Джеймс Клавелл Тай-Пэн

Глава 7

– Отец предупреждал вас всех, черт бы побрал вашу слепоту! – выругался Горт, отвернувшись от окна и проталкиваясь через торговцев.

– Толпу мы видели и раньше, – резко возразил Струан – И ты знаешь, что толпа никогда не собирается сама по себе, это делается исключительно по приказу мандаринов.

– Да, но только не такая, – буркнул Брок.

– Всему этому отыщется какое-нибудь самое простое объяснение. Пока нам не о чем беспокоиться.

Площадь внизу напоминала потревоженный муравейник. Некоторые из китайцев держали в руках фонари, другие – факелы. Несколько человек пришли с оружием. И все они в один голос что-то кричали.

– Этих пакостников там, должно быть, две или три тысячи, – проворчал Брок, потом крикнул: – Эй, Вольфганг! Что орут эти дьяволы-язычники?

– Смерть дьяволам-варварам.

– Подумать только, какая наглость! – воскликнул Роуч, маленький, похожий на нахохлившегося воробья человечек, сжимавший мушкет, который был выше его самого.

Маусс повернул голову и снова посмотрел на толпу. Сердце его тревожно стучало, рубашка взмокла от пота. Это ли время Твое, о Господи? Время Твоего беспримерного мученичества?

– Я пойду и поговорю с ними, обращусь к ним с проповедью, – хрипло произнес он, всей душой желая покоя, который сулила ему эта жертва и одновременно ужасаясь ей.

– Достойнейшая мысль, мистер Маусс, – часто кивая, сказал Румаджи, его черные глаза беспокойно косили то на Маусса, то на толпу. – Они не могут прислушаться к словам человека, наделенного таким даром убеждения, сэр.

Струан заметил капли пота на лице Маусса, его смертельную бледность и перехватил его у двери.

– Никуда вы не пойдете.

– Время пришло, Тай-Пэн.

– Вам не купить спасения такой дешевой ценой.

– Кто вы такой, чтобы судить об этом? – Маусс попытался протиснуться в дверь, но Струан не дал ему пройти.

– Я хотел сказать, что путь к спасению долог и исполнен страданий, – мягко проговорил он. Дважды раньше замечал он у Маусса эту странность. Оба раза это было перед схваткой с пиратами и потом, во время схватки. Маусс бросал оружие и шел навстречу противнику, охваченный религиозным экстазом, открыто ища смерти. – Это очень долгий путь.

– Мир… мир Господа Бога нашего… тяжко обрести, – пробормотал Маусс. Слова застревали у него в горле. Он радовался, что его остановили, и ненавидел себя за эту радость. – Я просто хотел…

– Совершенно верно. Я и сам все знаю про спасение, – вмешался в разговор Мастерсон. Он сложил ладони перед грудью и умильно смотрел на них. – Господи, защити нас от этих чертовых язычников! Я целиком с вами согласен, Тай-Пэн. Черт бы побрал весь этот шум, ну?

Маусс усилием воли взял себя в руки, ему казалось, что он голым стоит перед Струаном, который опять смог заглянуть в самую глубину его души.

– Вы… вы правы… Да. Правы.

– В конце концов, если мы вас лишимся, кто останется проповедовать Слово Божие? – добавил Струан, решив про себя не спускать с Маусса глаз, если дело дойдет до стычки.

– Абссолютно правильно, – согласился Мастерсон, сморкаясь в горсть – Какой смысл бросать ценного христианина на растерзание волкам? Эта чертова шайка разбойников довела себя до бешенства и не в настроении сейчас выслушивать проповеди. Господи, защити нас! Дьявольщина, Тай-Пэн, ведь я же говорил вам, что будет нападение.

– Как бы не так. Ни черта ты не говорил! – отозвался Роуч с другого конца комнаты.

– А кто, дьявол тебя растряси, спрашивал твоего мнения, клянусь Господом? Когда мы тут спокойно беседуем с Тай-Пэном и преподобным Мауссом? – крикнул в ответ Мастерсон. Он повернулся к Мауссу: – Почему бы вам не прочесть молитву за всех нас, а? Мы ведь в конце концов христиане, клянусь Богом! – Он ринулся к окну, расталкивая торговцев. – Что, уже нельзя человеку и посмотреть, что тут происходит?

Маусс вытер пот со лба. О Господь вседержитель и благословенный Иисус, единственный Сын Твой, коею ты зачал в благости Своей, ниспошли мне мир Твой. Ниспошли мне учеников и миссионеров, чтобы мог я сложить с себя ношу свою. И пребуди благословен за то, что послал мне Тай-Пэна, который – совесть моя и видит меня таким, каков я есть. – Спасибо, Тай-Пэн.

