Рисунок 16. «Катя»   сторублевая банкнота эпохи Николая II

Мой отец вспоминал: "Папа меня очень любил, больше всех. Он даже купил мне пони, белого с черными пятнами. Я был тогда еще маленький ребенок. Меня посадили на этого пони верхом, а пони вдруг быстро побежал, и я напугался. И чуть не свалился с него. Побежали поймать этого пони, потому что я не умел управлять им. Ну, там было делов!

Питание семьи было кошерным, то есть используемые продукты, их приготовление и посуда соответствовали предписаниям религии. По словам отца, Лейзер "за трефное и маму бы выгнал. В семье никто не курил и не выпивал"⁶¹.

Сравнивая своих родителей, мой отец говорил:

Папа был очень добрый, а мама не была доброй. Он был очень простой, а она была важная. Папа был уживчивый человек, а мама не очень. Характер у нее был не ахти какой. Она, например, со своей сестрой Гитой так поссорилась, что они стали врагами. Тетя Гита тоже решила заиметь мануфактурный магазин, и сестры поссорились именно на почве этих магазинов. У них возникла конкуренция⁶².

Примерно также, но по-женски ярче и подробнее описывает Фрейду ее племянница Циля Хаеш, родившаяся в начале 1911 года:

"Фрейда и Гита вышли замуж за братьев. У обеих сестер были мануфактурные магазины на одной улице, на одной площади. Они немного конкурировали. Был инцидент, что у мамы оказался более модный товар, и тете Фрейда очень обиделась. Почему Гита купила модный товар и не сказала Фрейде! Они из-за этого не разговаривали. Но потом помирились, на моем дне рождения, когда мне был год"⁶³.

Со стороны эта ссора выглядела очень неприглядно. Даже не бывшие ее очевидцами помнили о ней десятки лет спустя. Например, Файвл Загорский, родившийся в 1910 году, вспоминал: "Жены Лейзера и Мейше были сестры. Я этого, конечно, не помню, но потом рассказывали, что они имели магазины рядом. И они между собой так дрались, так ругались, как базарные бабы за какого-нибудь клиента, что одна у другой перехватила"⁶⁴.

Племянница Фрейды, Хава Мариампольская, склонная, впрочем, слишком критически судить о людях, о Лейзере говорила восторженно, как ни о ком другом: "Лейзер Хаеш был золото. Я бы его ноги мыла и воду пила. Он не знал, как нас лучше принять, как лучше посадить"⁶⁵. Совсем другие речи были у нее о Фрейде: "<В Жеймели> заезжали мы к тете Гитель, а не к тете Фриде. Тетя Фрида была скупая, жадная. Будучи взрослой, <я> ездила в Жеймели с подругой и с дядей Давидом. Я там всегда была голодная. Фрида меня кормила в праздник субботу от курицы ножками и горлышком. А в то время не было столовых, а в субботу вообще нельзя покупать – праздник. Подругу принимали хорошо, несмотря на то, что жили средненько. Потом я с мамой, папой ездила туда, уже после Первой мировой войны. А тетя и дядя Лазарь постоянно ездили к нам. Особенно она (тетя Фрида) меняла часто прислуг, а мама ей подыскивала в Посволи, так как Фрида ревновала дядю Лазаря к домработницам, жаловалась нам и часто их меняла»⁶⁶.

По традиции все еврейские мальчики должны были получить начальное религиозное образование в хедере, то есть частной начальной религиозной школе или талмуд-торе – начальной религиозной школе, содержащейся еврейской общиной для обучения сыновей бедных родителей. Вероятно, в 1906 или 1907 году в хедер был отдан родителями и мой отец. Он рассказывал:

"Я учился в хедере один год или два. Быстро освоил все, уже язык знал и молитвы, но и быстро потом забыл. Меламед, то есть учитель, обучал нас древнееврейскому языку и обучал библии. Он сам то был не бог вест, какой грамотный. Я проучился недолго, потому что две латышки, молодые учительницы, открыли <в Жеймелях> двухклассную общеобразовательную школу. Наверное, они преподавали на латышском языке. Больше там вообще школ не было. Литовцы в то время были темный народ. Вся интеллигенция, которой было очень мало, были латыши. А самая знать, помещики, были немцы. У нас царствовали немцы в Прибалтике. Латвия и Эстония были онемеченные районы.

