Психология питания, психология семьи и социальная психология

Приведенные выше примеры иллюстрируют, на наш взгляд, интуитивное осознание как Тиберием, так и Нероном опасности, которую несла идея общественного питания того времени, не только безопасности (возможность собрания заговорщиков) и экономике государства (борьба с роскошью), но и нравственности его граждан, а также самому институту семьи. Вся последующая история человечества демонстрирует тесную взаимосвязь развития системы общественного питания и пищевой технологии с одной стороны, и идеи «раскрепощения» женщины, ее освобождения от домашней работы, связанной с приготовлением пищи, а в конечном счете и устойчивости семьи, с другой. В заключительной части статьи мы рассмотрим возможный психофизиологический механизм, объясняющий связь развития сферы общественного питания и пищевой технологии с устойчивостью семьи и таким явлением, как феминизм.

Интересно, что Домициан действовал прямо противоположным по сравнению с Тиберием и Нероном образом: «…В общественных местах он также завел много нового: отменил раздачу съестного, восстановив настоящие застольные угощения…» (5, с.212).

Сейчас, опираясь на рассматриваемый текст, а также на исследования некоторых современных авторов, мы считаем целесообразным обсудить некоторые вопросы этики и эстетики питания в контексте психологии семьи. Речь пойдет о

Божественном Клавдие: «До еды и питья он был жаден во всякое время и во всяком месте. Однажды, правя суд на форуме Августа, он соблазнился запахом угощения, которое готовилось в соседнем Марсовом храме для салийских жрецов*, сошел с судейского кресла, поднялся в храм и вместе с ними возлег за трапезу. От стола он отходил не раньше, чем отяжелев и взмокнув, и тут же ложился навзничь, чтобы во сне ему облегчили желудок, вставив перышко в разинутый рот» (5, с.143).

* «Пиры, устраиваемые салийскими жрецами Марса в храме Марса-Мстителя в священный праздник 1 марта славились своим великолепием (ср. Гораций. «Оды», I, 37,2) (5, с.318).

С точки зрения этических и эстетических норм питания интересно поведение Нерона.

«Пиры он затягивал с полудня до полуночи, время от времени освежаясь в купальнях, зимой теплых, летом холодных; пировал он и при народе, на искусственном пруду или в Большом цирке, где прислуживали проститутки и танцовщицы со всего Рима…» (5, с.158).

На наш взгляд, для понимания нашего дальнейшего построения следует обратить внимание на проституток и танцовщиц, прислуживающих на этом пиру.

«Когда он проплывал по Тибру в Остию или по заливу в Байи, по берегам устраивались харчевни, где было все для бражничанья и разврата, и где одетые шинкарками матроны отовсюду зазывали его причалить. Устраивал он пиры и за счет друзей – один из них, с раздачей шелков, обошелся в четыре миллиона сестерциев, а другой, с розовою водою, еще дороже» (5, с.158).

Как видно из приведенных цитат экономика этика и эстетика питания неразрывны. В настоящее время изучением этой проблемы пытаются заниматься некоторые исследователи (17).

Нам бы хотелось обратить внимание на один крайне интересный, на наш взгляд, факт, описанный автором и прокомментированный издателем:

«…Был один знаменитый обжора* родом из Египта, который умел есть и сырое мясо и что угодно – говорят, Нерону хотелось дать ему растерзать и сожрать живых людей» (5, с.163).

* «Обжоры такого рода пользовались вниманием не только Нерона: у Аврелиана был обжора, «который однажды съел за его столом целого кабана, сто хлебов, барана и поросенка и выпил, вставив себе воронку, больше кадки» (Вописк. Аврелиан, 50)» (5, с.324).

Возникает вопрос осмысленности присутствия на пирах обжор. (Мы исходим из соображений существования системности, о которой мы уже упоминали выше в связи с рассмотрением работы Э. Эриксона, связанной с психическими, биологическими, этническими, социальными и экономическими процессами или их комплексом и объясняющей тот или иной поступок человека. В данном случае мы склонны объяснить присутствие обжор на пирах включением некоего механизма, аналогичного вуайеризму, достаточно хорошо описанному в психиатрии и патопсихологии.

