Джоди Линн Пиколт Одинокий волк

ЛЮК

— Послушай, — сказал я, — мне лучше пойти одному.

— Конечно, ты прав.

— Не может такого быть! — изумилась она. Мое низкое давление сбило ее с толку не меньше.

— Здравствуйте, — произнес я еще до того, как врач вошел.

— Доброе утро! Я доктор Стивене, а вы... Люк Уоррен, как я понимаю. Значит, вы два года прожили в лесу в стае диких волков и, по-видимому, научились видеть сквозь стены, — сказал он и повернулся к медсестре: — Где принимает психиатр?

— Я не сумасшедший. Я изучаю волков. Я следовал за стаей серых волков вдоль реки Сент-Лоуренс. Я заставил их принять меня в стаю. Охотился с ними, ел с ними, спал рядом с ними.

Думаю, доктор никогда бы мне не поверил, если бы не увидел показатели моего давления. Он повернулся к медсестре.

— Здесь явно какая-то ошибка.

— Я трижды измерила, — возразила медсестра.

Доктор нахмурился, считая удары моего сердца уже лично.

— Ладно, — наконец сказал он. — Ваш пульс ниже, чему профессионального баскетболиста, которого я лечил год назад. Если бы я не видел вас собственными глазами, то сказал бы, что вы при смерти. Но дело явно не в этом. А в чем?

— Я сидел на уникальной диете и занимался специальными упражнениям, — объяснил я.

— Вы правду говорите? — не верит доктор.

— Я бы хотел взять у вас кровь на анализ, — попросил он. — Чтобы посмотреть, насколько с физической точки зрения повлияла на вас такая жизнь. Вы не против?

— Вы не могли бы показать, где здесь ближайший туалет? — спросил я.

— Слишком громко, — повторял он снова и снова, раскачиваясь из стороны в сторону. Его голос звучал глухо, как будто он разговаривал со дна океана.

— Вот ты где! — воскликнула она, хватая его за руку и поднимая на ноги.

— С ним все в порядке? — спросил я.

— Сегодня ему вживили слуховые имплантаты, — гордо ответила она. — Он к ним только привыкает.

— Слишком громко, — плакал подросток.

ДЖО

Знаешь, — говорю я, закрывая дверь конференц-зала, — впредь я хотел бы, чтобы, перед тем как что-то говорить, ты советовался со мной. Я здесь для того, чтобы все, что ты хочешь сказать, облекать в форму прямых вопросов, а не спонтанных выкриков.

Простите, — бормочет Эдвард, закрывая лицо руками. — Я не хотел.

Не хотел чего? Бросить очередную бомбу в зал суда? Довести сестру до слез? Окончательно раздавить мать?

Я смотрю на телефон. Джорджи исчезла. Я звонил ей, посылал сообщения, но она не отвечает. Она была в зале суда, когда Эдвард признался в том, что отец ей изменял, — теперь ее там нет. Я, если честно, изо всех сил пытаюсь убедить себя, что она не настолько расстроилась из-за того, что узнала о бывшем муже, чтобы прятаться от всех. Я изо всех сил пытаюсь верить в то, что со мною она счастлива и сможет отмахнуться от этого неприятного открытия. Одно хорошо — ее не было в зале суда, когда Эдвард сделал свое последнее, настоящее признание.

Я сажусь и ослабляю галстук.

Ну?

Эдвард поднимает на меня глаза.

И тогда ты уехал, — резюмирую я.

Эдвард кивает.

Всю жизнь я чувствовал, что не оправдываю его ожиданий. Не о таком сыне он мечтал. Но оказалось, что я тоже мечтал не о таком отце. Как только человек о чем-то узнает, от этого знания уже не избавиться, и я понимал: постоянно встречаясь с ним, я не смогу себя сдерживать. Но я не смог бы объяснить, почему так себя веду, не ранив маму и Кару. Поэтому я отправился в Редмонд и прилепил к зеркалу в ванной квитанцию за аборт. А потом уехал.

Ты не подумал, что своим побегом причиняешь боль матери?

Мне было восемнадцать лет, — оправдывается Эдвард. — Я вообще ни о чем не думал.

Зачем ты сейчас об этом сказал, Эдвард? Это некий послед-ний предсмертный пинок отцу?

Он качает головой.

Если честно, мне кажется, что он все равно будет смеяться последним. Если бы я не знал, как все произошло на самом деле, то подумал бы, что он это заранее спланировал. После шести лет разлуки мы снова вместе. И нам приходится вместе принимать решения. Только представьте, — усмехается Эдвард, — мой отец наконец-то научил нас поступать, как стая.

Хорошая новость: когда мы возвращаемся в зал суда, Джорджи уже там и выглядит не слишком расстроенной, а просто получившей подтверждение своим догадкам. Плохая новость — я должен провести перекрестный допрос собственной падчерице.

У Кары такой вид, как будто она готовится встретиться лицом к лицу с инквизицией. Я подхожу ближе и наклоняюсь к ней.

Ты слышала о парне, который упал со здоровенного дерева?

Она хмурится.

Так вот, он полностью выздоровел.

У нее вырывается смешок. Я подмигиваю ей.

Кара, правда ли, что один из волков в вольере твоего отца потерял лапу?

