Черный ворон Дмитрий Вересов
жүктеу/скачать 1.82 Mb.
|
XIIОт склада к распахнутым дверям товарного вагона сновали люди в черных ватниках и ватных штанах, издали напоминая цепочку муравьев, то пропадающую во тьме, то вновь озаряемую холодным зеленоватым светом. Это злющий ветер раскачивал единственную, но мощную лампочку, подвешенную на длинном кронштейне над складом. Бригада административно сосланных грузила торф, который успела нарубить до наступления морозов. Только подойдя совсем близко, можно было увидеть, что погрузкой занимаются одни женщины, а единственный мужчина в тулупе с поднятым воротником стоит возле дверей вагона и карандашиком отмечает в своих бумагах количество загруженных сеток с брикетами. Этот вагон был последним, поданным уже затемно, после окончания рабочего дня, и уставшие женщины работали молча, остервенело, без привычных соленых шуточек и хриплых перебранок. Одна из них, подтащив очередную сетку к вагону, подняла ее и неожиданно застыла, не дотянув груз до протянувшихся из вагона рук. Только что сдавшая сетку товарка подтолкнула ее, давай, мол, но женщина лишь молча подняла голову и стала заваливаться набок, выронив торф. Мужчина с укоризной посмотрел в ее сторону. – Марь Степанна, тут Приблудова упала чего-то! – крикнула одна из женщин. Из помещения склада выскочила женщина в таком же, как у мужчины, тулупе. Подбежав к упавшей, она брезгливо ткнула ее концом валенка. – Вставай, проблядь! Что развалилась-то? Женщина перевернулась на спину и закатила глаза. – Тьфу ты! – Марь Степанна сердито сплюнула в снег. – Эй, Лазаренко, Попова, тащите ее в склад, воды там дайте или чего! Две черные фигуры подхватили Вальку за руки и поволокли к складу. – Не пойму я, что за церемонии с этим отродьем! – горячо выговаривала та же Марь Степанна квадратной конфигурации мужчине в милицейской форме. – Путаются сами не знают с кем, потом, видишь ли, условия им создавай! Вон, целую страну выблядков нарожали, тюрем на всех не напасешься! – Ну, это ты, Марь Степанна, через край хватила, – рассудительно произнес квадратный милиционер. – Государство приняло закон об охране материнства и детства, а закон у нас на всех один, хотим мы этого или нет... Так что ты в позу не вставай, а лучше скажи мне, она у тебя часом не по хозяйственным делам? – Приблудова-то? Скажете тоже! Дело обычное – антиобщественный образ жизни, пьянки-гулянки, все такое. У нее на квартире прирезали кого-то... – Ну раз не по хозяйственным, определим ее на весовую. Тепло, тяжести ворочать не надо, да и стране убытку не причиним: когда весовщица без опыту, мухлежу меньше будет. – Как скажете, – без энтузиазма ответила Марь Степанна и отвернулась. * * * Первые месяцы беременности оказались для Ады мучительными. Ныла поясница, постоянно мутило, одолевала кожная сыпь. Она реагировала на запахи, но и без них подкатывали приступы неукротимой рвоты. Она неделями не могла заснуть, совершенно лишилась аппетита, ее нежная розовая кожа высохла, пожелтела, покрылась пигментными пятнами. При таких симптомах врачи опасались почечной недостаточности, но ни анализы, ни осмотры ведущих специалистов, которых Всеволод Иванович привозил даже из Москвы, этих подозрений не подтвердили. Многие настойчиво рекомендовали прервать беременность, но она и слушать не хотела, согласилась только лечь на сохранение в клинику Отта – институт акушерства и гинекологии. Однако долго ее держать там не стали. К середине декабря ее состояние резко улучшилось, и Новый год она встретила прежней Адой – веселой, энергичной, совершенно здоровой, с идеальным цветом лица. По мере приближения родов у нее будто прибывало сил и здоровья, и даже большой живот ее только украшал. Ада вдруг стала необычайно деятельной, нашила множество подгузников, распашонок, пеленочек