Русь пантелеймона романова

Генерал хлопнул себя ладонями по коленям и с недоумением обвёл глазами офицеров.

В дверь избы, приоткрывая её, заглядывали босые ребятишки.

- И потом, где же Шестой корпус, к интенданту которого мы прикреплены? Новая нелепость! О нём ни слуху ни духу. Я ничего не понимаю. - Он вскинул плечами и опять опустил их. - Ведь даже в мирное время на каждый полк полагается по одной этапной полуроте, значит - батальон на корпус. А у нас на всю армию дан батальон. Кто этими делами заправляет - один бог ведает... Ну, разговорами делу не поможешь, - заключил генерал, поднимаясь с лавки. - Наше дело, господа, пока что вести людей как следует, а не так, как... Я строго буду взыскивать, господа, если увижу такую картину, как в начале похода.
XXXV
Шестой корпус, о котором с недоумением спрашивал генерал Клюев, получил приказ командующего армией Самсонова двигаться в северо-западном направлении на Алленштейн, где он должен был занять правый фланг армии.

Всё это время стояла жаркая летняя погода, с утра на горизонте виднелись освещённые солнцем поля с бурым, ржаным и золотистым овсяным жнивьём, зеленели полоски неубранной картошки, опушки лесов или сверкала синяя гладь озера сквозь стволы деревьев.

Но утро, в которое части Шестого корпуса переходили через границу, было дождливое, туманное, похожее на осеннее.

Движение дивизии растянулось по уходящей вдаль песчаной дороге, протоптанной лошадиными копытами. Впереди, за скрывшимся в лесу передовым отрядом, шла пехота авангарда; в хвосте её, ныряя по глубоким колеям, двигались зелёные повозки с полукруглым верхом и красным крестом на нём; за ними, погромыхивая железом на мягкой дороге, ехали одно за другим два орудия, обращенные жерлами назад. Шестёрки лошадей на длинных постромках, однообразно напрягаясь, с выступившими на боках рёбрами, с трудом вытягивали орудия на каждой неровности. Пехота, расстраивая ряды и обходя глубокие колеи, двигалась бесконечной колонной.

Лица солдат, как бы отражая на себе перемену погоды, были однообразно мрачны и угрюмы. Они то смотрели по сторонам дороги, то на пятки впереди идущих, и только изредка среди шороха движения большой массы людей раздавался отдельный негромкий возглас.

- Что ты, чёрт, путаешься под ногами! - говорил какой-нибудь солдат на переднего, который, споткнувшись в глубокой колее, терял шаг.

- Чего путаешься... а дорога-то какая? Чертям тесто месить, а не солдатам по ней ходить.

Сзади произошла какая-то задержка.

- Чего стали! Ай к трактиру подъехали?

Передние соскочили с лошадей и, не отвечая, стали возиться на маленьком деревянном мостике около полевого орудия.

Чёрный приземистый солдат в длинной, не по его росту шинели, заглянув под колёса, сказал:

- Два бревна провалились. Подкладать надо.

- Чего там - подкладать! Стегай лошадей, вывезут. Ребята, подмогни.

И все, как бы обрадовавшись развлечению среди однообразной дороги, обступили орудие.

- Вывози, антилерия! - крикнул курносый солдат из задних рядов пехоты, обходившей стороной по песку остановившихся.

- Проходи, проходи, знай, - ответил ему, не оглядываясь, высокий рыжий солдат, глядя на провалившееся колесо и свёртывая мокрыми от дождя пальцами папироску из га­зетной бумаги.

- Ну, подходи, берись, чего стали, как бараны перед новыми воротами! - крикнул подошедший фельдфебель.

Солдаты, тесно окружив орудие, навалились плечами.

- Вали ещё раз!.. Но, но! - кричали ездовые на лошадей, от спин которых валил пар и тёмными струйками скатывались по бокам капли дождя.

Орудие выехало и, мягко утонув в песке дороги, медленно тронулось дальше.

Движение возобновилось.

- Идём не жрамши, а куда - неизвестно, - говорил недовольно солдат, устало шагавший в тяжёлых от сырого песку сапогах.

- Немцы укажут, куда, - ответил другой. - Или вон у начальства пойди спроси.

