Черный ворон Дмитрий Вересов
жүктеу/скачать 1.82 Mb.
|
IXПавел не без труда дотащился до своей комнаты. Какой плов, какой виноград – как говорят на здешних базарах, "половина сахар, половина мед"! Наскоро ополоснув лицо и руки, он прислонил к стулу палку, не снимая тренировочных штанов, рухнул на кровать и почти мгновенно заснул. Нежное прикосновение к щеке напомнило ему, только начинающему просыпаться, те первые мгновения, когда он пришел в себя после катастрофы. Он вздрогнул, но тут же успокоился – это уже было, было и прошло, теперь все не так, все хорошо... – Это ты... – разнеженно простонал он. Ноздри его затрепетали, почуяв запах – изысканный, манящий, новый, но при этом мучительно знакомый. И еще не разжав веки, не услышав голоса, он догадался, что... – Я. Ты еще не забыл меня? Павел резко раскрыл глаза, моргнул, закрыл и снова открыл. Таня. Таня Захаржевская, медно-золотая богиня из прошлой жизни. Павел сел. – Таня? Ты? Здесь? Откуда? – Извини. Мне давно следовало бы прилететь. Но я ничего не знала. Позвонила Лидии Тарасовне узнать, когда ты возвращаешься, – и вот... Как ты? – Хорошо. Теперь уже хорошо. – Я рада. Вообще-то Лидия Тарасовна сказала мне, что ты идешь на поправку. Ей сообщают. – Кто?.. Хотя какой же я осел, конечно, сообщают. Как ты? – Нормально, как видишь. – Да... Как дома? – Дома? Дома не особенно хорошо... Не хотели тебя тревожить, пока ты еще был слаб. – Что? Что такое? – Сначала сильно болела Елка. Отравление. Съела что-нибудь не то, наверное. Но сейчас она здорова. Потом было плохо с сердцем у Дмитрия Дормидонтовича... – Отец... – упавшим голосом сказал Павел. – Опасности уже нет. Со дня на день его должны перевести из больницы в санаторий. Я его видела. Он держится молодцом, просил поцеловать тебя. Павел облегченно выдохнул, но не шевельнулся навстречу Тане. – Ты тоже очень неплохо выглядишь, – спокойно продолжала Таня. – Я ожидала, что ты будешь еще в гипсе, неподвижный. Готовилась тебя выхаживать. Но, видно, не понадобится. – Не понадобится, – подтвердил Павел и отвел взгляд. – Ну ладно, – сказала Таня и поднялась со стула. Она взяла его руку, пожала и выпустила. – Я пошла. Увидимся за ужином. – То есть куда пошла? За каким ужином? – недоуменно спросил Павел. – Я ведь тут рядышком остановилась, на правительственной даче, вечером забегу. Думала задержаться на недельку-другую, но раз тут во мне надобности нет, я, наверное, улечу денька через три. Полагаю, на осмотр местных достопримечательностей этого хватит. И Таня направилась к выходу. – Стой! – срывающимся голосом окликнул ее Павел. – Сядь, мне нужно кое-что сказать тебе... Выслушай меня, умоляю. Понимаешь, я, сам того не желая, оказался перед тобой подлецом... Я встретил женщину... Он рассказал ей о Варе все и умолчал лишь, щадя Танино самолюбие, об интимной стороне своих с Варей отношений. Таня слушала его спокойно, внимательно, не перебивая. – Вот так, – вздохнув, сказал он. – Прости, если можешь. Теперь ты вправе ненавидеть меня, презирать... Он остановился в полнейшем изумлении – Таня смеялась, и в смехе ее не было ни обиды, ни озлобленности. – Ты... ты что? – почти на вдохе спросил он. – Господи, – отдышавшись, сказала Таня. – Мне-то всегда казалось, что ты взрослее меня и умнее. А ты совсем мальчишка, дурачок. – Почему? – А потому, что ты вбил себе в голову, будто в чем-то передо мной виноват, обманул меня, обидел. Разве ты клялся мне в вечной любви, и разве я приняла твои клятвы? Неужели ты ожидал, что я, узнав про твою Варю – кстати, что-то в таком роде я поняла по первым же твоим словам, – кинусь царапать тебе лицо или побегу сочинять телегу в твой партком о недостойном поведении коммуниста Чернова, который нижеподписавшуюся комсомолку Захаржевскую поматросил да и бросил? Оставим эти развлечения быдлу. Мы же с тобой современные, неглупые люди. Ты мне очень симпатичен и дорог, брат моей подруги, пусть и не самой близкой, друг моего брата и мой, надеюсь, тоже. И ты считаешь, что нам нужно стать врагами или чужими друг другу только потому, что один из нас встретил любимого человека? Таня достала из сумочки сигарету, подошла к раскрытому окну и закурила, выпуская дым в форточку. – Извини, мне казалось, что нас связывали совсем другие чувства... – сказал Павел ей в спину облегченно и чуть грустно. Она стремительно развернулась. Щеки ее разрумянились, в волнении она была особенно хороша. – Наши чувства – это наше личное дело, пока мы не выплескиваем их друг на друга, – отчеканила она. – А я слишком уважаю тебя, чтобы полоскать тебя в моих комплексах, обидах, смутных переживаниях, тайных мечтах и прочем мусоре. И с твоей стороны хотелось бы рассчитывать на взаимность. Вообще я считаю, что эта самая русская душевность, которой мы так кичимся перед всем миром – это просто душевная распущенность и эгоизм. Сладострастно исповедуемся, топим друг друга в соплях, и тут же вцепляемся в глотку, особенно если другой оказался счастливее, умнее, талантливей... Впрочем, я отвлеклась. Короче, ты согласен, что у нас нет серьезных оснований терять друг друга? – А? Да... – Павел смутился. Он поймал себя на том, что любуется ею и так этим поглощен, что не вслушивается в ее слова. – Прекрасно. Значит, мир? – Она подошла к кровати и протянула Павлу руку. Он крепко пожал ее, потом не удержался и приложился к ней губами. Несколько секунд она смотрела на него сверху вниз с легкой улыбкой, потом отвела руку от лица Павла. – У тебя теперь есть Варя, – полушутливо сказала она. – А у меня есть просьба. – Какая? – Ты познакомь меня с Варей, ладно? Я хочу посмотреть на нее и поболтать с ней. Во-первых, просто любопытно понять твой вкус. И еще, есть некоторые вещи, в которых я разбираюсь намного лучше тебя... Доверяешь? Но предупреждаю, что с тобой я своими наблюдениями поделюсь только в самом крайнем случае. – Хорошо, – сказал Павел. – Она придет к ужину или чуть позже. У нее сегодня ночное дежурство. Это так называется – дежурство, она просто будет ночевать в кабинете. Здесь настоящих больных – только я один, и то уже поправился. Несколько человек восстанавливаются после болезни, а большинство отдыхают. – Это я заметила, – с .