Очень интересен с точки зрения пищевого поведения Вителлий:«…по дороге он целовался при встрече даже с простыми солдатами (будучи начальником войска), на постоялых дворах и в харчевнях был на диво любезен и с попутчиками с погонщиками, а по утрам даже расспрашивал каждого, завтракал ли он, и рыгал, чтобы показать, что сам-то он уже позавтракал» (5, с.109).

Император Виттелий продемонстрировал крайне безнравственное поведение во многих аспектах своего правления. Его пищевое поведение не составляло исключение: «…Когда достигли поля, где было сражение, и кто-то ужаснулся гниющим трупам, он нагло подбодрил его гнусными словами: «Хорошо пахнет труп врага, а еще лучше – гражданина!». Тем не менее, чтобы не слышать тяжкий запах, он и сам при всех напился чистого вина, и велел поднести остальным. А в Апеннинских горах справил он даже ночное праздненство.*» (5, с.109).

* «Ср. описание похода Вителлия у Тацита (Ист., II, 62): «Страсть его к обжорству была гнусна и неутолима: из Рима и Италии везли яства для его глотки, от моря до моря по дорогам скрипели повозки, для трат на его пиры разорялись градоначальники и опустошались города, и солдат забывал о труде и доблести, привыкая жить привольно и презирая полководца» (5, с.330).

«Но больше всего отличался он обжорством и жестокостью. Пиры устраивал по три раза в день, а то и по четыре – за утренним завтраком, дневным завтраком, обедом и ужином; и на все его хватало, так как всякий раз он принимал рвотное. В один день он напрашивался на угощение в разное время и к разным друзьям, и каждому такое угощение обходилось не меньше, чем в четыреста тысяч*» (5, с.191).

* «За несколько месяцев правления Вителлий промотал на еду 900 миллионов сестерциев» (5, с.330).

«Самым знаменитым был пир, устроенный в честь его прибытия братом: говорят, на нем было подано отборных рыб две тысячи и птиц семь тысяч. Но сам он затмил этот пир, учредив такой величины блюдо, что сам называл его «щитом Минервы градодержицы»*. Здесь были смешаны печень рыбы скар, фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен, за которыми он рассылал корабли и корабельщиков от Парфии до Испанского пролива» (5, с.193).

*Плиний сообщает, что вителлиево блюдо обошлось в миллион сестерциев и для его приготовления пришлось строить печь на открытом воздухе. Блюдо было отлито из серебра и хранилось в храме, пока его не отдал в сокровищницу Адриан» (5, с.330).

Попытка анализа возникновения потребности в изысканной кухне осуществлена, в частности, в сообщении (17), краткий анализ которого будет проведен нами ниже.

«Пиры он устраивал богатые и частые, в самых просторных палатах, так что нередко за столом возлежало по шестьсот человек. Пировал он даже под водостоком Фуцинского озера и едва не утонул, когда хлынувшая вода вышла из берегов. Ко всякому обеду он приглашал и своих детей с мальчиками и девочками из знатных семейств: по древнему обычаю они сидели у подножья скамеек и ели со всеми» (5, с.142).

«Умер он от яда, как признают все… Одни сообщают, что сделал это евнух Галот, проверявший его кушанья за трапезой жрецов на Капитолии*, другие – что сама Агриппина (жена Клавдия), за домашним обедом поднесла ему отраву в белых грибах, его любимом лакомстве» (5, с.147).

« Должность раба, проверяющего кушанья (praegustator), была введена у римлян Антонием – по примеру восточных царей» (5, с.319), т.е. даже смерть цезаря оказалась непосредственно связана с питанием и семьей!

2. 
   Психология питания в условиях пищевой депривации (на основе анализа мемуаров о блокаде Ленинграда (6)
   

В этом разделе статьи нам показалось целесообразным проанализировать роль хронического недоедания и голода в формировании паттернов поведения, связанных с различными аспектами семейных отношений. Влияние диеты на высшие психические функции были, в частности, рассмотрены в сообщении (18), но проблема внутрисемейных отношений там даже не была поднята.

Голод и отношение к детям. Голод может быть формально рассмотрен, как один из рационов, модифицирующих все аспекты паттернов поведения человека (18). Подробное рассмотрение всех аспектов данной проблемы требует написания отдельной монографии и, естественно, выходит за рамки данного сообщения. Мы начнем наше рассмотрение с модификации тех аспектов, которые связаны с взаимоотношениями взрослых и детей, в частности, внутри семьи.

