Глава шестнадцатая В ГЛУБИНЕ АЛЯСКИ

Глава шестнадцатая

В ГЛУБИНЕ АЛЯСКИ

15 апреля 1992 года Крис МакКэндлесс покинул Картэйдж, штат Южная Дакота, в кабине грузовика Мэк⁵⁹. Его «великая аляскинская одиссея» началась. Три дня спустя он пересек в Рузвилле канадскую границу и двинулся автостопом на север через Скукумчак и Радиум Джанкшн, Лейк Льюис и Джаспер, Принц Джордж и Доусон Крик — где, в центре города, он сфотографировал указатель, обозначавший начало автомагистрали «Аляска». «Километр 0, — гласил он. — Фербэнкс 2451 километр».

Автостоп на магистрали весьма непрост. На окраине Доусон Крик часто можно встретить дюжину унылых мужчин и женщин, стоящих плечом к плечу с поднятыми пальцами. Некоторые могут ждать попутки больше недели. Но МакКэндлессу повезло. 21 апреля, всего за шесть дней путешествия из Картэйджа, он прибыл в Горячие источники Лайэрд Ривер, на границе Территории Юкон.

На Лайэрд Ривер есть общественный кемпинг, от которого дощатый тротуар ведет к болоту и горячим источникам, находящимся менее чем в километре от города. Это — самая популярная остановка на магистрали, так что МакКэндлесс решил сойти с трассы и окунуться. Но когда он закончил купание и попытался поймать другую попутку, то обнаружил, что удача изменила ему. Никто не останавливался. Прошло два дня, а он все еще в нетерпении сидел у Лайэрд Ривер.

В пол-седьмого утра в четверг, когда земля еще была основательно промерзшей, Гейлорд Стаки вышел по тротуару к самому крупному из источников. С удивлением он увидел среди пара молодого человека, представившегося как Алекс.

Стаки — лысый и веселый шестидесяти трехлетний хузьер⁶⁰ с лицом, похожим на кусок окорока, перегонял из Индианы на Аляску для дилера в Фербэнксе новый дом на колесах⁶¹ — так он подрабатывал, выйдя на пенсию после сорока лет в ресторанном бизнесе. Когда он сказал об этом Алексу, тот воскликнул: «Вау, я тоже еду туда! Но торчу здесь уже пару дней, пытаясь поймать попутку. Можно поехать с вами?»

«Вот ведь не слава Богу! — ответил Стаки. — Я бы хотел, сынок, но не могу. Фирма строго запрещает подбирать автостопщиков. Они мне голову снимут». Однако во время беседы среди сернистого тумана Стаки передумал: «Алекс был чисто выбрит, подстрижен, и по его речи было ясно, что пацаненок не прост. Он не был типичным автостопщиком. Я им обычно не доверяю. Считаю, что если парень не может купить билет на автобус, с ним что-то не так. Тем не менее, через полчаса я сказал, что подвезу его на восемьсот километров до Уайтхорса, а остаток пути он проделает и без моей помощи».

Однако, когда через полтора дня они прибыли в Уайтхорс — столицу Территории Юкон и крупнейший, самый космополитический город на всей автомагистрали «Аляска», Стаки так понравилось общаться с МакКэндлессом, что он снова передумал, и согласился довезти парня до Фербэнкса. «Поначалу он не раскрывался и говорил мало, — вспоминает Стаки, — но это долгая, неспешная дорога. Три дня мы провели вместе на этих колеях, и под конец он вроде как избавился от скорлупы. Вот что я вам скажу: он был парень первый сорт. Очень вежливый, не чертыхался, не употреблял всяких словечек. Наверняка из хорошей семьи. В основном мы говорили о его сестре. Думаю, он не особо ладил с предками. Говорил, что его отец — гений и ученый из НАСА, но также что он был двоеженцем, и это пришлось Алексу не по нутру. Сказал, что не видел родителей уже пару лет, с окончания колледжа».

МакКэндлесс был откровенен со Стаки по поводу своих планов провести лето одному в глуши. «Сказал, что мечтает об этом с детства, — говорит Стаки. — Что он не хочет видеть ни людей, ни самолетов, ни малейших следов цивилизации. Он желал доказать себе, что может сделать это сам, без чьей-либо помощи».

