Что в имени тебе моем? Названия кораблей русского флота

Глава 10.

Эта знаменитая фраза великого русского историка Николая Карамзина — ответ на вопрос императора Александра I о положении в стране — могла быть полностью отнесена и к Российскому флоту. Воровали настолько активно и талантливо, что можно только диву даваться изворотливости наших предков, а также запасу прочности самого Морского ведомства.

Более того, воровством зачастую даже гордились. Так, на неоднократные доклады о злоупотреблениях по казенной части матушка Екатерина Великая как-то заметила: «Меня обворовывают точно так же, как [220] и других; но это хороший знак и показывает, что есть, что воровать».

Воровать и вправду было что. Согласно официальным статистическим данным Министерства финансов Российской империи, бюджет Морского ведомства в 1900 году был определен в размере 78,7 млн рублей, что составляло 5,5% от общего объема расходной части имперского бюджета. Для справки — это было больше, чем расходы Министерства императорского двора (12,9 млн рублей), Синода (22,3 млн рублей), Министерства юстиции (44,5 млн рублей), Министерства иностранных дел (5,4 млн рублей), Главного Управления землеустройства и земледелия (39 млн рублей), Главного Управления государственного коннозаводства (4,8 млн рублей) и государственного контроля (7,7 млн рублей).

В 1913 году, в период активной подготовки Вооруженных сил Российской империи к Первой мировой войне, доля Морского ведомства в расходной части имперского бюджета выросла уже до 7,9%, что означало выделение 311 млн рублей. Больше шло только, что удивительно для нашего времени, на нужды Министерства народного просвещения (475,4 млн рублей) и Главного Управления землеустройства и земледелия (348,2 млн рублей).

Темпы роста русского военно-морского бюджета в 1913/1914 годах в сравнении с 1907/1908 годами были самыми высокими в мирю. Российский показатель составил 173,9% против 143% — у Австро-Венгрии, 79% — у Италии, 67% — у Франции, 61,9% — у Германии, 50% — у Великобритании и 33,7% — у Японии. К примеру, в денежном выражении бюджет британского Адмиралтейства вырос на 15,06 млн фунтов стерлингов против 15,4 млн фунтов стерлингов у Морского ведомства Российской империи. Более того, по объемам затрат на флот Россию обходили [221] только Великобритания и США. В материковой Европе конкурентов не было.

Справедливости ради отметим, что отрыв Великобритании от России был огромным — в 1912/1913 годах 414,5 млн рублей против 159,2 млн рублей. Правда, Германия могла похвастаться лишь 105,7 млн рублей, Италия — приблизительно 80 млн рублей, а Франция — 52,7 млн рублей.

Казнокрадству уделено внимание уже в Морском уставе Петра Великого. Одна из статей прямо говорит о том, что «интендант во флоте воинском» должен смотреть за корабельными комиссарами{147}, «дабы должность свою право исполняли, без корысти и утайки в деньгах, провианте и мундире; дабы люди на кораблях никакой нужды не терпели. Чего для должен ездить по кораблям и спрашивать у служителей корабельных{148}, нет ли от комиссаров какой им обиды».

Комиссару посвящена в Уставе отдельная глава, состоящая из всего одного, но очень емкого абзаца, который мы приведем почти полностью:

«Он повинен из магазина на определенной ему корабль принять, когда корабль готовится к походу, на всех людей, на всю кампанию, на сколько от Адмиралтейской Коллегии определено будет, при присутствии корабельного секретаря, денежное жалованье, запасной мундир, провиант. Которое все должен раздавать и записывать по учрежденной табели, определенной для раздачи провианта, и иметь весы и меры справедливые. Также смотреть накрепко, чтоб принимать доброй провиант, под наказанием смертным; разве какой нужды разной письменной указ из Коллегии Адмиралтейской о том дан будет, [222] чтоб, каков есть, принять. И при возвращении паки в порт, повинен в том, во всем отчет дать верной, что изошло и что осталось. Также во время кампании, повинен рапортовать командира корабельного и Интенданта, или кто во место его будет дело его отправлять по вся недели. А ежели каким умыслом или корыстью согрешит, будет живота лишен».