Пищевая депривация – голод – является настолько сильным модификатором поведения, что это приводит не просто к каннибализму, но и (что вообще невозможно себе представить!!!) к внутрисемейному каннибализму: «А между тем, мы от одного из работников Смольного узнали, что существовали специальные группы по борьбе с людоедами. И про такой случай: врачи, муж и жена, съели своего ребенка. Хранится продолжение рассказа Марии Ивановны Дмитриевой : мать и бабушка кормят своих детей их же братика мясом» (6, с.8).

«Люди уже шептались о том, что иногда на рынке продают колбасу, изготовленную не из свинины, а из человеческого мяса. Говорили, что милиция располагает подтверждениями. Кто знает, правда это или нет? Лучше не пробовать. Муж предупредил Елену Скрябину, она не пускала 5-летнего сына Юру играть далеко от дома. Говорили, что дети исчезают ...» (6, с. 395).

Нельзя сказать, что смещение ценности жизни и здоровья ребенка было снижено только на личностном уровне. С аналогичным явлением мы сталкиваемся и на социальном, и на государственном, и на политическом уровнях.

«Елизавета Шарыпина однажды пошла в магазин на Бородинской улице и увидела там рассвирепевшую женщину, которая, ругаясь, избивала ребенка лет 10-ти. А ребенок, сидя на полу и не замечая ударов, с жадностью поглощал кусок черного хлеба, торопясь поскорей набить рот и не в силах все сразу разжевать. Вокруг молча стояли зрители». (6, с.472).

«Вместе с детьми из Ленинграда вывезли много продовольствия, для того, чтобы кормить их в дальних районах страны. Неизвестно, сколько продуктов было вывезено из Ленинграда, но в один лишь день 7 августа отправили в Кировскую область 30 тонн сахара, 11 тонн масла, много крупы и муки» (6, с.221).

«Ребята 12-14 лет получали иждивенческую карточку, норма такая же как у детей до 12 лет. На 1 октября она составляла 200 г., около трети буханки в день - ровно половина нормы рабочего. Но подвижным подросткам еды требуется столько же, сколько взрослым, вот почему они так быстро умирали. Норма для мужчин и женщин одинаковая - 400 г для рабочих, 200 - для остальных категорий. Но мужчины расходовали больше энергии, им больше требовалось еды, без этого они умирали быстрее женщин. Мяса давали на детей и подростков - 400 г, почти треть нормы рабочих. Молодежь получала половину жиров, меньше половины крупы, три четверти конфет (6, с.394)».

Многочисленные кинофильмы, пьесы и произведения художественной литературы рассказывают трогательные истории любви во времена блокады Ленинграда. К сожалению, голод вносил свои коррективы и во внутрисемейные отношения:

«Люди худели на глазах и ожесточались . У Елены Скрябиной была подруга Ирина Клюева, элегантная, красивая, спокойная, обожавшая своего мужа . А теперь они ссорились, даже дрались .Почему ? Потому что он страдал от голода. Постоянно, мучительно. Стоило ей что-нибудь приготовить, как он тут же набрасывался на еду, а Ирина тоже была голодна. К концу октября муж умер от голода, и она даже притворяться не стала, что огорчена» (6, с. 387)

Совершенно очевидно, что воздействие голода на высшие психические функции осуществляется посредством возникновения первичных соматических, в том числе эндокринных, нарушений.

«Исчезли жизненно-важные функции - у женщин прекратились менструации, грудь высохла, на лицах отвисла кожа . Стремления, продиктованные полом, словно улетучились, женщины больше не пытались прихорашиваться, помаду съели в декабре и январе, кремы использовали, чтобы поджаривать эрзац-хлеб, пудру смешивали с эрзац- мукой» (6, с.395).