- Немцев-то этих чтой-то и не видать совсем. Границу давно перешли, а ни одного ещё в глаза не видели.

- А нешто перешли границу-то? - спросил кто-то сзади. - Что же её не видно-то было?

- А тебе что ж, сохой, что ли, проводить её...

- Ну и земля, чтоб её черти взяли. Один песок. Стоило из-за такой руки марать.

А сзади, остановившись, кричали и стегали лошадей, опять застрявших на мостике. Тяжело двигавшиеся обозные фуры сворачивали и объезжали мостик.

- Нет, по мосту видно, что границу как будто ещё не переходили, - сказал сидевший ногами к самому хвосту лошади, правивший фурой солдат в обвислой, отяжелевшей от дождя шинели и в картузе, на козырьке которого набирались светлые капли.

Лошади, с нерасходящимся паром от разогревшихся мокрых боков, напрягаясь вперёд и нажимая стёртыми плечами на хомуты, одна за другой сворачивали в болотистую низину в обход мостика.

Ночевали в чистеньком немецком городке с красными черепичными крышами, опустевшем, как вымерший улей.

- Завоевали... - говорили солдаты, утирая носы и оглядываясь.

- Куда ж народ-то подевался?

- Вильгельму пошли жаловаться.

Наутро Первая бригада Четвёртой дивизии выступила из города. Мелкий дождь с туманом так же моросил, серой пеленой покрывая дальние леса и деревни с двухэтажными домами.

Сзади показался скакавший на лошади офицер, обгонявший ряды шедшей колонны.

- Куда же вы пошли! - кричал он, ещё не доехав до колонны, устало шагавшей по овсяному жнивью. - Вам от деревни направо надо было свернуть.

Солдаты, как разошедшаяся на ходу машина, не могущая сразу остановиться, продолжали идти.

А кто-то из средины рядов негромко сказал:

- Хватились, когда уж полдороги прошли.

- Чёрт знает что! - проговорил офицер, оглядывая ряды в крайнем раздражении и в то же время в нерешительности, как бы не зная, остановить движение колонны или нет.

Потом повернул поджарую, со смокшейся гривой лошадь и галопом поскакал обратно вдоль линии шедших ему навстречу войск.

- Они сами не знают, кто где у них идёт, - сказал насмешливый голос из рядов.

- Вот так-то зазеваются, - глядь, прямо в Берлин и придём.

- А им что - они верхами едут.

- Господа, им и почёт другой...

Солдаты покосились на офицера, ехавшего в стороне по кромке дороги.

Послышалась команда: "Стой!" Солдаты остановились.

- Чего стали?

- Командир приказал.

- И то отдых. Закуривай, Семёнов.

Солдаты стояли вольно. Кто мокрыми руками доставал из кармана кисет с табаком, кто, нагнувшись в сторону, сморкался и потом вытирал руку о завёрнутую полу шинели, кто обтирал рукавом мокрый ствол ружья.

Сзади стояла группа офицеров; они окружили командира в непромокаемом пальто, с накинутым на голову капюшоном, из-под которого виднелись опущенные книзу седые усы. Командир держал свёрнутую в небольшой комок (чтобы не мочить) карту и то смотрел на неё, то оглядывал поле.

Адъютант в серой шинели, сдерживая не стоящую под ним лошадь, показывая рукой направо, что-то говорил командиру.

Тот, досадливо поморщившись, махнул рукой и стал опять разглядывать карту. Потом повернулся на седле и посмотрел назад.

- Конечно, прямо, - сказал он наконец. - Вон впереди это и есть Гросс-Бессау.

- Ай заблудились? - сказал солдат с коричневым, обветренным лицом.

- Врага никак не найдут, - ответил насмешливый голос.

- А он, небось, нас ищет. Вот так походим, походим и пойдём домой к бабам спать.

- Они бы раньше в карты-то эти смотрели.

Колонна тронулась вперёд.

Вдали послышался глухой удар. Все насторожились. Воздух дрогнул, как в жаркий летний день, когда впереди засинеет зловещая туча и по ней начнут быстрыми змейками пробегать извилистые бледные молнии.

Солдаты уже молча продолжали идти навстречу этим звукам. Лошади настораживали уши. Но движение колонн всё продолжалось. Только изредка раздавался окрик ездового на споткнувшуюся лошадь или лязг штыков.

