§ 5. А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Ф.И. Тютчев, Н.В. Гоголь как выдающиеся представители русского культурного самосознания и русской художественной словесности

Следует подчеркнуть, что это отношение у Пушкина не было простым и однозначным, развиваясь и углубляясь на протяжении всей его жизни. В молодости поэт, в силу и возраста, и влияния французской литературы, отличался религиозным легкомыслием и политическим вольнодумством. Такая внутренняя беспочвенность, «развинченность», как известно, была заурядным явлением в среде дворянского общества конца XVIII – начала XIX века, а религиозно, политически и нравственно непристойные юношеские сочинения поэта для той среды не представляли ничего необычного. К чести Пушкина, впоследствии он стыдился своего поэтического ёрничества, уничтожал его рукописные следы, всячески препятствовал распространению своих ранних легкомысленных сочинений и сердился, когда о них ему напоминали. О кратковременном же увлечении атеизмом он отзывался в письмах к друзьям и к Жуковскому как о глупости и о заблуждении, «достойном всякого порицания».

И все же, нечувствие Бога, разочарованность в смысле жизни и, сопутствующие этому, приступы тоски еще долго сказывались в душе Пушкина. Он один из первых уведомил читателя о тайном посещении своей души каким-то злобным гением. В стихотворении «Демон» Пушкин писал о печальных встречах с темной духовной силой, которая вливала в него «хладный яд» неверия и уныния. В один из таких приступов смертной тоски ( 26 мая 1828 года), как раз выпавший на день его рождения, поэт написал следующие горькие строки:
Дар напрасный, дар случайный

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Полтора года спустя стихи были опубликованы. Искренняя почитательница поэтического дара Пушкина, глубоко православная женщина Елена Михайловна Хитрово (дочь знаменитого М.И.Кутузова) обратила на них внимание митрополита московского Филарета (Дроздова). Архипастырь решил не оставлять пушкинской тоски без внимания, но обратился к поэту в соответствующей его мировосприятию поэтической форме. Филарет написал в ответ:
Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога нам дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Просияй сквозь сумрак дум,

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светлый ум.

В часы забав иль праздной скуки

Бывало лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты,

Твоим огнем душа согрета

Отвергла мрак земных сует:

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт. ¹

Пушкин писал «Стансы», находясь уже в зрелом возрасте и в зените славы (1830). Но духовно-нравственный поворот поэта к Православию произошел еще раньше, когда ссыльный Пушкин пребывал в Михайловском. В очерке «Пушкин и его отношение к религии и Православной Церкви» митрополит Анастасий указывает, что в тиши деревенского уединения, вне опьяняющих светских развлечений, поэт мог глубже заглянуть в себя, сблизиться с жизнью простого народа, заняться своим историческим самообразованием. Большую роль в этом процессе национально-духовного опамятования Пушкина сыграло его общение с настоятелем Святогорского монастыря, старцем святой жизни игуменом Ионой и священником села Вороноча о. Иларионом, которым поручено было духовное попечение над обвиняемым в безбожии поэтом. Человеколюбивые духовные врачеватели покорили отзывчивую душу Пушкина, особенно близко подружившегося с о. Иларионом. Постоянное же соприкосновение с религиозно-нравственной культурой православного монастыря, при параллельном чтении «Истории государства Российского» Карамзина и изучении летописей, способствовало пониманию самобытного православно-национального уклада русской исторической жизни. Совершенно очевидно, что без такого понимания оказались бы невозможны драма «Борис Годунов», пламенеющее живой верой произведение «Пророк», благодатные духовные стихи, излагающие Пушкинским слогом великопостную молитву Ефрема Сирина и «Молитву Господню». Только живое чувство и понимание ценности православной традиции побудили Пушкина вступить в настоящий богословский спор с П.Я.Чаадаевым, отрицавшим достоинство Православия и принявшим сторону католицизма.

Столь же горячо защищал Пушкин в том споре и национальное величие Отечества. Иначе и не мог поступить поэт, написавший следующие строки:

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

По воле Бога Самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

Земля была б без них мертва,

Без них наш тесный мир - пустыня,

Душа - алтарь без Божества.

Чаадаев мыслил совсем в ином ключе, проявив редкую отчужденность и бесчувственность к традиционному духовному и национально-государственному укладу своего Отечества. Пушкин, полемизируя с Чаадаевым, отрицавшим какое-либо величие в русской истории, прежде всего, обращает внимание последнего на заслуги русских Государей, беззаветно служивших достоинству России. Если восемнадцатилетний Пушкин удосужился, вслед за Радищевым, написать в оде «Вольность» : «Тираны мира! трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!,» то в пору зрелости он становится убежденным сторонником русской монархии, не переставая быть свободолюбивым человеком и отстаивая необходимость гражданских прав, защищающих человеческое достоинство. Монархический образ мыслей Пушкина был необходимым следствием его христианского нравственного сознания. Оно внушало, что общественно-государственное бытие должно строиться в духе Правды Божией и давать возможность практического проявления человеческой совести. А так как носителем, выразителем, побудителем начала совести в общенародной жизни может служить только всем известная конкретная личность, то Верховная власть православного Государя наиболее точно выражает идею христианской государственности.

Кроме того, такой одаренный творческий человек, как Пушкин, был не только родовым, но и духовным аристократом. Поэт обладал исключительно сильным чувством собственного достоинства, чуждался всякой грубой уравнительности, низкопробной массовости и популистской пошлости в общественной и культурной жизни. В силу его внутренней, оригинально развитой самобытности, Пушкин органически не мог быть поклонником демократии, и весьма резонно связывал с ней отвратительный цинизм и разнузданную эгоистичность, подавляющие все благородное, бескорыстное, возвышающее душу человека. Будучи на стороне свободной творческой личности, а не безликой массы, поэт не мог принять идеала революционного переворота, неизбежно связанного с разгулом насилия и унижением человеческого достоинства. Это заставило его солидаризироваться не с давними своими друзьями – участниками декабристского заговора, а с царской властью и заповедовать русскому народу, от лица героя «Капитанской дочки» Гринева, что «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения общественных нравов без всяких насильственных потрясений».

