Что в имени тебе моем? Названия кораблей русского флота

Глава 12.

Обучение будущих офицеров русского флота — тема настолько обширная, что ей стоит посвятить целую книгу. Здесь же мы попробуем рассказать о том, кто и как мог стать «вашим благородием», то есть мичманом либо младшим офицером одного из корпусов Морского ведомства.

В первый на море офицерский чин — в мичмана — кадет производили чаще всего либо по экзамену, либо по итогам обучения в Морском корпусе{160}. В разные времена — по-разному. [253]

Если экзаменовались гардемарины, находившиеся в дальнем плавании, то в роли экзаменаторов выступали старшие специалисты судов — штурмана, инженер-механики, артиллеристы, а также командиры и старшие офицеры кораблей. По традиции одновременно с телеграммой в Санкт-Петербург с результатами испытания посылалась и другая депеша. В ней адмирал, председательствовавший в экзаменационной комиссии, просил переслать ему должное количество мичманских эполет. Ими предполагалось, как тогда говорили, «поздравить» свежеиспеченных офицеров флота.

Скажем прямо — для поступления в Морской корпус наличие потомственного дворянства было, по сути, обязательным. Случаи исключений были крайне редкими. Примером может быть история производства в офицеры будущего вице-адмирала Степана Макарова, которого недоброжелатели из столбовых дворян именовали не иначе как «боцманским сыном».

Осип (Иосиф) Макаров был произведен в первый офицерский чин прапорщика в 1848 году, за полгода до рождения сына. Но потомственным дворянином он стал только в 1857 году, после получения чина поручика. Следовательно, обладателем потомственного дворянства стал и его сын, однако в глазах «кадровиков» Морского ведомства все было не так просто.

В 1865 году Степан Макаров окончил Морское училище в Николаевске-на-Амуре, получив чин кондуктора. Он мог так и остаться на Дальнем Востоке, тянув лямку штурманского офицера, но в конце 1866 года на корвете «Аскольд» был переведен на Балтику. Пока корвет шел на запад, огибая Азию и Европу, между Николаевском и Санкт-Петербургом шла напряженная переписка. Дальневосточное [254] морское и сухопутное начальство считало молодого кондуктора достойным продолжения учебы в Морском корпусе с производством его в гардемарины. Тем более что и экзаменационные оценки у Макарова были весьма высокими — не ниже 9 баллов по 12-балльной шкале при 15 учебных дисциплинах.

Тут-то как раз и выяснилось, что на момент рождения соискатель не имел потомственного дворянства. Высшее военно-морское начальство, не желая лишний раз рисковать, нашло «крайнего», причем таковым стал... император Александр II. Управляющий Морским министерством подал царю особую записку, в которой дипломатично написал, что Макаров «происходит из потомственных дворян». После этой «ударной» фразы следовала информация о том, что имярек «экзамен выдержал весьма удовлетворительно». Император «высочайше разрешил». 14 июля 1867 года штурманский кондуктор Степан Макаров был произведен в гардемарины.

При выпуске молодых мичманов с конца XIX века существовала традиция тянуть жребий — кому и на каком флоте предстоит служить. При этом первые несколько обладателей лучших оценок получали право самостоятельно выбрать, на каком театре начать службу.

Вот как описывает жеребьевку Гарольд Граф, мичман выпуска 1904 года{161}:

«...Выяснилось, что вытягивание жребия, кто в какой флот выйдет, произойдет за два дня до принесения присяги. Это был серьезный момент для тех, кто имел определенное желание служить в том или ином флоте. [255]

В назначенный день все собрались в роте. Завернутые в трубочку билетики были брошены в фуражку, и в присутствии теперь уже бывшего ротного командира полковника М. началось «вытягивание судьбы». На каждом билетике стояли буквы: «Б» — Балтийский флот или «Ч» — Черноморский флот и, наконец, «К» — Каспийский. Билетиков для Дальнего Востока не было, так как вакансии были уже разобраны окончившими в первом десятке. Больше всего вакансий предоставлялось в Балтийский флот, и именно туда я мечтал получить назначение. Особенно я боялся попасть в Черноморский, к которому имел какое-то предубеждение из-за того, что в нем офицеры редко попадали в зарубежные плавания и вообще редко плавали. Теперь же это обстоятельство еще усугублялось тем, что, пожалуй, из Черного моря никак не выберешься на войну{162}, а я во что бы то ни стало решил воевать. [256]

Я с замиранием сердца подошел к шапке, протянул руку и взял подвернувшийся билетик. При этом так волновался, что с трудом мог его развернуть. Судьба была милостива: на билетике стояла желанная буква «Б». Я был в восторге».

Данные о территориях происхождения офицеров постоянно менялись. Интересно в этой связи посмотреть, из каких местностей Российской империи происходили, например, офицеры флота, погибшие на бастионах Севастополя.

Абсолютным лидером оказалась Херсонская губерния — 34 человека. На втором месте — Таврическая губерния с 16 офицерами. И это было совсем не удивительно. На территории Херсонской губернии находился Николаев — место, где размещался штаб Главного командира Черноморского флота и портов Черного моря, а также многочисленные верфи. Что же касается Таврической губернии, то крупнейшим ее городом был Севастополь. Иначе говоря, в значительном числе случаев мы имеем дело с потомственными моряками.

На третьем — Санкт-Петербургская губерния с восемью офицерами. Здесь тоже ничего нет странного — в столице всегда проживало немало семей моряков, не желавших оседать в провинциальном Кронштадте.

Из сугубо сухопутных Костромской, Смоленской и Тверской губерний происходило по шесть офицеров. Из Новгородской губернии — четыре. Трое были выходцами из Эстляндской губернии.