Да, он угодил в капкан, — отвечает она, — и отгрыз себе лапу, чтобы освободиться. Отец его выходил, хотя все говорили, что он не жилец.

Но тому волку хватило трех ног, чтобы убежать, верно?

Наверное.

И три ноги не мешают ему есть?

Нет.

Он может бегать со стаей?

И может общаться с остальными членами стаи?

Конечно.

Но с твоим отцом все по-другому, не так ли? Травма не позволит ему делать все эти вещи, которые для него означают «полноценно жить»? — задаю я вопрос.

Я уже говорила, — упрямо говорит Кара. — Для отца любая жизнь — значима.

Она старается не смотреть на Эдварда, произнося эти слова.

Врачи твоего отца утверждают, что у него практически нет шансов на выздоровление, разве нет?

Нельзя все видеть в черно-белом цвете, как они это делают, — настаивает она. — Мой отец — настоящий борец. Если кто и справится с трудностями, так это он. Он все время совершает поступки, которые остальным не по плечу.

Я делаю глубокий вдох, потому что намерен приступить к той части перекрестного допроса, которая будет не такой сдержанной и вежливой. Я закрываю глаза, надеясь, что Кара (и Джор-джи) простят меня за то, что я собираюсь сделать. В настоящий момент я прежде всего отвечаю за Эдварда.

Кара, ты употребляешь спиртное?

Она вспыхивает.

Нет.

Да, — признается она.

Если откровенно, в ночь, когда произошла авария, ты пила, верно?

Одну бутылку пива...

Но ты солгала полиции, сказав, что не пила вообще, не так ли?

Я думала, что мне влетит, — говорит Кара.

Ты позвонила отцу, чтобы он забрал тебя, потому что не хотела ехать домой с друзьями, которые тоже напились на вечеринке, правильно?

Она кивает.

Мы с папой договорились: если я окажусь в подобной ситуации, он не станет упрекать меня за плохой поступок, если я ему позвоню. Он будет знать, что сам привезет меня домой живой и здоровой.

Что сказал тебе отец, когда вы ехали в машине?

Кара чуть плотнее прижимает руку к туловищу.

Не помню, — отвечает она, опустив глаза. — Какие-то воспоминания об аварии просто... стерлись. Я знаю, что уехала с вечеринки, а следующее, что помню, — я лежу в машине скорой помощи.

Где ты в настоящий момент живешь? — задаю я следующий вопрос.

Смена темы разговора застает ее врасплох.

Я? С вами. И моей мамой. Но только потому, что мне после операции пока нужна помощь.

До аварии ты жила с отцом?

Да.

За те шесть лет, что твои родители в разводе, ты жила у каждого из них, я прав?

Правда ли, что когда мама тебе стала надоедать, ты сбежала из ее дома и переехала жить к отцу?

Нет, — возражает Кара, — мама меня не доставала, я просто почувствовала...

Она замолкает, понимая, что вот-вот собиралась произнести.

Продолжай, — мягко подталкиваю я.

Я почувствовала, что мне здесь не место. Она вышла за вас замуж, родились близнецы... — бормочет Кара.

Поэтому ты покинула ее дом и переехала к отцу?

Но он же мой папа! Не надо делать из мухи слона.

А когда вы ругались с отцом, ты приходила в наш дом, правда?

Кара кусает нижнюю губу.

Такое было всего дважды. Но я всегда возвращалась к нему.

Если произойдет чудо и твой отец поправится, где ты собираешься жить, Кара?

С отцом.

Но еще несколько месяцев тебе нужно заботиться о собственном плече. Он тебе в этом не помощник — не говоря уже о том, что ты сама не в состоянии оказать ему помощь в реабилитации...

Я что-нибудь придумаю.

Чем ты будешь оплачивать ипотеку? А коммунальные платежи?

Она на минуту задумывается и ликующе отвечает:

Из его страховки.

Какая страховка, если он жив? — уточняю я. — Отсюда вытекает следующий вопрос: ты утверждаешь, что Эдвард пытался убить вашего отца?

Так оно и было.

Он отключил аппарат от розетки. В этом случае разве ваш отец не умер бы от естественных причин?

Она качает головой.

Мой брат пытается убить моего отца, я хочу сохранить ему жизнь.

Я бросаю на нее сочувствующий взгляд.

Но разве не правда, что если бы не ты, не твоя глупость, отец вообще не оказался бы на больничной койке?

Я вижу, как от удивления расширяются ее глаза: она осознает, что человек, которому она доверяла, только что воткнул ей нож в спину. Я вспоминаю блюда, что я ей готовил, наши разговоры за последние шесть лет. Я знал имя ее первой любви раньше, чем его узнала Джорджи; я был той жилеткой, в которую она рыдала, когда эта первая любовь стала встречаться с ее лучшей подругой.

Судья говорит Каре, что она может занять свое место. Ее верхняя губа дрожит. Я хочу броситься к ней, обнять, сказать несколько слов, чтобы поддержать, но чувствую, что не могу: в этом зале суда она — конкурирующая сторона, она — враг.

Джорджи заключает дочь в объятия и холодно смотрит на меня. Она должна была понимать, когда просила меня представлять интересы Эдварда, что этим все обернется. Что Кара — не по своей вине! — может потерять не только одного, но и второго отца.