Смертельно раненный Пушкин последнее ободрение получил от государя в тот день, когда поэт был привезен в свою квартиру на Мойке (27 января 1837 г.). Около полуночи ему доставили записку царя: «Если Бог не велит нам более увидеться, прими мое прощение, а с ним и мой совет окончить жизнь христианином. О жене и детях не беспокойся. Я беру их на свое попечение» ¹.

Но Пушкин уже с большим духовным сосредоточением и благочестием исповедался и причастился. «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть. Прощаю ему и хочу умереть христианином», – сказал Пушкин Данзасу. Затем угасающий для этого мира поэт, проявляя великое спокойствие, простился с семьей и друзьями и встретил смерть с именем Христа на губах. «При своем закате, - пишет митр. Анастасий, - он, как солнце, стал лучше виден, чем при своем восходе и в течение остальной жизни... Он отошел от земли, как “отходили” до него миллионы русских людей, напутствованных молитвами Церкви: мирно, тихо, спокойно, просто и величественно вместе, благословляя всех примиренным и умиротворенным сердцем.

Всепрощающая любовь и искренняя вера, ярко вспыхнувшая в его сердце на смертном одре, озарили ему путь в вечность, сделав его не умирающим духовным наставником для всех последующих поколений. Нравственный урок, данный им Русскому народу на краю могилы, быть может превосходит все, что оставлено им в назидание потомству в его бессмертных творениях. Христианская кончина стала лучшим оправданием и венцом его славной жизни»¹.

Особенное, непреходящее значение Пушкина в истории русской культуры определяется тем, что великий поэт – первое общенационально признанное воплощение русского народного духа в личном культурном творчестве. Не случайно роль Пушкина в русской культуре универсальна. По заключению наших выдающихся писателей и мыслителей (И.С. Тургенева, И.С.Аксакова, Ф.М. Достоевского, И.А. Ильина) поэт выразил свойственные русскому духу:

Объективность мировосприятия, «откровенность и честность ощущений» (Тургенев). Тургенев приводит слова Виктора Гюго, о том, что французские поэты хлопочут об эффекте, остроумии, блеске, а русские прежде всего о правде. «У Пушкина, – передает его слова Тургенев, – поэзия чудным образом расцветает как бы сама собою из самой трезвой прозы»². По мысли И.С.Аксакова, это свойство творчества Пушкина проистекает из общинного и хорового строя русской жизни, мало благоприятствовавшего развитию субъективизма и индивидуализма. Пушкин чужд сентиментализму, мечтательности, равно как рассудочности и умственной сухости. В этом смысле он выразитель русско-православной трезвенности – равновесия между чувством и умом.

Пушкин выражает начала духовного здоровья, ибо умеет различать духовные силы. В его произведениях господствует дух чистоты, ясности, душевного единства.

Пушкин гармонически соединяет женственную пластичность, восприимчивость и мужественное творческое начало, начало оформления, формообразования.

Пушкин выражает любовь к прошлому, русской природе и русской государственности. Ему чужд дух критицизма, хотя он не чужд критического умонастроения. Он художественно выявил беспочвенный тип русского дворянина, лишнего человека, но не разочаровался в русских творческих силах.

В истории русской культуры Пушкин не только поэт, но гениальный деятель, завершивший процесс создания современного русского литературного языка. «У Пушкина, – по словам М.Н.Каткова, – впервые легко и непринужденно сошлись в одну речь и церковнославянская форма, и народное речение, и речение этимологически чуждое, но усвоенное мыслию, как ее собственное, ни к одному языку исключительно не принадлежащее и всеми языками равно признанное выражение»³.

Пушкин – историк, создавший научное исследование Пугачевского бунта, национально ориентированный публицист, защищавший идею исторической самобытности России, питающий русское культурное самосознание. В этом смысле Пушкин выявил духовное богатство народной Руси. Он, по словам Иннокентия Анненского, «запечатлел эту Русь радостный ее долгим неслышным созреванием и бесконечно гордый ее наконец-то из-под сказочных тряпиц засиявшим во лбу алмазом» ¹.

Пушкин – основоположник русской классической литературы, создавший канонические образцы всех литературных жанров: лирической и эпической поэзии, романа и повести, трагедии и рассказа.

По мысли А.Л. Казина, именно Пушкин стал у нас создателем канона православной светской – не литургической – поэзии, так что «словом Пушкина ответила православная Россия на петровскую попытку вестернизации страны по протестантскому образцу. В таком плане творчество Пушкина лежит в одном ряду со святостью Серафима Саровского и с победой России в Отечественной войне против Наполеона…» ²

Влияние Пушкина распространяется фактически на все области русской культуры. Популяризации пушкинской поэзии в широких слоях народа способствовала песенная слава его произведений. Она началась еще в 20-40 гг. XIX в., когда многие из пушкинских стихотворений были положены на музыку и лубочные песенники сделали их народным достоянием. Особенно часто в песенниках печатались стихотворения «Черная шаль», «Под вечер осенью ненастной», «Узник», «Казак», «Братья разбойники», «Талисман», «Зимний вечер», «Старый муж, грозный муж», «Утопленник», «Бесы». Лубочные картинки также способствовали проникновению пушкинской тематики в народное сознание. Песня Земфиры – «Старый муж, грозный муж» – еще при жизни Пушкина вошла в репертуар цыганских хоров и сделалась общеизвестной. Цыгане пели ее самому Пушкину. Особенно большой успех выпал на долю «Черной шали». Положенная на музыку композитором А.Н. Верстовским через два года после ее публикации, «Черная шаль» исполнялась лучшими артистами того времени.