Дверь распахнулась, и в комнату ввалились еще торговцы. Все они были вооружены.

– Какого дьявола? Что туг творится? Что случилось?

– Никто не знает, – ответил Роуч. – В один момент все было тихо, потом, ни с того ни с сего, они вдруг стали прибывать.

– Бьюсь об заклад, нам никогда больше не увидеть несчастного старину Эликсена. Бедный чертяка. Наверное, уже лежит где-нибудь с перерезанным горлом, – произнес Мастерсон, со зловещим видом ковыряясь в запале своего мушкета. – Сегодня ночью мы все умрем в своих постелях.

– О, ради всего святого, заткнешься ли ты наконец? – взмолился Роуч.

– Ты сегодня прямо ни дать ни взять провозвестник благости и утешения. – Вивиен, быкообразный торговец, сердито посмотрел на Мастерсона. – Почему бы тебе не помочиться в шляпу?

Раздался взрыв хохота. Когда он утих, Горт стал плечом прокладывать себе дорогу к двери.

– Я возьму своих ребят, и мы разнесем их всех к чертовой матери!

– Нет! – Возглас Струана щелкнул, как удар бича. В комнате воцарилась тишина. – Они пока что не причинили нам никакого вреда. В чем дело, Горт? Ты испугался кучки людей, кричащих проклятия в твой адрес?

Горт покраснел и двинулся к Струану, но Брок встал у него на дороге.

– Ступай вниз, – приказал он. – Будешь охранять парк, снесешь башку первому же китайцу, который вздумает туда сунуться!

Горт с видимым усилием обуздал свой гнев и вышел. Все опять разом заговорили.

– Нехорошо это – так цепляться к парню, Дирк. – Брок налил себе кружку пива и выпил ее большими глотками. – Он мог запросто подарить тебе твою же голову.

– Может быть. А может быть, получил бы урок хороших манер.

– Извините, мистер Струан, – прервал его Румаджи, взвинченные нервы заставили его забыть о вежливости. – А у задней двери есть охрана?

– Да. Три моих человека. Они сумеют справиться с целой армией этого отребья.

Среди торговцев вспыхнул горячий спор, и затем Роуч сказал:

– Я согласен с Гортом. По-моему, нам нужно немедленно пробиваться отсюда.

– Мы так и сделаем. Если возникнет надобность, – спокойно ответил Струан.

– Согласен, – поддержал его Брок. – Делать это сейчас значило бы напрашиваться на неприятности. Будем ждать и нести охрану, пока не рассветет. Может, к этому времени их уже и след простынет.

– А если нет? А? Что тогда, хотел бы я знать!

– Тогда мы сделаем им большое кровопускание Я тайком переправил трех ребят на нашу лорку, и они вывели ее на середину реки. С десятифунтовкой на борту.

Струан рассмеялся.

– Я думаю, мистер Брок заслуживает вотума доверия за свою предусмотрительность.

– Клянусь Богом, мистер Брок, это вы здорово придумали, – воскликнул Мастерсон. – Ура в честь мистера Брока!

Грохнуло троекратное «гип гип ура», и Брок довольно ухмыльнулся.

– Благодарствуйте, ребятки. Ну, а теперь лучше всего немного поспать. Тут нам, как будто, ничего не грозит.

– Gott im Himmel! Смотрите! – Маусс, вытаращив глаза, показывал рукой в окно.

Под звуки гонгов и барабанов с Хог Стрит на площадь вливалась процессия с фонарями. Перед ней шли «знаменосцы» и цепами прокладывали дорогу в густой толпе. Во главе процессии шествовал неимоверно толстый человек в богатых одеждах, но босой и с непокрытой головой. Он едва переставлял ноги под весом опутывавших его цепей.

– Смерть господня! – вырвалось у Струана. – Это же Ти-сен!

Процессия приблизилась к центру площади и здесь остановилась. В ней шли все купцы Ко-хонга, за исключением Дзин-куа. У всех с шапочек были спороты церемониальные пуговицы, свидетельствовавшие об их ранге, и все они дрожали и пошатывались. В толпе раздались издевательские выкрики и свист. Тогда начальник «знаменосцев», высокий чернобородый воин, ударил в огромный гонг, и толпа опять утихла.

На площадь внесли открытый паланкин, впереди и, позади него ехали конные «знаменосцы». В паланкине в полном церемониальном серо-алом облачении восседал Хипиа-хо – императорский Хоппо. Это был приземистый и толстый маньчжурский мандарин, почти без шеи. В руке он держал императорский веер слоновой кости, инкрустированный нефритом – символ своей должности.

