин и Небраску.

Элен говорит:

-- Я искала оптовых покупателей для "Skin Tone Cosmetics" и просто

ходила по домам, рекламируя наши товары. -- Она говорит: -- Я не сразу

вернулась на работу. Прошло, наверное, полтора года после того, как

Патрик... как мы увидели Патрика в то утро.

Она ходила по домам, рассказывает мне Элен, и встретила молодую

женщину. Такую же, как и та -- в фартуке с цыплятами. Все было так же. Те же

цветы с похорон. Та же пустая детская кроватка.

-- Я зарабатывала очень неплохо, только на продаже тональных кремов и

маскирующих карандашей, -- говорит Элен, улыбаясь. -- И особенно в конце

месяца, когда деньги заканчивались.

Тогда, двадцать лет назад, той женщине было столько же лет, сколько и

самой Элен. Они разговорились. Женщина показала Элен детскую. Показала

фотографии ребенка. Женщину звали Синтия Мур. У нее был фингал под глазом.

-- И я обратила внимание, что у них была та же книжка, -- говорит Элен.

-- "Стихи и потешки со всего света".

Она так и осталась открытой на той же странице, какую они прочитали

ребенку последней. В тот вечер, когда он умер. Они все оставили, как было.

Белье в кроватке. Открытую книжку.

-- И это, как ты уже понял, была та же страница, что и у нас, --

говорит Элен.

Джон Бойль каждый вечер наливался пивом. Он говорил, что не хочет

другого ребенка, потому что он не доверяет Элен. Если она не знает, что она

сделала не так, то не стоит рисковать.

Я касаюсь рукой нагретого кожаного сиденья, и ощущение такое, как будто

ты прикасаешься к человеку, к его живой коже.

Пересекая Колорадо, Канзас и Миссури.

Она говорит:

-- Та женщина, у которой тоже умер ребенок... однажды она устроила

дворовую распродажу. Все детские вещи. Они разложили их на лужайке и

продавали за двадцать пять центов за штуку. Книжка тоже была, и я ее купила,

-- говорит Элен. -- Я спросила у парня, который сидел при вещах, почему

Синтия все распродает, но он только пожал плечами.

Согласно записям в окружном архиве, Синтия Мур выпила жидкость для

прочистки водопроводных труб и умерла от внутреннего кровоизлияния в пищевод

и удушья через три месяца после того, как ее ребенок умер безо всякой

видимой причины.

-- Джон боялся, что это было что-то заразное, и сжег все вещи Патрика,

-- говорит она. -- Я купила книжку за десять центов. Я помню, погода в тот

день была замечательная.
Согласно записям в полицейском досье, соседи еще три раза вызывали

полицию по поводу нарушения общественного порядка -- шумных домашних ссор в

трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов "Буена-Ноче"). А через

неделю после самоубийства Синтии Мур умер Джон Бойль. Безо всякой очевидной

причины. Согласно записям в протоколе вскрытия, концентрация алкоголя у него

в крови могла послужить причиной остановки дыхания во сне. Также это могло

быть позиционное удушье -- он напился до бесчувствия и свалился на кровать в

таком положении, что закрыл себе рот и нос. В любом случае никаких следов и

отметин на теле не обнаружилось. В свидетельстве о смерти записано: причина

не установлена.

Пересекая Иллинойс, Индиану и Огайо.

Элен говорит:

-- Я не нарочно убила Джона. -- Она говорит: -- Мне просто хотелось

проверить.

Точно так же, как мне -- с Дунканом.

-- Я проверяла свою догадку, -- говорит она. -- Джон все твердил, что

душа Патрика по-прежнему с нами. А я все твердила, что Патрик жив, что он в

больнице.

Она говорит: и теперь, двадцать лет спустя, шестимесячный Патрик

по-прежнему там, в больнице.

Звучит как полнейший бред. Но я молчу. Не могу себе даже представить,

как может выглядеть младенец после двадцатилетнего пребывания в коме, со

всеми этими капельницами и трубками.

Мне представляется Устрица. С внутривенным кормлением и катетером на

всю жизнь.

Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.