Творчество Пушкина существенно повлияло на становление русской театральной школы тем, что Пушкинский принцип правдивого изображения человеческих характеров стимулировал развитие реалистической школы актерской игры и театральной критики. Не менее велико влияние творческого наследия поэта на развитие русской классической музыки, стоит вспомнить только оперу Глинки «Руслан и Людмила» (1842), «Музыкальную картину» на пролог Пушкина к «Руслану и Людмиле» (1881) и «Сказку о царе Салтане» (1900) Римского-Корсакова, оперу Мусоргского «Борис Годунов» (поставлена в1873), оперы Чайковского «Мазепа» (1883), «Евгений Онегин» (поставлена в 1884) и «Пиковая дама» (1890).

Если для приверженцев традиций русской классической культуры Пушкин – альфа и омега нашей художественной словесности, то для идеологов авангардизма он нестерпим своей общенародностью и каноничностью. Не случайно Писарев считал поэта знаменем неисправимых романтиков и литературных филистеров, Маяковский призывал освободить «передовую» творческую личность от авторитета Пушкина, а современные теоретики свободного творчества, продолжая критическую линию своих «левых» предшественников, порой утверждают, что «пушкинское начало» – проклятие русскоязычной культуры ¹.

А к другой, не наносной - вольтерьянской и байроновской, - а глубинно-русской стороне его души следует отнести трепетную веру, благоговение перед христианскими святынями, глубокую покаянность самосознания. Эти искренние православные чувства побуждали поэта писать следующие стихи:

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

........................................

Поведай: набожной рукою

Кто в этот край тебя занес?

Грустил он часто над тобою?

Хранишь ты след горючих слез?

Он был, с безоблачным челом,

Как ты, всегда небес достоин

Перед людьми и Божеством?..

Перед иконой золотой

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой.

Кивот и крест, символ святой...

Все полно мира и отрады

Вокруг тебя и над тобой.

Не обвиняй меня Всесильный,

И не карай меня, молю,

За то, что мрак земли могильный

С ее страстями я люблю;

За то, что редко в душу входит

Живых речей Твоих струя,

За то, что в заблужденьи бродит

Мой ум далеко от Тебя:

За то, что лава вдохновенья

Клокочет на груди моей;

За то, что дикие волненья:

Мрачат стекло моих очей;

За то, что мир земной мне тесен,

К Тебе ж проникнуть я боюсь

И часто звуком грешных песен

Я, Боже, не тебе молюсь.
Вместе с живой религиозной стихией в душе Лермонтова жила горячая любовь к Отечеству. Свидетельством этого являются стихотворения «Поле Бородина» и «Бородино». Последнее, написанное в связи с 25-летием Отечественной войны 1812 г., было названо Л.Н.Толстым «зерном» его романа «Война и мир».

Как верно говорит вдумчивый современный автор, против немногих строчек, могущих быть истолкованными в непатриотическом смысле, встает внушительный список поэм и стихотворений Лермонтова, питавшихся пафосом великодержавности, героическими преданиями русской истории. Поэту чужд громогласный патриотизм только потому, что часто за громом победных литавр казенные патриоты не слышали тишину народной России, а за холодно-стройным Петербургом не видели существования смиренной крестьянской Руси. Руси - труженицы, живущей в крытых соломой избах. Обладая глубоким христианским чувством, веря в духовную красоту Русской земли и презирая пошлость современной ему Франции, Лермонтов разделял убеждение приверженцев русской культурно-исторической самобытности в том, что Россия должна жить самостоятельной жизнью, а не рабски подражать Европе. Так же как А.С.Хомяков, И.В. Киреевский, К.С.Аксаков (о которых мы позже будем говорить) поэт показывал, что «Русь “проселочных дорог” и “лесов безбрежных” - корень, из которого и выросли: русская история, русская государственность, русская армия и ее победы, русская культура» ¹ . И когда нужно было дать отпор ненавистникам нашего Отечества, в частности французским журналистам, Лермонтов, продолжая пушкинскую тему “клеветникам России”, с твердой государственно-патриотической убежденностью писал:

Вас пожирает; вам обидна

Величья нашего заря;

Вам солнца Божьего не видно

За солнцем русского царя.
Давно привыкшие венцами

И уважением играть,

Вы мнили грязными руками

Венец блестящий запятнать,

Вам непонятно, вам несродно

Все, что высоко, благородно;

Не знали вы, что грозный щит

Любви и гордости народной

От вас венец тот сохранит.

Безумцы жалкие! вы правы,

Мы чужды ложного стыда!

Так нераздельны в деле славы

Народ и царь его всегда.

Веленьям власти благотворной

Мы повинуемся покорно,

И верим нашему царю!

И будем все стоять упорно

За честь его как за свою!

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ней прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь:

Когда детей, когда невинных жён

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать...

Лермонтов несравненно трагичнее Пушкина. Он рано начал сознавать безысходность жизненных противоречий и катастрофическую темноту русского будущего. От его личности исходило тяжелое, угнетающее беспокойство. И.С.Тургенев вспоминает: «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовывался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых широких плечах возбуждала ощущение неприятное; но присущую мощь тотчас сознавал всякий. Известно, что он до некоторой степени изобразил себя в Печорине. Слова: “Глаза его не смеялись, когда он смеялся” и т.д. – действительно, применялись к нему»¹.