усмешкой сказала Таня. – Я вас познакомлю, потом можем вместе посмотреть телевизор... – Знаешь, чтобы не ставить ее в неловкое положение, ты скажи ей, что я – твоя родственница. Двоюродная сестра. – Да? Я и не подумал... – Ничего, зато я подумала. Две головы, если не совсем тупые... Ужин в полвосьмого? – Да. – Тогда до встречи. – Погоди, – вырвалось у Павла. – Побудь еще немного. Таня вздохнула и нахмурилась, явно в шутку. – Ты, конечно, будешь смеяться, – сказала она, – но я тоже устала. Я ведь к тебе прямо с самолета, только вещички в номер забросила. – Ой. Прости. Я не подумал. – Прощаю. И Таня вышла из комнаты, а Павел смотрел ей вслед. Дверь закрылась. "Господи, – подумал он. – Какое счастье, что она у меня такая!" Никто за Павлом не зашел, и в столовую он отправился самостоятельно. В ординаторской, куда он заглянул по дороге, было пусто. Еще не пройдя сквозь стеклянные двери столовой, он заметил Таню. Она сидела за его столиком и что-то оживленно рассказывала его соседям – пожилой и явно сановной узбекской паре. – Вот и Павлик! – радостно сообщила она, когда он подошел и, опираясь на здоровую ногу, несколько боком сел на стул. – А мы тут как раз про тебя говорили. – Йигыт, йигыт.. молодец прямо! – льстиво улыбаясь, сказал узбек. Павлу стало неловко и немного противно. – Что сегодня по телевизору? – спросил он. – Говорят, "Начало", – тут же ответила Таня. – Хороший фильм, только надоел. – Начало-мочало! – фыркнул узбек. – Ску-учно. Вчера "Зита и Гита" была. Вот это кино! А "Начала" нам не надо... Вечерний рацион – и спать, да? – Что-что? – переспросил Павел. – Рацион, – с явным удовольствием повторил узбек умное слово. – Гулять немножко будем, атмосферу дышать. – Может, и мы не пойдем? – предложила Таня. – Посидим в холле, кофе попьем или в парке подышим атмосферу. Павел, натужившись, чтобы не рассмеяться, смог лишь кивнуть головой. Они сидели на скамеечке неподалеку от входа в стационар, курили Танины "Мальборо", разговаривали и поджидали запаздывающую Варю. Таня рассказывала Павлу о европейском турне, которое она совершила вместе с камерным оркестром областной филармониио о городах, нравах и магазинах, о разных смешных и досадных накладках и оплошностях, характерных для советских людей, вырвавшихся за рубеж. Павел заговорил об экспедиции, при всей трагичности более чем удачной с точки зрения науки, понемногу увлекся, начал размахивать руками, строить планы... После долгого перерыва мысли охотно встраивались в прежнюю, добольничную систему координат: наука-работа-институт-город. Родители. Сестра. Привычный круг привычных лиц, забот и надежд... Таня легонько толкнула его локтем в бок. Он поднял голову. Перед ними стояла Варя в мешковатом сером жакете и как-то странно смотрела на него. – Опоздала, – чужим голосом сказала она. – Владька заболел. Перекупался и заработал ангину. – Варя, – сказал Павел. – А ко мне сестра приехала. Только не Елка, а другая, двоюродная. Таня. Варя затравленно посмотрела на Таню. Таня поднялась. – Варечка, – прочувствованно сказала она и протянула руку. Варя нерешительно взялась за Танину руку. – Мне Павел столько о вас рассказывал. Вы наша спасительница. Если бы не вы... – Что вы... – смущенно пробормотала Варя. – У меня работа такая. А вот Павлик... он такой... такой... Таня взяла Варю за плечи и притянула к себе. – Родная ты моя... Павлу отчего-то стало не по себе. – Эй, девчонки, пошли-ка в дом. Что-то я прозяб. В холле было гулко и пусто. За угловым столом, возле большой пальмы в кадке, сидела, закусывая, шумная и веселая компания отдыхающих. Павел, Таня и Варя устроились подальше от них на кожаном диване. Девушки пили кофе из термоса, ели пирожные, прихваченные Таней из правительственно-дачного буфета, и оживленно, как старые добрые подруги, беседовали обо всем на свете-о модах, о родных городах, о балете, о детях и котах. К Павлу они не обращались и лишь изредка посматривали в его сторону. Он и не порывался вступить в разговор, а молча сидел, смотрел на них и смаковал изумительное легкое вино местного производства – ему был разрешен один стаканчик. Павел невольно ловил себя на том, что сравнивает их внешность, манеры, осанку... Ему стало стыдно, он попытался отвлечься. Но ничто другое не шло на ум... Да, каждая черточка Вариного лица тоньше, изящнее, благороднее, чем у Тани. Но в целом – как проигрывает ее лицо рядом с Таниным! На фоне яркого неяркое выглядит блеклым. Откуда вдруг проступили на любимом лице темные мешочки под глазами, тонкая сеть морщинок вокруг губ и глаз, крупные поры на носу? Только оттого, что рядом появилось лицо, лишенное всех этих изъянов, гладкое, безупречно юное? Юное... Павел, вздрогнув, ощутил ледяное дыхание арифметики человеческих дней: Таня младше его па пять лет, Варя – на два года старше. Когда видишь их обеих вместе, разница в семь лет не только не исчезает, но и удваивается... Это нечестно, нечестно! Разве бедная Варя виновата? А Таня – она в чем виновата? Павел отвернулся, якобы осматривая панно меж зеркальными стеклами. Он старательно разглядывал счастливых дехкан, летающих, как пчелки с мотыгами, над огромной розовой тыквой, но видел не их, а две стоящие в рядок женские фигуры. Обе легкие, изящные, грациозные... Но грация их – разного стиля, да и разного класса. Рядом с Таниной фигуркой, литой, упругой, как мячик, словно тщательно выделанной величайшим из мастеров, не упустившим ни одной самой маленькой детали, Варя, увы, казалась собранной умело, но на скорую руку, без окончательной подгонки. Плечи немножечко костлявы и широки, спина сутуловата, руки длинноваты, ноги тонковаты, суставы толстоваты... Да как он смеет! Что ему Варя – лошадь на ярмарке? Павел закрыл глаза – и тут же в голове появилась картинка: обвисающие груди, чуть дряблые живот и бока. А вот у Тани наверняка... Тут он всерьез разозлился на себя, залпом допил стакан и обратился к девушкам с каким-то нелепым вопросом. Те переглянулись, дружно улыбнулись, Таня сказала ему что-то короткое и смешное и вновь заговорила с Варей, оставив его наедине с собой. "Нет, неправда, Варя все-таки удивительно красива, только... только когда рядом нет Тани... Опять не то... Лучше вспомни, чем ты обязан ей, как самоотверженно ухаживала она за тобой, беспомощным, подняла на ноги, как она любит тебя... Но Таня... В чем можно упрекнуть Таню? Разве ее поведение не самоотверженно, не бескорыстно? Сегодня она проявила такое понимание и доброту, такую мудрость, на которую ты сам не способен тысячу лет и на которую едва ли способна Варя. Она... она ведь сделала все так, чтобы ты не угрызался, не чувствовал себя подлецом перед нею. Ведь что бы она там ни говорила, если бы она была тебе только другом, то не примчалась бы сюда с другого края света, бросив все дела, которых у нее так много... Или это и есть настоящая дружба?.. Господи, ну почему она такая прекрасная! Ну что бы ей быть чуточку поплоше, поглупей, побабистей – как бы это все упростило! Надавала бы пощечин, укатила бы, пыхтя как паровоз... Только с ней так быть не может, все это, как она сама сказала, "для быдла"... Или бы Варя была похуже..." Шумная компания удалилась, напоследок прихватив с собой недопитую бутылку коньяку. Нянечка застучала стульями, передвигая их с места на место и шуруя мокрой тряпкой. Прошествовала мимо дежурная медсестра с биксом в руках, многозначительно глянув в их угол. – Эй, – сказала Таня и провела ладонью перед самым лицом Павла, – ваше высочество! Народ истомился, спать хочет, а попросить нас выйти вон не решается. Снизойдите! – А? – встрепенувшись, спросил Павел. – Заведение закрывается. Пошли отсюда. – Куда? – Павел поднялся. – Ты к себе, баиньки. А мы с Варенькой еще поболтаем в беседке. – Да, – подтвердила Варя, когда Павел вопросительно посмотрел на нее. – Пойду только Алика предупрежу, чтобы, если вдруг кому-то понадоблюсь, позвал. – Проводим кавалера до палаты, – сказала Таня. – А мы пойдем в сад, послушаем тишину. Я тебя такой штучкой угощу... Она приоткрыла сумку, показывая, – Я ведь на работе, – хихикнув, напомнила Варя. – А никто стаканами глушить и не предлагает. По чуть-чуть, по глоточку... Таня зевнула, прикрыв рот ладошкой, и потянулась. Варя вздрогнула. – Ой, прости пожалуйста. Ты ж с дороги не отдыхала, а мне все одно дежурить. Я пойду. – Давай