Солдаты невольно оглядывались на лица соседей, как бы по ним желая узнать, насколько близка и как велика опасность.

Вдруг кто-то испуганно крикнул:

- Конница!

Вся колонна сразу, без команды, остановилась. Вдали, со стороны серевшего на горизонте озера, скакали расстроенными рядами всадники. Через минуту уже были видны взмахивавшие нагайками руки, споткнувшаяся под одним всадником лошадь.

- Наши, - сказал кто-то сзади.

- На н е г о, должнО, напоролись, - проговорил ещё чей-то голос.

Подскакавшие конные остановились около командира и, держа руки у козырьков, что-то торопливо говорили и указывали руками в том направлении, откуда они появились.

Послышалась команда. Солдаты, не расслышавшие её, оглядываясь на других, стали лихорадочно-торопливо отцеплять лопатки и спешно по отделениям разбегаться вправо и влево от дороги со снятыми винтовками в руках. Некоторые бежали пригнувшись, как делают охотники, стараясь подбежать незамеченными к дичи.

Сзади снимались с передков орудия, и лошади с закинутыми на спину постромкАми отъезжали назад.

Командир на серой лошади, не выпуская повода, смотрел в бинокль в ту сторону, куда указывали конные. Остальные тревожно поглядывали то на него, то в ту сторону, куда был направлен бинокль командира.

Там, впереди, влево от озера, небольшим холмиком возвышался лесок или роща, похожая на деревенское кладбище. В маленький туманный кружок бинокля, - всё время прыгавший от движения неспокойно стоявшей лошади, - командир видел верхушку ветряной мельницы или костёла, вправо от неё густой дым и какие-то движущиеся точки.

Задние колонны тоже остановились и, как река на запруде, стали растекаться вправо и влево от дороги. Люди длинной цепочкой все больше и больше отбегали в сторону от дороги и залегали, и перед каждым из них скоро оказались кучки накопанной ими земли.

Командир торопливо отъехал от орудий.

Послышалась команда.

Жерла орудий, высовывавшиеся в прорезь стальных щитов, повернулись вперёд. Огненный язык из-за щита лизнул воздух, и раздался оглушительный звенящий удар. Из передней цепи солдат, как бы нечаянно, сорвался один выстрел. Потом точно кто-то линейкой провёл по частоколу.

Вдали послышался удар, и далеко сзади лежавшей на мокрой земле цепи солдат раздался чмокающий звук, и сейчас же вместе с грохотом взвился вверх чёрный столб грязи и камней.

Вдруг едва заметные прежде точки стали расти. Они как бы скатывались с дальнего пригорка и, растекаясь в ширину, уже заметно для глаза стали приближаться.

Пулемётчик, залегший в канаву, водил пулемётом, точно поливая из него, и руки его дрожали, сотрясаемые полным ходом работающей машины.

Где-то послышался стон и голос:

- Носилки!

И, заглушая мелкую ружейную трескотню, уже раздавались тяжкие удары. Это стреляли наши четыре орудия, дёргаясь и мягко оседая назад после каждого выстрела. Начался непрерывный, всё нарастающий грохот.

Видно было, как вдали в середине скакавших всадников взвился столб земли. Одна лошадь села на задние ноги, а другая, споткнувшись на всём скаку, проехала шеей по земле и осталась неподвижной. Остальные вдруг резко свернули налево и понеслись назад.

В поле виднелись только лежавшая на боку лошадь и другая, сидевшая на задних ногах и делавшая попытки встать. От неё отбежал хромая человек и тут же, протянув вперёд руки, упал лицом вниз.

Солдаты стали перебегать вперёд, переходя в наступление. Видно было, как вдали какие-то люди, отстреливались, кинулись назад.

Выстрелов за грохотом орудий не было слышно, а только вспыхивали маленькие дымки. Вдали показались ещё новые цепи. Солдаты стали залегать.

Это было столкновение Четвёртой русской дивизии с Тридцать шестой немецкой, которая шла в авангарде Семнадцатого корпуса. Начальник Четвёртой дивизии полковник Сербинович, не ожидая появления немцев, не сделал никакой разведки в северном направлении.