Объемы воровства были настолько вопиющими, что еще в отчете по Морскому ведомству за 1853–1854 годы генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич прямо писал, что в результате ревизий департаментов министерства были «открыты явные злоупотребления к ущербу выгод казны».

Спустя пять лет заведующий морской частью в Николаеве, военный губернатор Севастополя и Николаева контр-адмирал Григорий Бутаков писал великому князю Константину Николаевичу, что злоупотребления во флоте еще до Крымской войны 1853–1856 годов приняли столь громадные размеры, что «почти весь Николаев{149} со своими огромными домами, большей частию выставляющими втихомолку на улицу только три, а много пять окон, выстроился от них. Множество окрестных деревень выросли из того же источника».

Не отставала от черноморцев и Балтика, где в 1853–1854 годах в ходе ревизии было вскрыто немало вопиющих фактов казнокрадства. Так, проверяющий Михаил Рейтерн{150} (1820–1890) дипломатично отмечал, что целый ряд убытков происходил от попустительства начальства, которое «налагает взыскания за арифметические ошибки и описки и [223] не замечает, когда число печей, на которые отпускаются дрова, превышает число действительно существующих».

Та же проверка включает еще один весьма оригинальный факт казнокрадства. Флот проводил гляциологические исследования. На колку льда в канавке площадью 117 квадратных аршин{151} и поддержание ее свободной ото льда в течение зимы по смете было исчислено ежедневно 24 человека рабочих, 3 кузнеца на починку инструмента и один подносчик инструмента от кузницы к месту работы. На одного рабочего, таким образом, 5 квадратных аршин льда, причем расчет кузнецов и подносчика был сделан как при работах при обтесывании гранита.

Среди балтийских портов худшей славой пользовался Свеаборг (пригород Гельсингфорса, современного [224] Хельсинки). И снова слово художнику Алексею Боголюбову:

«...Свеаборг был какой-то отпетый порт. Рассказывали, что во времена Александра Благословенного было здесь такое воровство, что в делах портового архива находится показание одного смотрителя экипажеских магазинов, где столь множество крыс развелось в оных, и эти бестии даже съели медную пушку 8-дюймового калибра. Были также сказания и такие: раз крысы съели живьём часового с ружьём и амуницией, возвращаясь с водопоя. А что крыс бывало много и в наше время, то и я о том свидетельствую, ибо, стоя в карауле у Морских ворот, видел, как целая серая масса плотно двигалась из одной подворотни магазина в другую, но часовых не трогала».

Не отставали и подрядчики.

На вопрос, «какие причины дают подрядчику возможность при производстве работ достичь по некоторым статьям расходов сокращения и дешевизны сравнительно с издержками, делаемыми по тем же статьям казной», известный санкт-петербургский купец, коммерции советник Сергей Кудрявцев (1823–1865) ответил в середине XIX века следующее:

«...Я стараюсь пользоваться всеми различными, однако же неопределенными, но законными обстоятельствами по своим коммерческим сношениям, какие только благоприятствуют выгодному для меня исполнению обязательств с казною».

И это при том, что Кудрявцев именовался современниками «кристально честным человеком». Как говорится, комментарии излишни.

В борьбе с казнокрадством не помогали и решительные меры — из-за невозможности их всегда применять.

Как известно, Петр Великий обратился как-то к [225] генерал-прокурору Сената Павлу Ягужинскому с требованием написать указ, по которому виселица угрожала любому, кто украдет хотя бы лишь на стоимость веревки. «Мы все воруем, только один более и приметнее, чем другой», — остудил пыл монарха рассудительный Ягужинский.

Боролись с воровством по-разному.