Паланкин Хоппо поставили в центре площади, и начальник «знаменосцев» что-то громко прокричал. Каждый человек на площади пал на колени и трижды коснулся лбом земли, потом все поднялись на ноги.

Хоппо развернул свиток и при свете фонаря, который держал один из стражников, начал читать высоким голосом.

– Что он говорит? – спросил Брок у Маусса.

– Посмотрите-ка, вон старик Хау-куа, – сказал Мастерсон со смешком. – Здорово же его трясет, прямо как…

– Пожалуйста. Тише. Я ничего не слышу, hein? – попросил Маусс. Он высунулся из окна. Все замолчали, прислушиваясь.

– Это императорский указ, – быстро заговорил Маусс. – «…и изменник Ти-сен, наш бывший родственник, подлежит немедленному закованию в цепи и отправке в нашу столицу как приговоренный к смерти, и…» Я не слышу, hein? Подождите минутку. «…Позорный договор, именуемый соглашением Чуэн-пи, который он подписал без нашего повеления, аннулируется. Варварам приказывается немедленно покинуть пределы нашей империи, оставить Кантон и Гонконг под страхом немедленной и мучительной смерти, и…»

– Я прямо ушам своим не верю, – усмехнулся Роуч.

– Заткнись! Как Вольфганг может расслышать что-нибудь?

Маусс напряженно вслушивался в жуткий высокий голос, прорезавший гнетущую тишину на площади.

– Нам приказано убираться, – перевел он. – И мы должны возместить весь ущерб, нанесенный стране по нашей вине. Никакой торговли, кроме как по Восьми Правилам. Королеве Виктории приказано прибыть в Кантон в трауре… что-то… что-то еще вроде того, что за наши головы назначена награда, и… «как знак нашего неудовольствия, преступник Ти-сен будет подвергнут публичному бичеванию, и все его имущество конфискуется. Да убоится этого всякий и, дрожа, подчинится!».

Начальник «знаменосцев» приблизился к Ти-сену и показал кнутом на землю. Ти-сен, белый, как мел, опустился на колени, а начальник «знаменосцев» поднял руку и обрушил кнут на его спину. Потом еще, еще и еще. Вся площадь замерла в молчании, был слышен лишь свист рассекающего воздух бича. Ти-сен повалился вперед, лицом вниз, а «знаменосец» все продолжал хлестать его.

– Я не могу в это поверить, – проговорил Мастерсон.

– Это невозможно, – сказал Маусс.

– Если они способны сделать такое с Ти-сеном, клянусь распятием, они перережут нас всех.

– Чепуха! Мы можем захватить весь Китай, когда только пожелаем.

Брок захохотал.

– Что тут смешного, hein? – нетерпеливо спросил Маусс.

– Это означает, что у нас опять война на руках, – ответил Брок. – А я так скажу: вот и хорошо. – Он с издевкой посмотрел на Струана. – Ведь говорил я тебе, парень. Вот куда завело нас твое желание заключать с отребьем договоры помягче.

– Это какая-то хитрость, – спокойно возразил Струан. Но внутри он был не менее их потрясен тем, что сейчас происходило на площади. – Ти-сен – самый богатый человек в Китае. Императору просто понадобился мальчик для побоев, козел отпущения. Ну и, конечно, богатство Ти-сена. Это вопрос лица. Император просто сохраняет свое лицо.

– Катись ты к черту со своим лицом, парень. – Брок уже не смеялся. – Вот оно уже где сидит, твое лицо. Договору конец, торговле конец, Гонконгу конец, тебе самому конец, а ты тут все разглагольствуешь о каком-то лице.

– Ты ошибаешься, Тайлер. Гонконг только начинается, – сказал Струан. – Многое еще только-только начинается.

– Верно Война, к примеру, разрази меня гром.

– А если и будет война, где ты отыщешь базу для нашего флота? Макао нас не спасет, как никогда не спасал – это часть материка, и китайцы могут захватить город в любой момент. Но наш остров – другое дело, клянусь Господом. До него им не добраться, пока там стоит наш флот. Я готов согласиться, что без Гонконга нам действительно конец. Что без него мы не сможем снарядить экспедицию на север Никогда. Не сможем защитить те порты и поселения на материке, которые появятся у нас в будущем. Слышишь, Тайлер? Гонконг – это ключ к Китаю. Без Гонконга мы связаны по рукам и ногам.

– Клянусь Создателем, я и сам знаю, что нам нужен остров-крепость, – голос Брока загремел, перекрывая одобрительный гул, которым были встречены слова Струана. – Я просто говорю, что Гонконг не единственное место. Цюшан лучше.