Генерал Макензен, бывший при Тридцать шестой дивизии, обратился за помощью. И во фланг и тыл русским частям были посланы четыре батальона и три батареи, которые подоспели только к вечеру.

Русские, державшиеся до самого вечера, перебегая и стреляя, подвигались вдоль озера к лесу. Вдруг слева и сзади, откуда совсем не ожидали, послышались орудийные выст­релы, потом показались неприятельские цепи со стороны деревни.

Над всем полем стоял синеватый дым от выстрелов, смешивающийся с туманом, и в этом дыму бежали, копошились, падали и опять бежали люди с ружьями в руках.

Кто-то крикнул:

- Обходят!

И все, не слушая команды офицеров и уже ничего не понимая, кинулись в сторону дороги.

Полковник с седыми усами кричал на бежавших, весь покраснев от напряжения, потом дрожащими руками хотел что-то написать на вырванном из полевой книжки листке и дать его стоявшему около него ординарцу, но лавина обезумевших солдат, повозок, зарядных ящиков с ездовыми, хлеставшими лошадей, смяла его и увлекла за собой.

Позади остались повёрнутые вперёд дулами орудия, у которых суетились несколько человек, и через каждую минуту орудие дёргалось и окутывалось дымом.

Когда выбрались на шоссе, то ещё больше увеличились давка и сумятица. Повозки наезжали на повозки. Ездовые с испуганными и озверелыми лицами, хлеща кнутами лошадей, направляли их в самую гущу толпы. Через редкие промежутки раздавался удар, ослепляя всех. Слышались стоны, и люди обегали стороной оставшуюся посредине дороги кровавую кучу неподвижных или ещё шевелившихся людей.

- Пропали все! Гони, чёрт! - кричал какой-то обозный и вдруг, ткнувшись лицом вперёд, свалился под колёса своей фуры.

Дивизия была разбита, не получив помощи от Шестнадцатой дивизии, которая, заночевав в Бишофсбурге, двигалась на Алленштейн для соединения с Тринадцатым корпусом генерала Клюева.

Правое крыло Второй армии Самсонова таким образом было сбито, а немцам была открыта дорога для окружения русских войск с востока.
XXXVI
13 августа командующий Второй армией Самсонов, не имея представления о действительном положении дел в своих корпусах, из Остроленки приехал в отличном настроении со своим штабом в Нейденбург, чистенький немецкий городок, совершенно опустевший.

Около нового штаба стояли запыленные машины, осёдланные казачьи лошади, и денщики разговаривали у ворот.

В шесть часов вечера командующий армией сел обедать, посадив рядом с собой генерала Нокса, английского представителя при штабе Второй армии.

Большой стол был уставлен винами и закусками. Чины штаба, отодвигая стулья, скромно усаживались, и было то настроение, какое бывает после длинной дороги на новом месте, до которого добрались усталыми, голодными, но при виде хорошего стола почувствовали приятный подъём духа.

Самсонов, со своей полной, величественной фигурой, занимавший место в середине стола, потянулся пухлой рукой за графином и сам налил генералу Ноксу водки, рекомендуя её как лучшее средство против усталости.

Английский генерал учтиво слушал, наклонив набок голову, но с сомнением иностранца смотрел на наполнявшуюся рюмку.

- Приятный городок, - сказал Самсонов, когда все выпили, и он, утирая салфеткой усы, приглядывался к закускам.

- Ваше превосходительство, дальше будут ещё более приятные городки, из которых самый приятный - Берлин, - сказал сидевший против него старый полковник с казачьими длинными усами.

- Ну, до Берлина ещё далеко, а вот этот марш проделать бы как следует и, завернувшись левым плечом, опрокинуть противника на Ренненкампфа, - это было бы хорошо, - сказал Самсонов. - Нам генерал Орановский телеграфирует, чтобы мы реже меняли места расположения наших штабов.

- Им можно пожелать того же относительно директив, которые они нам шлют, - сказал генерал Постовский, осторожно водя ложкой по дну тарелки с прозрачным супом.

Вдруг все с удивлением подняли головы. В комнату вошёл поспешным шагом дежурный офицер. Он подошёл к Постовскому и подал ему какую-то записку.