и кружевных чепчиков, часами возилась у плиты и при этом постоянно напевала. В любую погоду она подолгу гуляла, причем ходила быстро и много, вконец уматывая мужа или мать, когда те составляли ей компанию. По пути в роддом она хохотала и подшучивала над бледным, встревоженным мужем. А Валькиного ребенка спасли лишь обстоятельства, в которые Валька попала. Лопухнувшись по крайней молодости и глупости с Лизкой, она твердо решила этой ошибки не повторять. И всякий раз, когда ей случалось подзалететь, у нее была протоптанная дорожка – во флигелек на соседней улице, к толстой и усатой Фелисате Андреевне, которая творила прямо чудеса при посредстве всего лишь вязальной спицы и бутылки водки. Конечно, и в поселке при желании отыскались бы свои Фелисаты. Но желания такого не было, да и подруги отговаривали: с ребенком малым будет у нее и положенный всем гражданам оплачиваемый декретный, и возможность зацепиться за работенку не такую каторжную, и комнатушка, хоть и в общем бараке, но отдельная. А что до устройства личной жизни, так какая она тут может быть, личная жизнь, хоть при ребенке, хоть без? Раз так – так так. XIIIЦентральные двери клиники Отта распахнулись, и на ступени вышел оглупевший от счастья академик Всеволод Иванович Захаржевский. В руках он бережно держал большой сверток в белых кружевах и розовых лентах. Рядом с ним шла Ада в модном легком пальто. Лица ее не было видно за огромным букетом алых роз. К ним молниеносно взбежал институтский фотограф и защелкал вспышкой. Обе машины – ЗИМ и "Волга", ожидавшие внизу, – разразились приветственными гудками. Возле ЗИМа стояли заместитель академика Шмальц с супругой и личный шофер Боря Руль. У "Волги" замерли в торжественных позах второй зам, Аджимундян, секретарша академика и две профессиональных подха-лимши из месткома. Анна Давыдовна и Клава остались дома, готовиться к встрече. Когда виновники торжества спустились с лестницы, все сбились в кучу, поздравляли, пожимали руки, целовались. В руках Аджимундяна образовалась бутылка шампанского, а у секретарши – несколько бокалов. Первый бокал вручили академику. Он выслушал единственно возможный в такой ситуации тост, лихо выпил до дна и грохнул бокал о тротуар. – На счастье! Прочие последовали его примеру. Ох, и счастья будет. Академик торжественно внес девочку в дом (в дороге она даже не пискнула!), передал на руки Клаве и первый, подавая пример, направился в ванную, где тщательным образом помыл руки с мылом. После той же процедуры гости по одному входили в отремонтированную и переоборудованную детскую. Там, лежа на развернутом одеяле посреди пеленального стола, их встречала новая хозяйка. Девочка смотрела в пространство желтыми глазками и бодро сучила пухлыми розовыми ножками, совсем не похожими на обычные цыплячьи лапки новорожденных. На головке пробивался рыжий пушок. – Красотулечка! – умильно округлив губы, сказала толстая жена Шмальца. Месткомовские дамы согласно заквохтали и принялись развивать тему. Аджимундян показал девочке "козу". – Молчит, да? – удивленно сказал он. Словно услыхав его, девочка раскрыла рот чемоданчиком и громко, требовательно закричала. – Проголодалась, – сказала Анна Давыдовна, которая одна не проронила доселе ни слова, а только пристально смотрела на ребенка. – Вы извините... – Да, да, – поспешно подхватила Ада. – Пройдите, пожалуйста, в столовую. Я скоро к вам выйду. Ночью, когда все уснули – захмелевший академик на супружеском ложе в спальне, куксившийся весь день Никитушка на своей новой кроватке в бывшей гостевой, а Клава на раскладушке в темной людской, – Ада, закончив очередное кормление, вышла в кухню перекусить. Там сидела Анна Давыдовна со странным выражением лица. – Так ты говоришь, тогда все сделала так, как я