Черный ворон Дмитрий Вересов
жүктеу/скачать 1.82 Mb.
|
IXАлексей с трудом разлепил левый глаз, потом правый, охнул и поспешно закрыл глаза. Снова открыл, но то, что он успел увидеть в первый раз, никуда не исчезло. Он лежал, накрытый ватным одеялом, прижатый к оклеенной газетами стене в торце узкой и очень длинной комнаты. Сквозь далекое окно сочился серый предрассветный сумрак, падая на убогую обстановку. У той стенки, в которую упирались его ноги, рядом с кроватью, точнее, неопределенным лежбищем, широким и мягким, стояла швейная машинка с ножным приводом. Над ней – рамка с несколькими неразборчивыми при таком свете фотографиями, далее ряд гвоздей, с одного из которых свисал его бушлат. Потом дверь с облупившейся краской, ряды навесных кухонных полок, завешенных марлей, под полками – когда-то зеленая, явно садовая скамейка. Голова Алексея упиралась в третью стену, где впритык к лежбищу стоял пузатый черный шкаф, закрывая вид на остальную часть комнаты. На шкафу сидела, кокетливо склонив белокурую фарфоровую головку, матерчатая кукла в бархатном бордовом платье – старинная, дорогая, совершенно здесь неуместная. С потолка свисала лампочка с абажуром из газеты. Рядом с ним кто-то негромко сопел. Алексей откинул одеяло и, прищурившись, посмотрел на спящую фигуру. Из легкой ночной рубашки выбилась грудь – большая, белая, чуть рыхлая, но в целом ничего. Женщина. Длинные светлые волосы закрывали лицо, так что Алексей разглядел только ухо и часть щеки. Аккуратно двигая непослушными ногами, Алексей перелез через женщину и, уже стоя на полу, прикрыл ее одеялом. М-да. Значит, все же вчера он напился до бесчувствия. Третий раз в жизни, причем первые два приходились на далекую безумную зиму в Трехреченской. Он выставил вперед руку, с горьким наслаждением отметив, как сильно дрожат пальцы, другую прижал ко лбу адски болевшей головы и двинулся вдоль длинной стены к окну. Рассуждая логически, где-то здесь должен быть стол... Стол обнаружился возле окна, напротив скамейки, в той части комнаты, которую с кровати было не видно. На столе было почти пусто. Только чугунный чайник и банка с окурками. Впрочем, около банки разыскались спички и надорванная пачка "Беломора". Алексей поднял чайник и, запрокинув голову, попил воды из носика. Потом сел, закурил и стал смотреть в окно. Странно, он ведь все очень четко помнит. Надежда Поликарпова, квартира восемнадцать. Ели, пили, очень вкусно. Гости – две женщины, трое мужчин. Одного зовут Эдуард Борисович, он играл на баяне, а Алексей на пианино, коричневое такое. Даже что-то спел, и его пригласили играть в оркестре. Дальше... дальше он открыл глаза в этой комнате, в одной постели с совершенно незнакомой женщиной... Совершенно? Это не может быть никто из вчерашних – одна толстая и пожилая, другая завита, как барашек, у хозяйки темные волосы и совсем другая комната, пошире и много богаче. Алексей еще раз приложился к чайнику. – Проснулись, Алешенька? Он чуть не поперхнулся. Бросил чайник, резко повернул голову. Женщина стояла босая, стыдливо прикрываясь одеялом. Не старая. Густые волосы по плечам. Большие зеленые глаза. Они внушили Алексею какую-то безотчетную тревогу. Он отвел взгляд и хрипло спросил: – Я где? Ты кто? – Да я Валька. – Женщина пренебрежительно махнула рукой. – я тут как? – Да вы садитесь, садитесь, я мигом. Вы только не смотрите... Она отступила за шкаф и продолжала из-за открытой дверцы. – Вы пришли вчера с Надеждой Никаноровной и еще с мужчиной, таким жельтменом. Они попросили, чтоб я вас переночевать оставила. Вы строгий, мрачный сидели и курили все. Я вам на диванчике постлала, а себе на лавочке. Вы сразу легли и уснули... – А потом? – прокаркал Алексей. Она вышла из-за шкафа с расчесанными волосами, в юбке-клеш и полосатой кофточке с коротким рукавом. – Чуть-чуть еще потерпите, Алешенька. Встав на скамейку, она откинула марлю и принялась шуровать на полках, перекладывая какие-то предметы на самую нижнюю. Алексей отвернулся. – Ну