Два офицера на счету Воронежской, Казанской, Киевской, Орловской, Полтавской, Псковской, Рязанской и Тамбовской губерний. По одному офицеру дали Архангельская, Вологодская, Калужская, Курляндская и Лифляндская губернии, Молдавия, [257] Московская, Саратовская, Тифлисская, Тульская и Ярославская губернии.

Корабельных инженеров и инженер-механиков выпускало Техническое училище Морского ведомства, переименованное в 1898 году в Морское инженерное училище (МИУ). Отметим, что, в отличие от «гражданских» технических вузов, в МИУ принимались только выходцы из дворянских семей — всесословным прием стал только начиная с 1905 года.

С 1877 года по 1904 год полный курс училища окончили 122 корабельных инженера и 495 инженер-механиков флота, из которых более 10 лет (при обязательных 4,5 года) прослужили 98 корабельных инженеров и 370 инженер-механиков (80 процентов и 75 процентов соответственно). В 1905–1910 годах на корабли в военно-морские учреждения было выпущено 27 корабельных инженеров и 141 инженер-механик. Из них более пяти лет служили 100 процентов выпускников-кораблестроителей и 86 процентов инженер-механиков (122 человека).

Качество образования в училище котировалось достаточно высоко, в связи с чем значительное количество выпускников (до 70 процентов в зависимости от выпуска) бросали службу после обязательного 4,5-годичного срока. В морской среде такое положение считали крайне вредным. «Какое-то недоразумение в том смысле, что поступающие в училище располагают иметь совсем иную карьеру против той, которую они потом действительно получают», — писал в своей вышедшей посмертно книге «Очерк управления флотом в России и иностранных государствах» погибший в Цусимском сражении капитан 2-го ранга Александр фон Витте (1859–1905). [258]

Как строевые офицеры флота, так и офицеры корпусов имели возможность продолжить свое образование по различным отраслям военно-морского искусства и техники. Ниже мы попробуем рассказать о них вкратце.

Начнем с Николаевской Морской академии, которая являлась главным учебным заведением флота, дававшим второе образование. С 1827-го по 1862 год академия существовала как Высший офицерский класс при Морском кадетском корпусе, куда направлялись после окончания корпуса лучшие выпускники. Затем — до 1877 года — действовал Академический курс морских наук.

Учебное заведение первоначально имело три отделения (или отдела, как говорили в те времена) — гидрографический, механический и кораблестроительный. В 1895 году появился Курс военно-морских наук, преобразованный в 1910 году в полноправное отделение.

Стандартный курс обучения в академии длился два года, после чего слушателям, выказавшим наиболее серьезные успехи в науках, могли предложить прослушать дополнительный курс. Отметим, что, в отличие от сухопутной Академии Генерального штаба, выпускники академии морской не получали преимущества по сравнению с другими флотскими офицерами. Правда, выпускники гидрографического отделения часто получали звание штурманских офицеров 1-го разряда — по совокупности прежних и «академических» заслуг.

Теперь перейдем к так называемым офицерским классам — по сути, углубленным курсам повышения квалификации — Минному офицерскому классу (МОК), Артиллерийскому офицерскому классу (АОК), Штурманскому офицерскому классу (ШОК), Водолазному офицерскому классу, а также [259] Офицерскому классу подводного плавания (ОКПП, организационно входил в состав Учебного отряда подводного плавания, действовавшего в Либаве).

МОК был основан в 1874 году и давал знания не только в области минно-торпедного вооружения, но также электротехники (минные офицеры на судах Российского флота отвечали и за это). По окончании курса класса выпускникам присваивалось звание минного офицера 1-го или 2-го разряда. Офицерам Корпуса инженер-механиков флота по окончании курса МОК присваивалось звание минного механика (разрядов в данном случае не было).

Артиллеристов готовил, естественно, АОК. Он ведет свою историю с 1878 года и первоначально предназначен был для того, чтобы знакомить офицеров-артиллеристов с аппаратами автоматической стрельбы системы полковника Давыдова. Данные аппараты позволяли вести сосредоточенную [260] стрельбу даже в условиях качки, а также производить одновременный залп из всех орудий корабля. В 1883 году АОК был включен в состав Учебно-артиллерийского отряда Балтийского флота. Срок обучения в классе составлял в разные годы от одного до двух лет, а выпускникам присваивались звания артиллерийского офицера 1-го и 2-го разряда. К началу Первой мировой войны класс подготовил около 550 специалистов.

Постоянного штурманского офицерского класса в России не было — долгое время в структуре Морского ведомства существовало отдельное Штурманское училище в Кронштадте, а также несколько региональных училищ (одно из них — в Николаевске-на-Амуре — окончил вице-адмирал Степан Макаров). В начале XX века был создан Временный Штурманский офицерский класс, причем прием слушателей для него производился при необходимости пополнения грамотных штурманских кадров. Слушатели ШОКа получали звание штурманского офицера 2-го разряда после стажировки на учебных судах, а впоследствии могли быть переведены в штурманские офицеры 1-го разряда. На регулярной основе класс работал только с 1911 года и до начала Первой мировой войны.

В Кронштадте с 1897 года размещался и Водолазный офицерский класс, организационно находившийся в составе Водолазной школы. В будущем многие выпускники класса стали одними из первых российских подводников. Им присваивалось звание водолазного офицера (разрядов в данном случае не было). До Первой мировой войны удалось подготовить около 50 человек.

ОКПП был создан в 1909 году (сам Учебный отряд подводного плавания появился в 1906 году), хотя первый офицерский выпуск из семи человек [261] произвели еще в 1907 году (кроме офицеров, обучение прошли и 20 нижних чинов). В дальнейшем в «обучаемый состав» класса принимались офицеры, прослужившие на кораблях более трех лет и пригодные к подводной службе по состоянию здоровья. Добавим, что в ОКПП, как, впрочем, и большинство других классов, принимались не только строевые офицеры, но и офицеры корпусов Морского ведомства.