– Ты никогда не сможешь защищать Цюшан так же успешно, как Гонконг, – с торжеством возразил Струан, понимая, что и для Брока нет пути назад, как не было его ни для кого из них. – Эта «голая проклятая скала», как ты его называешь, заключает в себе все твое чертово будущее.

– Может, да, а может, и нет, – угрюмо ответил Брок. – Поживем – увидим. Но вот уж тебя-то Гонконг ничем не порадует. Круглый холм будет моим, а тебе придет конец.

– Не будь так самоуверен. – Струан повернулся и посмотрел на площадь. Кнут по-прежнему поднимался и опускался. Ему стало жаль Ти-сена, угодившего в ловушку, которой он не мог ни избежать, ни предвидеть. Он не искал должности императорского представителя – ему приказали занять ее. Он оказался жертвой эпохи, в которой жил. Так же, как и сам Струан, и Лонгстафф, и Брок, и Хоппо, и все торговцы стали безвольными пешками в игре обстоятельств теперь, когда сделан первый ход. Дальнейшее было столь же неотвратимо, как удар бича. Кантон, как и раньше, подвергнется нападению. Сначала англичане захватят укрепления на подступах к городу, после чего станут просто угрожать ему. Брать город штурмом не придется, поскольку Кантон сначала заплатит выкуп. Затем летом, когда установится ветер, – вновь на север, к устью и причалам реки Пей Хо, и вновь император, беспомощный в тисках обстоятельств, как и все остальные, немедленно запросит мира. Договор останется, потому что он справедлив. Потом пройдут годы, и китайцы по своей воле откроют порты на материке, увидев, что британцам есть что предложить им: закон, правый суд, неприкосновенность собственности, свободу.

Ибо простые китайцы хотят того же, чего хотим мы, думал он, и нет между нами никакой разницы. Почему же нам не трудиться всем вместе ради общего блага? Может быть, со временем мы поможем китайцам выбросить из страны этих варваров-маньчжуров. Именно так все и произойдет, пока существует такой разумный договор, как сейчас, и пока у нас достанет терпения разыгрывать свою игру с китайцами по китайским правилам и с китайской неторопливостью. Ибо китайцы измеряют время не днями и не годами, а поколениями. А пока что мы сможем торговать в ожидании грядущих перемен. Без торговли мир станет тем, чем был когда-то – адом, где единственным законом была сильная рука и тяжелая плеть. Кроткие никогда не унаследуют землю. Да. Но Закон, по крайней мере, может защитить их и позволить им прожить свою жизнь так, как им хочется.

Когда Ти-сен получил сто ударов, «знаменосцы» подняли его. Кровь струилась по его лицу и шее, одеяние на спине превратилось в кровавые лохмотья. Толпа кричала и улюлюкала. «Знаменосец» ударил в гонг, но толпа продолжала неистовствовать, и тогда солдаты врезались в нее, рассыпая направо и налево град ударов. Раздались вопли, толпа отшатнулась и замерла в молчании.

Хоппо повелительным жестом указал на парк. Паланкин подняли, и «знаменосцы» двинулись впереди него, щелкая кнутами и расчищая дорогу в направлении торговцев.

– Пошли, – сказал Струан Мауссу и Броку. – Остальные пусть приготовятся на случай нападения. – Он выбежал в парк, Маусс и Брок следовали за ним по пятам.

– Ты что, умом тронулся? – спросил Брок на ходу.

– Нет.

– Он приказывает вам подойти и взять копию указа, мистер Струан, – перевел Маусс.

– Скажи ему, что мы не одеты в подобающие случаю одежды. Такое важное дело требует большой торжественности, нужно придать ему величие и достоинство, которого оно заслуживает.

На лице Хоппо появилось озадаченное выражение. Через секунду он заговорил снова.

– Он говорит: «Варвары не имеют торжественных обычаев и не заслуживают даже презрения. Однако. Сын Неба простирает свою милость на всех, кто трепещет перед ним. Депутация должна прибыть в мой дворец сегодня утром в Час Змеи».

– Сколько это будет по-нашему, дьявол его побери? – спросил Брок.

– Семь утра, – пояснил Маусс.

– Мы не собираемся совать голову в их вонючий капкан. Скажи ему, пусть проваливает к черту.

– Скажи ему, – начал Струан, – что в соответствии с Восемью Правилами нам не разрешается лично встречаться с высоким Хоппо, но мы должны получать документы через Ко-хонг здесь в поселении. Час Змеи не дает нам достаточно времени. – Он поднял голову: небо начинало бледнеть на востоке.