вот, – сказала Валька и поставила на стол алюминиевый поднос. На блюдечке – нарезанное сало, на втором хлеб, в баночке огурцы в рассоле, стаканчик-полторастик. Почти полная бутылка водки, заткнутая винной пробкой. – Отдыхайте, – сказала Валька. – Я пойду чайничек поставлю. Она вышла. Алексей посмотрел ей вслед, схватил банку с огурцами, жадно хлебнул рассола. Крякнул, махнул рукой и зубами вытащил из бутылки пробку. Да, так напивался он третий раз, но опохмелялся впервые. И, надо же, совсем неплохо. Оч-чень даже неплохо! Он налил вторую, выпил уже без дрожи, подцепил огурчик, захрустел им. Как-то вскользь заметил, что сидит в одних трусах. Одеться, что ли? Отчего-то вспомнились Валькины глаза – чистые, бездонные. Алексей отмахнулся, сгоняя наваждение, пробормотал: "А, ладно, успеется", – и надевать штаны не стал. Валька принесла чайник, достала чашки, сахар, варенье, половинку калача. Алексей налил себе третью стопку. – Примешь за компанию? – великодушно спросил он. – Да я бы чайку, Алешенька... Ну, если только за компанию... У меня там еще наливочка стоит. С чайком хорошо. – Можно и наливочки, – согласился Алексей. Они пили чай с вишневой наливочкой. Валька улыбалась, что-то такое приговаривала. Алексей не слушал. Ему было хорошо, спокойно, и сильно тянуло в сон. – Еще чашечку хочете? – спросила Валька. Он встал, потянулся и шумно зевнул. За окном рассвело. – Час-то который? – спросил он. – Седьмого начало только. На кухне радио гимн отыграло. – Я еще посплю, – сообщил он. – Спите, спите, Алешенька. Он прошлепал в торец, повалился на лежанку и накрылся одеялом. Валька стала прибирать со стола. – Иди сюда! – сказал он. Днем Валька разбудила его – пришла Надежда Поликарпова. Женщины чинно сели за стол, отвернувшись от него. Он оделся за створкой шкафа, как давеча Валька, пригладил волосы пятерней и вышел. Надежда увела его к себе – оказалось, что живет она по той же лестнице, только двумя этажами ниже. Разговор у них получился строгий, деловой. – Значит, точно во втором ряду за трубой и на дверце номер семьдесят девять? – переспросила она. – Гриша так сказал. – Знаю такой сарайчик. В углу, говорите, под козлами? – Да. – И что там? Большое, тяжелое? – Не знаю. Гриша сказал, что одна управитесь – и отрыть, и донести. Только попадете ли туда незаметно? – Это моя забота. – И еще Гриша сказал, чтобы потом мне... – Не дура, понимаю. Не обижу, не бойтесь. Тут как раз пришел Эдуард с бутылкой. Разговор принял совсем другой оборот и проходил за столом за обильными и аппетитными остатками вчерашнего пира. – Тут ведь, понимаешь, не просто все, – говорил концертмейстер, заглядывая Алексею в глаза. – Коллектив у нас народный, самодеятельный, единиц штатных нет, со всеми вытекающими... Конечно, у меня свои люди в дорпрофсоже, оформят тебя каким-нибудь методистом-инструктором... Ты как, по сроку вышел или?.. – Или. Реабилитированный. – Это хорошо. Замечательно. Тогда с устройством и пропиской проблем не будет. Только сейчас лето, начальство в отпусках. Ты до той поры согласен так поиграть, за живые деньги? Работы много. Танцплощадки, павильоны. – Согласен. – Умница. Пожить пока можешь у меня на дачке, только ездить далеко. – Можно. Только что ж я вас стеснять буду? Может, лучше у Вальки? Эдуард Борисович хитро подмигнул. – Теплый бабец, да? – шепнул он, косясь в сторону Надежды. Та как будто ничего не слышала. – Не хоромы, конечно, но на месяцок-полтора сойдет, если хозяйка не против. – Думаю, не против. – Алексей ухмыльнулся. – Теперь так: на раскачку тебе два дня. В среду репетиция, с четверга ты за роялем. Адрес я тебе дам, точное время сообщу через Надежду – у нее телефон в квартире. Эдуард Борисович полез в пиджак, достал бумажник, вытащил оттуда несколько купюр. – Значит, тысяча, пятьсот и еще две сотки. Это тебе. – Спасибо, но я не могу... – Что значит не могу? Ты что, явишься в дом культуры или, хуже того, на выступление таким охламоном? Завтра же купишь себе приличный