Окончательно класс сформировался к 1909 г., тогда же определены программы и порядок обучения, составлены учебные пособия. Принимались офицеры, прослужившие на надводных кораблях три года и пригодные по состоянию здоровья служить на подводных лодках. Обучение включало как теоретические занятия, так и практику на первых русских подлодках. До Первой мировой войны класс дал флоту 48 подготовленных строевых морских офицеров (включая трех офицеров по Адмиралтейству), четырех инженер-механиков, пятерых корабельных инженеров и двух врачей. Все они получили звание офицеров подводного плавания (разрядов не было).

Теперь перейдем к учебным заведениям, которые давали офицерам флота дополнительное образование, напрямую с морем не связанное.

Навыки стрельбы из винтовок и револьверов развивала в морских офицерах Порская учебно-стрелковая команда, созданная в 1884 году и существовавшая до 1917 года. Команда базировалась в Ораниенбауме и тесно сотрудничала со стрелковыми школами и подразделениями гвардейских и иных частей, входивших в состав Санкт-Петербургского гарнизона.

Предшественницей военно-воздушных учебных заведений была сформированная Военным ведомством [262] в 1885 году Воздухоплавательная команда, в 1887 году переименованная в Учебный кадровый воздухоплавательный парк, а еще спустя три года — в Учебный воздухоплавательный парк. Парк размещался в Гатчине и готовил для флота офицеров-корректировщиков.

Морские артиллеристы могли также продолжить обучение в Михайловской Артиллерийской академии, готовившей кадры для сухопутных войск. Академия была создана в 1855 году на базе офицерских классов Михайловского артиллерийского училища (до 1863 года входила в состав Императорской военной академии наряду с Николаевской инженерной академией и Николаевской Академией Генерального штаба). Слушателями принимались офицеры, прослужившие в артиллерии не менее 3 лет. Курс обучения 2-го или 3-го класса был рассчитан на два-три года.

Александровская Военно-юридическая академия (ВЮА) готовила офицеров для Военно-морского судного ведомства. Она появилась в 1866 году как офицерские классы при Аудиторском училище, созданном в 1832 году. В 1867-м классы были переформированы в Военно-юридическую академию. В ВЮА принимали офицеров в чине до капитана (флотских — до лейтенанта включительно), прослуживших в строю не менее 4 лет. Срок обучения в академии первоначально составлял два года, а с 1878 года увеличился до трех лет.

В Российском императорском флоте не возбранялось получать и, говоря современным языком, непрофильное образование.

О художниках и композиторах мы уже говорили, но среди морских офицеров было, например, немало профессиональных археологов. Служил под Андреевским флагом в офицерских чинах и один доктор [263] медицинских наук — не в качестве морского врача, а строевым офицером.

Александр Боткин (1866 — ?) окончил Военно-медицинскую академию и в 1892 году стал доктором медицины. Его отец — Сергей Боткин (1829–1889) был известным в России терапевтом, именно в его честь названа московская Боткинская больница. На следующий год он сдал экзамен на чин мичмана. В дальнейшем он стал известен как конструктор подводных лодок.

Главным источником пополнения флота нижними чинами в начале XX была воинская повинность. Все достигшие 20-летнего возраста жители империи (за исключением тех, о ком пойдет речь ниже) бросали жребий, в результате чего приблизительно каждый третий становился новобранцем. В среднем это было около 450 тыс. человек в год. Призыв происходил раз в год и зависел от сроков уборки урожая. Время «Ч» — с 15 сентября по 1 октября либо с 1 по 15 ноября. Призывали вначале на 7 лет, позже — на 5 (не считая пребывания в запасе).

Кого в России не призывали? Жителей отдаленных районов, включая Камчатку и Сахалин, а также ряд местностей в Якутии, Енисейской, Томской и Тобольской губерний и Финляндии.

Не служили в армии «сибирские инородцы» (исключая корейцев и «бухтарминцев»{163}), а также инородцы Астраханской губернии, Кавказа, Закаспийской области и Туркестана. Часть «инородцев», впрочем, вносила денежный налог. К числу таковых относились курды, абхазы, калмыки, ногайцы и ряд других. 12 млн марок ежегодно вносила Финляндия. [264]

Категорически не допускались во флот евреи.

Существовали и льготы по семейному положению. Так, вообще не подлежали призыву единственные сыновья в семье, единственные трудоспособные сыновья при недееспособных родителях, единственные братья при круглых сиротах в возрасте до 16 лет, а также одинокие вдовцы с детьми. Более того, не допускался призыв внебрачных детей (при условии, что на их попечении находились матери), а также единственные внуки при недееспособных бабушках и дедушках (при условии отсутствия взрослых сыновей).

Ряд подданных Российской империи подлежал призыву лишь при нехватке годных призывников. Речь в данном случае шла о единственном трудоспособном сыне престарелого отца (престарелым считался 50-летний мужчина), молодом человеке, следующем за братом, погибшим либо пропавшим без вести на воинской службе, а также о том, чей брат к тому моменту находился «под знаменами».

Теперь перейдем к отсрочкам и льготам по образованию.

До 30 лет могли забыть о воинской службе казенные стипендиаты, которые готовились занять ученые и учебные должности (после их занятия освобождение было полным). До 28 лет не грозила армия и флот студентам вузов, имевших пятилетний срок обучения (если срок обучения составлял четыре года, то отсрочка длилась до двух лет). До 24 лет могли спокойно учиться воспитанники средних учебных заведений. Кроме того, отсрочку получали учащиеся всех школ по ходатайству и соглашению министров народного просвещения, военного и морского. К числу получателей послаблений также относились кандидаты в проповедники лютеран-евангелистов, [265] однако для них отсрочка действовала лишь 5 лет.