Стаки и МакКэндлесс прибыли в Фербэнкс 25 апреля. Водитель отвел юношу в продуктовый магазин, где купил ему большой мешок риса, «а затем Алекс сказал, что хочет отправиться в университет, чтобы разузнать о съедобных растениях. Ягоды и прочее. Я сказал ему: „Алекс, ты слишком торопишься. Там еще метровый снег. Ничего еще не растет“. Но он уже все решил. Закусил удила и рвался в путешествие». Стаки довез его до университетского кампуса на западной окраине города и высадил в пять тридцать вечера.

«Перед тем, как попрощаться, — говорит Стаки, — я сказал ему: „Алекс, я провез тебя полторы с лишним тысячи километров. Я кормил тебя целых три дня. Как минимум, ты должен прислать мне письмо, когда возвратишься с Аляски“. И он обещал, что напишет.

Я также умолял его позвонить родителям. Что может быть хуже положения, когда сын странствует, а ты годами не знаешь где он, жив или нет. „Вот номер моей кредитки, — сказал я ему. — Прошу, позвони им!“ Но он лишь ответил: „Может быть, да, а может, нет“. Когда он ушел, я пожалел, что не взял номер телефона его родителей, дабы позвонить самому. Но все произошло слишком быстро».

Высадив МакКэндлесса, Стаки вернулся в город, чтобы доставить дилеру передвижной дом, но выяснил, что ответственный за приемку уже уехал домой и не вернется до утра понедельника, поэтому перед возвращением в Индиану ему надо было убить еще два дня в Фербэнксе. Воскресным утром он вернулся в кампус. «Я надеялся найти Алекса и провести с ним еще денек, посмотреть достопримечательности. Искал два часа, все изъездил, но его и след простыл».

Попрощавшись со Стаки субботним вечером, МакКэндлесс провел два дня и три ночи в окрестностях Фербэнкса — в основном, в университете. В книжной лавке кампуса он отыскал в углу нижней полки секции «Аляска» дотошное полевое руководство по съедобным растениям региона: «Травник Танаина / Дена'ина К'ет'уна: Этноботаника индейцев Дена'ина южной Аляски» Присциллы Рассел Кэри. Со стеллажа рядом с кассой он взял две открытки с белым медведем, на которых отправил из университетского почтамта свои прощальные послания Уэйну Вестербергу и Джен Буррс.

Просматривая объявления, МакКэндлесс нашел подержанный полуавтоматический Ремингтон с оптическим прицелом 4x20 и пластиковой ложей. Модель Найлон 66 была снята с производства, но местные охотники любили ее за надежность и небольшой вес. Он заключил сделку на парковке, заплатив, вероятно, 125 долларов, а затем купил в ближайшей оружейной лавке четыре коробки по сотне экспансивных пуль⁶² для винтовки.

Закончив подготовку, МакКэндлесс упаковал рюкзак и направился от университета на запад. Покидая кампус, он прошел мимо Геофизического института — высокого здания из стекла и бетона, увенчанного огромной спутниковой тарелкой. Эта тарелка, один из самых заметных ориентиров на силуэте города, была построена для сбора данных со спутников, оборудованных радарами с синтетической апертурой, спроектированными Уолтом МакКэндлессом. Во время запуска приемной станции Уолт посетил Фербэнкс и написал несколько программ, необходимых для ее функционирования. Если Геофизический институт и напомнил Крису об отце, юноша не оставил записей об этом.

Вечерний морозец усиливался. В шести с половиной километрах от города МакКэндлесс установил палатку на окруженном березами клочке мерзлой земли, неподалеку от гребня утеса, возвышающегося над вывеской «Голд Хилл. Бензин И Спиртное». В пятидесяти метрах от его лагеря находилась ступенчатая выемка грунта под шоссе Джорджа Паркса, которое позднее приведет его к тропе Стэмпид. 28 апреля он проснулся пораньше, дошел в предрассветном мареве до шоссе, и был приятно удивлен, когда первая же машина остановилась, чтобы подвезти его. Это был серый фордовский пикап с наклейкой на заднем бампере: «Я рыбачу — следовательно, я существую. Петербург, Аляска». Водитель пикапа оказался электриком, чуть старше МакКэндлесса. Он ехал в Анкоридж, и звали его Джим Голлиен.

Три часа спустя Голлиен свернул с шоссе на запад, и проехал так далеко, как только мог по заброшенной боковой дороге. Когда он высадил МакКэндлесса на тропе Стэмпид, температура была чуть выше нуля (ближе к ночи она опускалась до минус двенадцати). Полметра жесткого весеннего снега покрывали землю. Юноша еле сдерживал восторг. Наконец-то он был один в бескрайней глуши Аляски.