костюм, рубашку, ботинки. Отдашь с гонораров. – Понятно. Алексей спрятал деньги в карман. В Валькиной комнатушке Алексей обосновался явочным порядком: поднялся вечером от Надежды, попил чайку, умыл лицо на кухне да и завалился на широкую лежанку. Вскорости туда же пристроилась и Валька. Когда он проснулся, Вальки не было – на работу пошла или еще куда. Кипяток в чугунном чайнике не остыл, а помимо чаю Валька оставила на столе варенье, накрытое от мух салфеткой, кусок ситника и ключи – один от квартиры, другой от комнаты. Алексей поел, оделся, а перед уходом запрятал мешочек с оставшимися мамиными драгоценностями под шкаф, в самый дальний, пыльный и практически недосягаемый уголок. Пока дела шли таким образом, торопиться с продажей явно не стоило. Он пошатался по городу, по магазинам. Возле Мальцевского рынка присмотрел себе подходящий костюм – не новый, правда, зато качественный, из синего габардина, и по размеру впору. В других местах он разжился шляпой, добротными черными штиблетами, бритвенным прибором и двумя флаконами одеколона. Прочих аксессуаров он покупать не стал, поскольку утром порылся немного в Валькином безразмерном шкафу и откопал в одном из ящиков вполне приличное мужское исподнее, две пары вигоневых носков-"карасиков", белую рубашку с самую малость широковатым воротом и даже подтяжки с галстуком, модным, синим в белый горошек. Все было чистое. Скорее всего, от прежнего Валькиного сожителя осталось – ну да не один ли черт? Всяко экономия. Уже на обратном пути он, посомневавшись немного, завернул в гастроном и купил банку бычков в томате и две бутылки водки. Вернулся он в пустую комнату, разложил обновки на лежанке, сел, выпил водочки, закусил хлебцем, покурил, потом решил глянуть, как он будет смотреться в костюмчике. Получилось неплохо. И как раз когда он любовался на себя в зеркало открытой створки шкафа, вошла Валька. – Ой! – взвизгнула она, увидев со спины незнакомого шикарного мужчину у себя в доме. Алексей с улыбкой повернулся. – Что голосишь, дура? – беззлобно спросил он. Валька взвизгнула еще раз, выронила из рук кошелку, подбежала к Алексею и обняла его, уткнувшись лицом в грудь. Он отстранил ее. – Костюмчик попортишь, смотри. – Ой, Алешенька, да какой вы в нем интересный! А я пришла, огорчилась очень, вас не заставши, думала, вы совсем от меня ушли, а потом дай, думаю, в магазинчик схожу, авось он и объявится. Возвращаюсь, а тута уже кто-то есть. Перепугалась я... – Ладно, потом расскажешь. Давай-ка перекусим чего-нибудь. Яишню вон сготовь, чтоб по-быстрому. Валька кинулась на кухню. Перекусывали они долго, основательно. Валька разрумянилась от водочки и от присутствия Алексея, мела языком, как помелом. Алексей не обрывал ее, но и не вслушивался. В кошелке у нее, помимо хлеба, макарон и колбасы, оказалась еще бутылочка кагора, так что Алексей в скором времени опять напился до бесчувствия и замертво рухнул в койку. Утром ему снова было плохо. Он растолкал Вальку и послал ее за вином – сегодня ему еще никуда идти было не надо. Они не спеша опохмелились, он пришел в благодушное настроение и подарил Вальке двести рублей на хозяйство. Она разрыдалась от счастья и тут же еще раз сгоняла в магазин. В среду Алексей с утреца сходил в баню, подстригся там, побрился и во всей красе отправился в Дом железнодорожника. Эдуард Борисович встретил его как родного. Помимо прочего, Алексей показал, что может работать не только на рояле, и Эдичка с ходу определил его на бас-геликон вместо ушедшего в отпуск оркестранта – для разного рода выездных мероприятий типа похорон, на которые пианино с собой не потащишь. Жизнь входила в свою колею. С работы Алексей возвращался когда как, но большей частью поздно и, как правило, навеселе – если мероприятие проходило с возлияниями, то и музыкантов тоже не забывали. Если Валька встречала его одна, он, по настроению, либо садился ужинать, а потом тащил ее в койку, либо наоборот. Иногда он заставал ее в компании каких-то серых, смирных мужичков, и