Добавим, что в военное время все указанные льготники могли быть взяты на службу только решением императора.

Три категории призывников имели право на сокращение срока действительной службы.

Люди с низшим образованием служили лишь два года, после чего семь лет числились в запасе. Столько же лет проводили под знаменами лица, выдержавшие экзамен на прапорщика запаса. Доктора и провизоры служили в строю лишь 4 месяца, после чего год и восемь месяцев дослуживали по своей специальности.

Напоследок скажем о льготах по профессиональной прилежности.

От воинской повинности освобождались представили христианского и мусульманского духовенства (правда, муэдзины должны были быть старше 22 лет); академики, адъюнкты, профессора, прозекторы{164} с помощниками, лекторы восточных языков, доценты и приват-доценты{165}; художники Академии художеств, посланные за границу для усовершенствования своего искусства. Кроме того, освобождение могли получить некоторые должностные лица по ученой и учебной части.

Учителя и должностные лица по ученой и учебной части служили два года, а с 1912 года — всего год. Фельдшера, окончившие специальные морские школы, — полтора года. Что же касается выпускников [266] гвардейских школ солдатских детей, то они служили пять лет, причем призыву подлежали уже с 18-летнего возраста.

Техники и пиротехники Артиллерийского ведомства служили после окончания учебного заведения четыре года, а вольнонаемным морякам давалась отсрочка до окончания срока действия контракта (но не более года).

Скажем немного и о добровольно поступавших на воинскую службу.

Вольноопределяющимися во флот принимались лишь молодые люди с высшим образованием. Что же касается тех, кто сдавал экзамен на офицерский чин запаса, то они служили полтора года.

Были среди матросов и так называемые «охотники» — люди, пришедшие под знамена по собственной воле. Впрочем, служили они на общих основаниях.

Для примера приведем данные призыва осени 1912 года.

К 1 января 1913 года флот получил 11 713 новобранцев, из которых лишь 10251 человек был зачислен для службы (остальные оказались отсеянными медицинскими комиссиями по различным причинам). Неграмотными из них были 1676 человек, а малограмотными — 1647 человек.

Теперь обратим внимание на национальный состав призывников. Русских (к ним в то время относили также украинцев и белорусов) было 9654 человека, поляков — 215 человек, эстонцев, латышей и молдаван — по 178 человек, немцев — 16 человек, татар — 14 человек.

Любопытная деталь — признаком опытного офицера, постоянно имевшего дело с новобранцами, была способность по выговору определить родную для первогодка губернию. Таким талантом, например, [267] обладал дядя гардемарина Владимира Ашанина, за образом которого, как мы помним, скрывался отец писателя Константина Станюковича адмирал Михаил Станюкович.

Завершая разговор о призыве матросов во флот, обратим внимание на список погибших на броненосном крейсере «Адмирал Нахимов», затонувшем в ходе Цусимского морского сражения в мае 1905 года. Среди нижних чинов, по которым имеются сведения о регионе рождения, было четверо выходцев из Вятской губернии, по трое — из Астраханской, Нижегородской, Симбирской и Пермской губерний, по двое — из Вологодской, Архангелогородской, Псковской, Подольской, Калужской, Черниговской, Казанской и Костромской. По одному матросу приходится на Рязанскую, Тверскую, Московскую, Лифляндскую, Могилевскую, Полтавскую, Харьковскую, Владимирскую, Санкт-Петербургскую и Владимирскую губернии.

Обращает на себя внимание тот факт, что большинство призывников пришло на флот из внутренних губерний России. На долю прибрежных областей пришлось лишь 7 новобранцев.

Молодые люди, отобранные для службы в гвардии, проходили завершающую стадию отбора в Михайловском манеже Санкт-Петербурга. В огромный зал приезжали представители всех полков, где были вакансии. Для того чтобы попасть в тот или иной полк, нужно было иметь определенные детали внешности. В Преображенский полк набирались высокие шатены с правильными носами, в Измайловский — высокие блондины, которых называли в столице «хлебопеками». Лейб-гвардии Московский полк комплектовался рыжими («жареными раками»), кирасирские полки — высокими стройными брюнетами, гусарские — усачами. В Гвардейский [268] флотский экипаж попадали высокие новобранцы с широкой грудью.

О присяге мы уже говорили, но сейчас самое время сказать о том, что рядовые матросы расценивали ее как рубеж между старой жизнью и службой под знаменами. Вот как характеризовал эту церемонию один из персонажей незаконченного романа Алексея Новикова-Прибоя «Капитан первого ранга», инструктор новобранцев Храпов:

«На присяге{166} несколько человек срезались. Инструктор выругался, но, к удивлению всех, никого не ударил. Он прочитал нам вслух несколько параграфов из устава и начал объяснять их своими словами:

— Примерно присяга.... Вот вы не ответили насчет ее, а ведь она — это главное на службе. Раз дал присягу, значит — баста: человек с головой и потрохами уже принадлежит царю-батюшке. Не ропщи, стало быть, ни на что. Голод и холод переноси. Потому что это — военная служба, а не свадьба».

Особо стоит отметить церемонии, которыми обставлялось пересечение экватора. Тем более — на парусниках, где палуба была, по сути, ничем не загромождена и позволяла проводить театрализованные представления.