Мы столкнулись с совершенно неожиданным эффектом длительной пищевой депривации – мифотворчеством, непосредственно связанным с едой. Ранее в данном контексте были описаны только такие изменения в поведении, как увеличение времени разговоров о еде, в особенности, воспоминаний и фантазий. В своих интервью с жителями блокадного Ленинграда мы встретились с воспоминаниями о поисках летом 1942 г. в районе Крестовского острова места затопления корабля с грузом сыров, потерпевшего кораблекрушение в XVIII веке. Спустя 200 лет люди создали этот миф и тратили время и силы на то, чтобы найти этот корабль, так как сыры, по их мнению, были вполне съедобны. Аналогичный пример представлен и в исследуемых мемуарах: «Лукницкий предполагал, что эта одна из многих бомб замедленного действия, которые сбрасывали немцы. До Евгении Васютиной дошли страшные слухи о том, что бомба наполнена сахарным песком. Ей казалось, что это ерунда, а потом она узнала правду – что бомба, упавшая возле больницы Эрисмана, весила больше тонны, что она на 4,5 м ушла в землю и что сахара в ней не было». (6, с.381).

4. 
   Современные исследования в области психологии питания.
   

При обсуждении взаимосвязи психологии питания, других форм высшей психической деятельности человека и социума в целом необходимо упомянуть о публикации В. А. Вагнера (19), с которой началось в 20-х годах развитие психологии питания в России. В этом сообщении были рассмотрены очень важные эволюционные аспекты психологии питания человека и выявлены некоторые значимые аналогии между психологией питания человека и животных. В. А. Вагнер полагает, что развитие способов удовлетворения пищевой потребности сыграло исключительную роль в развитии общественных отношений. Психология питания человека формировалась вместе с развитием человеческого общества и сыграла большую роль в образовании социума. Благодаря исследованиям Вагнера на низших ступенях культуры мы видим общие психобиологические черты, связанные с овладением пищей, у людей и животных. Выжидание дикарём добычи, например, многими и не только внешними, но и внутренними психологическими чертами напоминает животных, отличаясь от них ролью и значением разумных способностей. Подкрадывание сопровождается и там – у животных, и тут – у человека первых этапов культурной эволюции такими приёмами, которые поражают своим сходством: то же стремление не обратить на себя внимание, то же приближение к добыче ползком, то же пользование предметами, находящимися на пути их движения и пр. На ступенях более развитой культуры подкрадывание к добыче определяется уже более разносторонне обслуживаемыми способностями разумного типа. Преследование человеком жертвы сначала очень походит на преследование ее хищными животными, потом становится всё более осложнённым, оставаясь по существу и биологическому значению тем же самым. Человек научается пользоваться для своей цели собаками, позднее лошадьми, но психологические основы поведения остаются теми же, что и у дикарей. Наконец тою же остаётся способность и к образованию временных агрегаций для приобретения таких животных, которыми овладеть в одиночку опасно или вовсе нельзя. Тут перед нами те же приёмы, те же эмоции, а в конце концов и те же драки между членами агрегации за добычу после её поимки, как у волков. В настоящее время все эти психологические механизмы, связанные с овладением пищей, сохранились, но по форме они соответствуют современному уровню развития человека. В связи со всем сказанном выше совершенно по-другому воспринимается и описанная нами в предыдущем разделе обусловленная пищевой депривацией модификация всех форм поведения, связанного с взаимоотношениями в семье.

Сейчас мы хотели бы предельно кратко продемонстрировать связь питания с некоторыми формами ритуального поведения. В одном из своих предыдущих сообщений мы описали исходно ритуальное блюдо в форме ушной раковины, в точности изоморфной схематическому изображению человеческого эмбриона (20). Сейчас мы попытаемся от этнографического аспекта проблемы перейти к ее рассмотрению в историческом контексте.

Питание и религия очень тесно взаимосвязаны с древнейших времен. Подтверждением этому тезису служит, в частности, одна из форм пиров, устраиваемых Цезарем: «Его тайное пиршество, которое в народе называли «пиром двенадцати богов», также было у всех на устах: его участники возлежали за столом, одетые богами и богинями, а сам он изображал Аполлона…Слухи об этом пиршестве усугублялись тем, что в Риме тогда стояли нужда и голод: уже на следующий день слышались восклицания, что боги сожрали весь хлеб, и что Цезарь – впрямь Аполлон, но Аполлон-Мучитель (под таким именем почитался этот бог в одном их городских кварталов)» (5, с.62).

Очевидно, что резонанс этих пиров в какой – то мере подтверждали божественную сущность власти Цезаря, несмотря на имя Аполлона-Мучителя. Другими словами, цель «пиров двенадцати богов» как символа божественности Цезаря можно считать достигнутой.