Мама настояла, чтобы я учился в этой школе. И я, когда поступил, то учительницы меня очень полюбили, потому что я любил учиться. Видимо, в школе у меня появилась любознательность. Когда папа меня как-то повел в синагогу молиться, то он мне сказал, что при этой молитве надо обязательно наклоняться до пояса, а если я не буду этого делать, предупредил он меня, то из поясницы выскочит змея и укусит меня. И я погибну. И он сам верил в это. А я решил проверить. Сначала я чуть-чуть меньше кланялся, а потом еще меньше, и еще меньше, так что папа уже это заметил. Он дал мне тумака, и я уже стал кланяться, как положено. Но после этого я уже не стал верить во всю эту чепуху, в которую он верил. И постепенно, да еще под влиянием этих латышских учительниц, которые конечно были культурными, я очень быстро вообще перестал верить"⁶⁷.

В 1907 году Лейзер устроил дочь Хану в столице соседней Курляндской губернии в Митавскую женскую гимназию⁶⁸. По закону 1835 года правом жительства в этой губернии пользовались только евреи, приписанные к ней по ревизии 1834 года⁶⁹. Поэтому дети Лейзера не имели права жить в Митаве. Чтобы устроить Хану в тамошнюю гимназию, Лейзеру, наверняка, пришлось преодолеть большие трудности. Помогло ли знакомство с немецкими баронами, взятки чиновникам или то и другое вместе, мы не знаем. Хана жила в Митаве в пансионе Залмановича⁷⁰.

Позже, в 1912 году, когда Лейзер хотел отдать в Митавскую мужскую гимназию сына Илью, моего отца, из этого ничего не получилось. Отец рассказывал:



Рисунок 18. Митава. На реке Аа. Открытка. Не позднее 1916 г.



Рисунок 19. Митава. Католическа улица. Открытка. 1915 г.

"Очевидно, мама настояла, чтобы я поехал учиться, и я поехал в Митаву. Родными языками мне были еврейский, литовский и латышский. В первый класс гимназии надо было сдать экзамены за первый и второй приготовительные классы. В Митаве меня подготовил один студент. Я у него тогда впервые изучил русский язык. Студент сказал, что я выдержу экзамены. Но заявление от родителей на сдачу мной экзаменов в Митавскую гимназию не приняли. В Курляндии не было правожительства для евреев из Литвы, и губернатор его мне не дал. Как Аня получила правожительство там, я даже не знаю. Но факт, что она окончила в Митаве полный курс женской гимназии и прекрасно владела немецким языком, потому что там больше учили на немецком, чем на русском. А мне пришлось год потерять, и я подготовился снова на следующий год, чтобы поступить в Поневежское реальное училище. Поневеж – это наш уездный город и это Литва"⁷¹.

Поэтому правожительства для поступления это реальное училище не требовалось, но были другие препятствия. Еще в июле 1887 году министр народного просвещения своими циркулярами установил норму для приема евреев в средние учебные заведения в размере 10% в черте оседлости, 5% вне черты и 3% для обеих столиц⁷². Цитирую рассказ дальше:

"В Поневеже не требовалось никакого правожительства, можно было учиться сколько угодно. Студент за один год подготовил меня по-русски и по математике. Я очень хорошо выдержал все вступительные экзамены, кажется, на отлично, но в реальное училище меня не приняли с первого захода. Почему? В то время в школах была процентная норма. Поэтому, когда мой отец пришел в училище сдать меня туда, директор сказал, что класс уже укомплектован. Если отец хочет, чтобы меня приняли, надо уплатить деньги за организацию параллельного класса. Отец и другие евреи раскошелились, и директор создал еще один первый класс. Конечно, евреев там было раз-два и обчелся, сколько там человек полагалось. Тогда ведь принимали до 20-25 человек в класс, не больше. Не принимали <как нынче> по 40-45 человек. Так что по процентной норме нас человека три-четыре приняли, я уж не помню точно сколько. Так в 1913 году я поступил в Поневежское реальное училище"⁷³.