– Когда будет одиннадцать часов ночи?

– В Час Крысы, – ответил Маусс.

– Скажи ему, что мы примем документ из рук Ко-хонга здесь в поселении с «должной церемонией» в Час Крысы. Завтра вечером.

– «Должная церемония» – это ты ловко ввернул, Дирк, – одобрительно кивнул Брок. – Времени будет достаточно, чтобы приготовить им приветствие по всей форме!

Маусс выслушал ответ Хоппо.

– Он говорит, что Ко-хонг доставит указ в Час Змеи – это девять часов утра – сегодня. И все британские варвары должны покинуть поселение к Часу Овцы – это час пополудни – сегодня же.

– Скажи ему, что до часа пополудни осталось слишком мало времени. В Час Овцы завтра.

– Он говорит, что мы должны уйти в три часа дня сегодня – это Час Обезьяны – и что до этого времени нам ничего не грозит, и мы можем уехать беспрепятственно.

– Скажи ему: Час Обезьяны завтра.

Хоппо ответил Мауссу и выкрикнул приказ. Паланкин тут же подняли, и процессия стала выстраиваться в том же порядке, в каком прибыла на площадь.

– Он сказал, что мы должны уйти сегодня. В Час Обезьяны. Три часа дня сегодня.

– Передай ему, чтобы шел в ад! – в бешенстве крикнул Струан. Процессия уже направлялась к Хог Стрит. Один из «знаменосцев» толчком поставил Ти-сена позади паланкина и принялся подгонять его плетью, когда тот, тяжело волоча ноги, двинулся вслед за ним. Еще больше солдат навалилось на толпу, которая начала быстро редеть. Оставшиеся на площади «знаменосцы» разделились на два отряда. Один придвинулся ближе к фактории, отрезав ее от Хог Стрит, другой расположился к западу от нее. Фактория оказалась окруженной.

– Почему ты так настаивал на отсрочке? – спросил Брок.

– Обычный прием при ведении переговоров.

– Ты прекрасно знаешь: после того, что случилось с Ти-сеном, добиваться отсрочки – значит добиваться большего, чем стоит жизнь Хоппо! Что такого важного заключается в том, чтобы переночевать здесь еще одну ночь, а? Большинство из нас так и так собирались уезжать сегодня. Чтобы успеть на распродажу.

Господи всеблагой и милосердный, мысленно взывал Струан, понимая, что Брок прав. Как я теперь смогу дождаться лорки с серебром?

– Ну? – настаивал Брок.

– Нет никакой причины.

– Что-то ты темнишь, парень, – покачал головой Брок, входя в дверь фактории.

Ровно в Час Змеи под гром барабанов и гонгов купцы Ко-хонга в полном составе появились на площади в сопровождении пятидесяти «знаменосцев». Оставленные для охраны площади солдаты пропустили их и снова сомкнули ряды. Дзин-куа не было среди купцов и на этот раз.

Но Хау-куа, его сын и ведущий купец Ко-хонга, был на месте. Хау-куа, круглый человечек средних лет, всегда улыбался. Но сегодня на его покрытом потом лице не было и тени улыбки. Он так дрожал от ужаса, что едва не уронил аккуратно свернутый императорский указ, перевязанный алой лентой. Остальные купцы выглядели напуганными не меньше его.

Струан и Брок ожидали их в парке. Они надели свои лучшие сюртуки, белые галстуки и цилиндры. Струан был свежевыбрит, а Брок дал расчесать свою бороду. Оба вставили в петлицу по яркому цветку. Они сознавали, что эта церемония поднимала их престиж и заставляла Хоппо терять лицо.

– Все правильно, ребята, – с хриплым смехом говорил Брок часом раньше. – Струан и я. мы выйдем и заберем у них этот чертов указ, и если мы не отнесемся к этому с подобающей серьезностью, они еще, чего доброго, возьмут да и поджарят нас, как крыс в крысоловке, не дожидаясь назначенного ими же часа. С них станется. Поэтому сделайте все в точности, как сказал Струан.

Купцы и сопровождающие их солдаты остановились у ворот. Маусс открыл их, и Струан и Брок подошли и встали в проходе. «Знаменосцы» впились в них взглядами Струана и Брока не покидало мрачное сознание того, что за их головы все еще назначена награда, но страха они не испытывали, зная, что сейчас их прикрывают десятки ружей, спрятавшихся за окнами фактории позади них, и пушка на лорке Брока, стоявшей на середине реки.

Начальник отряда что-то проговорил, горячась и тыча в них собранной в кольцо плетью.

