Эллюль, Жак. Политическая иллюзия. Пер. В. В. Лазарев
жүктеу/скачать 1.49 Mb.
|
| 1 Авторы, анализирующие условия, при которых информация оказывается эффективной, т.е. достигает общественного мнения и модифицирует его, описывают обычно пропаганду (например: Sauvy A. La nature sociale. P., 1957). Некоторые из них осознают это: (см.: Doob L. Public Opinion and Propaganda. Ed. by D. Katz e.a. N.Y., 1954; MegretM. L'Action psychologique. P., 1959 P. 127).
Возникает другой вопрос: производит ли прямое действие "значительный факт", значительный и важный сам по себе? X. Кэнтрил полагает, что да: "Мнение очень чувствительно к значительным событиям"'. Но кто определяет саму эту значительность событий? Сотни случаев ярко демонстрируют, что определенные весьма существенные факты оставляют общественное мнение совершенно равнодушным. Например, власти долины Теннесси оставили общественное мнение Америки совершенно безучастным, пока ограничивались передачей честной и однозначной информации; общественное мнение начало реагировать только тогда, когда была развязана кампания безудержной пропаганды. Когда Роланд Юнг (Roland Young) утверждает, что общественным следует считать мнение о вопросе "общественном", т.е. вопросе, способном вызвать интерес каждого, то он подразумевает, что в данном случае общественное мнение уже оказалось подготовленным и настроенным на восприятие того или иного вопроса как поистине представляющего общий интерес. Если индивид будет игнорировать то 1 CantrilH. Gauging Public Opinion. Princeton. N.Y., 1944. Подвергнувшись резкой критике со стороны Альфреда Сови, Кэнтрил связал этот постулат с другими: "события чрезвычайные, которые трудно осмыслить привычными способами, вынуждают общественное мнение колебаться и впадать из одной крайности в другую"; "общественное мнение определяется в гораздо большей степени событиями, чем словами", и т.д. Его суждения основывались на анализе сводок и статистических данных, относящихся к войне 1814-1818 гг. За Кэнтрилом последовали многие авторы; см. например: Albig Y.W. Modern Public Opinion. N.Y., 1956; Hovland C.J.. Lumsdaine A.A. and Sheffield F.D. Experiments on Mass Communications // Studies in Social Psychology in World War II. Princeton; N.Y., 1949. или иное событие, то никакого общественного мнения вокруг него (этого события) не сформируется до тех пор, пока пропаганда не заставит человека ощутить значительность и важность происходящего, а затем уже — составить определенное о нем мнение. Американские авторы, стремясь показать, что факты сами по себе воздействуют на мнение, заявляют, что похищение сына Линдберга (Lindberg) заставило общественное мнение согласиться с увеличением штата Федерального бюро расследований или что именно вследствие отравления сульфаниламидом был принят Акт Копелан-да (Copeland Act) о фармацевтическом контроле; но эти факты стали "действенными" только благодаря пропаганде. Потому что публике преподнесли факт не как таковой или "чистый", а как соответствующим образом препарированный, с тем, чтобы быть воспринятым господствующим мнением и, легко влившись в русло дебатов, сыграть определенную роль1. Другие многочисленные факты, как похищения детей, так и отравления наркотиками, не стали историческими, потому что они не были объектом пропаганды. Это станет еще очевиднее, когда, оставив на время простые и фрагментарные факты, мы обратимся к ситуациям. Например, во время выборов в Соединенных Шта- 1 "Значительный факт", связанный с последствиями использования талидомида, не затронул общественного мнения до тех пор, пока информация оставалась на уровне научной добросовестности и беспристрастности. Только скандальное и подстрекательское рекламирование опыта Льежа (Liege) сформировало общественное мнение по этой проблеме, которая и сама по себе, и для нас безусловно важна, но для среднего человека не представляет никакого интереса. тах в 1952 г. значительным фактом, который мог сыграть важную роль для победы Демократической партии, было процветание экономики в стране. Администрация, возглавляемая демократами, блестяще выполнила свою миссию, преобразования привели к успеху, безработица сократилась, жизненный уровень повысился — все это общие факты, важные сами по