еще по рюмочке, – предложила Таня. – А потом, если хочешь, приляг прямо здесь. А я посижу еще, спать-то не хочется, а зеваю так, по привычке. – Нет, ты непременно ложись. Обязательно надо выспаться. А мне в стационар пора. Я там в кабинете на кушеточке покемарю. Не привыкать. Только ты не провожай, не надо... Она встала. Поднялась и Таня. Неожиданно Варя шагнула к ней и крепко обняла. – Ты такая хорошая. Спасибо тебе. Голос ее дрогнул. – Мне-то за что? – легко, сбивая пафос, спросила Таня. – Это ты у нас хорошая. Большого Брата на ноги подняла... Такое прозвище она дала Павлу только сегодня, после того как надоумила его, во избежание недоразумений, представить ее Варе как свою кузину. Варя ткнулась ей в плечо. – Только... только ты ему, пожалуйста, ничего не рассказывай, что я тут наговорила, ладно? Я сама, потом как-нибудь... – Я похожа на болтушку? К тому же, знаешь ли, тебе и говорить ничего не обязательно было. И так по глазам видно, как ты его боготворишь. Вы с ним очень похожи. – С ним?! Да что ты? Я самая обыкновенная, а он... он... – Во-первых, не такая уж обыкновенная, а во-вторых, я про то, что у него тоже все по глазам видно. Все у вас будет хорошо. Он тебя любит. Порывистый Варин поцелуй пришелся Тане пониже уха. Таня улыбнулась. В миг, когда за Варей закрылась дверь, улыбка бесследно стерлась с лица. Вслед Варе полетел символический плевок, сухой, но смачный. Сестра Тереза траханная! И похотливая. Милосердная сестрица долбаная... И Павел, простодыра, тоже хорош – на что запал, спрашивается? Из такого семейства, а не знает, что медичкам в таких вот привилегированных заведениях чуть не в обязанность вменяется совмещать медицинские услуги с интимными. Но что-то не слыхала, чтобы из-за этого кто-нибудь из чиновных клиентов на них женился. Не отдам! Мой! То, что на даче и в стационаре сестры выполняли еще и другие обязанности и по другому ведомству, Таня лишь догадывалась. А если и так, что это меняет? Шлюха – она во всем шлюха! Однако же предаваться гневу, даже наедине с собой – роскошь непозволительная. Надо спокойно все обдумать и действовать осторожно, грамотно. Дело здесь тонкое, деликатное, малейший просчет – и мимо кассы... В эту номенклатурную, закрытую для простого люда южную больничку Таня проникла без труда: несколько предварительных звоночков организационного свойства – и ее с почетом встретили прямо на раскаленном летном поле, мигом домчали сюда, в прохладу предгорий, определили на совминовскую дачу в двух шагах от правительственного стационара, в неплохой номер с кондиционером, окнами в тенистый парк. А главное, без проволочек организовали доверительную беседу с главврачом, лысым степенным таджиком. Так что, еще не входя в палату к Павлу, она уже знала все – про аварию на Памирском тракте, происшедшую в тот же день, что и ее инцидент на подмосковной даче, про крайне тяжелое состояние, в котором Павел был доставлен сюда, про самоотверженную борьбу, которую вел за его жизнь и здоровье коллектив в целом и медицинская сестра Варвара Гречук в частности... И то, что после первых радостных минут встречи поведал ей, пряча глаза, выздоравливающий Павел, про свою новую и пылкую любовь, врасплох ее не застигло, и линию поведения в этой ситуации она определила совершенно правильную. Благородство и мудрость. Пусть теперь мучается, сопоставляет, делает окончательный выбор. Она поможет ему выбрать правильно, но об этой помощи он догадываться не должен... Варя появилась только вечером – астеническая костлявая блондинка не первой молодости в нелепом сереньком жакете. Не без этакого провинциально-романтического шарма, но в целом, конечно, крыска. Тонкие, нервные пальцы. Должно быть, неплоха в постели. Немногого же мужикам надо! Ужинали они втроем, засиделись в холле, болтая ни о чем. От Таниного внимания не укрылась игра чувств на лице Павла, его взгляд, который он исподволь переводил то на нее, то на Варю. Сравнивает. Потом она отправила Павла спать, а Варю затащила сначала в беседку, а потом, после надлежащей предварительной обработки – в свою комнату на правительственной даче, где и начала колоть по полной программе при помощи ласково-сестринских интонаций, швейцарского растворимого кофейку и как нельзя кстати пришедшейся бутылочки ирландского сливочного ликера "Бейлиз". Варенька разомлела, пошла пятнами и разоткровенничалась. В числе прочего Таня узнала, что Варе двадцать семь лет, что она – вдова гражданского летчика, умершего страшной и медленной смертью после жуткой аварии, оставив на ней двух мальчишек и старика-отца... Стоп. Вот тут-то и проскользнуло в Барином рассказе нечто интересное... Нет, уже позже, после четвертой рюмочки, когда она вконец размякла, пустила слезу и стала лепетать про то, как сама не верит своему счастью, какого потрясающего человека она обрела в лице Павла. – Что, скажи мне, что он во мне нашел?! – Всей душой разделяя Варино недоумение, Таня, тем не менее, ласково покачала головой и издала соответствующие моменту воркующий звук – зря, мол, на себя наговариваешь, героическая ты моя. А Варя всхлипнула и продолжала: – Некрасивая, старше его, необразованная, с судимостью... Ну и так далее. Судимость больше не упоминалась ни разу. Видно, сгоряча вырвалось – у таких все сгоряча. Надо надеяться, Павлу про этот факт биографии любимой женщины ничего не известно, а у Тани, естественно, хватило ума в разговоре эту тему не педалировать. Но узнать все основательно, какая судимость, когда, за что. Ошибки буйного отрочества, какой-нибудь шахер-махер с медикаментами, с бельем, продуктами... Нет, вряд ли, не тот тип, да и не держали бы ее тогда в таком-то месте. Или скрыла? Ага, здесь скроешь, и опять же типаж не тот, чтоб скрывать. Тут что-нибудь страстное, с сильно смягчающими обстоятельствами. Может, из сострадания мужа своего безнадежного порешила? Впрочем, что гадать, когда можно узнать наверняка. Информацию нужно подтвердить, конкретизировать, найти ей грамотное применение... И злость на Варю моментально прошла. Теперь ее, бедняжку, только пожалеть остается. Павел досмотрел программу до "Не забудьте выключить телевизор", помылся, лег, раскрыл "Прощай, оружие", но через несколько минут отложил. Хемингуэй был уже, что называется, не в цвет. Сейчас бы больше подошло... Нет, конечно, ничего бы не подошло. Самому надо разобраться, мужик все-таки. ...