Когда МакКэндлесс продирался по тропе в парке из искусственного меха и с ружьем на плече, из еды у него были только четырех с половиной килограммовый мешок длиннозерного риса, два сандвича и пакет кукурузных чипсов. Годом раньше у Калифорнийского залива он протянул более месяца на двух с четвертью килограммах риса и рыбе, которую ловил дешевой удочкой — опыт, придавший ему уверенности, что и на Аляске он сможет добыть себе пропитание.

Самым весомым грузом в его наполовину пустом рюкзаке была библиотека: девять или десять книг в мягкой обложке, большую часть которых дала ему Джен Буррс в Найленде. Среди них были творения Торо, Толстого и Гоголя, но МакКэндлесс не был литературным снобом. Он просто брал книжки, которые ему было приятно читать, включая ширпотреб от Майкла Крайтона, Роберта Пирсига и Луи Л'Амура⁶³. Не взяв с собой писчей бумаги, он начал лаконичный дневник на пустых страницах в конце «Травника Танаина».

На прилегающей к Хили оконечности тропы Стэмпид зимой можно встретить собачьи упряжки, лыжников и снегоходы, но лишь до конца марта — начала апреля, когда на реках вскрывается лед. Когда МакКэндлесс уходил в чащу, на большинстве крупных рек показалась открытая вода, и уже две-три недели никто не рисковал путешествовать по тропе слишком далеко. На земле оставался лишь слабый след от гусениц снегохода.

На второй день МакКэндлесс достиг реки Текланика. Хотя вдоль берегов тянулись изломанные ледяные карнизы, ледяных мостов над потоком уже не осталось, и он был вынужден переходить вброд. В начале апреля случилась оттепель, и ледоход уже прошел, но потом снова похолодало, так что уровень реки был очень низок — менее чем по пояс МакКэндлессу, так что ему удалось перебраться без осложнений. Он не подозревал, что переходит свой Рубикон. Неопытный, он не мог и предположить, что через два месяца, когда ледники и скопления снега в верховьях Текланики растают под воздействием летней жары, их стоки увеличатся в десять раз, превратив реку в глубокий свирепый поток, ничем не напоминающий уютный ручеек, через который он беззаботно переправился в апреле.

Из его дневника мы знаем, что 29 апреля МакКэндлесс где-то провалился под лед. Это, вероятно, случилось, когда он переходил через скопления тающих бобровых запруд сразу за западным берегом Текланики, но вряд ли это причинило ему какой-то вред. Днем позже, когда тропа поднялась на гребень, он впервые увидел высокие, ослепительно белые бастионы МакКинли, а днем позже, первого мая, в тридцати с небольшим километрах от места, где его оставил Голлиен, МакКэндлесс набрел на старый автобус у реки Сушана. Тот был оснащен нарами и печкой, а предыдущие посетители оставили в импровизированном убежище спички, средство от комаров и прочие нужные вещи. «День волшебного автобуса»⁶⁴, — записал он в своем дневнике. Он решил остановиться на некоторое время в автобусе, воспользовавшись его скромными удобствами.

Это приводило его в восторг. Внутри автобуса, на прибитом к оконной раме куске старой фанеры МакКэндлесс нацарапал восторженную декларацию независимости:

Два года он скитался по Земле. Ни телефона, ни ванны, ни собаки, ни сигарет. Абсолютная свобода. Экстремист. Странствующий эстет, чей дом — дорога . Спасшийся из Атланты. Да не возвратишься ты, ибо «хоть объезди целый свет, лучше Запада мест нет». И теперь, после двух кочевых лет, пришел час последнего и величайшего приключения. Решающей битвы, чтобы убить фальшивое существо внутри и победно завершить духовную революцию. Десять дней и ночей автостопом и на товарняках ведут его на Великий Белый Север. Дабы не чувствовать более в себе яда цивилизации, он спасается бегством и уходит один, чтобы затеряться в дикой природе .

Александр Супербродяга

Май 1992

Реальность, однако, быстро вторглась в мечты МакКэндлесса. Охотиться было сложно, и среди записей первой недели в глуши есть «Слабость», «Засыпан снегом» и «Бедствие». 2 мая он видел, но не застрелил гризли, 4 мая стрелял по уткам, но промахнулся, и, наконец, 5 мая убил и съел канадскую дикушу⁶⁵. В следующий раз он добыл дичь только 9 мая, это была лишь одна маленькая белка, к тому времени он записал в дневнике «голодаю четвертый день».