На заднем сиденье: Мона садится и потягивается. Она говорит:

-- В Древней Греции самые сильные проклятия записывали гвоздями от

затонувших кораблей. -- Она говорит: -- Моряки, погибшие в море... их нельзя

было похоронить, как положено. Древние греки знали, что мертвые, которых не

похоронили, как должно, становятся самыми беспокойными и самыми вредными

духами с неуемной страстью к разрушению.

А Элен говорит:

-- Заткнись.

Пересекая Западную Вирджинию, Пенсильванию, Нью-Йорк.

Элен говорит:

-- Ненавижу людей, которые утверждают, что они видят духов. -- Она

говорит: -- Никаких духов нет. Когда человек умирает, он умирает. После

смерти нет никакой жизни. Смерть -- это смерть. Люди, которые утверждают,

что они видят духов, просто привлекают к себе внимание. Хотят показаться

интереснее, чем они есть. Люди, которые верят в реинкарнацию, просто

откладывают настоящую жизнь на потом.

Она улыбается.

-- Но мне повезло, -- говорит она. -- Я нашла способ, как наказать этих

людей к как заработать деньги.

У нее звонит мобильный.

Она говорит:

-- Если ты мне не веришь насчет Патрика, могу показать тебе счет из

больницы за этот месяц.

Ее мобильный так и звонит.

Она рассказывает не все сразу, а по частям. Пересекая Вермонт.

Пересекая Луизиану, ночью. Потом -- Арканзас и Миссисипи. Пересекая

маленькие восточные штаты, иногда -- по два-три за ночь.

Она принимает вызов и говорит в трубку:

-- Элен слушает. -- Она смотрит на меня, закатывает глаза и говорит в

трубку: -- Ребенок, замурованный в стену спальни? Он плачет всю ночь?

Правда?

Остальное из этой истории я узнаю, когда мы вернемся домой и я

Элен прижимает мобильный к груди и говорит мне:

-- Все, что я рассказала и еще расскажу, это не для печати. -- Она

говорит: -- Мы ничего не изменим, пока не найдем "Книгу теней". А потом,

когда мы ее найдем, я сделаю так, чтобы Патрик поправился.

Глава двадцать вторая

Мы едем по Среднему Западу, радио в машине настроено на какую-то

АМ-станцию, и диктор по радио говорит, что доктор СараЛовенштейн была

светочем нравственности и надежды в пустыне всеобщей бездуховности. Доктор

Сара была честным, бескомпромиссным и высоконравственным человеком и не

принимала ничего, кроме стойкой и непреклонной добродетели. Она была

бастионом честности и прямоты -- прожектором, который высвечивал все зло

мира. Доктор Сара, говорит диктор, навсегда останется в наших сердцах и

душах, потому что собственный ее дух был несгибаемым н не...

Голос умолкает на полуслове.

И Мона бьет по спинке моего сиденья, как раз в район почек, и говорит:

-- Только не надо опять. -- Она говорит: -- Не надо решать свои

внутренние проблемы за счет невинных людей.

И я говорю, чтобы она прекратила сыпать обвинениями. Может быть, это

все из-за пятен на солнце.

Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.

Баюльная песня звучит у меня в голове. Все получилось так быстро, что я

этого даже не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я еще больше теряю контроль.

Я могу убивать во сне.

Несколько миль тишины, "мертвый эфир", как это называется у

радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит,

что доктор Сара Ло-венштеин была высоким моральным критерием, по которому

миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в

деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма... И

этот диктор тоже умолкает на полуслове. Мона бьет по спинке моего сиденья и

говорит:

-- Это не смешно. Эти радиопроповедники -- они же живые люди!

А я говорю: я ничего не делал.

А Элен с Устрицей смеются.

Мона сидит, скрестив руки на груди. Она говорит:

-- Уважения у тебя никакого. Вообще никакого. Вот так вот просто

бросаться силой, которой уже миллион лет.

Мона хватает Устрицу за плечи и толкает его со всей силы, так что он

бьется боком о дверцу. Она говорит:

-- И ты тоже. -- Она говорит: -- Диктор на радио, он такой же живой,

как свинья или корова.