велела? – не поворачиваясь, спросила она. – Когда это "тогда"? – Дрожащий голос выдал Аду. Вопрос этот был для нее чисто риторическим, поскольку она уже знала, про какой день речь. – Когда Алексея... принимала, – все-таки уточнила Анна Давыдовна. – Да... а как же? – Врешь, – спокойно сказала мать. – Я и раньше подозревала, а теперь своими глазами увидела. – Что увидела? – У Ады перехватило дыхание. – Знаки... Ты зачем Рогатого вызывала? Ада закрыла лицо руками и разрыдалась. – Я... я, – сквозь слезы бормотала она, – я боялась, что приворот слишком слабый... не подействует... хотела как лучше... – И отдала ребенка Рогатому. – Но ты... – Ада всхлипнула. – Ты ж сама говорила, что Рогатый... он вроде как муж Белой Матери. А что жена, что муж... – Ох, дура! – Анна Давыдовна сокрушенно вздохнула. – Так слова мои поняла, будто такой же между ними брак, как у тебя с отбайлом твоим? Их союз – как союз тьмы и света, низа и верха, зимы и лета красного. Одно другому противолежит, да одно без другого не бывает... Врагу ты, дочка, девочку отдала. Ада опустилась на табуретку и заплакала еще сильнее. – Это я не доглядела, старая кикимора, – сказала Анна Давыдовна. – Теперь уже мало что можно поправить. – Она... она умрет? – Она-то? Всех переживет, кто сейчас есть на земле. – Что же тогда? Несчастья, болезни? – У нее или от нее? – спросила Анна Давыдовна таким тоном, что и ответа не требовалось. – Тебе когда в следующий раз кормить? – Через три часа... два с половиной. – Сейчас пойдешь со мной. Я тебе дам порошку одного, почитаю... Ты поспишь, а потом пойдешь к ней. – А порошок – это обязательно надо? – Обязательно... Как покормишь, принесешь ко мне. Я до утра с ней одна побуду. – Передачу давать? – с надеждой спросила Ада. Мать печально усмехнулась. – Какую передачу? Она свою передачу еще до зачатия получила... У врага ее буду отторговывать, у Рогатого... Надежды мало, но хоть мелочь какую отвоюю, и то хорошо... Иди за мной. Ада проснулась в детской на диване. Рядом, в огороженной деревянной кроватке, спала девочка. Личико ее было таким безмятежным, что Аде тут же вспомнился вчерашний разговор. "Не верю. Или... или у мамы получилось?" Запахнув халат, она выбежала в коридор и открыла дверь в комнату матери. Та сидела в кресле погруженная в глубокие раздумья. Аде показалось, что мать постарела за эту ночь лет на двадцать. – А, это ты, – глухо сказала Анна Давыдовна. – Садись. Ада робко села. – Что пришла? – не оборачиваясь, спросила мать. – Как... как все было? – Было? – Мать повернула к ней лицо, и Ада невольно зажмурилась – до того страшным было это лицо. – Знать тебе этого не надо. – Но скажи хоть – отторговала? – Ее уже не отторгуешь. Но детей, внуков ее – да, отторговала. – И что же будет теперь? – упавшим голосом спросила Ада. – Будет то, что будет. Она... у нее своя судьба, свой владыка. Главное тебе – не мешаться. Исправить ничего не сможешь, только вконец испортишь. Матерью будь покладистой, своей воли не навязывай, она другой волей жить будет, поумней твоей. Что попросит – дай, потому что просить она будет только того, что нужно ей, не из каприза или прихоти, и, если не дашь, сама возьмет. Тогда всем хуже будет. Не брани ее – не она виновата. Против себя не настраивай – не ее настроишь. Это ты запомни, запомни хорошенько. Я помогу. А вот про то, кому дочка твоя посвященная, ты забудешь. Это тоже я помогу. А потом уеду. – Нет! – воскликнула Ада. – Уеду. Нельзя мне здесь больше оставаться. Ее видеть нельзя. Ада заплакала. – Мама, мамочка! Что же с нами-то будет? – Разное будет. Ты жить будешь беззаботно, весело, молодой останешься до глубокой старости, человека встретишь, во всем тебе подходящего, но мужа не бросишь, не захочешь. – А он, Сева? – А, твой-то, отбайло? Долгая жизнь и