себе, очевидные для каждого. Однако они не сыграли практически никакой роли в формировании мнения избирателей, потому что не были пропущены сквозь горнило пропаганды (информации — да, пропаганды — нет) и тем самым не обрели силы воздействия, способной с легкостью преобразовать их в представления; только определенная категория фактов становится "фактами общественного мнения", и — объективно — это вовсе не обязательно категория наиболее важных фактов. Точно то же самое имело место, когда генерал де Голль докладывал в марте 1959 г. об успехах своего правительства за несколько предшествующих месяцев. Он подчеркивал важность предпринятых мер: переоценка валютного курса, сопровождаемая лишь незначительным повышением цен, предоставление свободы внешней торговле, сбалансирование бюджета, приток иностранного капитала во Францию и т.д. Но, говорил де Голль, эти положительные факты, объективно важные, не дошли до публики и не благорасположили ее к правительству. Это было абсолютно верно. Дело в том, что эти факты, сколь бы важны они ни были, остались закрытыми и темными для широкой публики; эти факты не стали достоянием общественного мнения в результате проведения хорошо продуманной, неотразимой пропагандистской кампании. Важные факты, которые могли бы привести к эффективным изменениям в политической или экономической структуре, сами по себе оказались не способными ни ассимилироваться общественным мнением, ни удержаться в нем. Но именно потому, что факты не становятся политически значимыми до тех пор, пока общественное мнение их не воспримет, они не являются больше фактами, которые были бы важны сами по себе в век, когда существуют средства массового воздействия1. Пограничный инцидент, крушение планов, бомбардировка населения в мирное время — все это неважно, если эти факты не "представлены" правильно; беспристрастная и чисто объективная информация не взбудоражит общественного мнения. Последнее не воспринимает всерьез никакой письменно изложенный факт, пока не начнется кампания, в которую вовлечены "ценности" (мир, справедливость, человеческие жизни и т.п.), и пока читателя не призовут к суду над фактом; с этого момента он (читатель) заинтригован, начинает реагировать и формировать мнение. В этот момент факт становится политически важным. В случае, если кампания не утихает, правительство принуждено принять решение по этой проблеме. Но если, например, нарушение границы влечет за собой лишь обмен дипломатичес- 1 Проблема заключается единственно в том, чтобы познать, как передается такой факт общественному мнению, кем, через какие мифы, через какие схемы. Факт не имеет больше объективной значимости. Чем важнее политический факт, тем больше его значимость, тем глубже и сложнее может быть его интерпретация, тем чаще будет он "работать и воспроизводиться", приобретать определенные дополнения, переводиться из сферы фактов на язык морали (см.: Otis S. and M. German Radio and Propaganda in War and Crisis. N.Y., 1951). кими нотами, то никакого мнения не формируется и никакой реакции на это не последует. И все же известного рода факты поражают общественное мнение с момента их первой публикации, по-видимому, без всякой пропаганды. Редко, но все же так случается; когда подобные факты подвергают анализу, то выводы обычно свидетельствуют — случившееся вступило в коллизию с прочно установившимися ценностными суждениями, уже давно ставшими стереотипами общественного мнения. Например, в июле 1959 г. в Лондоне стало известно, что полиция грубо обращалась с преступником по имени Подола. Эта прямая информация шокировала Англию, потому что противоречила привычному стереотипу общественного мнения, твердо уверенному, что британская полиция не подвергает заключенных насилию и что преступник пользуется всеми благами гражданских прав — в Англии неприкосновенность личности есть основная и бережно охраняемая ценность. Таким образом, информация, идущая вразрез с этим прочным стереотипом общественного мнения, вызвала взрыв эмоций'. Но здесь надо учесть следующие два обстоятельства: во-первых, нередко сами эти стереотипы суть продукт некоторого предшествующего воздействия на общественное мнение, результат какого-нибудь косвенного влия- 1 Вполне очевидно, что советские запуски спутника, лунника и т.