Теперь на радио играет легкая танцевальная музыка. У Элен звонит

мобильный, она нажимает на кнопку приема и прижимает трубку к уху. -- Она

кивает на радио и произносит одними губами: сделай потише.

Она говорит в трубку:

-- Да. -- Она говорит: -- Да, я знаю, кто это. Вы мне кажите, где он

сейчас, и как можно точнее.

Я убавляю громкость.

Элен слушает и говорит:

-- Нет. -- Она говорит: -- Мне нужен белый с голубым бриллиант.

Семьдесят пять каратов, фигурная огранка. Позвоните Мистеру Дрешеру в

Женеву, он знает, что имение, мне нужно.

Мона вытаскивает из-под сиденья свой рюкзак, достает упаковку цветных

фломастеров и толстую тетрадь в обложке из темно-зеленой парчи. Она

открывает тетрадь, кладет ее на колени и что-то пишет в ней синим

фломастером. Потом убирает синий и открывает желтый.

И Элен говорят:

-- Не важно, какая охрана. В течение часа все будет сделано. -- Она

выключает телефон и бросает его на сиденье.

На сиденье между нами -- ее ежедневник. Она открывает его и пишет

какое-то имя и сегодняшнее число.

Книга на коленях у Моны -- ее "Зеркальная книга". Она говорит, что у

каждой уважающей себя ведьмы есть такая зеркальная книга. Что-то вроде

дневника и поваренной книги, куда записывают заклинания, ритуалы и вообще

все, что связано с колдовством.

-- Например, -- говорит она и зачитывает из "Зеркальной книги": --

Демокрит утверждает, что можно вызвать грозу, если сжечь голову хамелеона в

огне на дубовых дровах.

Она подается вперед и говорит мне прямо в ухо:

-- Знаешь, Демокрит. Корень как в демократии.

И я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три...

А чтобы заткнуть человека, говорит Мона, ну, чтобы он прекратил

болтать, надо взять рыбу и зашить ей рот.

Чтобы вылечить боль в ухе, говорит Мона, нужно взять семя вепря, когда

оно истекает из вагины самки.

В иудейской магической книге "Сефер 'а разим" есть такой ритуал: нужно

убить черного, еще слепого щенка -- до того, как у него откроются глаза.

Потом написать на табличке проклятие и вложить табличку в голову щенку.

Потом запечатать его пасть воском и спрятать голову под порогом дома того

человека, которому предназначается проклятие, и он никогда не заснет.

-- Теофаст утверждает, -- читает Мона, -- что пионы надо рвать по

ночам, потому что если, пока ты рвешь пионы, тебя увидит дятел, ты

ослепнешь. А если дятел увидит, как ты подрезаешь пиона, у корни, у тебя

приключится выпадение ануса.

И Элен говорит:

-- Жалко, что у меня нет рыбы...

По словам Моны, нельзя убивать людей, потому что убийство отдаляет тебя

от человечества. Убийство оправдано только тогда, когда ты убиваешь врага.

Поэтому надо сделать так, чтобы жертва стала твоим врагом. Любое

преступление оправданно, если ты делаешь жертву своим врагом.

Со временем все люди в мире станут твоими врагами.

С каждым новым убийством, говорит Мона, ты все больше и больше

отчуждаешься от мира. Ты убеждаешь себя, что весь мир -- против тебя.

-- Когда доктор Сара Ловенштейн только начинала свое радиошоу, она не

набрасывалась на каждого, кто звонил, с руганью и обличениями, -- говорит

Мона. -- У нее было меньше эфирного времени, и аудитория у нее была меньше,

и ей действительно, как мне кажется, хотелось помочь людям.

И может быть, это все из-за того, что на протяжение многих лет ей

звонили по поводу тех же самых проблем -- нежелательная беременность,

разводы, семейные неурядицы. Может быть, это все из-за того, что ее

аудитория выросла и передачу перенесли на прайм-тайм. Может быть, это все

из-за того, что она стала зарабатывать больше денег. Может быть, власть

развращает, но она не всегда была такой сукой.

Единственный выход, говорит Мона, это признать свое поражение и

позволить миру убить меня и Элен за наши преступные деяния. Или мы можем

покончить самоубийством.

Я спрашиваю: это что, очередная викканская чепуха?