Как известно, при пересечении линии, делящей Земной шар на северное и южное полушария, корабль посещает владыка вод Нептун. Для исполнения его роли выбирали наиболее видного матроса — праздник организовывался, прежде всего, для нижних чинов, которые благодаря этому гасили стрессы, возникавшие в длинном плавании под парусами. [269]

Станюкович пересечение экватора описывает следующим образом:

«В половине четвертого с бака медленно двигалась процессия: на пушечном станке, везомом вымазанными в черную краску полунагими, изображавшими, вероятно, морских коней, матросами важно восседал марсовый Ковшиков, игравший роль Нептуна. Он был в вывороченном тулупе, с картонной короной на голове, с длинной седой бородой из белой пакли и с трезубцем в руках. Лицо его было раскрашено настолько, насколько нужно было, чтобы придать лицу владыки морей строгий и даже устрашающий вид. Сбоку шла супруга его Амфитрида, которая в лице рябого баталера, хотя и изрядно вымазанном суриком, тем не менее не представляла привлекательности и не свидетельствовала о хорошем вкусе Нептуна. По бокам и сзади шла свита, изображавшая наяд, тритонов, нереид. Это все были молодые матросы в «экваториальном» костюме, то есть в простынях, опоясывающих чресла, и с венками из цветной бумаги на головах. Ни охры, ни сурика, ни черной краски подшкипер, видимо, не пожалел, и вся свита Нептуна вымазалась даже более, чем следовало бы в интересах хотя бы отдаленного правдоподобия».

Колесница владыки морского останавливалась возле мостика, где Нептуну было положено выслушать рапорт командира корабля. Необходимо было назвать имя судна, зачитать список офицеров, а также рассказать о порте назначения. Затем божество делало команде предложение, отказаться от которого было попросту невозможно: попутный ветер без штормов до пункта назначения в обмен на выкуп — изрядное количество спиртного и окачивание забортной водой. Естественно, следовало соглашение — командир предлагал минимум ведро водки [270] или рома, а остальные офицеры откупались меньшими дозами. Затем на палубе появлялся брандспойт, из которого обливались все офицеры, исключая командира корабля.

Впрочем, бывали случаи, когда купания не избегали даже высочайшие особы.

6 декабря 1911 года экватор пересекал крейсер 1-го ранга «Аврора», на борту которого шел с официальным визитом в Сиам (ныне — Таиланд) двоюродный брат императора Николая II великий князь Борис Владимирович. В специально устроенную большую ванну он попал первым, а закончили церемонию... живым поросенком.

Праздник пересечения экватора не был отменен даже на кораблях, шедших в составе 2-й эскадры флота Тихого океана, которой суждено было принять бой при Цусиме.

Слово вахтенному офицеру крейсера 2-го ранга «Алмаз» князю Алексею Чегодаеву-Саконскому:

«..Действующие лица — Нептун и жена его Амфитрида (хотя у Нептуна не было жены по мифологии, но зато была у Посейдона, того же Нептуна), сын их Тритон, а затем нянька, свита и прочие. Коренастый толстый матрос Ромашин, служивший до призыва кухонным мужиком или кем-то вроде помощника повара, казался нам подходящим для роли Нептуна. Его жену надо было выбрать из наиболее похожих на женщину матросов. Унтер-офицер Неведомский, благодаря писклявому голосу и безусому лицу, должен был прекрасно сыграть Амфитриду; на нем и остановились. Остальных набрать среди желающих не представляло никакого труда...

В 14 ч. раздались звуки барабана. Из люка на полубаке вышел Нептун под руку с женой. Длинная по колено борода, сделанная из ворсы, прикрывала до некоторой степени его наготу. На голове красовалась [271] железная корона, выкрашенная в желтый цвет. На шее крахмальный воротничок, на руках и на щиколотках — манжеты, через плечо — лента и трезубец в руке — вот и весь костюм морского царя.

Амфитрида была также в короне, из-под которой спадали длинные пряди волос из распущенного троса. Вся одежда царицы заключалась в одной юбке — повязанного вокруг талии сигнального флага «М»{167}.

Свита состояла из почти совершенно нагих тел, разрисованных углем...»

Около мостика царь произнес речь:

Третий месяц шатаетесь вы по моим владениям,
Деньги сорите по кабакам да по заведениям,
Забрались без малого к самому моему дому,
А дани не платите мне — царю морскому.
Ну, да на вашу ораву найду я управу!
Рассуждать с вами долго не стану.
Ведите меня к капитану.
Карету мне, карету!

Процессия двинулась к трапу, где стоял автомобиль, сделанный из бухт, тюфяков и досок. Спереди сидел шофер...

...Ромашин начал:

Здравствуй, отец командир,

Командир и заведующий{168} дали в выкуп не по чарке, как ожидал Ромашин, а по золотому. Лицо у Нептуна приняло радостное выражение...»

Нижние чины, увольнявшиеся в запас, сдавали койки, замки от своих шкафчиков и рундуков, а взамен получали причитавшиеся им деньги. Списанные нижние чины грузились на шлюпки, причем если дело происходило вечером, то гребные суда провожались до пристани корабельными прожекторами.

Матросы, служившие на Дальнем Востоке, обычно писали на своих чемоданах гордую надпись: «Моряк Тихого океана». Причем законное право на это имели лишь те, кто действительно выходил в океан, а не бороздил исключительно моря этого театра. Случалось, дело доходило до стычек между матросами.

«В Артуре{169} в старое доброе время между матросами «Разбойника»{170} и «Забияки»{171} произошла однажды целая драка из-за того, что последние, уходя в запас, по традиции написали на своих чемоданах: «Моряк Тихого океана». Разбойницкие и стали травить их: «Какие, мол, вы моряки Тихого океана, когда вы его и в глаза не видали. Только и плавали, что по Желтому, Китайскому да по Японскому морям», — писал в воспоминаниях морской врач Владимир Кравченко.