– Он говорит, выходите и берите указ, – перевел Маусс. Струан в ответ лишь приподнял шляпу, протянул руку и не двинулся с места, словно врос в землю.

– Хоппо сказал, что указ должен быть вручен. Вручайте его. – Он продолжал держать руку перед собой.

Маусс передал его слова, и затем, после нескольких мгновений тревожного ожидания, «знаменосец» обрушил поток проклятий нa Хау-куа, и тот заторопился вперед и отдал свиток Струану. В ту же минуту Струан, Брок и Маусс взяли на отлет свои цилиндры и прокричали во весь голос: «Боже, храни Королеву». По этому сигналу Горт поджег фитили у шутих и швырнул их в парк. Купцы Ко-хонга отпрянули назад, а «знаменосцы» натянули луки и схватились за мечи, но Струан и Брок с торжественными, величавыми лицами стояли совершенно неподвижно, держа шляпы в воздухе.

Взрывающиеся шутихи наполнили парк дымом. Когда их треск прекратился, Маусс, Струан и Брок, к ужасу всего Кохонга, крикнули: «К чертям всех маньчжуров!», а из фактории донеслось звучное троекратное «гип гип ура».

Начальник отряда с воинственным видом шагнул вперед и что-то сердито протараторил Мауссу.

– Он спрашивает, что все это значит, Тай-Пэн.

– Ответь ему в точности так, как я тебе говорил. – Струан поймал взгляд Хау-куа и незаметно подмигнул ему, зная об его ненависти к маньчжурам.

Маусс звенящим голосом громко произнес на безукоризненном мандаринском наречии:

– Таков наш обычай для особо важных церемоний. Не каждый день нам выпадает счастье получать столь драгоценный документ.

«Знаменосец» коротко выругался в его адрес и приказал Ко-хонгу возвращаться. Купцы ушли, но теперь их шаг стал тверже.

Брок захохотал. Громкий смех прокатился по всей фактории и эхом отозвался в дальнем конце площади, где располагалась фактория американцев. Кто-то просунул в одно из окон британский флаг и храбро замахал им.

– Ну что ж, теперь пора готовиться к отьезду, – сказал Брок и, довольный, улыбнулся. – Здорово получилось, что и говорить.

Струан не ответил. Он перебросил шелковый свиток Мауссу со словами «сделай мне точный перевод, Вольфганг» и поднялся в свои апартаменты.

А Гип с поклоном впустила его и опять принялась колдовать над кухонными горшками и кастрюлями. Мэй-мэй одетая лежала на кровати.

– В чем дело, Мэй-мэй?

Она исподлобья посмотрела на него, повернулась на живот и, задрав платье, показала ему посиневшие ягодицы.

– Вот в чем дело! – выпалила она с притворным гневом. – Посмотри, что ты наделал, зверь, варвар, фанквэй. Теперь я должна либо стоять, либо лежа на животе.

– «Должна лежать на животе», – поправил ее Струан, падая в кресло с задумчивым видом.

Мэй-мэй одернула платье и осторожно слезла с кровати. – Почему ты не смеешься? Я думала, это тебя развеселит.

– Извини, девочка. Конечно, в другой раз я бы так и сделал. Но сейчас мне нужно о многом подумать.

– О чем о многом?

Он махнул рукой А Гип: «Ты уходить, хейа, ясно?» и запер за ней дверь на задвижку. Мэй-мэй опустилась на колени рядом с дымящимся горшком и палочкой помешала его содержимое.

– Мы должны уехать отсюда в три часа пополудни, – заговорил Струан. – Скажем, ты вдруг захотела бы остаться Здесь, на территории поселения До завтра. Что бы ты сделала?

– Спряталась, – тут же ответила она. – На этом… как вы говорите… маленькая комната рядом с крышей.

– Чердак?

– Да. На чердаке. Почему ты хочешь остаться?

– Как ты полагаешь, факторию станут обыскивать, когда мы уедем?

– Зачем оставаться? Очень неразумно оставаться.

– Как ты думаешь, «знаменосцы» станут пересчитывать нас на причале?

– Это чертово отродье и считать-то не умеет. – Она шумно отхаркалась и сплюнула в огонь.

– Прекрати плеваться!

– Я мною раз говорила тебе, Тай-Пэн, что это очень важный, очень мудрый китайский обычай, – с полной серьезностью проговорила она. – В горле всегда бывает яд. Человек становится очень больным, если его не отхаркивает. Это очень разумно – его отхаркивать. Чем громче отхаркивание, тем сильнее пугается божество ядовитой слюны.

– Все это ерунда. К тому же, это отвратительная привычка.