д. произвели сильное впечатление на Соединенные Штаты, потому что эти события пришли в столкновение с прочно укоренившимся стереотипом американского сознания о превосходстве США в области науки и техники. И в то же время эти события вызвали известные опасения. ния пропаганды или воспитания — во всяком случае, какой-нибудь "социальной тренировки". Во-вторых, если общественное мнение реагирует на повторяющийся факт с меньшей интенсивностью, стереотип теряет былую цельность, перестает быть столь же непоколебимым, как прежде. И тогда только пропаганда способна его реанимировать, воссоздать вокруг него то или иное общественное мнение. Подведем некоторый итог. Факт не имеет значения, за исключением тех случаев, когда он сталкивается с прочно сложившимся социальным стереотипом или когда под воздействием средств массовой коммуникации общественное мнение складывается таким образом, что придает факту значимость1. Но мы должны продолжить анализ и приглядеться к человеку, которому передается информация — к среднему читателю или слушателю, — который никогда не сможет лично подтвердить факт в ситуации, когда ему извест- 1 Однако после того, как мы допустили, что факт может иметь значимость сам по себе, мы должны ввести некоторые дополнения; как очень хорошо заметил Фредерик Ирион в работе "Общественное мнение и пропаганда" (Irion F.C. Public Opinion and Propaganda, N.Y.,1950. P.533),информационная служба должна принять во внимание также и публику. Там, где существуют слабые связи между фактом и правдоподобием, передавать можно только "приемлемые" факты. Если люди придерживаются стереотипных представлений в той или иной области, то их первая реакция будет состоять в отвержении всех фактов, идущих вразрез этим стереотипам, — подобные факты выглядят, с их точки зрения, неправдоподобными и им не верят (см. AlbigJ.W. Modern Public Opinion. N.Y., 1956. P. 81 ff.,324); в этих областях правдоподобие ценится выше, чем реальность факта. Недостаточно того, чтобы факт был достоверен и точен; преподносить неправдоподобный факт — труд напрасный. на только вербальная передача этого факта. В такой ситуации человек никогда не может быть уверен ни в существовании, ни в содержании самого факта. Например, в 1954 г. супруга советского дипломата госпожа Петрова отказалась возвратиться в Советский Союз и была захвачена в Австралии двумя кремлевскими агентами, которые попытались насильственно возвратить ее на родину, однако этой попытке воспрепятствовали австралийские власти. Этот факт стал известен в вербальной передаче австралийской прессы, повторенной британской, американской и французский прессой. Но в России этот факт был представлен иначе: госпожа Петрова желала возвратиться, но была арестована и задержана австралийской полицией. Одна и та же фотография появилась в "Манчестер Гарди-ан" и в польской газете "Свят"; но подпись под изображением во второй газете гласила, что австралийские агенты арестовывают госпожу Петрову, а под первой — спасают. Чему мы должны верить? В действительности каждый волен верить той версии, которая согласуется с его политическими склонностями. Но о самом факте мы в таком освещении не сможем получить достоверного знания. Примеров в этом роде можно привести множество. Когда Хрущев выступил со своим знаменитым докладом XX съезду КПСС, то первая реакция французской коммунистической партии была такой: этот доклад — подделка, происки капиталистов. В связи с этим весьма примечательно, что 10 мая 1957 г. сам Хрущев сказал о своем докладе: "Я не знаю, о какой речи вы говорите. Я полагаю, что в Соединенных Штатах опубликован текст, сфабрикованный американской разведывательной службой и выдаваемый за мой доклад на XX съезде". Однако выдержки из доклада, несколько позже официально подтвержденные Москвой, в точности соответствовали тексту, опубликованному в США в июне 1956 г. Конечно, факты могут также исчезать; в Египте не было дано никакой информации о советских действиях в Венгрии в 1956 г. Впервые египетская публика была проинформирована об этом событии лишь спустя тридцать месяцев. Тщательный анализ деятельности прессы показал бы, что это верно по отношению почти ко всем фактам. Однако проблема будет неправильно поставлена, если сказать, что различные газеты "преподносят" факты по-разному и что взгляд читателя будет зависеть от того, какую газету он читает. Прежде чем рассматривать вопрос об освещении, в котором преподносят факты и которое варьирует в зависимости от направленности газет, мы должны спросить: что такое факт? Но определить факт почти невозможно. Адекватно познать факт — да и то лишь с определенной степенью вероятности — возможно только после продолжительного исследования и анализа его политико-экономического контекста и спустя достаточно длительное время после его (этого факта) обнародования, т.