Например, адмирал Владимир Верховский (1837–1917), занимавший долгое время пост командира Санкт-Петербургского порта, прибегал к весьма оригинальным методам пресечения злоупотреблений.

Вот что писал в своих воспоминаниях академик Российской Академии и генерал флота Алексей Крылов:

«Верховский... имел тот взгляд, что всякий подрядчик — мошенник, что цену надо сбивать как можно ниже, что все чиновники — взяточники, поэтому все постройки, при нем возведенные, были чисты и красивы снаружи и весьма непрочны по сути дела. Чиновники и инженеры его боялись, правду от него скрывали и во всем ему поддакивали, и получалось недорого, да мило, а дешево, да гнило.

...Он не терпел неправды, не выносил желания его обмануть или поддакивать ему; он впадал тогда в бешенство, становился резок и груб, а на этом основано многое, что ставилось ему в упрек».

«Новации» Верховского вносили в процесс постройки боевых кораблей полный разлад. Так, сразу же после спуска на воду в октябре 1890 года броненосца «Гангут» адмирал приказал уволить всех тех указателей и мастеровых, по которым строитель Иван Леонтьев (1845–1897) не мог предоставить детальной информации относительно их занятости. Расчеты должны были включать данные о трудоемкости каждого технологического процесса, включая [226] количество забиваемых гвоздей и закрученных болтов.

Сам Леонтьев в рапорте жаловался, что адмирал «преследовал только уменьшение траты денег, не признавая ни в ком ни специального знания, ни достоинства некоторых рабочих людей, которыми нужно дорожить».

Командование порта взяло под свой контроль и заказы на необходимое оборудование, в результате чего строитель получал изделия хоть и дешевые, но невысокого качества. Результатом был частый перезаказ, что приводило к удорожанию постройки и отодвиганию срока вступления корабля в строй.

Затем «крайне раздутый» штат помощников строителя был ограничен всего четырьмя сотрудниками, что привело к серьезным убыткам. Чертежники не успевали выполнять работы, из-за чего простаивали мастеровые — зачастую их приходилось даже увольнять.

При этом адмирал не стеснялся «заимствовать» для нужд порта «излишки» леса и других материалов, заранее заготовленных строителем.

Но если Верховский доверял просителю, то деньги отпускались безоговорочно. Так было, например, при ремонте Опытового бассейна, предназначенного для испытаний моделей проектируемых и строящихся судов. В 1900 году было решено провести реконструкцию бассейна (он был открыт в 1894 году), причем в ее ходе было выявлена масса нарушений первоначального проекта — кто-то положил в карман [227] немалую сумму денег, «удешевив» первоначально запланированные работы.

Работы было поручено провести Крылову, который детально описал качество казенной постройки.

«Я приказал раскопать брус, на коем рельсы закреплены; оказалось, что нижняя его грань сгнила и что этот брус лежит не на сплошной стенке, а на тумбочках высотою около 60 см, возведенных на насыпном грунте.

Я донес об этом командиру порта и потребовал назначения комиссии для освидетельствования станка и надлежащего устройства рельсов...

...Оказалось, что насыпного грунта со сгнившей щепой около трех метров толщины, и неизвестно, брусья ли покоились на тумбочках, или тумбочки висели на брусьях, когда щепа сгнила».

Верховский не возражал простив затребованных на реконструкцию сумм, что вызвало большое удивление в портовой конторе. Между тем, как писал Крылов, все было очень просто:

«О мелочной придирчивости и доходящей до нелепости требовательности В. П. Верховского ходило множество самых разнообразных, видимо, сильно преувеличенных рассказов, но я лично всегда встречал разумное отношение; но зато и я в своих докладах об исполнении поручений адмирала не позволял себе ни на йоту уклоняться от правды или прибегать к малейшей уловке».

И напоследок приведем отзыв, автором которого был последний Морской министр Российской империи адмирал Иван Григорович. По его словам, Верховский «был вне упреков в этом отношении (в получении взяток. — М. Н. ) и хотя имел много недостатков, но был честным человеком».