Дело в том, что, получив прекрасное воспитание, блестяще закончив Московский университет, Тютчев с молодых лет попадает на заграничную дипломатическую службу и 22 года почти беспрерывно пребывает вне России. Его дом в Мюнхене становится местом собрания знаменитых в городе людей. Русский дипломат ревностно изучает немецкую философию, общается со светилами немецкой науки, часто спорит с Шеллингом, обосновывая несостоятельность его философского толкования христианства. И чем глубже Тютчев уясняет характер европейского просвещения, тем ярче разгорается в нем русский православный дух, не могущий принять эгоистической пошлости и грубой рассудочности Европы. В проникновенной статье о Тютчеве, И.С. Аксаков говорит, что результатом усвоения европейского культурного опыта явилась не только горячая любовь поэта и мыслителя к своему Отечеству, но и убеждение в высшем мировом призвании русского народа. Тютчев самостоятельно прошел все стадии двадцатидвухлетнего развития русского самосознания и, возвратившись из-за границы, оказался на той же самой ступени, на которой стояли отечественные теоретики православно-национальной самобытности во главе с А.С.Хомяковым. Ничто не раздражало его более, чем скудость национального сознания в правительственных и общественных кругах, чем высокомерное, невежественное пренебрежение к правам и интересам русской народности. «Любовь к России, вера в ее будущее, убеждение в ее верховном историческом призвании владели Тютчевым, – заключает Аксаков, – могущественно, упорно, безраздельно, с самых ранних лет и до последнего издыхания. Они жили в нем на степени какой-то стихийной силы, более властительной, чем всякое иное, личное чувство. Россия была для него высшим интересом жизни: к ней устремлялись его мысли на смертном одре…» ²

Хорошо зная существо западной цивилизации, Тютчев считал, что направления развития России и Европы вступают в острое противоречие, ибо Россия хранит христианское наследие, а Европа служит догмату революции. Критически относясь к элементам ложной официозности в правлении Николая I, бессмертную заслугу этого государя он видел в более полном, определенном и просвещенном, чем когда-либо, отстаивании исторических прав России, как наследницы Византийской империи. При этом Тютчев не закрывал глаза на недостатки российской жизни, ясно видел многие русские грехи. Он пророчески предсказывал свержение самодержавия и цареубийство (как кару за тяжкое бремя исторической греховности) при первой робкой попытке исправления пороков общественной жизни. Духовное растление в силу упадка христианской веры в человеческих сердцах Тютчев считал первопричиной настоящих и будущих социальных катастроф. Поэт-мыслитель писал:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует…

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Невыносимое он днесь выносит…

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры – но о ней не просит…

Как ни скорбит перед замкнутой дверью:

«Впусти меня! Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!..

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа-

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит в красоте

Твоей смиренной.

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Но сердце верит в чудеса:

Есть нескудеющая сила,

Есть и нетленная краса.

Цветов не тронет неземных,

И от полуденного зноя

Роса не высохнет на них.

Того, кто ею лишь живет,

Не все, что здесь цвело, увянет,

Не все, что было здесь уйдет! (…)

Сказанное в первую очередь касается Н.В.Гоголя (1809 -1852). В истории русской литературы Гоголь занимает исключительно важное место. Он принадлежал к старинному малороссийскому роду, родился в семье украинского писателя, рано потерял отца, был воспитан матерью, отличавшейся глубокой религиозностью, окончил Нежинский лицей и приехал в Петербург. Здесь он достиг блестящего успеха как литератор, сблизился с Пушкиным, Жуковским и другими известными писателями. В цикле повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831-1832), в повестях «Тарас Бульба» (1835) и «Шинель» (1841), в комедии «Ревизор» (постановка на сцене Александринского театра в 1836 г.), в прозаической поэме «Мертвые души» (1842) он завершил дело Пушкина в области русской классической прозы. А именно, Гоголь утвердил ее на почве реализма, освободил от ложно-классических (вернее классицистских) и романтических влияний, наполнив русской духовностью и русской проблематикой. Можно сказать, что Гоголь явился «Пушкиным русской прозы». По словам А. Белого, «Весь размах лирики, данный ритмами, от которых себя отвлекает в прозе Пушкин, вложил Гоголь в прозу, заставляя вздрагивать, как струны, вытянутые свои строки… Гоголь… и волнует, и удивляет нас через сто лет; и это есть факт им осуществленной победы, граничащей с революцией нашей словесности»¹. А. Белый обращает внимание на то, что Гоголь извлек из народного языка оттенки непередаваемой звучности и создал «язык языков», возвысившийся над местными и сословными языками, гибкий в оттенках и переходах от наречия к наречию. «И новый язык зажег жизнь в лучших наших прозаиках-классиках. Переродилось самое понятие “проза”; и русская литература заняла первое место в мировой» ².