Причин для отставки у морского офицера было [273] несколько. Например — по болезни или, как говорили в те времена, «за ранами». Отставка могла быть и «по домашним обстоятельствам», причем под эту категорию подходили даже нелады с начальством.

В качестве примера приведем адмирала Федора Дубасова, ушедшего в 1880 году в отставку именно с такой формулировкой. Дело в том, что за месяц до того капитан-лейтенанту Дубасову был объявлен строгий выговор «за произвол, колеблющий в подчиненных понятие о долге»{172}. И офицер ушел с флота в знак протеста против начальственной несправедливости.

В отставку могли уволить и по предельному возрасту.

В 1885 году Положением о Морском цензе для каждого строевого чина Морского ведомства установили «особый возрастной срок, по достижении которого нельзя более оставаться на действительной службе». Иначе говоря, если офицер в течение определенного времени не производился в следующий чин, его положено было отправить в отставку — например, в чине мичмана нельзя было пребывать более 10 лет. Для лейтенанта предельный возраст равнялся 47 годам от роду, капитана 2-го ранга — 51 году, капитана 1-го ранга — 55 годам, контр-адмирала — 60 годам, вице-адмирала — 65 годам.

Если офицер полностью выплавывал необходимый ценз, однако не был произведен в следующий чин из-за отсутствия вакансий, то он зачислялся, как тогда говорили, «по флоту». По сути, речь шла о пребывании в некоем роде «кадрового резерва». Адмиралы [274] зачислялись по флоту бессрочно (то есть чаще всего до смерти), а остальные офицеры — «впредь до достижения предельного возраста следующего высшего чина».

Штаб-офицеры и обер-офицеры, не выполнившие положений Морского ценза, достигнув предельного возраста, увольнялись в отставку «силою самого закона, без всяких прошений и представлений».

Первоначально правила предельного возраста в рамках Морского ценза были установлены лишь для строевых офицеров флота. Но несколько позже их распространили на офицеров Корпуса морской артиллерии, Корпуса флотских штурманов, Корпуса инженер-механиков флота, Корпуса корабельных инженеров, Корпуса инженеров морской строительной части, а также офицеров, состоявших по Адмиралтейству, по Военно-морскому судному ведомству, а также морских медиков.

При выходе в отставку офицер обычно (за редким исключением) получал право носить мундир и производился в следующий чин — пенсия шла, естественно, именно по этому чину. Первым признаком отставника был так называемый «басон» — перпендикулярная полоса на погоне. Об офицерах, которые остались в прежнем чине, мы уже говорили — напомним, таковым являлся лейтенант Петр Шмидт.

В качестве примера отставника, которому было запрещено носить мундир, расскажем о капитане 1-го ранга Леониде Добротворском (1850–1915), в Цусимском сражении командовавшем бронепалубным крейсером 1-го ранга «Олег». В 1908 году он был уволен в отставку, а спустя шесть лет Высочайшим указом лишен права на ношение мундира «за подвержение в публичных собраниях и в отдельных [275] брошюрах в высшей степени неприличной критике флота и Морского ведомства». Впрочем, сведений о лишении его пенсии нет.

Напоследок отметим, что часто офицер имел возможность вернуться из отставки на действительную службу. Чаще всего — при уходе по домашним обстоятельствам. Например, Федор Дубасов вернулся на действительную службу меньше через девять месяцев — естественно, уже не капитаном 2-го ранга, а капитан-лейтенантом. Спустя месяц, согласно высочайшему приказу по Морскому ведомству, Дубасову было «высочайше разрешено время бытности в отставке зачислить в действительную службу со всеми правами и преимуществами». Как-никак, будущий адмирал к тому времени имел три награды за боевые заслуги, не считая изрядного количества обычных русских и иностранных орденов и медалей.

Пенсии для моряков и чинов Морского ведомства складывались из нескольких составляющих.

Прежде всего, существовал «пенсион» по чинам. Полному адмиралу (генералу) в начале XX века в год полагалось 1430 рублей, вице-адмиралу (генерал-лейтенанту) — 1145 рублей, контр-адмиралу (генерал-майору, а также инспектору кораблестроения, инспектору по механической части и инспектору морской строительной части) — по 860 рублей.

Штаб-офицерам полагалось существенно меньше — капитану 1-го ранга (полковнику) при условии получения столовых денег в год платили 575 рублей, а при отсутствии столовых денег — 515 рублей. Особняком стояли офицеры по Адмиралтейству — полковнику, не получавшему столовых денег, причиталось 460 рублей в год. Капитан 2-го ранга (подполковник) довольствовался 430 рублями. [276]

Обер-офицерам оставалось только завидовать. Капитан-лейтенант (капитан) мог рассчитывать на 345 рублей, лейтенант (штабс-капитан корпусов и капитан по Адмиралтейству) — на 315 рублей, мичман (поручик корпусов либо штабс-капитан по Адмиралтейству) — на 290 рублей, а подпоручик и поручик по Адмиралтейству — на 245 рублей.

Добавим, впрочем, что 2 процента от этих сумм удерживалось в пользу общего пенсионного капитала.

Любопытно сравнить пенсии начала XX века с пенсиями, утвержденными генерал-адмиралом великим князем Константином Николаевичем в конце 1859 года (речь идет о выплатах серебром из расчета пенсиона за год).

С учетом вычета 1 копейки с рубля на госпитали и полутора копеек на медикаменты адмиралу причиталось 1430 рублей, вице-адмиралу — 1145 рублей, контр-адмиралу — 860 рублей, капитану 1-го ранга — 571 рубль 80 копеек, капитану 2-го ранга — 430 рублей, капитан-лейтенанту — 345 рублей, лейтенанту — 315 рублей, мичману — 245 рублей.