Подробно роль питания у представителей некоторых эллинистических культов рассматривается в статье Марселя Детьена (21).

Вместе с тем пища и сама по себе (в частности, вне описанного выше контекста «пиров двенадцати богов») играла и играет существенную роль в различных религиозных и мистических ритуалах: «Злаки (пшеница, рожь, кукуруза) поначалу возделывались только на священных полях людьми, которые «совершали ритуалы» (ритуалы пшеницы, ржи, кукурузы). Из продуктов урожая готовилась пища, которую употребляли в ходе священных трапез» (22, с.57).

«В египетском храме статую бога запирали на ночь в специальном помещении…Статуя очищалась водой из четырех священных кувшинов, украшалась цветными лентами, натиралась священным маслом… После этого ей приносились в дар цветы и продукты питания» (22, с.226).

«Весьма распространенный в Греции обычай, называемый «фисия», заключался в сжигании куска говядины на алтаре перед началом священной трапезы»(22,с.231).

В более позднее время церковь регулировала пищевые рационы: «…Кельты испытывали отвращение к конине, и у них существовало на нее табу, однако для испанцев и шведов конское мясо служило ритуальной пищей.

В начале VII столетия папы рекомендовали епископам следить за тем, чем питаются новообращенные. Григорий II считал, что употребление в пищу лошадиного мяса в повседневной жизни – «отвратительное и ужасное преступление», поскольку это была пища для священной трапезы.

Вплоть до наступления средневековья поедание конины составляло часть языческих ритуалов.

Церкви в ее борьбе с язычеством удалось внушить верующим отвращение к такого рода пище» (22, с.69).

Непонятно (в исходный момент) важная роль именно конины в питании неожиданно оказывается тесно переплетенной с сексуальными и политическими ритуалами: «…Как по случаю ежегодной церемонии, так и по случаю вступления на престол нового короля собиралось все племя. В центр круга выводили белую кобылу.

Король или, вернее, человек, которому предстояло им стать, должен был публично совокупиться с животным.

После этого кобылу убивали и отваривали, и король должен был совершить омовение в бульоне (крещение), в то время как мясо распределяли среди его подданных (причащение)»(22,с. 86).

Совершенно очевидно, что церковь не могла допустить употребления в пищу конины не из каких-либо диетических соображений, а исключительно из интересов борьбы с остатками язычества, особенно в контексте приводимых автором аналогий с христианскими ритуалами. Приведенные факты, на наш взгляд, интересно сопоставить с принятой наивной рационализацией запрета на употребление свинины мусульманами и иудеями вследствие ее плохой сохранности в условиях жаркого климата. Вместе с тем народы стран Юго-Восточной Азии без опаски употребляют в пищу свинину в отсутствие каких-либо религиозных запретов. Возможно, источники религиозных запретов в питании следует искать в области истории и этнологии, а не рационализированной гигиены питания.

Более сложная форма организации церковного контроля над пищевым поведением, посредством которого организован и контроль над психоэмоциональным состоянием верующих, описан в следующем, необычайно красивом, на наш взгляд, ритуале: «В Богемии по случаю карнавала брали петуха и одевали его в серую куртку, красный капюшон и брюки. Петуха в конечном счете съедали, но только после судебного разбирательства, в ходе которого он приговаривался к смерти. Перед казнью крестьяне просили у него прощения.

Слово «карнавал» происходит от латинского «карнелевамен», что означает «запрет на мясо». Здесь содержится намек на пост, поскольку карнавал предварял установленный церковью период покаяния» (22, с.306).

Еще одна схожая ситуация, в которой объединены пищевые, семейные и сексуальные аспекты поведения, описана ниже: «В Греции свадьбе предшествовало принесение в жертву животного, мясо которого затем съедалось во время свадебной трапезы, а шкура служила свадебным ложем для молодоженов»(22, с.89).

При пристальном исследовании совершенно неожиданные глубочайшие переплетения сексуальных и пищевых аспектов поведения, а следовательно, и их психологических основ, нашли свое отражение и в так называемом «праве сеньора», или «праве первой ночи».

«Начиная с XII столетия право первой ночи приобретает статус обычного юридического права…, становится чем-то вроде налога, который можно было уступать, передавать и преобразовывать.