Но значение Гоголя в русской культуре далеко не исчерпывается его литературно-художественной деятельностью. Он сам не хотел остаться в истории русской культуры только литератором. Особенно тяготил Гоголя его сатирический дар, дар «аналитика человеческой пошлости», как он называл сам себя. Гоголь был духовно глубоким человеком, гораздо глубже своего литературного дарования. С 1836 г, когда ему было 27 лет, он переживает глубокое и страстное возвращение к религиозной жизни. Его глубоко волнуют метафизически темы человеческого бытия, судьба Руси и русской культуры, и потому он считает, что должен оставить людям нечто полезное для души, для спасения сокровенной России и для уразумения духовного смысла существования русского человека. Но при всем этом Гоголь не отрывается от культуры, а обращается к религии, чтобы найти в ней разрешение последних проблем культуры. Он сознает недостаточность чисто эстетического идеала для культурной деятельности и желает восполнить эстетический гуманизм религиозно-нравственным духом. Гоголь замечает опасности, ожидающие культуру на пути увлечения идеалом чистой красоты при забвении христианской нравственности и ответственности за духовное содержание творимого. (Это пророческое опасение, ибо в начале ХХ в. культ чистой красоты обернется убийством этики. К. Бальмонт скажет: «Ты хочешь убивать? Убей – Но не трусливо, торопливо Не в однорукости мгновенного порыва, Когда твой дух – слепых слепей! Коль хочешь убивать, убей – Как пишут музыку – красиво».) Гениально предвидев эту опасность, Гоголь испугался открывшейся перспективы и устремился предотвратить зловещее вырождение искусства своей горячей проповедью христианской ответственности художника. Он пришел к мысли о том, что теперь нельзя творить искусство для искусства, «нельзя повторять Пушкина». Искусству предстоят теперь другие дела – воодушевлять человечество в борьбе за христианское преображение мира.

Ради исполнения этой учительной миссии, Гоголь принимается за чтение книг духовного содержания, по богословию, истории Церкви, русской истории, делает выписки из творений святых Отцов и митрополита Филарета (Дроздова). По мудрой мысли С.Т.Аксакова, стремление к развитию в себе духовного человека привело Гоголя к такому высокому миросозерцанию, которое оказалось мало совместимо не только с обычным писательством, но и с телесной оболочкой человека. Литературным итогом этого напряженного саморазвития писателя стала знаменитая книга «Выбранные места из переписки с друзьями», опубликованная в начале 1847 года.

Названное сочинение представляет собою сложную и в деталях не бесспорную книгу. Но по своему пафосу, по руководящему автором духу – это выдающееся создание русской православной души. В основе его – тема православно-национальной специфики России и призвании русского культурного слоя. Руководствуясь христианским мировосприятием, Гоголь открывает книгу «Завещанием» и заканчивает главой «Светлое воскресение». Центральное место занимает глава 17 – «Прощение». Гоголь пишет в жанре обличения и проповеди. Он буквально вопиет о мертворожденности идей большей части образованного общества, о неведении ею Православия, быта и веры своего народа, ценности ее монархической традиции. Автор говорит о подлинном характере царской власти как о тайне, которая самому царю и русскому народу должна вполне раскрыться только в историческом будущем. Вместе с Пушкиным и Лермонтовым, более настойчиво, чем они, Гоголь пишет о необходимости любви подданных к царю и царя к подданным. Он наставляет интеллигенцию свято хранить религиозное, национальное и государственное предание, любовно преображать сложившуюся жизнь через духовное обновление векового церковного опыта. На взгляд писателя, такие русские народные качества, как смиренность, набожность, боязнь греха, душевное доверие царской власти, являются залогом устойчивого и мирного развития России, ее исконной культуры. Наоборот, бунтарство, рассудочность, ирония, по отношению к святыням веры и государственности, столь характерные для оппозиционной интеллигенции, являются признаками антикультурного и антиобщественного духа. В умственно образованном, но потерявшем духовно-душевную культуру обществе Гоголь видит рост эгоизма, углубление идейных распрей и в результате опасное накопление злобности. «Поразительно: в то время, когда уже было начали думать люди, что образованием выгнали злобу из мира, - сетует писатель, - злоба другою дорогою, с другого конца входит в мир, - дорогою ума, и на крыльях журнальных листов, как всепогубляющая саранча, нападает на сердца людей повсюду». По существу «уже одна чистая злоба воцарилась вместо ума», заключает он, и учит, что разум нужен, но недостаточен, для творческого стремления вперед. Этому может способствовать только мудрость, излучаемая Христом и являющаяся даром высшей благодати небесной. Глубоко свободное, личностное проведение во все сферы жизни света этой благодати – только оно способно, по убеждению Гоголя, послужить созиданию здорового частного и общественного бытия.

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» доминирует идея христианского служения всякого русского человека православно-церковным, национально-культурным и государственным задачам России. Для Гоголя представляются неразрывными православное, национальное и государственное начала русской жизни. Поэтому он выступает сразу и как православный проповедник, и как представитель национальной культуры, и как государственный человек, обращающийся к различным сословиям русского общества – к чиновным людям, к интеллигенции, к пастырям Церкви – с призывом сделать христианство живым началом строительства общественной и культурной жизни России. Этот призыв он обращает прежде всего к мирянам, говоря им: «Монастырь ваш – Россия! Облеките же себя умственно ризой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться к ней. Она зовет теперь сынов своих крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни». ¹

Русская Православная Церковь, на взгляд Гоголя, есть Церковь будущего, от нее зависит будущность христианства, ибо только она одна сохраняет истинный христианский дух. Наша Церковь долго таилась в стороне от жизни, но она призвана к жизни, ибо Западная Церковь не способна наполнить жизнь благодатным христианским духом. Гоголь со всей серьезностью проповедовал задачу построения христианского общества, богатого не материальными благами, а духовными силами.

«Выбранные места из переписки с друзьями» вызвали острую полемику в русском обществе. Отношение к книге было крайне неоднозначным. Отрицательно ее расценивали С.Т. и К.С. Аксаковы, найдя в ней ложную пропаганду, чуждую духу православия и напоминающую методы католицизма. В.Г. Белинский увидел в сочинении Гоголя проповедь религиозного суеверия, невежества и кнута.

Положительно к книге отнеслись А.С.Хомяков, И.С Аксаков, архимандрит Феодор (Бухарев). Последний дал наиболее полный анализ сочинения, увидев нем крайне актуальный призыв к единению Церкви и культуры.

Уравновешенный взгляд на сочинение Гоголя высказал свят. Игнатий Брянчанинов. Он заметил, что в книге смешались правда и ложь. К ложным моментам он относил страстность тона писателя и перевес душевного над духовным.