Стоит, правда, признать, что усилия Верховского далеко не всегда давали результат. Достаточно привести [228] два примера, наиболее типичных для постройки боевых кораблей на столичных казенных верфях — эскадренного броненосца «Сисой Великий» и канонерки «Храбрый»{152}.

3 марта 1897 года на служившем в Средиземном море «Сисое Великом» произошел сильнейший взрыв в кормовой башне. (305-миллиметровое орудие главного калибра выстрелило при открытом замке орудия.) Крыша башни была наброшена на носовой мостик, разбиты все механизмы и приборы, сдвинуто с места 15 броневых плит, сброшена с тумбы 37-мм пушка, поврежден паровой катер, стеньга и световые люки. Погибло 15 человек, 15 человек тяжело ранено (позже скончались еще шестеро, включая командира башни); еще четверо были легко ранены. В числе погибших был французский подданный.

Корабль был поставлен в ремонт во французский военный порт Тулон, причем при осмотре французскими инженерами были выявлены вопиющие факты из ряда вон плохой работы отечественных верфей. «Чрезвычайно тяжелое для русского сердца впечатление», — рапортовал в Санкт-Петербург командир строившегося в Тулоне крейсера «Светлана» капитан 1-го ранга Алексей Абаза (1856–1915). Французы «покачивали головами и переглядывались».

По верхней кромке брони вдоль всего борта шла 30–40-миллиметровая щель. Ее «прикрывала» замазка. Вываливались заклепки трапов, палубный настил был изготовлен из гнилого дерева. Более того, не были заклепаны даже отверстия в переборках погребов боеприпасов. [229]

В 1900 году в док Тулона попала мореходная канонерская лодка «Храбрый». Корабль, официально вступивший в строй всего два года назад, уже требовал серьезного ремонта. При осмотре судна выяснилось, что построено оно не лучше «Сисоя». Так, переборки не доходили до палубы, щели забиты клиньями и суриком. На броневой палубе зазоры между плитами составляли больше 5 мм, а магистральная водоотливная труба по фланцам давала сильные течи. Более всего изумил французов иллюминатор, выполненный из дерева, покрытого сверху латунью. Ремонт обошелся казне в дополнительные 172 239 рублей.

Примечательно, что, в отличие от погибшего в мае 1905 года в Цусимском сражении «Сисоя Великого», «Храбрый» отличился изрядным «долголетием». Из боевого состава уже Советского флота канонерка была выведена лишь в 1956 году.

Впрочем, борец за казенную копейку адмирал Владимир Верховский умер своей смертью. Куда печальнее окончил свои дни другой известный борец с воровством — командир легендарного брига «Меркурий» капитан 1-го ранга Александр Казарский (1798–1833).

Казарский был произведен в мичманы уже в 16 лет, а в 21 год он стал лейтенантом. До назначения командиром брига «Меркурий» в 1829 году он успел покомандовать бригом «Соперник», а затем и одноименным транспортом. За успешное руководство боем с двумя турецкими линейными кораблями его наградили орденом Святого Георгия 4-й степени, досрочно произвели в капитаны 2-го ранга и назначили флигель-адъютантом императора Николая I. Как и всем офицерам — членам экипажа «Меркурия», командиру брига была назначена пожизненная пенсия в размере двойного оклада жалованья. [230]

Затем Казарский командовал фрегатом «Поспешный» и линкором «Тенедос». С 1831 года он исполнял особые поручения императора и в том же году был произведен в капитаны 1-го ранга.

Умер Казарский в 35 лет во время ревизии Черноморского флота. Утверждали, что он был отравлен. Ревизия Черноморского флота была проведена в основном в 1832 году. Специальная комиссия Адмиралтейств-Совета обнаружила в финансовых отчетах за два предыдущих года массу «нестыковок», однако главный командир Черноморского флота и портов Черного моря адмирал Алексей Грейг отказался менять что-либо в отчете. На напоминание императора Николая I о том, кто несет личную ответственность за финансовые недочеты, главный командир ответил: «К проверке таковых сведений по обширности и многосложности их главный командир не имел и не имеет никаких средств».