Голубые глаза светились любовью, нежностью, обожанием, возносили на пьедестал. В золотистых искрились веселая мудрость, добродушие, немного насмешливого лукавства и еще какая-то неуловимая и жутко притягательная чертовщинка... "Ты свободен, дурачок, – говорили эти глаза. – Что, страшно?" Да ни капельки не страшно! Ничего в этом мире не страшно – страшно только совесть потерять... И тут все сразу встало на места. Таня, ах, какая же ты умница, Таня! "Разве ты клялся мне в вечной любви? Разве я приняла твои клятвы?" – так, кажется, сказала она. А ведь сколько признаний, сколько заверений и клятв было у них с Варей! Есть категорическое "надо", жесткий стержень, скрепляющий зыбкий и неустойчивый мир – обязательства надо выполнять. Отвернувшись от Вари, он предаст полностью вверившегося ему человека, предаст любовь, предаст самого себя и больше не сможет уважать себя. Отказавшись же от Тани... А вот и не отказавшись – разве она не останется с ним надежным, верным, все понимающим другом? Наоборот, если он сейчас бросит Варю и устремится за Таней, он потеряет и ее – вряд ли она примет того, кого не сможет уважать... Все. Решено... Спасибо тебе, Таня, Танечка... И с этим именем на губах Павел заснул. С ним же и проснулся – у постели стояла она, свежая, веселая, благоухающая вчерашними духами, несказанно прекрасная в своем бежевом "сафари". – Вставай, Большой Брат, – сказала она, скаля белоснежные зубы. – Завтрак проспишь. – А ты? – спросил он, протирая глаза. – А я уже позавтракала. И зашла попрощаться. – Как попрощаться? – У Павла запершило в горле. – Лично. Сейчас за мной заедут коллеги отца. Поездим по городу и окрестностям, поужинаем у академика Силуянова – тоска, конечно, я почти никого не знаю, но что поделаешь? Светскими обязанностями пренебрегать нельзя. Вернусь только ночью за вещичками – завтра, рано утром, уезжаю на экскурсию, в Самарканд и Бухару. Надо ведь воспользоваться случаем – когда еще в эти края попаду? А оттуда прямо на самолет и домой. – А как же я? – Хватит уже! – резко сказала Таня. – Сам же прекрасно понимаешь, что мне здесь делать нечего ни с какой точки зрения. – Да, – сказал он. – Извини. Это я просто еще не проснулся. Таня отошла к окну и закурила. – Одевайся. Я не смотрю. Он бодро встал, тут же скривился от боли – неосторожно ступил на больную ногу – и стал, уже осмысленно и осторожно, двигаться к ванной. – Как Варя? – спросил он, помывшись и застегивая рубашку. – Наверное, спит еще. Мы до половины пятого проговорили. – И что? Она повернулась и внимательно посмотрела на него. – Помнишь, я говорила тебе, что поделюсь своими наблюдениями только в исключительном случае? Павел кивнул. – Так вот, исключительного случая я не усматриваю. – Понятно. – Павел опустил голову, нагнулся и стал понуро застегивать сандалию на здоровой ноге. Таня не спускала с него глаз. Он выпрямился, посмотрел на нее и сказал хрипло: – Дай закурить. – После завтрака получишь всю пачку" – сказала она и, подойдя к тумбочке, забросила сигареты в ящик. – По-моему, ты хотел сказать что-то другое. Павел молчал. – Ладно, кое-что расскажу. Мы были друг с другом откровенны, и я многое поняла. Варя – человек искренний, порывистый, эмоциональный. Она любит тебя без памяти и ждет такой же самозабвенной любви. Ей будет очень трудно с тобой – не из-за тебя, а из-за той жизни, в которую ей придется с тобой погрузиться. Твой город, твоя работа, твоя семья, круг друзей, интересов. Новый, чужой мир, в котором ей совершенно не на кого опереться, кроме тебя. К тому, что ждет ее, она совсем не готова – у нее другой жизненный опыт, хотя и немалый, другое воспитание... Знаешь, если на твоем месте был бы кто-нибудь другой, я сказала бы, что тебе придется как минимум несколько лет жизни посвятить ей одной – и ее детям, конечно – и начисто забыть обо всем остальном. Но я знаю тебя, ты умный и сильный, тебя хватит на все – и на нее, и на детей, и на плодотворную работу. Так что дерзай, Чернов, с Богом. И знай: если что, я рядом, можешь во всем на меня положиться. – Спасибо, Таня, – серьезно сказал Павел. – Не за что, Большой Брат... Засим пока, и поспеши, а то останешься голодным. Таня приблизилась к нему, чмокнула в щеку и устремилась к дверям. В проеме она остановилась, развернулась, расстегнула сумочку, достала из нее что-то и выставила вперед руку. В ее руке сверкнул голубой алмаз. Одна его грань поймала луч света из окошка, усилила его и бросила на лицо Павла. Он зажмурился. – Я всегда с тобой, – услышал он шепот Тани и раскрыл глаза. Он был один. Таня не спеша шла по длинному коридору желтого трехэтажного здания, расположенного на проспекте Ленина, на площади, как звали ее местные, Ослиных ушей, и внимательно смотрела на таблички на внушительного вида дверях. Сюда, в республиканское министерство внутренних дел, она проникла, воспользовавшись одним из удостоверений, которыми некоторое время назад снабдил ее Шеров. Все они имели вид внушительный и официальный, что и неудивительно – почти все кси-вочки оформлены на подлинных бланках и снабжены подлинными печатями, а некоторые были настоящими во всех отношениях. Так, за столь впечатлившее Павла весной в театре удостоверение референта областного Управления культуры Таня даже ездила расписываться в какой-то синей ведомости. В принципе, в эти коридоры она могла бы без труда проникнуть тем же манером, что и на совминовскую дачу: еще один звоночек некоему сильно ответственному работнику – и получай аудиенцию хоть у самого министра. Но по трезвому размышлению Таня решила в данном случае связями не пользоваться. Чем меньше народу будет осведомлено о ее визите в МВД, тем лучше. Неровен час, дойдет до Черновых-старших, а через них и до Павла. Не дело. К тому же, очень хотелось в очередной раз попробовать себя в сольной программе... К несчастью, вывешенные на дверях фамилии высоких милицейских начальников были исключительно таджикские, во всяком случае, азиатские. Ей казалось, что этим мужчинам генетически свойственно восприятие женщины как существа неполноценного и серьезного отношения не заслуживающего. Сегодня такое восприятие, иногда весьма выгодное, было бы не совсем кстати. Ее должны принять всерьез. Она остановилась было у дубовой двери с надписью "Второе управление. Зам. начальника полковник Новиков И.Х.", но прочла инициалы и призадумалась. Может быть, Иван Харитонович, а может Ильхом Хосроевич. Кто их тут разберет? Зато начальник третьего отдела – Пиндюренко Т. Т. – подобных сомнений не вызывал, и Таня решительно вошла в приемную. Там было довольно просторно и солидно – хрустальная люстра, черные кожаные диванчики с гнутыми спинками, внушительный стол секретаря – молодого круглолицего таджика с погонами лейтенанта. Быстрым деловитым шагом Таня подошла к самому столу, достала из кармашка сумки удостоверение и сунула его под нос удивленно привставшему молодому человеку. – Татьяна Захаржевская, "Известия", – четко проговорила она. – Небольшое интервью с товарищем полковником для очерка "Будни милиции". Лейтенант сглотнул, вернул удостоверение Тане, исчез за дверью. Оттуда донесся хриплый голос: – Да, что такое?.. Больше всего полковник Пиндюренко походил на прыщ – маленький, тугой, красный и раздражительный. Даже не посмотрев на Таню, он сердито бросил: "Вам что, гражданочка?" – и тут же вновь засунул круглый нос в раскрытую на его столе папку. Таня села в кресло, не ожидая приглашения, открыла сумку и вынула оттуда японский диктофон (удачно приобретенный час назад в комиссионном отделе торгового центра "Садбарг") . – Татьяна Захаржевская из "Известий". Товарищ полковник, будьте любезны несколько слов для центральной прессы о героической работе милиции Таджикистана... Полковник поднял голову, среагировав, скорее всего, на словосочетание "центральная пресса". – "Известия"? – переспросил он. – А это что будет? Реакция на ее корочки была здесь, как правило, довольно острой. Народ начинал суетиться, чего-то пугаться. Да тут кого угодно на колени посадишь. Во шугаются! – Серия очерков "Будни милиции". Планируется опубликовать серию репортажей из всех пятнадцати