е. только в исторической перспективе, когда факт утратил характер текущих новостей и общественное мнение уже относится к нему индифферентно. Здесь и теперь вовсе не может быть достигнуто никакого достоверного знания о факте. Правительства сталкиваются с этой трудностью, так как на деле ничуть не лучше информированы о том, с какой стороны следует подойти к исключительным фактам. Несомненно, французское правительство располагало весьма скудной информацией до и после событий в Сакхайте (Sakheit). Книга -Бромбергера (Bromberger) "Тринадцать очерков о тринадцатом мая" ("The Thirteen Plots of the Thirteenth of May") свидетельствует, что правительство не имело никакого сколько-нибудь отчетливого представления о развертывающихся событиях. Конечно, речь шла о пропагандистской кампании, развернутой в Алжире, это "опьянило" французское правительство и принесло ему психологическую победу, позволившую свернуть военные операции, и это, несомненно, успех французской пропаганды. Но это оказалось возможным лишь в той мере, в какой действительный факт стал известен после экстенсивной вербальной манипуляции, и никакая манипуляция в этом роде не в силах спасти от произвольных и случайных ложных интерпретаций. Согласно "Тринадцати очеркам...", простой публикации точных фактов вполне хватило, чтобы послужить актом пропаганды. Власти знали о фактах не больше простых граждан. Однако, когда ситуация оказалась политическим фактом, например, в области юрисдикции, дело взяли в свои руки выдающиеся политические лидеры. В тяжбе между "Юманите" и "Орор" в марте 1954 г. по поводу получения газетой "Юманите" русских субсидий это обвинение доказать было невозможно, но оно тем не менее было признано фактом, потому что "как таковое, было подвергнуто рассмотрению высшими политическими и административными властями" (из вердикта Сенского трибунала). Таковы критерии, которыми пользуются для констатации наличия политического факта, потому что в контексте "информационной пропаганды" невозможно определить, что же есть факт. Как тогда реагирует средний человек, получая такую "информацию"?'. Интеллектуал предпочитает быть агностиком. Но гражданин, даже заявляя, что "все это просто высокие материи", все же верит информации. Другими словами, его агностицизм неглубок. Но я употребил великое слово: "верить". Знание факта приводит к вопросу о вере2, когда алжирцы заявили в Лионе в 1957 г., что их подвергли истязаниям, архиепископ Лиона подтвердил, что пытки действительно применялись. Министр юстиции заявил, что пытки не применялись. Что же считать фактом? На деле мы должны верить на слово тому или другому из видных лиц. В мае 1957 г. алжирец по имени Телиджи в обращении, адресованном всем представителям власти и впоследствии ставшем открытым письмом, обвинил полицию в насилии над ним. Власти отвергли наличие этого факта. Никакого материального доказательства представлено не было, и после очень объективного неофи- 1 Он обычно сомневается, не доверяет информационным сведениям и особенно отвергает всякую информацию, передаваемую из государственных источников, даже если она точная. Средний человек нередко предпочитает официальной информации слухи; поскольку слухи доносят нечто скрытое и доходят до него по личным каналам, они представляются внушающими больше доверия (см.: AlbigJ. Modern Public Opinion. N.Y., 1956. P. 363). 