Но вскоре удача резко повернулась к нему лицом. К середине мая солнце кружило высоко в небесах, заливая тайгу сиянием. Оно ныряло за северный горизонт менее чем на четыре часа, и в полночь небо светилось так ярко, что можно было читать. Везде кроме северных склонов и тенистых оврагов снежный покров растаял, обнажив прошлогодние плоды шиповника и бруснику, которыми МакКэндлесс просто объедался.

И на охоте ему стало больше везти. Следующие шесть недель он регулярно лакомился бельчатиной, дикушами, гусятиной и мясом дикобраза. 22 мая у него слетела с зуба коронка, но даже это не испортило ему настроение, поскольку на следующий день он вскарабкался на безымянный холм высотой в девятьсот метров, возвышавшийся прямо за автобусом, с которого ему открылись ледяные просторы всего Аляскинского хребта и многие километры необитаемых земель. Дневниковая запись этого дня привычно коротка, но, несомненно, восторженна: «ВЗОШЕЛ НА ГОРУ!»

МакКэндлесс сказал Голлиену, что не собирается засиживаться на одном месте: «Я буду все время двигаться на запад. Может, даже дойду до Берингова моря». Пятого мая, после четырех дней проведенных в автобусе, он возобновил свой поход. Судя по фотографиям из Минолты, МакКэндлесс потерял (или намеренно оставил) едва различимую тропу и направился на запад и север через холмы над Сушаной, попутно охотясь.

Продвижение было медленным. Чтобы прокормиться, он должен был тратить много времени на выслеживание дичи. Более того, по мере оттаивания земли, его путь превращался в череду болот и непроходимых зарослей ольшаника, так что МакКэндлесс с опозданием понял одну из главных, хотя и парадоксальных, аксиом Севера: лучшем временем для путешествия по пересеченной местности является не лето, а зима.

Осознав очевидное безрассудство своего первоначального замысла пройти восемьсот километров до океана, он пересмотрел планы. 19 мая, продвинувшись на запад не далее Токлат Ривер — менее двадцати пяти километров — он повернул назад. Неделю спустя он без особых сожалений вернулся к заброшенному автобусу. Он решил, что бассейн Сушаны достаточно дик для него, и автобус номер 142 послужит замечательным базовым лагерем до конца лета.

По иронии судьбы, местность вокруг автобуса, где МакКэндлесс решил «затеряться в дикой природе», едва ли является дикой по стандартам Аляски. Менее чем в пятидесяти километрах к востоку проходит крупная автомагистраль — шоссе Джорджа Паркса. В двадцати пяти километрах к югу, за барьерами Внешнего Массива, сотни туристов ежедневно приезжают в Парк Денали по дороге, патрулируемой Службой национальных парков. От внимания странствующего эстета ускользнули и четыре хижины, разбросанные в радиусе десяти километров от автобуса (впрочем, все они тем летом пустовали).

Но, несмотря на относительную близость автобуса к цивилизации, фактически МакКэндлесс был отрезан от остального мира. Он провел в чащобе почти четыре месяца, и не встретил ни одной живой души. В конце концов, лагерь у Сушаны оказался настолько отдаленным, что это стоило ему жизни.

В последнюю неделю мая, закончив переносить свои пожитки в автобус, МакКэндлесс написал на обрезке березовой коры перечень хозяйственных дел: собрать и складировать лед из реки для заморозки мяса, закрыть выбитые окна автобуса пластиком, сделать запас дров, почистить печку от старого пепла. Под заголовком «ДОЛГОСРОЧНЫЕ» он вывел более амбициозные задачи: карта местности, смастерить ванную, собрать шкуры и перья, чтобы сделать одежду, построить мост через ближайшую реку, починить котелок, проложить охотничьи тропы.

Записи дневника после его возвращения в автобус содержат перечисление изобилия дичи. 28 мая: «Вкуснейшая утка!» 1 июня: «5 белок.» 2 июня: «Дикобраз, Куропатка, 4 белки, Серая птица.» 3 июня: «Другой Дикобраз! 4 Белки, 2 Серых Птицы, Пепельная птица.» 4 июня: «ТРЕТИЙ ДИКОБРАЗ! Белка, Серая Птица». Пятого июня он подстрелил канадскую казарку размером с рождественскую индейку. Затем, девятого июня, добыл главный приз. «ЛОСЬ!» — записал он в дневнике. Вне себя от радости, гордый охотник сфотографировался коленопреклоненным над добычей, ружье торжествующе вскинуто над головой, на лице — смесь экстаза и удивления, словно у безработного дворника, сорвавшего джек-пот в миллион долларов.