республик. В корпункте порекомендовали обратиться к вам... – А с начальством согласовано? – С нашим – да. С вашим не успела. Но здесь едва ли возникнут проблемы – материал предполагается бодрый, позитивный, имеющий воспитательное значение. – Да? – с легким сомнением спросил он. – И что вы хотите? – Что-нибудь яркое, героическое. Вот недавно у нас прошел материал, как сержант Садыков, рискуя жизнью, вытащил девочку из Гиссарского канала. – Эту историю она вычитала сегодня утром в санатории, листая подшивку "Вечернего Душанбе". – Что, неужели и в столице про нашего Садыкова писали? – заметно оживился полковник. – Да, небольшая, правда, заметочка. Я не сообразила вырезку захватить. Завтра принесу, если найду. А нет – перешлю вам из Москвы вместе с сегодняшними материалами на согласование. При слове "согласование" Пиндюренко важно кивнул головой. Таня показала на диктофон и нажала кнопку. – Что ли, уже начали? – спросил полковник, завороженно глядя на вращающуюся кассету. – Я потом все перепечатаю, подправлю, – успокоила Таня. – Итак, наш собеседник – один из руководителей МВД республики полковник Пиндюренко... Она вопросительно взглянула на полковника. Тот не сразу, но понял, и представился: – Тарас Тимофеевич. – Тарас Тимофеевич, расскажите, пожалуйста, нашим читателям о наиболее ярких и памятных страницах героических будней работников правопорядка республики. – Наша служба, как говорится, и опасна и трудна, – начал полковник с явно заготовленной фразы, запнулся и трагическим шепотом произнес: – Можно снова? Таня улыбнулась. – Разумеется, Тарас Тимофеевич. Если вас диктофон смущает, я могу убрать и записать от руки. Только так долго будет и неудобно. Полковник поднялся, обошел стол и, посматривая на Таню, крикнул: – Myмин, два чая! И конфет из большой коробки в вазочку положи... Знаете, а может быть мы так сделаем: наметим сейчас круг вопросов, я распоряжусь поднять самые интересные материалы, просмотрю, скомпоную, а вечером, по прохладе, запишем... Вы где остановились? "Вот это разговор!" – обрадовалась про себя Таня, а вслух, демонстрируя знание местных реалий, сказала: – Дача Совмина. Полковник тихо присвистнул. – Неплохо. Но наша министерская база отдыха не хуже, хоть и подальше. Розарий, знаете, павлины... Сам-то хвост распушил, не хуже павлина, отметила Таня и как бы в задумчивости проговорила: – Но нам понадобится помещение для работы. – Это будет, – совсем обрадовался полковник и шумно отхлебнул крепкого чая. – Будет обязательно. Вы к восемнадцати ноль-ноль к главному входу подходите. Я "Волгу" подгоню... – Приду, – пообещала Таня. – Только вы про материалы не забудьте. И я прошу вас посмотреть, что у вас есть на Гречук. Варвару Казимировну Гречу к. Пиндюренко замер. Прикинул по документам и резонно заметил: – Ты не корреспондентка. Myмин! – Масуд Мирзоевич предлагал мне остановиться в гостинице ЦК, но в интересах дела я предпочла правительственную дачу, – четко выговорила Таня. Застывший на пороге кабинета круглолицый Мумин ел глазами начальство, дожидаясь указаний. Полковник, намеревавшийся, очевидно, отдать какую-нибудь нехорошую команду относительно Тани, оказался в замешательстве, вызванном последней ее фразой. Никто, находящийся в здравом уме, такими именами не козыряет впустую. А эта красотка, выдающая себя за корреспондентку, на идиотку не похожа. Если она действительно знакома с самим Сафаровым... – Мумин, – тем же четким тоном проговорила Таня. – Будьте любезны, рюмочку коньяку для полковника. Адъютант вопросительно посмотрел на Пиндюренко. Тот молча кивнул. Мумин вышел. – Почему вас интересует Гречук? – сиплым голосом спросил он. – Не меня, а более серьезных людей. Из Ленинградского обкома КПСС. – Но почему вы?.. – Татьяна. Можно просто Таня. – Республика у нас, уважаемая Таня, маленькая, а город – тем более. Да и дело было резонансное... На столе полковника оглушительно завопил телефон. Пиндюренко поморщился и снял трубку. – Слушаю... Здравствуйте, Джафар Муратович... Да... Да... Так точно... Сейчас поднимаюсь. – Он повесил трубку и обратился к Тане: – Генерал на совещание вызывает. Может, завтра? – Завтра я улетаю. Пиндюренко озадаченно посмотрел на нее. Да, покатать по Варзобскому ущелью не получится. Деловая попалась баба. – К вечеру все материалы подготовлю... В раскрытое окно залетал ласковый ночной ветерок. Шуршали листья, трещали цикады, сладострастно орали майнушки. Ветерок занес в комнату летучую мышь. Она покружила возле лампы и улетела. Низкий журнальный столик украшало блюдо с дынными корками, объеденными веточками винограда и персиковыми косточками. В роскошной коробке сиротливо маялись три последних конфетки. Воинственно щерилась фольгой бутылка из-под шампанского. Таня листала папку. Картина получалась ясная и полностью вписывалась в составленный Таней психологический портрет Варвары Гречук. Еще на втором курсе медучилища Варя по большой и пылкой любви вышла замуж за молодого красавца-летчика, должно быть, до самой свадьбы скрывавшего, что летает он всего-навсего на допотопном "кукурузнике", опыляя инсектицидами хлопковые поля. Брак, судя по всему, получился удачный, у Варвары и Анатолия родились двое мальчишек. Но потом случилась беда. Старый, давно требующий замены самолетик Анатолия загорелся прямо в воздухе. Летчику чудом удалось посадить его прямо на хлопковую карту, но выбраться из кабины сил уже не хватило. Подоспевшие солдаты расположенной рядом воинской части сбили пламя, вытащили полумертвого пилота и доставили в город со страшными ожогами. Жизнь его была спасена, но превратилась в ад. От человека осталось обгоревшее, гниющее нечто – обездвижённое, слепое, воющее от бесконечной нестерпимой боли, временное освобождение от которой давали только препараты морфия. Из уважения к Варе, которая работала тогда реанимационной медсестрой в центральной городской больнице, безнадежного летчика продержали там целых четыре месяца. Но – дефицит коек, медикаментов, персонала. И Анатолия выписали умирать домой. А дозы, когда-то приносившие желанный покой, уже не действовали. По рецептам больному полагался какой-то мизер, еще сколько-то Варя выпрашивала у старшей сестры, еще сколько-то, впервые злоупотребив служебным положением, получила на аптекобазе по рецептам на несуществующих людей. Все всё прекрасно понимали, многие сочувствовали Варе и закрывали глаза на ее противозаконные действия. Некоторые же смотрели косо, шептались, втихаря жаловались начальству. Вскоре вышла негласная директива: медсестре Гречук без визы главврача препаратов не выдавать. Дальше все покатилось как снежный ком – Варе приходилось уже подкупать других сестер, вынося из нищающего дома последнее, недодавать больным... Выкрасть ключи от аптечного склада и ночами, убегая с дежурств... На втором ночном визите ее поймали, и поймали нехорошо – не медики и не своя вохра, а кем-то вызванный милицейский наряд. Был составлен протокол и заведено дело. Пока Варю таскали по инстанциям, Анатолий упросил несмышленыша-сына достать коробочку с оставшимися порошками, высыпать их все в стакан, перемешать и дать папе выпить. Откачать его не успели. Эта история взбудоражила весь город. У Вари неожиданно нашлись сильные заступники. Во-первых, мощная и