Все, перестав есть и говорить, остановились глазами на клочке бумажки, который держал в руках генерал Постовский. Он, оставив свой суп, нахмурившись, пробегал бумажку глазами. Наконец он встал и, продолжая на ходу смотреть в бумажку, подошёл к тревожно ожидавшему Самсонову.

- Что такое? - спросил Самсонов, отодвигаясь со своим стулом от стола.

- Ваше превосходительство, командир Первого корпуса генерал Артамонов просит вас спешно подойти к аппарату.

Самсонов побледнел. Бросив смятую салфетку на стол и взяв машинально из рук Постовского бумажку, он вышел из комнаты.

Оставшиеся за столом тревожно переглянулись.

Первый корпус был на левом фланге Второй армии и прикрывал её собой. Так что все хорошо понимали, какое значение может иметь всякая неудача с этим корпусом: противник, сбив этот корпус, может прорваться к Нейденбургу и обойти армию с юга.

Мирное настроение было разбито. Все, потеряв нить разговора, ждали возвращения командующего.

Минут через десять он пришёл и, не садясь за стол, а только взявшись за спинку своего стула, некоторое время молчал, как бы собираясь с мыслями. Все тоже молча смотрели на него.

- Господа, - сказал командующий, нервно перебирая рукой слабо свисавший с его большого живота пояс, - господа, Первый корпус атакован двумя германскими дивизиями, и третья двигается ему во фланг со стороны Лаутенберга... Вы понимаете всё значение этого? Если мы будем продолжать движение центральными Тринадцатым и Пятнадцатым корпусами на север, то эта... эта новость с корпусом Артамонова грозит обходом всей армии.

Последовало напряжённое молчание.

- Дайте карту...

Поручик Кавершинский принёс и развернул на соседнем столе карту.

Все подошли к ней. Самсонов оперся толстым животом и локтем на стол, склонившись над картой.

- Ваше превосходительство, - сказал Постовский, - мы имеем возможность не прерывать движения центральных корпусов на север.

- Каким образом?

- Мы можем Первый корпус усилить Третьей гвардейской дивизией, Первой стрелковой бригадой, тяжёлым артиллерийским дивизионом и, если хотите, ещё Шестой и Пятнадцатой кавалерийскими дивизиями. Это вполне обеспечит нам стойкость фланга и даст возможность не нарушать первоначального плана движения.

Самсонов, не поднимаясь с локтя от карты и только повернув одутловатое, покрасневшее лицо к своему начальнику штаба, слушал его; потом, ничего не ответив, опять склонился над картой.

- Я мыслю себе так, - проговорил он наконец, - наш правый фланг - Шестой корпус - находится у Бишофсбурга, он идёт на Алленштейн для соединения с Тринадцатым корпусом, который, в свою очередь, соединится с Пятнадцатым, и мы, поворачивая теперь уже правым плечом, заходим во фланг противнику, который стремится прорвать Первый корпус и прорваться к Нейденбургу. Перерезав его корпуса, мы выводим свои корпуса на Млаву к югу.

Говоря это, командующий с лупой в руке карандашом проводил линии на карте. На последней точке карандаш сломался. Самсонов, вздрогнув, отбросил его на стол и тяжело выпрямился.

- Я считаю положение трудным. Это один из таких случаев, когда командующий посылает самый последний резерв своим корпусам - самого себя... Если положение не улучшится, пятнадцатого утром я выезжаю к месту сражения в Надрау к Тринадцатому и Пятнадцатому корпусам, чтобы лично руководить операциями.

Все опять сели за стол. Но настроение было уже сорвано. Командующий, очевидно, принуждая себя, кое-как досидел до конца обеда, потом ушёл к себе.

На другой день Самсонов отдал приказ Первому корпусу во что бы то ни стало держаться впереди Сольдау для обеспечения левого фланга армии, а Тринадцатому и Пятнад­цатому корпусам вместо северного направления наступить на Лаутенберг, то есть на юго-запад.

И вместо захода левым плечом вперёд на север Вторая армия действительно делала неожиданный крутой поворот правым на юг.

А через час Самсонов имел сообщение об отступлении Первого корпуса.