В общем и целом Гоголь не был правильно понять ни обществом, ни церковнослужителями. Первое увидело в его труде отказ от культуры, от литературного творчества и призыв подчиниться Церкви и государству. Последние – преувеличение роли мирских интересов и призыв к вмешательству Церкви в дела общественно-культурные и государственные.

Однако, вопреки широкому общественному отторжению «Выбранных мест из переписки с друзьями» во время их издания, названное сочинение играет исторически важную роль как документ русского культурного самосознания. В наши дни мы по иному смотрим на «Выбранные места…» и видим, что по своей искренности, глубокомыслию, пророческой дальновидности это одна из лучших книг Гоголя, без которой его творчество осталось бы незавершенным, его влияние на русскую культуру было бы не столь глубоко, а его творческая личность не была бы правильно понята.

По своему знаковому ценностно-мировоззренческому смыслу рассматриваемое сочинение следует отнести к ряду таких документов русского самосознания, как первое «философическое письмо» П.Я. Чаадаева, статья И.В.Киреевского «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России», размышления Ф.М. Достоевского о России в «Дневнике писателя», сборник статей о русской интеллигенции «Вехи». Гоголь предвосхищает тревогу за судьбы России и русской культуры, характерные для «Вех». Эта тема находит продолжение в письме Гоголя «Страхи и ужасы России», где он видит спасение страны от революционной катастрофы на путях обретения христианской мудрости, которая иссякла в западноевропейском мире.

Высоко оценивая стремление великого писателя преобразить христианским духом отходящую от православной традиции жизнь России, историк русской философии о. Василий Зеньковский именует Гоголя пророком православной культуры, звавшим строить культуру на «просторе» свободного обращения ко Христу. Зеньковский отмечает, что Гоголь чужд враждебности к Западу. Он видит его религиозную неправду и потому обнаруживает трагическую безысходность западной жизни не вследствие иссякания творческих сил, а в следствие религиозного одичания.

Гоголь во многом сомневался и в то же время горячо верил в возможность духовного обновления мира из православной России, ибо видел высокую способность русского народа служить духовным ценностям и сознавал чуждость русского духа буржуазному началу, поработившему западную цивилизацию. Великий русский писатель был принципиальным противником власти денег над человеческим бытием, обличая буржуазный дух в «Мертвых душах». Очень актуально звучит сегодня обличение им ложных ценностей, потребностей и жизненных целей «денежного человека» наживающего иллюзорный капитал на несчастьях народа, на росте количества смертей и могил. Думается, мы не ошибемся, если заключим, что с точки зрения Гоголя не только «дутый» капитал Чичикова, но и всякий денежный капитал есть ложная ценность в свете истинно-духовных целей человеческой жизни.
§ 6. Становление русской классической музыки в творчестве Глинки
Подобные же мысли о христианском нравственном характере, присущем русскому народу и особенно ярко проявляющемся в патриотической жертвенности его исторических представителей, легла в основу первой русской национальной оперы, давшей ряд непреходящих музыкальных символов Православной России. Этой оперой, как известно, стало творение Михаила Ивановича Глинки (1804 – 1857) «Жизнь за царя».

Гениальный родоначальник нашей светской классической музыки был глубоким знатоком как современного ему европейского оперного искусства, так и русской народной песни. С детской поры народно-музыкальный дух был органически впитан композитором, о чем он неоднократно свидетельствует в своих автобиографических записках. Поэтому серьезное знакомство в Италии с богатой музыкальной культурой этой страны не только не сделало из Глинки послушного подражателя иноземной традиции, но породило мысль о создании русской народной оперы.

27 ноября 1836 г. состоялась премьера творения Глинки, посвященного императору Николаю Павловичу. Сюжетной основой оперы «Жизнь за царя» послужила реальная история подвига крестьянина Ивана Сусанина, преднамеренно заведшего в лесные дебри отряд поляков, искавших местонахождения новоизбранного на престол Михаила Федоровича Романова, и погибшего от их рук. В идейном плане, опера выражала высоту народно-государственного сознания, свойственного русской деревне, и способность самопожертвования простого человека ради высоких державных ценностей. В смысле художественной выразительности, композитор широко использовал мощное, высокоторжественное хоровое песнопение. Бодрый хор ратников и, особенно, непревзойденное «Славься» в конце оперы прекрасно символизируют стихию русской соборности, в ее наиболее энергичном патриотическом проявлении. Соборность у Глинки глубоко индивидуализирована. Она – не безличный коллективизм, а душевно-духовная связь многоразличных нравственно самостоятельных личностей. Поэтому в центре оперного действия тесное сплетение судеб героя-крестьянина и Государя, стоящих на отдаленных социальных ступенях, но органично соединенных общностью веры и Отечества.

Творчество Глинки – великолепное начало классического периода русской музыки. Историческая заслуга композитора заключается прежде всего в глубоком понимании задач народности и реализма. В своем искусстве он выразил коренные черты русского национального характера, лучшие стремления, думы и чаяния своего народа. Творчески усвоив передовые достижения западноевропейской культуры, он сумел стать великим национальным художником, певцом своей родины. Народная песня явилась для него не только творческим материалом, но и основой музыкального мышления, определившей характерные черты классического стиля Глинки. Сущность эстетики родоначальника русской классической музыки выражена в его известных словах: «Создает музыку народ, а мы, художники только ее аранжируем».