в этом случае выпивон продолжался. Но к полуночи она выставляла гостей, укладывала Алексея спать, если он выказывал такое желание, и, прибрав со стола, забиралась к нему под бочок. Просыпался он, если не был с сильного перепоя, поздно. Иногда Валька была дома, и тогда она тут же кормила его плотным завтраком. В другие дни ее уже не было, тогда завтрак стоял на столе под салфеточкой. Когда же, мучимый похмельем, он продирал глаза затемно, то тут же расталкивал ее: она безотказно пользовала его из своих заначек, как правило, подлечиваясь и сама, после чего он обычно снова засыпал. Он так и не понял, работает где-нибудь Валька или нет. Как-то вечерком за бутылочкой он спросил ее об этом. Она тут же охотно и путано принялась что-то рассказывать, но он ничего не запомнил. Да и не сказать, чтобы его это особенно интересовало, как и вообще ее биография и личные чувства. Его безучастность ни капельки не смущала ее, и она, если не прикрикнуть, чесала языком безостановочно. Кое-что из рассказов невольно отложилось в его памяти. Эта комнатка досталась ей после того, как расселили их барак, оказавшийся в полосе отчуждения новой железнодорожной ветки. Раньше здесь жила какая-то бабка, которая давным-давно уехала в другой город к родственникам да там и померла. Из вещей Валька принесла сюда только швейную машинку, свои наряды и всякую мелочевку. Все прочее, от шкафа до чугунного чайника, осталось здесь после бабки, точнее, после того, как ее родственники вывезли или распродали все, имеющее хоть какую-то ценность. Если бы квартира не числилась по нежилому фонду, Вальке бы не видать этой комнаты, как своих ушей – отошла бы жилплощадь кому-нибудь из городских очередников. А так, можно считать, повезло ей чрезвычайно. В ту пору она работала в УРСе подсобницей. Зарплату платили с гулькин нос, и, хотя на такой работе можно было немного подкармливаться, хотелось еще и приодеться, и в кино – дело-то молодое. И открыла Валька отхожий промысел: призаняла денег, купила в родном УРСе два ящика водки и стала потихоньку продавать по ночам жаждущим ханыгам. Наученная более опытными подругами, товар она с собой не брала, а тащила клиентов на шестой этаж и, оставив их на площадке, брала деньги и выносила за сколько уплачено. Поначалу все шло неплохо, но потом желающие стали сами являться к ней на дом, преимущественно без денег, канючить, предлагать в залог какой-то хлам, скандалить, громко материться. Соседи нажаловались в милицию. Пришли, составили протокол, отобрали водку и сообщили на работу. Валька обрыдала все начальственные кабинеты. Ее хотели было пожалеть, не увольнять, а только понизить в должности, но дальше подсобницы понижать было некуда, и ее перевели "на путя". Поворочав с месяц рельсы, Валька не выдержала и ушла сама. Еще Алексей узнал, что прежде у нее был муж, капитан артиллерии, герой и инвалид войны, безвременно скончавшийся от ран, и дочка Лиза, которая воспитывается у бабушки под Новгородом. Фотографию дочки, широкоскулой, узкоглазой и некрасивой, она показывала ему при каждом удобном случае, а вот фото героического мужа у нее не оказалось. Алексей сразу понял, что муж-то вряд ли и был. И лишь одно ее высказывание запомнилось ему железно, потому что поразило до глубины души. Как-то ночью, когда он был в лирическом настроении после хорошего ужина под коньячок, она прижалась к нему и всхлипнула. – Что ты, дура, сопли-то распустила? – ласково осведомился он. – Ой, боязно мне, Алешенька... – Чего тебе боязно? – Что надоем я вам, что уйдете вы от меня, оставите одну-одинешеньку... – Ну, уйду когда-нибудь, – сказал он, начиная понемногу сердиться. – Не век же мне с тобой куковать. Найдешь себе другого. На мне свет клином не сошелся. – Ой, да где ж я еще такого найду-у?.. – Какого еще такого? – спросил Алексей. – Такого... ну, с бабами ласкового да сноровистого... – И чем это же я такой особенно сноровистый? Дыхание Вальки сделалось прерывистым. "Небось покраснела, оглобля", – решил