2 Hovland C, Weiss W. The Influence of Sourse Credibility on Communication Effectiveness. // Ibid // Both in Katz e.a.: Public Opinion and Propaganda. N.Y., 1950; Bruner J. The Dimensions of Propaganda German Short-Wave Broadcasts to America. В этих работах отмечается, что одним из важных факторов в пропаганде является разрушение веры в привычные источники информации. Когда сомнение распространяется на источники информации, то никакой информации больше не существует. циального расследования пришли к заключению, что истинные обстоятельства дела установить невозможно. Здесь опять-таки встает вопрос о вере. Те, кто допускает, что полиция совершает насилия над алжирцами, поверят Телиджи и архиепископу. В заявлении последнего они даже увидят несомненное доказательство. Надлежащий факт служит доказательством для тех, кто придерживается некоторой заранее принятой веры, предвзятого мнения. Те, кто верит, что сообщения о применении насилия суть не более чем коммунистическая пропаганда, станет отвергать все это. Свидетельство о насилиях ничего им не доказывает. Люди, стоящие вне подозрения, дали показания, подтверждающие виновность шестнадцати докторов в Москве1 , а французские ученые подтвердили обоснованность обвинения в бактериологической диверсии2; впоследствии оба факта опровергли сами Советы. Одним словом, все сводится к "способности верить" — к этому качеству информированного человека. Но уверенность проинформированного человека есть продукт предшествующей пропаганды, которая порождает в людях предрассудки, что и позволяет им принимать или отвергать информацию. Когда предрассудок внедрен в сознание и стереотип хорошо срабатывает, когда мысль протекает по определенному шаблону, тогда факты преспокойно и согласованно встают на свои места и не могут 1 Имеется в виду известное дело об "убийцах в белых халатах". — Примеч.пер. 2 Советский Союз однажды заявил, что американские самолеты сбрасывают над его территорией вредоносные бактериологические средства. — Примеч.пер. сами по себе ничего изменить1. Если лишь спустя два года после совершившегося события было опубликовано подробное изложение процесса над Имре Надем с приложением всех документальных данных, свидетельств, информации и самых тонких деталей дела, так что оказалось возможным наконец приблизиться к пониманию того, что происходило в действительности, то какое же воздействие могли оказать эти достоверные факты? Кто станет читать этот объемистый труд ("Правда о деле Имре Надя")?2. Общественного мнения он, конечно, не затронет. И эти факты никоим образом не повлияют на убеждения людей или на стереотипы мышления среднего человека, который утратил всякий интерес к фактам 1956 г. Всеохватывающая система символов имеет гораздо большую силу, чем даже упрямый факт. Головы, забитые пропагандистскими стереотипами, никто не в силах переубедить, даже используя логические доказательства или приводя точные факты. Люди отвергали факты и продолжают отвергать их как "пропаганду" — ведь они (эти факты) угрожают предрассудкам, которые стали частью их личности. Но в самом ли деле нет больше объективных фактов? Поистине нет. Единственный контраргумент выдвигается авторами, подобными Сови, который, подчеркивая — не без веских оснований — важность точной информации, стремится возвратиться к статистическим данным как 1 Ну man R., Sheatsley P. The Current Status of American Public Opinion. Some Reasons Why Information Campaigns Fall. // Both in Katz e.a.: "Public Opinion and Propaganda". N.Y., 1954. 2 Примеров подобных работ, таких, как "Процесс над Райком" (1962), "Жизнь Тухачевского" и т.п., много. Но факты прошлого не вызывают больше интереса. к образцу объективных фактов. Верно, что только столбцы цифр пока еще могут непосредственно служить объективной информацией. Но мы живем в мире, где количественно исчислимые события остаются явно в меньшинстве и совершенно не могут сами по себе занять место подлинной информации. 