Уже первая опера Глинки была явлением крупного мирового значения. Знаменательны слова современника Глинки В.Ф.Одоевского: «С этой оперой рождается новая стихия в искусстве и начинается в его истории новый период – период русской музыки». В названной опере композитор создал высокую патриотическую трагедию, равной которой не знала оперная сцена. В самом понимании исторического сюжета проявилась глубокая национальная ориентация Глинки, ибо главная роль в опере принадлежит народу – защитнику своей родины, творцу ее исторических судеб. Широкое изображение жизни народа, идея неразрывного единства «судьбы человеческой и судьбы народной» – все это делает «Жизнь за царя» первым классическим образцом подлинно исторический драмы не только в русской, но и в мировой музыке.

Глубоко национальная по музыкальному складу и языку опера отличается подлинно симфонической цельностью. Яркое воплощение в ней получает конфликт двух борющихся сил: русского народа и иноземных завоевателей. На протяжении всей оперы композитор противопоставляет широкое развитие русских песенных тем блестящей, остро-колоритной музыке польского танца – характеристике польских рыцарей. Столкновение этих двух начал насыщает музыку динамичностью, драматизмом.

Иной художественный строй лег в основу оперы «Руслан и Людмила» (1842) – монументальной оперы сказочно-эпического склада. Взяв сюжет пушкинской поэмы, Глинка углубляет в «Руслане» черты былинного повествования. Во всем величии встают здесь картины седой старины, образы богатырской героики. Действие течет спокойно, неторопливо, подобно эпическому сказу.

Драматургическую основу оперы составляет контраст между былинными, эпическими образами Киевской Руси и миром волшебной, сказочной фантастики. В обрисовке таинственных, сказочных чудес черноморова царства проявилось неисчерпаемое богатство фантазии художника, его изумительное мастерство колорита. Впервые во всем многообразии предстал у Глинки красочный мир Востока – предвосхищение восточных сцен Бородина и Римского-Корсакова. «Руслан и Людмила» – высшее выражение пушкинского начала в искусстве Глинки. Светлая, солнечная музыка «Руслана» проникнута пафосом утверждения жизни, подлинно пушкинским оптимизмом.

Две оперы Глинки – историческая драма и опера-сказка – определили дальнейший путь русской оперной классики. Велико также значение симфонизма Глинки. Его оркестровая фантазия «Камаринская», две испанские увертюры на темы народных песен, лирический «Вальс-фантазия» послужили основой русской симфонической школы XIX века.

Глинка ярко проявил себя и в области камерной лирики. Его романсам присущи типичные черты его стиля: пластичность и ясность широкой, распевной мелодии, законченность и стройность композиции. В своем стремлении к художественному совершенству формы Глинка сближается с Пушкиным. Поэтическая мысль находит у него неповторимо прекрасное, стройное, ясное выражение. Подобно Пушкину, Глинка может быть назван «поэтом действительности» (Белинский). В русское музыкальное искусство он внес высокое, подлинно реалистическое содержание, огромную силу художественного обобщения.

Необходимо сказать также о стремлении нашего великого композитора к совершенствованию русской церковной музыки. Глинка начал заниматься ею, когда стал капельмейстером певческой капеллы. В дальнейшем совместно с кн. В.Ф.Одоевским он задумался о гармонизации церковного напева, так чтобы посредством правильного сочетания голосов усилить благоговейное внимание на словах молитвы, подчинить ее смыслу мелодию. Ясно сознавая, что гармонизация наших древних напевов и музыкальные сочинения, предназначенные для Церкви, должны основываться на старинных русских ладах, а не на общеевропейской мажорной или минорной гамме, Глинка создал свои последние литургические произведения более созвучными духу русской самобытной церковной музыки, чем сочинения Бортнянского и Львова.

§ 7. Формирование основополагающих принципов русского христианского философствования в творчестве П.Я. Чаадаева, И.В. Киреевского,

А.С. Хомякова
В 1830-40-е гг. формируются основополагающие принципы русской христианской философии и программа развития отечественного философского просвещения, предопределившая на многие десятилетия развитие русской мысли.

Одним из первых своеобразно-русских философов, поднявших целый круг проблем русского культурного самосознания, явился Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856). Он родился 27 мая 1794 года в Нижегородской губернии в древней дворянской семье. Об его отце нам мало что известно. Мать - Наталья Михайловна - была урожденной княжной Щербатовой, дочерью историка Михаила Михайловича Щербатова. Братья Петр и Михаил Чаадаевы с детства остались круглыми сиротами на руках своей тетки по матери. Петр рано обнаружил незаурядные способности. Получив прекрасное домашнее воспитание, он в поступил в Московский университет, где имел возможность слушать лекции крупных европейских специалистов в области немецкой философии, а также русских профессоров просветительского направления. По-видимому, в силу сиротского положения в жизни и ничем не уравновешенного влияния просветительских идей, П.Я.Чаадаева с ранней молодости отличало холодно-отчужденное восприятие окружающей русской действительности. Во всяком случае, сам Чаадаев в письме Ю.Самарину говорил: - «Моя жизнь сложилась так причудливо, что, едва выйдя из детства, я оказался в противоречии с тем, что меня окружало».

Определившись в 1811 г. на военную службу, будущий мыслитель принял участие в Отечественной войне. В 1816 г., когда полк, где служил Чаадаев, стоял в Царском Селе, он познакомился с Пушкиным и помог ему избежать заточения в Соловецкий монастырь.(По ходатайству знакомого с Чаадаевым Карамзина, государь заменил опальному поэту ссылку на Соловки ссылкой в Новороссийский край). В начале 1821 г. Чаадаев бросил службу и вскоре уехал за границу, где находился до 1826 года. В Европе он установил связи с Гумбольтом, Кювье, Шеллингом, который высоко оценил способности Чаадаева, как одного из самых замечательных людей того времени и самого замечательного из всех знакомых философу русских. При возвращении Чаадаева в Россию, его задержали в Брест-Литовске на шесть недель и допросили по делу декабристов.