2 августа 1833 года в Черноморском флоте началась эпоха Михаила Лазарева (1788–1851).

Обратимся к номеру журнала «Русская старина» за июль 1886 года. В нем были опубликованы воспоминания некоей Елизаветы Фаренниковой, описавшей последние часы моряка:

«Много было потом толков о загадочной кончине Казарского, вероятных и невероятных, правдоподобных и неправдоподобных. Говорили, что когда он приехал в Николаев, то остановился [231] у одной немки, которая имела чистенькие комнатки для приезжих. Гостиниц тогда еще не было в Николаеве. Когда случалось ей подавать обед или ужин, он всегда просил ее попробовать каждое блюдо и тогда уже решался есть. Казарский был предупрежден раньше, что посягают на его жизнь; оно и понятно: молодой капитан 1-го ранга, флигель-адъютант был назначен ревизовать, а во флоте были тогда страшные беспорядки и злоупотребления. Делая по приезде визиты, кому следует, Казарский нигде ничего не ел и не пил, но в одном генеральском доме дочь хозяина поднесла ему чашку кофе. Казарский, рыцарски любезный с дамами, не в состоянии был отказать красавице и принял от нее чашку; в приятном разговоре он незаметно выпил весь кофе и через несколько минут почувствовал дурноту. Приехав домой, Александр Иванович послал тотчас за доктором, но, как была молва, и доктор оказался в заговоре. Вместо того чтобы дать сейчас противоядие, тем более что сам больной кричал: «Доктор, спасайте: я отравлен!», эскулап посадил больного в горячую ванну. Из ванны его вынули уже полумертвым».

По другой версии, капитану 1-го ранга поднесли бокал шампанского, куда была добавлена отрава.

Судя по всему, использованный убийцами яд относился к категории сильнодействующих — «голова, лицо распухли до невозможности, как уголь; руки опухли, почернели, аксельбанты, эполеты — все почернело».

Ничего не изменилось даже после катастрофической для русского флота Русско-японской войны. Вот что писал в 1908 году один иностранный публицист:

«Производит почти анекдотическое впечатление, что японский флот требует 29 млн иен по обыкновенному [232] бюджету, тогда как русский, даже и после его уничтожения, обходится в 104 млн рублей, а в 1905 году он стоил даже 117 млн рублей».

Для справки — 29 млн иен в 1908 году соответствовали 28,13 млн рублей.

Помимо «сильных мира сего», казнокрадством не гнушались и офицеры чином пониже.

Командир миноносца «Бедовый» Николай Баранов (1856 — ?), сдавший в Цусимском сражении вместе со своим кораблем также и командующего русской эскадрой вице-адмирала Зиновия Рожественского (1848–1909). Когда русская команда покидала 350-тонный миноносец, пожитки командира уместились лишь в 14 чемоданах. Кроме того, как утверждали злые языки, имел собственный каменный дом в центре Санкт-Петербурга, а также дачу в Сестрорецке. [233]

За «непополненную растрату» в размере 22 054 рубля и 76,5 копейки «к отдаче в исправительное арестантское отделение на два года и четыре месяца с исключением из службы и лишением воинского звания, чинов, ордена Святого Станислава 3-й степени, дворянских и иных особенных прав и преимуществ» был приговорен в начале 1915 года бывший лейтенант Михаил Домерщиков (1882–1942). Офицер (он служил ревизором бронепалубного крейсера 2-го ранга «Жемчуг») передал эту весьма значительную сумму денег в 1906 году «в пользу жертв революции», а в январе 1907 года исчез в неизвестном направлении. В эмиграции он жил в Нагасаки (работал наборщиком в русской революционной типографии), Сиднее и Новой Зеландии.