2. Психополитический мир и политические проблемы Такова сущность политического мира в наши дни. Это не мир реального, но это также и не мир ложного. Это прежде всего универсальный предмет, на который сваливают все психологические ссылки и оговорки; когда же речь заходит о наблюдаемой действительности, этот мир выступает как фиктивный, воображаемый. Этот новый мир и сравнительно самостоятельная реальность, навязанная миру осязаемых фактов, — реальность, состоящая из лозунгов, из образов, представленных в черном и белом свете, и банальных суждений, отстраняющих людей от наблюдаемой чувственной действительности, чтобы заставить их жить в единственном мире с присущей ему логикой и согласованностью. Это такой мир, который все навязчивее сковывает собой людей, так что они не могут уже войти в контакт с чувственно осязаемым миром. И современный политический деятель должен вращаться именно в этом мире. Политическое действие не может больше предприниматься в соответствии с принципами прошлого, его даже нельзя сопоставить с прежними формами политического действия. Прибавился решающий фактор, который и впредь должен всегда приниматься во внимание в связи со всяким действием: вербальная передача фактов, действующих в мире представлений. Только что описанная ситуация отличается от прошлых исторических ситуаций, где публикация какого-нибудь факта сообщала ему длительное существование, характером этого нашего "антимира"'. Зигфрид приводит шуточный пример: Лейф Эриксон открыл Америку, но никто на Западе не знал этого. Напротив, каждый знал, что Америку открыл Колумб. И все же земля не была названа его именем, потому что Америго Веспуччи в свою очередь написал книгу о своем путешествии; он создал себе лучшую рекламу, и в силу этого именно его именем был назван Новый Свет. Существует и много других примеров, но вплоть до нашего времени невозможно было создать целый иллюзорный мир важных фактов, и люди не жили в подобного рода иллюзорном мире. Природа современных "фактов" переменила все; нет больше общей точки соприкосновения между указанным миром и индивидуально наблюдаемыми фактами, как это было на всем протяжении истории. Современный мир — это мир, где все переведено в представления, где все является воображаемым2. Не просто от- 1 Обыгрывание термина "универсум" — "uni-vers", букв.: "противоположное единое". — Примеч.пер. 2 Только в данном контексте "знаменитая" формула У.И.Томаса (W.Thomas) может быть признана вполне пригодной: "Если человек считает ситуацию реальной, то и следствия ее для него реальны". Д. Креч и Р. Кручфилд в работе 'Теории и проблемы социальной психологии" [KrechD., Crutchfteld R. Theories and Problems of Social Psychology. N.Y., 1948. P.449) правы, когда пишут: "индивид, который читает газету или слушает речь, погружается в реальный, но особого рода мир, в мир, созданный словами...; такой мир столь же реален, как и тот, где находятся столы и стулья". дельный факт, а целый сонм вещей переводится или преобразуется в представления. Для человека в традиционном обществе факты трансформировались в представления некоторым коллективным механизмом, но это было делом случайным и второстепенным. Трубадуры знакомили своих земляков с песнями на исторические темы, купцы приносили новости из дальних стран, но все это по существу не захватывало слушателя, остававшегося в стороне от этих историй, все это служило лишь развлечением, но не было частью того мироустройства, в котором он жил. Напротив, сегодня, при наличии средств массового воздействия, эти вербальные или визуальные представления конституируют целый мир, в котором живет современный человек. Он охватывает теперь весь земной шар, но чувствует его только косвенно. Он живет в ретранслированном, в печатном мире; он не имеет больше прямого отношения ни к какому факту. Эта формула кажется преувеличением. Однако мы должны заметить прежде всего, что даже фактические, реальные ситуации, представляющие общий интерес, ситуации, в которых индивид, может быть, желает принять участие или даже уже участвовал, доведены до него посредниками: в газетах он найдет описание забастовки, боя или случая, очевидцем и участником которого он лично был. Он найдет эти события интерпретированными, объясненными, воссозданными; и против этого коллективного представления его собственного опыта недостаточно. Вскоре ему придется разрушить компромисс между его собственным опытом и этим представлением. В дальнейшем, в борьбе представления с опытом, первое одержит победу и упразднит факты, как они наблюдались и чувствовались. Это тем более верно, если вербальная трансляция происходит через систему стереотипов. Факты, как они наблюдались, бессильны против интерпретации, основывающейся на стереотипах. жүктеу/скачать 1.49 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|