Здесь следует сказать, что отношение Чаадаева к декабризму не было однозначным. Как и многие молодые дворяне его времени, Чаадаев с юного возраста увлекся французской просветительской философией. В 1814 году, будучи со своим полком в Кракове, он вступил в масонскую ложу. В 1821-ом же году Чаадаев был принят в декабристское тайное общество Якушкиным. Но во время путешествия по Западной Европе у Чаадаева развивается более глубокий, чем просветительский, религиозно-философский взгляд на мир. Поражение декабристов заставило мыслителя занять отрицательное отношение к неудачливым заговорщикам. На допросе по их делу Чаадаев отрицал свою причастность к тайным обществам и ссылался на текст речи против масонства, написанной им в 1818 г. Во все последующее время мыслитель критически отзывался о декабризме. Так в письме Якушкину, датированному маем 1836 г., Чаадаев упрекал старого приятеля-декабриста за легкомысленное отношение к судьбе страны, поскольку заговорщики подняли мятеж совершенно не зная, что из этого выйдет.

После возвращения в Россию, Чаадаев до самой смерти прожил в Москве одинокой жизнью, во флигеле дома своих знакомых Левашовых на Новой Басманной улице, где и умер 14 апреля 1856 г. Идейное наследие мыслителя содержат главным образом «Философические письма», завершенные к 1831 году. Внешним поводом для написания их Чаадаеву послужило послание к нему Екатерины Дмитриевны Пановой. Всего известно восемь писем, из которых при жизни мыслителя было издано только первое. Оно-то и принесло ему широкую известность.

Первое «философическое письмо» появилось в 1836 г. в журнале «Телескоп», издававшемся бывшим профессором Московского университета Николаем Ивановичем Надеждиным. Издатель желал повысить этой публикацией общественный интерес к журналу, поскольку он не пользовался популярностью. Надеждин уговорил цензора - своего давнего знакомого, ректора Московского университета А.В.Болдырева, пропустить работу Чаадаева, не читая. Но после выхода в свет журнального номера разразился громкий скандал. Правительственная власть признала публикацию ложной и вредной. Надеждин был сослан в Вологодскую губернию, Болдырев отстранен от службы, а Чаадаев признан умственно нездоровым. Мера властей против Чаадаева была направлена не на наказание автора, а на его осмеяние. Поэтому в официальной бумаге, прочитанной опальному философу, с иронией говорилось, что, принимая в соображение болезненное состояние несчастного, правительство в своей заботливости и отеческой попечительности предписывает ему не выходить из дому и снабдить его даровым медицинским пособием, на которое местное начальство обязано назначить больному врача. В силу этого предписания, Чаадаева еженедельно навещали полицмейстер и врач, однако спустя некоторое время наблюдение было прекращено и автор «философического письма» вновь обрел полную свободу. После снятия опалы не только москвичи, но и приезжие образованные люди торопились посетить «Басманного философа» и выразить ему свое уважение за смелость мысли. Такого рода почитание одинокого мыслителя, большая часть сочинений которого была неизвестна публике, говорило о том, что умственные интересы в русском обществе приобрели самостоятельное значение и авторитет свободного интеллектуала начал соперничать с авторитетом писателя и поэта.

Приступая к характеристике мировоззрения Чаадаева, нужно подчеркнуть, что по общей своей установке он должен быть назван христианским философом, представителем христианской философии культуры. Чаадаев развивает идею глубоко одушевленного, проникнутого свыше исходящей благодатью религиозного мышления. «Надо найти такое душевное настроение, мягкое и простое, которое сумело бы без усилий сочетать со всеми действиями разума, со всеми сердечными эмоциями идею истины и добра. В особенности следует стремиться проникнуться истинами Откровения... И вот тогда именно, в сознании своей немощи, дух наш раскроется с необычайной силой для мыслей о небе, и самые высокие истины сами собой потекут в наше сердце», - определяет свою позицию Чаадаев во втором «философическом письме». Метод философствования Чаадаева основан на категорическом признании объективной истины Божественного Духа. Потому мыслитель требует от человеческого разума безусловного подчинения началу веры и Откровения, выступая как критик гуманистической философии, отрывающей человека от Бога и абсолютизирующей человеческий ум. Философы далекие от христианства, замечает Чаадаев, способны объяснять человека только через человека. Они отделяют его от Бога и внушают ему мысль, что он зависит только от себя самого. Но «нет такого человеческого знания, которое способно было бы заменить собою знание божественное. Для христианина все движение человеческого духа не что иное, как отражение непрерывного действия Бога на мир».

В сфере человеческого мышления Чаадаев находит две различные по своей природе силы: внутреннюю силу несовершенной человеческой мысли и внешнюю духовную силу сверхчеловеческого Откровения, глубоко проникающую в наш внутренний мир и служащую залогом всякого совершенства. Задачей мыслящего ума является, по Чаадаеву, мудрое подчинение высшему духовному началу. «...Все силы ума, все его средства познания основываются лишь на его покорности. Чем более он себя подчиняет, тем он сильнее. И перед человеческим разумом стоит только один вопрос: знать, чему он должен подчиниться... Назначение настоящей философии только в том и состоит, чтобы сперва доказать это положение, а затем показать, откуда исходит тот свет, который нами должен руководить в жизни» ¹ .

Таким образом, в мировоззрении Чаадаева существенную роль играют католические симпатии и рационалистические установки, отклоняющие его мысль от принципов христианского спиритуализма и персонализма в понимании личности и культуры. Этими особенностями его мышления объясняется весь антиправославный и антинациональный дух опубликованного «философического письма», о котором мы будем говорить ниже.