– Ай-йа, – нетерпеливо воскликнула она. – Ты разве не понимаешь по-английски? Иногда я спрашиваю себя, зачем я беру себе весь этот труд объяснять тебе столько цивилизированных китайских мудростей. Зачем нам нужно здесь прятаться? Опасно оставаться, когда другие уедут. Будет большая опасность, если «знаменосцы» увидят меня. Нам понадобится охрана. Зачем мы должны прятаться?

Он рассказал ей о лорке. И о серебряных слитках.

– Ты должен очень мне доверять, если решился рассказать такое, – произнесла она с большой серьезностью.

– Да.

– Что ты должен дать Дзин-куа взамен?

– Разумеется. Но что еще?

– Только торговые уступки. Она замолчала.

– Дзин-куа – умный человек. Он не захочет одних лишь торговых уступок, – заговорила она с задумчивым видом после недолгой паузы. – Каких только уступок не потребовала бы я, будь я Дзин-куа! На все ты должен согласиться. На все.

– И чего бы ты пожелала?

Она молча посмотрела на языки пламени в камине и подумала, что сказал бы Струан, если бы узнал, что она внучка Дзин-куа – вторая дочь пятой жены его старшего сына Хау-куа. И она опять спросила себя, почему ей запретили рассказывать об этом Струану – запретили под страхом исключения ее имени из родовых списков навечно. Странно, в который раз подивилась она этому запрету. И задрожала при мысли о том, что может быть отлучена от семьи, поскольку это означало бы, что не только она, но и ее дети, и дети их детей, и их внуки отпадут от главного ствола и тем самым лишатся той взаимной поддержки и защиты, которая связывает кровных родственников и является краеугольным камнем китайского общества. Камнем вечным, неподвластным разрушительной силе времени. Ибо пять тысячелетий развития и постоянного поиска научили этот народ, что лишь одно в мире людей имеет непреходящую ценность, служит каждому безопасным прибежищем и достойно сохранения – семья.

И она задумалась, какова же подлинная причина, заставившая отца отдать ее Струану.

– Вторая дочь пятой матери, – сказал он ей в день ее пятнадцатилетия. – Мой достойнейший отец решил оказать тебе великую честь. Ты будешь отдана Тай-Пэну всех варваров.

Это известие повергло ее в ужас. Ни разу в жизни она не видела ни одного варвара, и они представлялись ей грязными, отвратительными пожирателями людей. Она расплакалась, умоляя отца сжалиться над ней, а потом ей тайком показали Струана, когда тот приходил к Дзин-куа.

Светловолосый гигант напугал ее, но она, по крайней мере, могла убедиться, что он не обезьяна. Однако и после этого она продолжала молить родителя отдать ее замуж за китайца.

Но Хау-куа был непреклонен и поставил ее перед выбором:

– Подчинись воле отца или покинь этот дом и будь изгнана из семьи навсегда.

Поэтому Мэй-мэй переехала в Макао и поселилась в доме Струана. Ей было приказано доставлять ему удовольствие и радость. А также выучить язык варваров. И обучить Тай-Пэна китайским обычаям, но так, чтобы сам он и не догадывался, что его учат.

Раз в год Дзин-куа и ее отец присылали кого-нибудь с новостями о семье и узнавали, насколько она продвинулась в том, что ей поручено.

Все это очень странно, думала Мэй-мэй. Конечно же, меня послали сюда не для того, чтобы шпионить за Струаном, а для того, чтобы стать его наложницей. И, конечно же, ни отец, ни дедушка не стали бы этого делать с легким сердцем – ведь она была их крови. Разве не считалась она любимой внучкой Дзин-куа?..

– Так много серебра, – проговорила Мэй-мэй, избегая ответа на его вопрос. – Так много – это ужасно большой соблазн. Огромный. И все в одном месте: одна лишь попытка – нападение, кража – и двадцать, сорок поколений никогда не узнают, что такое бедность. – Какой же я была дурочкой, что боялась Тай-Пэна. Он такой же мужчина, как любой другой. И он мой господин. Очень-очень мужчина. А я скоро стану Тай-тай. Наконец-то, после стольких лет. И тогда у меня наконец-то будет лицо.

Она низко поклонилась.

– Ты оказал мне большую честь тем, что доверился мне. Я буду вечно благословлять твой йосс, Тай-Пэн. Твой дар велик, ты даешь мне так много лица. Потому что любой на моем месте постарался бы украсть такое богатство. Любой.

– Как бы ты взялась за это дело?