у него будет, но болезная, невеселая. Тело сохранит, а ум потеряет. Семью сохранит, а дом потеряет. Чины, звания сохранит, а дело жизни потеряет. – Никитушка? – Никитушке счастье будет обманчивое, отравленное. Печалью главной отравленное... – Какой печалью? – Что мужчиной родился – Ада вздохнула. – А она? – Про нее говорила уже. Своя у нее дорога. – И ничего-ничего уже не сделать? Мать наклонилась к ее уху и зашептала: – Есть путь. Только негоже мне, потомственной викке, и говорить-то про это. Ада напряглась. – Ты, как я уеду, можешь ее в церковь отнести, окрестить. После того она долго болеть будет, страшно, на всю жизнь калекой останется. И жизнь будет у нее недолгая, тяжелая. Но Рогатый власть над ней потеряет. Только непременно ты сама должна в церковь отнести, добровольно. Если Клава тайком окрестит – ничего не изменится. – Ой, мама... Страшно как! Болезнь, уродство, ранняя смерть... А если не окрещу? – Благодетель ее своими заботами не оставит. Все у нее будет, к чему человек стремится, и в изобилии. Ум, здоровье, красота, сила. Удача небывалая будет... Только решать сейчас надо. Потому что какое решение ни выберешь, про то что было и второе, забыть придется. А это можно, только пока я здесь. – Дай папиросочку! Ада курила, смотрела в окно, барабанила пальцами по подоконнику. – Нет, – решительно сказала она. – Не будем крестить. Вечером Захаржевские узнали, что, привезя их из клиники домой и возвращаясь в гараж, Боря Руль не справился с управлением, выскочил на встречную полосу и столкнулся с грузовиком. Руль погиб на месте, ЗИМ превратился в груду железа, а водитель грузовика лежит в больнице в глубоком шоке. – Ужас какой! – прошептала Ада, округлив глаза. – А если бы это было, когда мы там ехали? Что-то в ней неуловимо изменилось. Это заметили и Клава, и Никитушка, и даже сам академик. Но словами определить не мог никто. "Тут физиология, – решил Всеволод Иванович. – Матерью стала, заземлилась, так сказать, естественным образом. И хорошо – меньше блажить будет". На другое утро, когда академик отправился в институт, а Ада и Клава вышли на прогулку с Никитой и девочкой, к дому подъехал грузовик с крытым белой фанерой кузовом. Проворные немногословные грузчики в черных халатах стали выносит и загружать какие-то сундуки. Ада, сидевшая с коляской в том же дворе, сообразила, что происходи _ лишь в тот момент, когда из парадной вышла мать с большой сумкой и зонтиком. – Мама! – крикнула Ада, устремляясь к ней через детскую площадку. – Прощай, дочка! – крикнула в ответ Анна Лавыдовна и, не замедляя шага, забралась в кабину грузовика. – Постой! Грузовик тронулся. Ада застыла, не добежав до него несколько шагов. Она смотрела вслед, пока грузовик не скрылся за углом соседнего дома. Потом она вернулась к коляске. – Ну и пусть, раз так! – громко сказала Ада. – Верно, дочка? Она заглянула в коляску, и ей показалось, что девочка улыбается. Академик, узнав, что его обожаемая тещенька отъехала наконец в свой Нежин, хоть и немного странным порядком, вздохнул с облегчением. – Теперь придется искать няню, – озабоченно сказала Ада. – Найдем, – бодро ответил муж и почти без паузы добавил: – А дочку я решил назвать Татьяной. В память моей мамочки. Светлая была женщина. Ада наморщила лоб. Помнится, они с матерью едва ли не год назад выбрали совсем другое имя и между собой так и называли еще не родившегося ребенка. Но какое имя? Нет, решительно не вспомнить... – Пусть будет Татьяна, – сказала она и чмокнула академика в щеку. – Ведь ты же, котик, главный в доме. За тобой всегда последнее слово. – Нет, ну если тебе не нравится... – начал капризным тоном Всеволод Иванович. – Танечка? Ну, что ты, котик? Очень нравится! жүктеу/скачать 1.82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|