Иными словами, чтобы при 10% норме их сыновья могли поступить в реальное училище и там учиться, Лейзеру и еще нескольким евреям пришлось платить каждому за своего сына и за 9 детей-христиан.

Тогдашний российский антисемитизм ярко характеризует и следующий рассказ отца:

"Год, когда это было, я точно не помню, но это было перед Империалистической войной, а может и в 1915 году, это не так существенно. Факт, что это пребывание в Москве я запомнил на всю жизнь. Мы с папой приехали и зашли к дяде Давиду⁷⁴. Он был провизор, имел правожительство в Москве, работал в аптеке. Он был очень приятный человек. До этого я уже приезжал к нему с мамой, и тогда мы какое-то время у него прожили. Квартирка была не очень большая, да это меня особенно и не интересовало, не произвело на меня впечатления, потому что мы в Жеймелях, пожалуй, жили лучше. Жена его имела как будто бы зубоврачебный кабинет. Она была зубным врачом.

Рисунок 21. Родной брат Фрейды Давид Моисеевич Шлезингер с женой Хволой и сыном Аликом. Около 1917 г.

Как всегда они приветливо нас с папой встретили, но остановиться у Давида не было никакой возможности из-за отсутствия у нас правожительства, потому что он получил сведения, что полиция очень следит, и чтобы мы где-то переночевали в другом месте. Дядя выяснил тут же или через несколько часов, что можно остановиться у пристава: у того есть ночлежный дом, нужно заплатить, нам предоставят койки, и мы сможем там переночевать. Мы туда и пошли. В середине ночи, около полуночи, нас подняли и сказали, чтобы мы убирались, потому что будет облава на евреев. И все евреи, которые там ночевали, в том числе и мы, ушли в ночь, бродить по Москве, как бы гулять. Транспорта тогда такого не было, как сейчас, да и Москвы мы не знали. Когда мы вышли, так все дворники, а тогда они ночью дежурили в каждой подворотне, начали улюлюкать: “У-лю-лю-лю, жиды, жиды, жиды идут, у-лю-лю-лю ату-ату их”.

И вот в таком угнетенном состоянии, это на меня ребенка очень подействовало, как-то мы добрались до какого-то вокзала и сели в пригородный поезд. И в нем прокатались до утра. Утром пришли обратно к дяде Давиду и сказали, что же мы здесь будем делать, и уехали. Я так понимаю, что дядя Давид чувствовал этот гнет, хотя он имел правожительство как человек с высшим образованием. И этот антисемитизм вынудил его, когда появилась возможность, переехать в Палестину"⁷⁵.

Илья провел в Поневеже 2 учебных года – 1913/1914 и 1914/1915. Видимо, тогда же начал учиться второй сын Лейзера – Соломон. Он был на 2 года моложе Ильи, но, наверняка, не потерял год на подготовку к гимназии. Документальных сведений о школьных годах Соломона у меня нет. Но так как в будущем он стал инженером, можно предполагать, что и он начал с реального училища.

Обучение детей требовало от семьи больших расходов: ведь кроме платы за учебу, надо было оплачивать жилье и питание детей вне дома, их поездки, пошив учебной формы. Родители изо всех сил старались дать детям хорошее образование, преодолевая тяготы начавшейся тогда Первой мировой войны.

События, связанные с ее началом, и их последующее развитие, подробно описаны в моей статье "Выселение евреев из Литвы весной 1915 года (на примере местечка Жеймели)". Здесь я повторю из нее только отрывки из воспоминаний уроженцев Жеймель, так как в статье они несколько сокращены.

Разведочные немецкие разъезды, вероятно из отряда Гоннермана, достигли Жеймель, скорее всего 18   20 апреля. Очевидцы, мой отец, которому тогда было 14 лет, и тетя Циля, ей было 3,5 года, рассказывали:

Отец: "Весной 1915 года я приехал на каникулы в Жеймели, и Аня, моя сестра тоже приехала из Митавы. Я помню, что русские войска отступали. Ожидалось вступление немцев. Население до их прихода было страшно напугано. Хотели уже прятаться в лесах. Вскоре в местечке появилась какая-то группа немецких войск вместе с офицером. Немцев было очень немного. И что-то эта военная германская группа зашла <к нам>, в общем, имела какое-то соприкосновение с моими родителями. И вышла Аня. А так как она прекрасно говорила по-немецки, то она вмешалась в это дело, заговорила с офицером.