– Послала бы А Гип к Хоппо, – не задумываясь ответила она и опять помешала мясо в горшке. – Если пообещать ему пятьдесят процентов, он забудет даже об императоре. Он позволит тебе остаться – тайно, если ты пожелаешь, – пока не прибудет лорка. Когда он убедится, что это та самая лорка, он позволит тебе так же тайно проникнуть на нее и перехватит где-нибудь ниже по реке. И перережет тебе горло. Но потом он отнимет у меня мою долю, и мне придется стать его женщиной. Мерзкое черепашье дерьмо! За весь чай Китая я не лягу в постель с этой развратной свиньей. У него ужасно гнусные повадки. Ты знаешь, что он почти не мужчина?

– Что? – переспросил Струан, занятый своими мыслями.

– Это всем известно. – Она осторожно попробовала тушеное мясо и добавила немного соевого соуса. – Ему теперь нужны две девушки сразу. Пока одна занимается делом, другой приходится играть с ним. Потом, опять же, у него такой маленький член, что он надевает на себя всякие штуки, огромные штуки. Ну и потом, конечно, ему нравится делать любовь с утками.

– Прекратишь ли ты наконец нести околесицу?

– Что такое «околесица»? – спросила Мэй-мэй.

– «Ерунда»

– Ха, это не ерунда. Все знают. – Она игриво тряхнула головой, и гладкие струи ее волос заиграли при этом движении. – Я тебя совсем не понимаю, Тай-Пэн. У тебя такой шок, когда я говорю об очень обычных вещах. Многие используют разные штуки, чтобы улучшить свой секс. Очень важно улучшать, если можешь. Кушать правильную пищу, пользоваться правильными лекарствами. Если у тебя маленький член, ай-ай, разве плохо улучшить свой йосс и доставить своей девушке больше удовольствия? Но только не так, как это делает эта грязная свинья! Он просто хочет, чтобы было больно.

– Хватит об этом, женщина!

Она перестала помешивать мясо и посмотрела на него. Ее брови чуть заметно нахмурились.

– Все европейцы такие, как ты, Тай-Пэн? Не любят говорить открыто про мужчин и женщин, хейа?

– О некоторых вещах у нас просто не принято говорить, вот и все.

Она покачала головой.

– Это неправильно. Говорить хорошо – полезно. Как же иначе можно стать лучше? Мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. У тебя же не бывает шок, когда ты говоришь о пище! Зачем же так сердиться, а? Секс и есть пища, можешь не беспокоиться. – Ее глаза озорно прищурились, и она оглядела его сверху донизу. – Хейа, все масса делать джиг-джиг, как твоя, одинаково, хейа?

– А все китайские девушки такие же, как ты, хейа?

– Да, – спокойно ответила она. – Большинство. Как я, но только не такие хорошие. Я надеюсь. – Она рассмеялась. – По-моему, ты очень особенный. Я тоже особенная.

– И скромная к тому же.

– Чума на такую скромность, Я просто откровенна, Тай-Пэн. Все китайцы – очень откровенные люди. Почему я должна принижать свои достоинства? И твои? Я доставляю тебе радость, и сама получаю огромное удовольствие. Глупо притворяться, что это не так. – Она заглянула в горшок, палочками достала оттуда кусочек мяса и попробовала его. Затем сняла горшок с огня и поставила тут же рядом, чтобы не остыл. Отперев дверь, она что-то прошептала А Гип. Та кивну па и выскользнула из комнаты. Мэй-мэй вернулась к огню.

– Куда она ушла?

– Искать место, где можно спрятаться.

– Я сам займусь этим.

– У нее лучше получится. Сейчас мы поедим, а потом ты решишь насчет Брока.

– А что с ним надо решать?

– Он ведь не даст тебе просто так остаться и спрятаться, хейа?

– Я уже решил, что с ним делать. – Струан улыбнулся так широко, что все его лицо покрылось морщинками. – Ты очень-очень особенная, Мэй-мэй.

– Достаточно особенная, чтобы ты сделал меня Тай-тай? Своей Верховной госпожой, по обычаям твоей страны?

– На это я дам тебе ответ, когда успешно завершу три дела.

– Какие три дела?

– Первое – доставлю серебряные слитки на «Китайское Облако» в целости и сохранности.

– Дальше?

– Второе – добьюсь, чтобы Гонконг стал нашим по-настоящему и навсегда.

– И последнее?

– Еще не знаю точно. В отношении третьего дела тебе придется запастись терпением.

– С первыми двумя я тебе помогу. Как будет с последним, я не знаю. Я китаянка, а китайцы очень терпеливые люди. Но не забывай, что я еще и женщина.

– Буду помнить, – произнес он после продолжительного молчания.