Примечательно, что в том же 1915 году Домерщиков получил полный бант Знака отличия Военного ордена и уже в сентябре был восстановлен в чине.

В 1916 году в собственной каюте смертельно ранил себя из браунинга командир линкора «Полтава» барон Владимир Гревениц (1872–1916). Причиной называли растрату казенных средств в размере 6554 рубля и 32 копейки. Деньги предназначались на проведение «покрасочных работ» на дредноуте.

Интересна и судьба участника Бородинского [234] сражения 1812 года адмирала Павла Колзакова (1774–1864). В 1863 году он был вынужден уйти в отставку за упущение, давшее возможность его сотруднику (кстати, в генеральском чине тайного советника) допустить растрату более миллиона рублей. Адмирал был предан суду «за бездействие власти» и лишен звания генерал-адъютанта. Впрочем, уже в 1855 году он был возвращен на службу и вновь стал генерал-адъютантом, а еще через год был награжден алмазными знаками ордена Святого Александра Невского.

Не забывали морские офицеры и о необходимости дачи взяток, как тогда говорили — «Иван Иванычам». Борзых щенков, возможно, из дальних плаваний не привозили, но дорогими сигарами портовых чиновников угощали часто. Например, для того, чтобы «доставить к борту баржу» для вывоза нечистот.

Естественно, взятки приходилось давать не только «своим», но и представителям, скажем так, «смежных» ведомств. В качестве примера приведем историю, связанную с подготовкой академиком Алексеем Крыловым экспедиции, которой предстояло изучить системы успокоения качки для российских линкоров-дредноутов.

Для ускорения работ потребовалось снабдить членов экспедиции дипломатическими паспортами, а груз маркировать как дипломатическую почту. Выяснилось, впрочем, что дипломатический (его еще называли «командировочный») паспорт для чинов Морского ведомства делается исключительно с «высочайшего соизволения»{153}, причем волокита продлится не менее двух недель. В МИДе же Крылова лишь зря посылали из кабинета в кабинет.

Пришлось пойти на «военную хитрость». [235]

«Выхожу в коридор, стоит курьер, нос луковицей, ярко-красный. Подхожу, сую в руку пятирублевый золотой:

— Скажите, голубчик, мне надо получить командировочный паспорт и пропуска на 15 мест разных вещей, чтобы их в немецких таможнях не досматривали. Ваши генералы меня от одного к другому гоняют, никакого толка не добьюсь, проводите меня к тому делопроизводителю, который этими делами ведает.

— Пожалуйте, ваше превосходительство, это Иван Петрович Васильев.

Вводит меня в комнату, где сидели чиновники и машинистка, и начинает ему объяснять техническим языком, что мне надо:

— Вот, Иван Петрович, его превосходительство изволит ехать в Гамбург. Им надо командировочный паспорт и открытый лист на 15 мест вещей.

Подходит Васильев к конторке, открывает ее, и я вижу в ней кипу паспортов, вынимает один из них:

— Фамилия, имя, отчество вашего превосходительства?

Вписывает и вручает мне паспорт, выдаваемый только с «высочайшего соизволения».

— Вещи у вас с собой?

— Нет, их 45 пудов, они на заводе.

Обращается к курьеру:

— Петров, возьмите 15 ярлыков, вот этот открытый лист, печать, сургуч, шпагат, одним словом, все, что надо, поезжайте к 10 часам утра по адресу, указанному его превосходительством, и опечатайте все, как полагается.

Поблагодарил я Васильева самыми лестными словами.

На следующий день в 10 часов утра является Петров со всем своим снаряжением, опечатывает все [236] ящики, как полагается, вручает мне открытый лист, получает пяти — и десятирублевый золотой, величает меня «ваше сиятельство»{154} и, видимо, вполне довольный, уезжает.

Когда я рассказал это членам моей комиссии и показал наш багаж, они ни глазам своим, ни ушам верить не хотели». [237]