Впрочем, реально «на руки» получали меньше, поскольку еще 6 процентов уходило в Эмеритальную кассу морского ведомства. В результате годовой пенсион адмирала составлял 1325 рублей, вице-адмирала 1116 рублей 30 копеек, контр-адмирала — 838 рублей 50 копеек, капитана 1-го ранга — 502 рубля, капитана 2-го ранга — 419 рублей 25 копеек, капитан-лейтенанта — 336 рублей 30 копеек, лейтенанта — 307 рублей 5 копеек, мичмана — 238 рублей 80 копеек.

Что такое «Эмеритальная касса»? Из офицерских отчислений (главным образом, из жалованья) формировался [277] особый фонд, из которого впоследствии выплачивалась дополнительная пенсия.

Размеры пенсии из Эмеритальной кассы зависели от чина и срока выплаты денег, а также зачастую от ряда других, не известных нам факторов.

Например, в 1907 году отставной адмирал Павел Андреев получил от Эмеритальной кассы 2206 рублей 20 копеек Заметим, что в офицерских чинах он уже пребывал 44 года.

Вице-адмиралу Павлу Аболешеву в 1872 году при отставке назначили за 25 службы 901 рубль 24 копейки. Спустя пару лет в отставку в том же чине вышел его брат Александр, которому за 35 лет службы и 18 платных лет начислили уже 963 рубля 40 копеек.

Контр-адмирал Иван Антипа в 1876 году располагал от Эмеритальной кассы 746 рублями 91 копейкой (в офицерских чинах к тому моменту он был уже 39 лет). А контр-адмирал Александр Арбузов в 1866 году получил лишь 215 рублей 35 копеек Судя по всему, количество платных лет у него было невелико, поскольку в офицерских чинах он находился на момент отставки 35 лет. А вот контр-адмирал Константин Бертье-Делагард в 1876 стал обладателем пенсии в размере 1143 рубля 80 копеек. И это при том, что пенсия рассчитывалась «по сокращенному сроку»!

Пенсия из Эмеритальной кассы могла быть назначена не только офицеру, но и его вдове, а также детям. Так, в 1907 году круглая сирота Мария Андреева (ее отец умер в чине подпоручика портовых экипажей в отставке) получила из кассы пенсион в размере 42 рублей 61 копейки. А после смерти в 1893 году генерал-майора по Адмиралтейству Евгения Арцыбашева его матери и сыну были назначены [278] пенсии в размере 194 рублей 80 копеек каждому.

Помимо пенсий по чинам, существовали и так называемые «специальные».

В том случае, если офицер находился в плавании длительностью от 120 до 180 суток, при выходе в отставку ему причиталось «вознаграждение за плавание» — половина оклада жалованья за этот период. Если же он был в море более 180 суток, то размер пенсии увеличивался до двух третей от оклада за период нахождения в дальнем вояже. Примечательно, что данный вид пенсии выдавался единовременно при выходе в отставку и не зависел от пенсий, выдаваемых на общем основании. Если же офицер умирал до выхода в отставку, она выдавалась его наследникам.

Существовало и вознаграждение за длительное командование кораблями 1-го и 2-го рангов, которое выплачивалось на службе, а также в случае увольнения в отставку по сокращению штатов. Размер данного вознаграждения варьировался от половины до полного оклада жалованья по последнему чину командования и зависел также от срока командования и ранга судна.

Корабельный инженер мог рассчитывать на прибавку к жалованью и пенсион за «постройку, перестройку и капитальное исправление» судов. За каждые 3000 тонн водоизмещения полагалось 450 рублей в год, однако не свыше 1350 рублей. В случае смерти кораблестроителя пенсион полагался его ближайшим родственникам.

Офицерам Корпуса инженер-механиков флота за долговременное управление судовыми машинами могли начислить прибавку и пенсию в размере до 900 рублей в год, а старшим техникам Корпуса инженеров морской строительной части — до 120 рублей [279] в год прибавки за каждый год службы свыше пяти. В случае выхода в отставку они получали пятую часть данного вознаграждения.

В качестве примера «региональной пенсии» расскажем о пенсии Амурской (она же — Приморская). Она причиталась чинам Морского ведомства, служившим в Приморской области Восточной Сибири, на Сахалине и в Квантунской области, на территории которой находился Порт-Артур. Тем, кто прослужил в указанных местностях десять лет, полагалась одна восьмая часть получаемого в год на момент выслуги пенсии содержания, а прослужившим 15 лет — четверть содержания. Исключение составляли прибавки к жалованью за выслугу пятилетий, а также суммы морского довольствия. Примечательно, что в срок службы не включалось время, которое требовалось офицеру на то, чтобы добраться к новому месту службы после официального приказа о его назначении на Дальний Восток, а также отпуска сроком более двух месяцев.

Бывали и дополнительные пенсии.

Так, многолетний (1857–1872 годы) инспектор классов Инженерного и артиллерийского училища Морского ведомства генерал-майор Корпуса инженер-механиков флота Николай Божерянов (Божерянинов) получил пенсию в размере 1961 рубля, из которой 280 рублей были добавлены за 40-летний преподавательский стаж. А генерал-майор по Адмиралтейству Александр Бригер в 1914 году получал в качестве пенсии за 25 лет учебной деятельности 743 рубля 43 копейки.

Фигура отставного высокопоставленного моряка знакома нам по рассказу Антона Чехова «Свадьба с генералом», опубликованному в журнале «Осколки» 15 декабря 1884 года. На семейное торжество в купеческую семью приглашается отставной контр-адмирал [280] Филипп Ермилыч Ревунов-Караулов, на котором родной племянник заработал 25 рублей. Контр-адмирал сыплет морской терминологией и уходит после того, как выясняет, что его пригласили не из уважения, а для престижа.