Акт города Бигорра предписывает: «Те, кто желает выдать своих дочерей замуж, должны предоставлять их в первую ночь своему сеньору, дабы он доставил себе удовольствие…».

Впоследствии взамен девичьей невинности сеньор Бигорра получает цыпленка, баранью лопатку и три миски каши» (22, с.102).

На наш взгляд, акт города Бигорра демонстрирует уникальную замену.

Эту же тему взаимосвязи пищевого и сексуального стимулов, но несколько в другом контексте, развивает и следующий пример: «В Бретани существовал обычай, позволявший девушке, желавшей выйти замуж за молодого человека, который сам не проявляет инициативы, придти к нему домой в тот час, когда он был в постели.

Она преподносила ему традиционный бретонский пирог из гречневой муки. Молодой человек пробовал кушанье и, если он был согласен взять девушку в жены, благодарил ее и хвалил ее кулинарное искусство. В противном случае он должен был сказать: «Твой пирог невкусен. Приходи через год» (22, с.173).

В этом случае мы снова сталкиваемся с «эквивалентностью» пищевого и сексуального стимулов. Иными словами, приведенные примеры иллюстрируют символическую роль пищи в различных ритуалах, связанных с разными аспектами существования семьи и общества в целом.

При рассмотрении психологии питания в контексте исторической психологии (т. е. делая то, что сейчас пытаемся делать мы) необходимо, с нашей точки зрения, в качестве вульгарного материального базиса выяснить роль пищи и питания в развитии цивилизации. В качестве примеров мы приведем две, на наш взгляд, очень разные, но, безусловно, удачные публикации (23, 17). Если первая из них является своего рода энциклопедией истории питания человечества, то вторая претендует на глубокий анализ рассматриваемых фактов. В частности, по мнению автора, «пища является одной из первичных детерминант цивилизации и должна в этой связи в историческом контексте быть рассмотрена до появления убежища, средств защиты или любого другого фактора и комбинации факторов, необходимых человеку с точки зрения его выживания»(17).

Нам кажется интересным (и при пристальном изучении вопроса бесспорным), что, по мнению автора, такие признаки цивилизации, как городские сообщества, возникли только благодаря развитию сельского хозяйства и связанных с ним методов пищевой технологии, в частности методов сохранения пищи, таких, как сушка, соление, а также сохранение при помощи фруктовых сахаров. Роль питания в процессе урбанизации исследована, в частности, в монографии (23). Вообще же, по мнению другого исследователя данной проблемы, знание того, что человек ест, позволяет понять взаимовлияние факторов из истории, археологии, медицины, сельского хозяйства, искусства, мифологии и религии (24). В том контексте интересен анализ литературы по проблеме питания, созданной в античном мире. Например, около 350 года до Рождества Христова греческий поэт Архестратус написал «Гастрологию». В настоящее время этот источник является наиболее ранним из достоверно известных. Колумелла, современник Христа, утверждал, что Като (234-149 до Р.Х.) «научил сельское хозяйство говорить по-латыни». Книга Катона «Сельское хозяйство» была первой книгой по этой тематике на латыни. Первая кулинарная книга, которая дошла до нас (возможно, в несколько измененном виде), была «Искусство приготовления пищи» Апикуса, который жил в I веке. Ниже, в связи с историческим анализом проблемы эстетики пищи, мы поймем, почему именно в античные времена возникла потребность в подобных книгах. Вместе с тем необходимо понимать, что знания о пище и питании древних людей находились на достаточно высоком уровне. Именно этим знаниям мы обязаны независимому возникновению в древнейшие времена в различных регионах Земного шара многих привычных в настоящее время продуктов питания. В частности, еще во времена неолита первобытный человек осознал (и этому есть археологические подтверждения), что «однообразные» диеты достаточно скучны и не очень экономичны. (В настоящее время этот тезис, подкрепленный многочисленными теоретическими и клиническими результатами, является одним из положений современной междисциплинарной науки о пище и питании - теории адекватного питания и трофологии (2). Именно в целях борьбы с подобными «монотонными» диетами древние люди уже тогда предпринимали попытки трансформировать фрукты, зерно и молочные продукты в вино, пиво, кисломолочные продукты и примитивный хлеб.