сплоченная община немцев-католиков, с которыми был крепко связан отец Варвары Казимир Гречук, поляк и тоже католик. Рукастые и дисциплинированные немцы занимали в душанбинском обществе особое место и представляли собой немалую силу уже хотя бы потому, что на них держалась вся электрика, сантехника и столярка в домах высокого местного начальства и самых важных учреждениях – русские мастеровые хоть нередко и талантливы, но ненадежны и пьют без меры, а таджики и вовсе не приспособлены к такой работе. Во-вторых, почти все, знавшие Варю по работе, в том числе и директор крупнейшего в городе бетонного завода, единственного сына которого она буквально вытащила с того света. Командир отряда, в котором служил покойный Варин муж, вышел на всесильного министра сельского хозяйства республики – того самого Масуда Мирзоевича, на которого ссылалась Таня в кабинете у Пиндюренко. В третьих, юристы, бывшие коллеги отца, много лет проработавшего в районном нарсуде. Но были и серьезные противники. Главврач со своим окружением – как поняла Таня, та попросту воспользовалась ситуацией с Варей, чтобы списать на нее кой-какие собственные грешки. Городской прокурор, с опережением выполнявший все вышестоящие указания об усилении борьбы с негативными явлениями и недавно добившийся весьма сурового приговора в отношении группы великовозрастной шпаны, промышлявшей как раз сбытом наркотиков. В эту группу входил родной племянник прокурора. Были и другие влиятельные люди, не знакомые с Варей и в жизни ее не видевшие, но намеренные заработать на ее деле политический капитал. Судя по всему, несчастная молодая вдова даже и помыслить не могла, на каких высотах определялась ее участь. Само решение суда, в сочетании с нынешним Вариным трудоустройством, навело Таню на мысль о некоей предварительной договоренности. С одной стороны, формально и протокольно наказать, с другой – вроде как помочь по жизни. Ведь Варя оставалась одна с двумя детьми и престарелым отцом на руках, с грошовой зарплатой медсестры и совсем уж смехотворной пенсией по потере кормильца. Вот и отправили попастись в обильных номенклатурных закромах. Разумеется, на определенных условиях... Старо, как мир... Вот кто удивляет во всей истории, так это Павел. Так лохануться мог кто другой... Как же он все-таки тонко устроен! Совсем как его камешек-талисман. Таня отложила исписанные и испечатанные листы – да, постарался Пиндюра добросовестно! – и взяла чистый. Расправила на твердой обложке папочки, вставила в позаимствованную внизу портативную машинку, пробежалась пальцами по клавишам. "Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова..." Вот так. Завтра эта цидулька начнет неспешный путь в Северную Пальмиру и, надо надеяться, доспеет как раз вовремя и попадет в цепкие ручки Лидочки, будущей свекровушки. Если Таня все правильно вычислила, Лидочка примет анонимку очень близко к сердцу, поверит твердо и сразу, но, чтобы убедить и Павла, запросит официального подтверждения. Что ж, запросит – и получит. А Варенька с ее польским гонором не снизойдет ни до объяснений, ни, тем паче, до оправданий, а выкинет какую-нибудь страстную сцену и убежит, хлопнув дверью гордо и навсегда. А потом, политично выждав некоторое время, можно и самой вновь появиться на сцене. – Ай, тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг, – припевала вполголоса Таня, дописывая письмо. – Все равно он будет мой, никуда не денется... Теперь пора подумать об уютном семейном гнездышке. Конечно, с таким-то свекром без крыши над головой они не останутся, но принимать что-то от кого-то, не предлагая ничего взамен – увольте! Нет уж, прочное счастье куется только своими руками, а на халяву и счастье бывает исключительно халявное. Это понимать надо... Только вот поиздержалась она этим летом изрядно, со всеми этими хлопотами. Пора бы и в прибыток поработать. Кстати о прибытках – Шеров сказал, что будет ждать ее пятнадцатого. А сегодня семнадцатое. Остается надеяться, что дядя Кока его предупредил. Но послезавтра прямо с утречка... Х Десятого сентября загорелый, улыбающийся Павел, слегка опираясь на изящную трость, сошел с трапа самолета "Душанбе-Ленинград". Рядом с ним, в бежевом "сафари" – Танином подарке – шла Варя. Она была счастлива и испугана. Город встретил их крутой тридцатиградусной жарой. – Ну вот, – сказал Павел, оказавшись на летном поле. – Совсем как дома. Значит, все будет хорошо. Он наклонился и поцеловал Варю в губы. – Что? – тревожно чирикнула она, заметив пробежавшую по его лицу тень. Павел подмигнул ей и улыбнулся: – Все отлично! Не скажешь ведь, что его резанул запах духов. Приятный, да, но не ее, не Варин это запах... Вопреки опасениям Павла, Лидия Тарасовна встретила Варю хоть и без особой радости, но вполне корректно. Сдержанно поблагодарив Варю за заботу о сыне, она тут же выдала ей большое махровое полотенце и отвела в ванную, где показала, как пользоваться импортным кнопочным душем и шампунем-аэрозолем. Пока Варя принимала ванну, она молча расставила на столе деликатесы, заготовленные к приезду Павла, и привезенные из Таджикистана фрукты. За столом она тоже больше молчала, смотрела на них и только подкладывала им на тарелки еду и подливала в бокалы, особое внимание уделяя Варе. Молодежь, уставшая с дороги, совсем разомлела после ужина, и Лидия Тарасовна предложила им пойти отдохнуть. Когда Варя вышла помыть руки, она сказала Павлу: – Я постелила ей в твоей комнате. Это правильно? – Правильно, – сонно сказал Павел. "Все-таки она умеет быть чуткой", – думал он, засыпая. Неожиданная снисходительность матери нисколько его не насторожила. Больше никого из Черновых в доме не было – Елка уехала долечиваться в Трускавец, а Дмитрий Дормидонтович согласился на послеинфарктную реабилитацию при условии, что санаторий будет находиться недалеко от города и что ему будет предоставлена там возможность работать хотя бы вполсилы. Поэтому вместо партийно-правительственной Барвихи он попал в сравнительно общедоступное Репине, где из трех смежных палат ему были оборудованы рабочие и жилые апартаменты. В четвертой палате разместилась охрана. Марина Александровна выезжала туда каждое утро. В палатах весь день звонили телефоны, приезжали и отъезжали черные "Волги", а врачи хватались за головы и считали дни, оставшиеся до отъезда такого важного и хлопотного пациента. На второй день после прилета Павел вместе с Варей съездил проведать отца. Им пришлось ждать в коридоре минут сорок. Наконец из дверей высыпали какие-то важные люди с папками, потом показалось раскрасневшееся лицо Марины Александровны. Увидев Павла и Варю, она крикнула: – Сегодня приема не будет!.. Ой, Павлик, простите, я вас не узнала. Заходите, пожалуйста. Девушка с вами? На вид отец нисколько не изменился, даже несколько загорел и постройнел. Он крепко обнял сына и внимательно посмотрел на Варю. Та смущенно отвела взгляд и одернула бежевое "сафари", сидевшее на ней как-то криво. Дмитрий Дормидонтович на мгновение нахмурился. – Сейчас обед принесут. На всех, я распорядился, – сказал он. – Значит, как я понимаю, живой пока? – Ты, как я понимаю, тоже? – в тон ему сказал Павел. Отец рассмеялся. – Нас, Черновых, голыми руками не возьмешь... А это, как я понимаю, Варвара? – Да, – коротко