Это отступление было весьма загадочного характера. В то время левый фланг корпуса очень успешно отражал атаки Второй германской дивизии, в русских войсках распрост­ранился слух о якобы данном приказе корпусного командира отступать, а наша Двадцать вторая дивизия стала отходить. Какой-то поручик Струзер будто бы услышал передачу этого приказания с телефонной станции.

К вечеру Первый корпус отступил даже южнее Сольдау. Генерал Артамонов доносил: "Связи все нарушены, потери огромны".

На рассвете 15 августа командующего армией разбудили. Получено было известие о непосредственной близости германцев к Нейденбургу.

Он испуганно поднялся на постели и, опустив ноги, некоторое время сидел неподвижно, потом с помощью денщика стал одеваться.

Вошёл, очевидно совсем не спавший, генерал Постовский. Самсонов в брюках и мотавшихся сзади подтяжках, широко расставив ноги, умывался над тазом, потом стал вытирать лицо и волосатую грудь мохнатым полотенцем.

Лицо командующего с седеющей, смятой от лежанья бородой было опухшее и с тем выражением, какое бывает, когда человека спешно разбудили и он не выспался и не пришёл ещё в себя.

- Распорядитесь о переезде в штаб Пятнадцатого корпуса, - сказал он хриплым голосом. - Главнокомандующему послать телеграмму... аппараты снять. Временно будем без связи, потому что противник может занять Нейденбург. Где же этот мерзавец со своей конницей? - сказал генерал, бросив полотенце на пол. - Он упустил их после Гумбинена и дал возможность опять собраться... Подлецы! Да, запросите опять Тринадцатый корпус, где витает Шестой. О нём ни слуху, ни духу.

Командующий несколько минут ходил по комнате с всклокоченными волосами. Денщик принёс стакан чаю. Генерал его не замечал. Потом, надев тужурку и на ходу застёгивая её, вышел на крыльцо.

В лицо ему через крышу дома напротив ударили первые лучи яркого солнца. На деревьях блестела роса. Воздух был тих и тёпел.

Он отдал приказ готовиться к отъезду, и в восемь часов из ворот штаба армии выехали три легковых автомобиля с запасными колёсами назади, в сопровождении сотни казаков.

Тяжёлая фигура командующего в походной шинели с топорщившимися погонами глубоко сидела в машине. Он молчал и смотрел прямо перед собой, видимо, желая избежать разговоров и вопросов.

Утро было ясное, одно из тех, когда в садах краснеют на солнце зреющие яблоки и по улице летит паутина. Но город был мёртв. Изредка навстречу попадались и испуганно сворачивали одинокие жители.

А за городом раскинулись, насколько видел глаз, поля из разноцветных кусочков - зелёных и коричневых, - как бывает ранней осенью, когда рожь и овёс убраны и остаются только гречиха и картошка.

- Где Шестой корпус? - сказал генерал. - Это становится положительно необъяснимым.

- Я посылал уже два раза запрос в Тринадцатый корпус об этом и одновременно получил от них запрос о том же самом, - сказал Постовский.

Самсонов молчал. Потом поднял голову, посмотрел, обвёл глазами горизонт и уже другим тоном сказал:

- В такое утро умирать не хотелось бы... Впрочем, если Шестой корпус придёт на место вовремя, об этом можно будет не думать.

Он замолчал и всматривался вперёд, где на пересечении двух дорог показались повернувшие на шоссе какие-то всадники. Всадники, - видимо, на заморенных лошадях, - ехали навстречу.

Машины остановились. Всадники подъехали.

- Командующему Второй армией генералу Самсонову от командира Шестого корпуса генерала Благовещенского, - сказал соскочивший с лошади поручик с небритыми щеками и грязными руками. Он протянул командующему пакет и приложил к козырьку грязную дрожащую руку.

Самсонов, тяжело задышав, смотрел на замершего перед ним поручика, не произнося ни слова. Его почему-то поразила грязная рука поручика.

- Говори...

- Шестой корпус потерпел поражение... связь с корпусами потеряна... корпус в полном беспорядке отступил на линию Гейслинген.

- Что же это, господа! - не сказал, а скорее охнул командующий, повёртываясь за помощью к чинам своего штаба. - Левый фланг армии разгромлен, правый тоже... мы попадаем в клещи, - проговорил он как бы сам с собой.