Алексей. – Ну, это... Вот когда вы еще в самый первый раз-то с Надеждой Никаноровной пришли и на ночь остались... так ночью проснулись, зашуршали, я еще к вам подошла, водички, думаю, подать или еще чего. А вы меня – хвать! И до утра... это самое... Четырнадцать раз... – Сколько-сколько? – не веря своим ушам, спросил Алексей. – Четырнадцать разиков оттоптали, я считала... Сомлела я тогда чуть не до смерти... Охочая я до этого дела, прямо срам, – прибавила она совсем шепотом. – Ты вот что, – после паузы сказал Алексей. – Коньячку мне спроворь полстаканчика, если осталось еще. Она поднялась, включила свет, подошла к столу, забулькала. Он лежа выпил, утер рот. – Поставь на место. Она поставила. – Теперь иди сюда. Он самодовольно улыбался. – Ляг. Четырнадцать не обещаю, но разик-другой с моим удовольствием. Проснулся он поздно. Валька против обыкновения еще спала, свернувшись калачиком, как говорится, усталая, но довольная. Он подошел к столу, и хотя нисколько не мучился после вчерашнего, с удовольствием хлебнул из горлышка марочного коньяку. Закусил ломтиком краба, который вытащил пальцами из открытой банки. Со жратвой у них определенно становилось лучше день ото дня. Его заслуга. Борисыч начал кое-что отстегивать, всякий раз извиняясь: – Пока что удерживаю двадцать пять процентов. В счет долга. А на днях его прямо с репетиции вызвала в коридор Надежда Поликарпова. Посмотрев по сторонам, она вынула из сумочки две тысячи и протянула ему: – Ваша доля. – А не маловато ли? – укладывая деньги во внутренний карман, спросил он. – Да там и было... – Она брезгливо махнула рукой. – Впрочем, вот еще, возьмите. Она еще раз залезла в сумочку и вручила ему небольшую пачку облигаций. – Резаная бумага, – заметил он, но облигации взял. – Не ерундите. С осени начнут погашать. Сам Хрущев объявил. Газеты читать надо. Алексей купил себе часы, новых рубашек, куртку "с плечиками", стал больше выдавать Вальке. На себя она не тратила ничего, боялась, но покупала дорогие продукты, вино, коньяк. "Может, со следующего раза абажур приличный купить? – подумал он, еще раз хлебнув из горлышка. – Или там скатерть?" Впрочем, с какой стати обустраивать эту халупу? Все равно через недельку-другую он отсюда съедет. Борисыч уже начал хлопотать. Валька сладко зевнула и перевернулась на другой бок. "Захаживать, однако, буду. Отчего бы не захаживать... Пожалуй, куплю ей платок. Или чулки со швом?" . Он отправил в рот кусок ростовского окорока. "Нет, братцы, так жить можно, – думал он, облизывая пальцы. – Еще бы эта фефела готовить научилась... Вот что – я ей гусятницу куплю". Валькины поразительные глаза больше не будоражили его, не заставляли скрывать смятение нарочитой грубостью. Привык, должно быть... Ада не вспоминалась вовсе. Иногда хотелось подумать о ней, как она там – но мозг тут же словно погружался в туман, из которого Алексей выплывал с какой-нибудь совсем посторонней мыслью. Квартира, в которой жила Валька, была совсем небольшая, деленная – всего три комнаты, кухня, уборная и еще большой чердак, куда можно было попасть из кухни и где жильцы хранили всякий хлам, а помимо лета – и разные скоропортящиеся продукты. Соседей тоже было немного – старик да старуха. Полупарализованного старика соседа Алексей так и не увидел, только слышал его кряхтение за стенкой. С соседкой же, угодливой, но малоприятной старушенцией, он постоянно встречался на кухне или возле уборной. Держался вежливо, но холодно. И еще пару раз сталкивался с жильцом, которому старики сдавали угол. Это был неприметный и тихий молодой человек, от вида которого Алексея почему-то передергивало. Они не сказали друг другу ни слова, даже не поздоровались. Раньше, как рассказывала Валька, у нее с соседями были жуткие скандалы. Старуха даже раз, подметя кухню, высыпала весь мусор ей в суп. Но теперь, когда старик окончательно слег, а особенно когда появился жилец, все как-то успокоилось. жүктеу/скачать 1.82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|