ответил Павел. – Очень приятно. Павел писал о вас много хорошего. Надеюсь, будете соответствовать? – Буду, – пискнула Варя, покрываясь некрасивыми красными пятнами. Павла это разозлило. "Ну что она, прямо как девчонка!" Больше отец к Варе не обращался, а разговаривал только, с сыном. Она, вытянувшись, сидела на краешке стула, не зная, куда себя деть. После обеда вышли погулять на залив. Варя все время оказывалась на два шага позади, пока Павел не взял ее за руку и не повел рядом с собой. Орали чайки, шипели мелкие волны. Отец закрыл глаза и откинулся на скамейке, подставив лицо вечернему солнцу. Павел чертил тростью на песке бессмысленные знаки. Варя, нахохлившись, сидела на самом краю скамейки, глядя себе под ноги, на окурки и пучки чахлой травы. Минут через пятнадцать Павел встал. – Ну, нам, пожалуй, пора, – сказал он, – Мы еще заедем, если позволишь. – Конечно, заезжайте, – сказал Дмитрий Дормидонтович, не открывая глаз. – Не забывайте старика. И на перроне, и в электричке Варя упорно молчала. Павел наконец не выдержал. – Тебе нехорошо? – спросил он. – Что-то не понравилось? Ты скажи. Она вскинула голову и гордо, по-шляхетски посмотрела на него. – А санаторий у вас так себе, – сказала она. – Наш-то побогаче будет. На выходных Павел интенсивно таскал Варю по городу, показывал, рассказывал, свозил ее посмотреть петергофские фонтаны. Павловск и Пушкин пришлось оставить на следующий раз. Домой они возвращались поздно, усталые и счастливые, и, наскоро перекусив и сполоснувшись, валились спать. Но наступил понедельник, и Павлу нужно было возвращаться на работу. Полноценного, грамотного отчета по экспедиции он дать не мог – карты, полевые дневники, образцы остались в искореженной сгоревшей машине. Он прекрасно помнил все обнажения, каждый отколотый им образец, без труда мог восстановить маршруты – но сами по себе эти воспоминания научной убедительности не имели, и требовалась кропотливая реконструкция. Единственным оставшимся у него фактическим материалом были те минералы, которые он вывез в кожаном мешочке. Надо было срочно подвергнуть их тщательному анализу, сделать все нужные замеры и эксперименты, привязать к конкретному месторождению... Он шел в институт и садился за приборы, думая только о Варе. Но после первых же минут работы мысли его перетекали совсем в иное русло. Результаты, как он и ожидал, получились настолько интересными, что нужно было немедленно расширить базу эксперимента, а по тем данным, которые он рассчитывал получить, следовало подготовить развернутое сообщение, статью, главу диссертации, организовать крепкую группу, начинать уже готовиться к следующей, полноценной экспедиции. Его материал стоил всех этих усилий, и много больше. За свою нелегкую жизнь Варя научилась многому, но одного она не умела совершенно – ничего не делать. Павел всю неделю допоздна пропадал на работе, в город, пока еще чужой, она самостоятельно почти не выбиралась, разве что в булочную и один раз в кино – сидела в полупустом зале на дневном сеансе да и разревелась, непонятно отчего. Книжки читать она привыкла только на дежурствах, и сейчас они валились у нее из рук. Она взялась перештопать все белье – но в этом доме прохудившиеся вещи не штопали, их выбрасывали. Приладилась было, по азиатской привычке, ежедневно мыть полы – но уже на второй день Лидия Тарасовна заметила ей, что при здешнем климате это не обязательно, и даже вредно, только сырость разводить. Занялась стиркой – но немецкая машина-автомат все делала сама, ей оставалось только загрузить белье и порошок да два раза нажать на кнопку. И то она что-то перепутала, раньше времени открыла иллюминатор и устроила в ванной хороший потоп. Оставалась готовка – но в этом доме не было ни мантушницы, ни казана для плова, к тому же никто не мог толком объяснить ей, где в городе базар, а в магазинах не было ни приправ, ни парного мяса, ни нормальных овощей и фруктов. Лидия Тарасовна сказала, что все нужное им привозят на дом, и действительно, привозили довольно много. вкусного, но все, по большей части, уже готовое. Ночи – да, ночи были прекрасны и упоительны, но дни-то длиннее, и днями Варя просто не знала, куда себя деть. Хотелось послать к черту всю эту затею, и каких же усилий стоило заставить себя терпеть!.. Она осунулась, под глазами проступила чернота. – Нехорошо? – заметил наконец Павел. – Тебя что-то гнетет? Она замялась, покраснела пятнами. – Дети, – догадался Павел. Варя согласно закивала. – Так что ж ты не позвонишь? У Клары ведь есть телефон. – Ну... – Неужели боялась попросить? Ах, какая ты у меня... Да и я хорош, мог бы и сам догадаться. Ничего, потерпи немного. Примерно через месяц я сдам отчет, проведу самые необходимые опыты, подготовлю доклад, и тогда мы с тобой полетим в Душанбе и заберем наших малышей... Зато завтра мы едем в Павловск. Ну, поцелуй меня. – Да... – Все образуется, – прижимая ее к себе, шептал Павел. – Главное, что мы любим друг друга... Слушай, эти духи... Она чуть отпрянула, посмотрела ему в глаза. – Французские, мне твоя сестра подарила. Павел открыл рот. Ведь Елка даже о существовании Вари не догадывается... Вовремя спохватился, промолчал, поняв, что речь вовсе не о Елке... Так вот почему этот запах ему так знаком... и так приятен. Вторник стал для Павла определяющим днем. Сегодня решалось – пан или пропал. Или он действительно сделал выдающееся открытие, или все его наработки окажутся очередной неоправдавшейся гипотезой, и нужно будет брать новое направление и начинать все заново... В пятом часу к дому Черновых подкатила белая "Волга", а еще через несколько минут в двери квартиры позвонили – громко, настойчиво. Лидия Тарасовна, вынырнув из оцепенения, встала с кресла, одернула халат, уже в прихожей посмотрела на себя в зеркало, сменила выражение лица на нейтральное и пошла открывать. На пороге стоял бледный, ошалевший Павел и улыбался безумной улыбкой. К груди он прижимал портфель, из которого торчало серебряное горлышко шампанской бутылки. За другую руку его поддерживал представительного вида мужчина с короткой седой бородкой. – Профессор Лобанов, – представился он. – Принимайте именинника... Значит, завтра жду вашего звонка, Павел Дмитриевич. – Да, – произнес Павел и нетвердо ступил в прихожую. Лобанов за ним не последовал. – Василий Васильевич! – Павел обернулся, но дверь за Лобановым уже закрылась. Павел растерянно улыбнулся матери, – Ну вот... – Что случилось? – деревянным голосом спросила Лидия Тарасовна. Вместо ответа Павел сгреб ее в охапку, увлек в гостиную и закружил, припевая: – Там-тарарам-тарарам-тарарам! Она высвободилась из его объятий и отступила на шаг. – Объясни толком. – Ма, представляешь, все подтвердилось... Я даже не рассчитывал... Стойкая сверхпроводимость : всего при минус тридцати... Это-это-это... Ты все равно не поймешь. – Не пойму. Сядь. – Не сяду. Давайте пить шампанское, танцевать до упаду! Может быть, я и на самом деле гений! Тащите бокалы! Где Варя? Варенька, ау!.. – Сядь, – повторила Лидия Тарасовна таким тоном, что Павел замолчал, недоуменно моргнул и послушно сел на стул от столового гарнитура. – Варя уехала. – На рынок? В театр? – В Душанбе. У нас с ней был серьезный разговор. Она не вернется. Павел