Она была красивая молодая девушка. Я запомнил, что он в разговоре все говорил "O, Fräulein, Fräulein", и так весьма любезно. Он с ней что-то поговорил по-немецки. Язык я понимал, но что они говорили, это меня не интересовало. Во всяком случае, этот отряд от нас отшился с извинениями. Видимо, это была тоже разведка, но точно я не знаю. Потом появились на несколько дней казаки. Я помню двух казаков, они на меня впечатление произвели. А потом казаки тоже ушли"⁷⁶.

Тетя Циля: "Я помню, как вступали немцы в касках медных в Жеймели, и как казаки потом прошли с пиками в высоких шапках"⁷⁷.

Эти рассказы в апреле 1999 года дополнил мне Израиль Якушок, родившийся в 1921 году, в Жеймялисе. Так местечко стали называть в независимой Литве.

Конечно, казацкий разъезд, побывавший в Жеймелях где-то между 21 и 24 апреля, покинул местечко не благодаря легендарному поступку Маши, а чтобы участвовать в контрнаступлении, предпринятом русскими частями наперерез немецкому клину, рвавшемуся к Митаве и Бауску. Но евреи-эаложники⁷⁸, оставшиеся невредимыми, явно обязаны этим Маше.

Вернув Янишки, русские войска остановили наступление немцев и заметно отдалили их от Жеймель. Последующие бои приобрели позиционный характер. Однако потеря Либавы – важного промышленного центра и порта России на Балтийском море, и значительных военные потери   около 20.000 пленными, 16 орудий и 40 пулеметов⁷⁹, произвели тяжелое впечатление на русское общество.

Мой отец рассказывал: "Это было весной 1915 года. Кончился учебный год, и я был на каникулах в Жеймелях. Немцы подступили к Прибалтике, к Жеймелям и Бауску. Николай Николаевич, дядя царя, должен был объяснить поражение. И он объявил всех евреев шпионами и выселил всех в 24 часа. Об обвинении евреев в шпионаже я знаю точно, я ведь перешел уже в третий класс. Пришел урядник, который, конечно, прикармливался у папы взятками, в праздники или не в праздники, в общем, когда он приходил, то уже дань брал. Урядник пришел очень удрученный – показал приказ, который он получил, что все евреи в 24 часа должны быть выселены из местечка. И все евреи выехали в 24 часа"⁸⁰.

О самом выселении мой отец рассказывал:

"Мы выехали в Двинск, он был в Витебской губернии, Даугавпилс по-теперешнему. Уехали на лошадях, потому что у нас железной дороги не было"⁸¹.

Файвл Загорский, которому тогда было 5 лет, рассказал мне в 1989 году об этих событиях так:

"Когда в 1915 году всех евреев в 24 часа выселили из Жеймель, были хаос и спешка. Нас выгоняли, эвакуировали. У нас был сосед литовец. Наверное, ему предписали. Он запряг свою лошадь и нас вез. Я был мальчик. Все время спал. Ехать ребенку – это всегда радость. Помню, как где-то остановились. Отец взял где-то вино и сделал киддуш. День, когда нас выгнали, или назавтра был Швуес. Отец был набожный и по дороге молился на вино. Нас довезли до Двинска. Там нас погрузили в вагоны. Помню еще до погрузки. Сидим у железной дороги. Я перепуганный, что паровоз на нас наедет, бросился к маме. Глупенький, увидел первый раз в жизни поезд, не понимал, что он по рельсам идет"⁸².

Много земляков-жеймельцев разъехались по южным городам черты оседлости. Но Лейзеру, конечно, не хотелось удаляться от Жеймель, где осталось почти все его состояние. Накануне выселения русские войска отогнали немцев от Янишек и Шавлей. Как будут развиваться военные действия, Лейзер предвидеть не мог. В Двинске жила тетя Фрейды, Шпринца Каган, урожденная Шлезингер. По словам Хавы Мариампольской, тоже урожденной Шлезингер, двоюродной сестры Фрейды, "Каганы жили на Гайке, имели там свою квартиру… В Двинск ездили часто, возили туда очищенный лен".