В 1889 году Чехов на основе своего рассказа 5-летней давности написал водевиль «Свадьба», по мотивам которого в 40-х годах прошлого века был снят одноименный фильм. В водевиле Ревунов-Караулов именуется уже Федором Яковлевичем и находится в чине капитана 2-го ранга в отставке. Естественно, никаким «генералом» он не является, и на этом строится одна из сюжетных линий.

«Будете всю жизнь мне благодарны. Не генерал, а малина, Буланже! Не пехота какая-нибудь, не инфантерия, а флотский! По чину он капитан второго ранга, а по-ихнему, морскому, это все равно что генерал-майор, или в гражданской — действительный статский советник. Решительно все равно. Даже выше», — рекомендует хозяевам своего протеже агент страхового общества Андрей Андреевич Нюнин.

Сюжет водевиля был более чем знаком современникам. Каждая богатая и не очень купеческая или мещанская семья была горда, если могла похвастаться приглашенным генералом. Генерал (или лицо, его заменяющее) обязательно должен был быть при орденах и всегда рассчитывал на неплохой гонорар, о чем честный Ревунов-Караулов, видимо, не подозревал.

Кстати, о фамилии «Ревунов-Караулов». В рассказе «Свадьба с генералом» упоминается не только его чин, но и срок пребывания в отставке — 16 лет. Из этого мы можем сделать вывод, что действительную службу Филипп Ермилыч покинул в 1868 году, когда в результате снижения объема ассигнований на [281] флот происходило сокращение численности личного состава.

Естественно, человека с такой фамилией в списках русского флота не было. Но были офицеры с весьма похожими. Например — с фамилией Реунов, а также носители двойной фамилии Ратьков-Рожнов.

Бывали и случаи, когда офицеру в отставке предписывалось вести себя как можно тише и не привлекать дополнительного внимания властей. Причем речь могла идти о широко известных людях. Примером может служить последний командир крейсера «Варяг» Всеволод Руднев (1855–1913).

После знаменитого боя «Варяга» и канонерки «Кореец» в корейском порту Чемульпо Руднев в одночасье стал знаменит не только в России, но и в мире, став флигель-адъютантом императора и получив крайне престижный среди офицеров орден Святого Георгия 4-й степени. Впрочем, как утверждают, капитан 1-го ранга был не слишком доволен своей судьбой, ибо претендовал, в качестве командира соединения кораблей, на 3-ю степень ордена (прецеденты представления, минуя 4-ю степень сразу к 3-й, в истории есть).

По возвращении с экипажами кораблей в Россию Руднев в июне 1904 года был назначен командиром строившегося эскадренного броненосца «Андрей Первозванный» 14-го балтийского флотского экипажа, из состава которого помимо «Андрея» формировались команды ряда других кораблей. На этих постах он пробыл до октября 1905 года, когда неожиданно для многих был снят с должности. В октябре того же года бывший командир «Варяга» был отправлен в отставку с чином контр-адмирала.

Мало кто знал, что боевой офицер был, по сути, [282] изгнан с флота с формулировкой «за непринятие должных мер по установлению порядка и дисциплины». А дело было вот как.

На верфи Галерного островка в Санкт-Петербурге, где велись стапельные работы по «Андрею Первозванному», возникли волнения мастеровых и рабочих. Брожение грозило перекинуться на матросов броненосца, поэтому Рудневу было предписано ограничить их контакты. Но по неясным для нас до конца причинам герой Чемульпо прибегнуть к таким мерам не захотел, что, естественно, вызвало негодование военно-морского начальства.

В 1905–1907 годах отставной контр-адмирал проживал в столице, где выступал с обличительными речами и статьями. Последней каплей для Морского ведомства стало его награждение японским орденом Восходящего Солнца 2-й степени, которое подозрительным образом совпало с вступлением «Варяга» в строй японского флота под именем «Сойя». Результатом стал отъезд Руднева на родину, в Тульскую губернию, по требованию Морского министра.

До своей смерти 7 июля 1913 года отставной контр-адмирал Всеволод Руднев 1-й жил почти безвыездно в деревне Мышенки Алексинского уезда Тульской губернии. Моряк писал две книги воспоминаний — «Кругосветное плавание на крейсере «Африка» и «Записки моряка». Рукопись этих двух воспоминаний после смерти была сдана в музей Севастополя, где была утеряна во время Гражданской войны.

Но чаще всего адмиралы и генералы в отставке вели достаточно активный образ жизни. Они входили в советы директоров и правления крупных заводов, оказывали различные консультационные [283] услуги, а также служили в различных судоходных компаниях. Некоторые, естественно, занимались на профессиональной основе делом, которое не понравилось их коллеге Ревунову-Караулову.

Отметим, что право на пенсию имели не только офицеры, но и представители высшей «баковой аристократии». Так, старшим боцманам и кондукторам флота за 25 лет сверхсрочной службы назначали пенсию в размере 315 рублей в год (то есть как лейтенанту), а за 20 лет — 157 рублей 60 копеек.

Понятие «матрос в отставке» было характерно для периода до начала военных реформ 1860-х годов. Нижних чинов увольняли либо в бессрочный отпуск (теоретически их оттуда могли вернуть на службу), либо, как тогда говорили, в «чистую отставку».

Отставной матрос, как и отставной солдат, не имел права побираться, должен был брить бороду и вообще иметь достойный вид. С нищенством отставных нижних чинов старались бороться, поскольку считалось, что просящие подаяние ветераны позорят русский военный мундир.