смотрел на мать, и выражение изумления на его лице сменилось гримасой ненависти. – Ты! – крикнул он. – Кто тебя просил? Зачем ты лезешь в мою жизнь, портишь все, жандарм, фашистка! Лидия Тарасовна горько улыбнулась. – Ты не прав, сынок, ох как неправ. Я-то здесь как раз и ни при чем. – Тогда кто же?! Кто? – Посиди. Я сейчас. Она вышла и через минуту пришла с какими-то бумагами. Усевшись напротив сына, она протянула ему листок с машинописным текстом без подписи. – Прочти, – сказала она. "Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова! Как честный советский Медработник и многолетний член Профсоюза не могу молчать когда в образцовую Советскую семью как Ваша хитростью и коварством ползет змея в виде известной в нашем городе особы, Гречук Варвары. Обольстив Вашего замечательного сына Павла Чернова она хочет устроить себе роскошную жизнь в Вашем героическом Ленинграде, где никто не знает о ее многочисленных "подвигах", в том числе и уголовных. Не говоря уже о ее сомнительном моральном облике и открытых связях с кругами религиозных фанатиков во главе с ее отцом, мракобесом и империалистом Гречуком Казимиром, общественность нашей больницы поймала Гречук Варвару на месте преступления при краже крупной партии наркотических препаратов. И это был не первый случай. Только под нажимом кое кого из высокопоставленных покровителей – и сожителей! – Гречук не попала туда, где таким самое место а по знакомству получила работу, куда простым но честным Медработникам дорога закрыта и теперь свою провинность отрабатывает передком. Призываю Вас, Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова, положить решительный конец безобразиям Гречук Варвары и защитить Вашу семью от посягательств. Ваш Друг". Павел скомкал и брезгливо швырнул анонимку на пол. – Можешь убедиться, что это действительно пришло оттуда. Я сохранила конверт. – Не надо... Как ты могла?.. – Видишь ли, это послание мы получили еще до вашего приезда... – И ты ничего не сказала мне? Привечала нас, кормила, стелила одну постель на двоих – и все время верила этой мерзости, этой... Он встал, размахивая руками. Никакие слова на ум не шли. – Представь себе, я не поверила. Прочитала и попросила сослуживцев отца – ты знаешь, о ком я говорю, – навести соответствующие справки. Вот копия официального ответа. Она протянула ему лист плотной белой бумаги с печатями и крупной типографской шапкой "МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ТАДЖИКСКОЙ ССР". "В общий отдел Ленинградского обкома КПСС На Ваш запрос от... августа 1976 года сообщаем, что дело за N... по факту хищения соц. собственности гражданки Гречук Варвары Казимировны, 1949 г. рожд., русской, беспартийной, образование среднее специальное, закрыто судимостью по статье... УК СССР. Следствием было установлено, что гражданка Гречук В. К. использовала служебное положение с целью хищения с мая по октябрь 1973 г. медикаментозных препаратов на общую сумму 378 рублей 57 копеек. Учитывая чистосердечное признание, положительные характеристики с места работы, отсутствие правонарушений, ходатайства общественности по месту работы и месту жительства, народный суд Фрунзенского района города Душанбе вынес решение от... числа января 1974 года в лице народного судьи... народных заседателей... определить меру наказания: 3 года лишения свободы (условно) с возмещением ущерба 3-й городской клинической больнице, ул. Путовского, 23, г. Душанбе, а также вынес частное определение в адрес главврача больницы № 3 тов. Раджабовой А. С. и главного бухгалтера тов. Рахмоновой Ш. Ш. относительно нарушений в ведении документации и финансовой отчетности. В настоящее время оснований для пересмотра решения суда не имеется. Нач. Канцелярии МВД ТаджССР майор Шаймиев : Верно. Нач. 3 Отд. МВД ТаджССР полковник Пиндюренко". Павел дрожащей рукой опустил бумагу на стол. – И теперь не веришь? – спросила Лидия Тарасовна. – Ну и что?! Ну и что?! – чуть не кричал Павел. – Ей, наверное, для мужа нужно было! Он же обгорел весь, умирал в муках... – Скорее всего, именно так, – холодно и размеренно произнесла Лидия Тарасовна. – И суд это учел. Павел рванулся мимо матери в прихожую. – Ты куда? – В аэропорт! Может быть, рейс задержали, и я успею перехватить Варю, поговорить, объяснить все... – Интересно, что ты намерен ей объяснить? Что тебя совсем не волнует та сотня мужиков, которую она через себя пропустила? – Какая сотня, что ты несешь?! – Иди сюда, сядь и послушай. Я знаю, о чем говорю... Неужели ты думаешь, что с такой статьей твою Вареньку хоть на пушечный выстрел подпустили бы к медицинскому учреждению такого ранга? И в уборщицы бы не приняли, уж будь уверен... – Тогда почему?.. – А потому, что накануне суда вызвали, куда надо, и сказали: "Жить оставим, но будешь работать". Классическая ситуация вербовки. Павел резко поднял голову. – А откуда, по-твоему, берутся осведомители, "кабинетные женщины"... да и мужчины тоже? – Она помолчала. – Нашкодят где-нибудь, их поймают за руку и поставят перед выбором. Большинство соглашается, зону нюхать мало кому охота. А уж по какой именно части использовали Вареньку, объяснять не приходится – молодая, мордашка ничего себе... Убеждена, что изначально и ты был для нее... заданием. – Не надо... – простонал Павел. – Она же не по своей воле... – Теперь это уже ничего не меняет. Маринованный огурчик свежим не станет... Павел опустил голову, уперся ладонями в лоб и задышал. Лидия Тарасовна молча смотрела на сына. Так прошло минуты две. – Мать, – с бесконечной усталостью проговорил он. – У нас в хозяйстве коньячку не осталось? – Посмотрю у отца. – Она вышла. И тут в прихожей короткой трелью залился телефон. Междугородная! – Я подойду! – крикнул он и поспешил к аппарату. – Павел Дмитриевич Чернов? – В трубке слышался незнакомый мужской голос, негромкий, интеллигентный, но явно привыкший к повиновению. – Да, это я. – Рамзин. У Павла подкосились колени. Да, только так, одной фамилией и должен представляться такой человек. Этого трижды достаточно. Нобелевский лауреат, академик-секретарь по естественным наукам, олицетворение "гамбургского счета" для всего научного мира. Одно его слово весомее десятка слов самого Келдыша или Александрова. – Я слушаю, Андрей Викторович. – Так вот, юноша, соберите-ка все свои записульки и прочее и утром первым же самолетом ко мне. Записывайте адрес: Москва... Положив трубку, Павел некоторое время постоял в прихожей, потом встряхнулся, провел рукой по волосам и решительно направился в кухню. У стола стояла Лидия Тарасовна с бутылкой в руках. – Не надо коньяку, мам, – спокойно и твердо сказал он. – Свари лучше кофе, побольше и покрепче. Мне с утра лететь в Москву с докладом, надо хорошенько подготовиться. Она молча, пряча улыбку от сына, сняла с полки кофейник. Павел прошагал в свою комнату, подошел к письменному столу и замер. На самом краешке стоял пузатый фигурный флакончик духов. Должно быть, Варя позабыла в спешке. Он отвинтил пробочку, не спеша вдохнул знакомый аромат, поднес флакончик к глазам, читая мелкую золотистую надпись на голубой этикетке: – Climat... Впервые за вечер Павел улыбнулся. В сердце воцарился Танин климат... жүктеу/скачать 1.82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|