Гаёк был тогда сравнительно молодым жилым массивом Двинска. Он "имел существенные преимущества для строительства промышленных предприятий. Он был расположен на берегу реки – удобного транспортного пути для отправки готовой продукции и доставки сырья. Вскоре здесь появилась товарная станция железной дороги. Близость Гайка к центру при отсутствии городского общественного транспорта облегчила привлечение рабочей силы. Поэтому вскоре здесь появились предприятия для производства кирпича, извести, пива, лесопильные и др… В 1897 году купчиха Дина Гурвич открыла в Гайке лесопильно-строгательное предприятие, вырабатывавшее доски, планки. Здесь трудилось 28 рабочих"⁸³. Надо полагать, что и Каганы имели там свое дело. Лейзеру, занимавшемуся лесоторговлей, город был, конечно, хорошо знаком, и он с семьей остановился в Двинске.

Но уже через два месяца новое наступление немецких войск создало серьезную опасность городу. 22 июля немцы овладели Варшавой, 25 июля их части вошли в Жеймели. И хотя значимость этих событий несопоставима, торговать в Двинске, переполненном беженцами, было трудно. Вскоре немецкие войска, захватив Ковно (9 августа) и Вильну (19 сентября), "вышли на линию Вильно – Двинск, стремясь перерезать железную дорогу и захватить Двинск. Началась массовая эвакуация населения"⁸⁴. Каганы в этой ситуации помочь Лейзеру не могли, они и сами в дальнейшем покинули Двинск, переехав в Пензу⁸⁵.

По рассказам отца "В Двинске папа не смог заработать, на что жить, и мы переехали в Гомель, до начала учебного года. Там меня как беженца приняли в 3-й класс гимназии"⁸⁶. Из Двинска в Гомель ехали уже поездом, видимо, в августе 1915 года. Семья прожила в Гомеле год. Но и там Лейзеру было очень трудно заработать на жизнь. И в 1916 году семья переехала в Пензу, оставив Илью в Гомеле закончить IV класс гимназии⁸⁷. Ведь устроить туда сына было для родителей великим счастьем, и надеяться, что оно повториться в Пензе, было бы слишком опрометчиво.

Лавина евреев, выселяемых армейским командованием из районов военных действий, сначала направлялась исключительно в губернии черты оседлости: Витебскую, Таврическую, Екатеринославскую, Полтавскую и др. Вскоре они оказались совершенно переполненными. Бедственным стало положение не только выселенцев, но и местного населения. В июле 1915 года правительство вынуждено было открыть для евреев-выселенцев Воронежскую и Пензенскую губернии, расположенные вне черты оседлости⁸⁸.

В написанной Мордухом Певзнером "Летописи Пензенской еврейской общины" читаем: "В начале 1-й мировой войны явился сюда, дабы поселиться, богатый человек и филантроп из города Вилкомира, что в Ковенской губернии, имя его – р. Цви Левит. Он вызвался приобрести дом и построить во дворе его баню и микву. Еврейская община выделила на это из средств своих 20 тысяч рублей, и купили вскладчину дом под номером 93 на улице Дворянской и построила там баню и микву"⁹⁰.

В годину военных бедствий Гирш (Цви) Левит⁹¹ сыграл замечательно благородную роль в истории нашей семьи. Поэтому здесь необходимо уделить ему несколько строк. Его жена – Душа Левит, урожденная Шлезингер, была родной сестрой Фрейды.

По воспоминаниям Цили Хаеш, Гирш Левит был крупным подрядчиком, имел обширные связи в военно-промышленных кругах, был будто бы даже знаком с генералом Воейковым⁹². Когда в конце 1914 – начале 1915 гг. на фронте обнаружилась катастрофическая нехватка снарядов, Левит в компании с другим приезжим богачом Пинесом⁹³ получил срочный подряд на строительство в Пензе трубочного завода (изготавливающего гильзы для снарядов)⁹⁴. Подряд был очень выгодный и, построив в 10-месячный срок завод, Левит хорошо заработал.