Хотя МакКэндлесс был реалистом в достаточной степени, чтобы понимать необходимость охоты для выживания в дикой природе, его отношение к убийству животных всегда было двойственным. Из-за лося эта двойственность превратилась в угрызения совести. Тот был некрупным — двести пятьдесят-триста килограммов, но все же в нем было огромное количество мяса. Считая, что аморально выбрасывать съедобные части животного, убитого ради еды, МаКэндлесс провел шесть дней, пытаясь сохранить лосятину. Он разделал тушу под жужжащей тучей мух и москитов, сварил из потрохов похлебку, а затем с трудом вырыл пещеру в каменистом берегу реки прямо под автобусом, где попытался закоптить большие багровые куски мяса.

Охотники на Аляске знают, что лучший способ сохранить мясо в диких условиях — нарезать его тонкими полосами и вялить на импровизированной подставке-сушилке. Но МакКэндлесс по своей наивности полагался на советы охотников из Южной Дакоты, которые рекомендовали ему копчение — не самую простую задачу в тех условиях, в которых он оказался. «Разделывать очень сложно, — записал он в дневнике десятого июня. — Полчища мух и комаров. Удаляю кишки, печень, почки, одно легкое, куски мяса. Отнес заднюю четвертину и ногу к ручью».

11 июня: Удаляю сердце и другое легкое. Две передние ноги и голову. Отношу остатки к ручью. Тащу к пещере. Пытаюсь сохранить копчением.

12 июня: Удаляю половину грудной клетки и мяса. Могу работать только ночью. Поддерживаю коптильни.

13 июня: Переношу остатки грудной клетки, плечо и шею к пещере. Начинаю коптить.

14 июня: Уже черви! Копчение не помогает. Не знаю, похоже на катастрофу. Теперь я желаю, чтобы я никогда не убивал этого лося. Одна из величайших трагедий моей жизни.

Наконец, он бросил попытки спасти бóльшую часть мяса и оставил тушу волкам. Хотя он сурово осуждал себя за то, что впустую лишил лося жизни, днем позже МакКэндлесс, видимо, частично вернул позитивный взгляд на будущее, записав в дневнике: «Отныне буду учиться принимать свои ошибки, какими бы они ни были».

Вскоре после эпизода с лосем, МакКэндлесс начал читать «Уолдена» Торо. В главе «Высшие законы», где Торо размышляет о нравственности питания, МакКэндлесс подчеркнул: «поймав, почистив, приготовив и съев рыбу, я не чувствовал подлинного насыщения. Она казалась ничтожной, ненужной и не стоящей стольких трудов».

«ЛОСЬ»,  — написал МакКэндлесс на полях. И в том же абзаце он пометил:

Отвращение к животной пище возникает не под влиянием опыта, а скорее инстинктивно. Мне казалось, что прекраснее вести суровую жизнь, и хотя я по-настоящему не испытал ее, я все же заходил достаточно далеко, чтобы потешить свое воображение. Мне кажется, что всякий, кто старается сохранить в себе высокие чувства или поэтический дар в наилучшем состоянии, склонен воздерживаться от животной пищи и вообще есть поменьше.…

Трудно придумать и приготовить такую простую и чистую пищу, которая не оскорбляла бы нашего воображения; но я полагаю, что его следует питать одновременно с телом; обоих надо сажать за один стол. Наверное, это возможно. Если питаться фруктами в умеренном количестве, нам не придется стыдиться своего аппетита или прерывать более важные занятия ради еды. Но достаточно добавить что-то лишнее к нашему столу, и обед становится отравой.

«ДА, — написал МакКэндлесс. И, двумя страницами ниже, — Сознательный характер пищи. Есть и готовить сосредоточенно . … Священная Пища.» На последних страницах книги, служивших ему дневником, он декларировал:

Я рожден заново. Это моя заря. Настоящая жизнь только началась.

Обдуманный образ жизни: Сознательное внимание к основам жизни и постоянное внимание непосредственно к тому, что тебя окружает и его заботам, пример — Работа, задача, книга; все, требующее эффективной сосредоточенности (Обстоятельства не имеют значения. Главное — как относишься к ситуации. Истинный смысл сокрыт в личном отношении к объекту восприятия, что он значит для тебя).

Великая Святость ПИЩИ , Животворящего Тепла.

Позитивизм , Несравненная Радость Эстетической Жизни.

Абсолютная Правда и Честность.

Реальность.

Независимость.

Завершенность — Стабильность — Устойчивость.

По мере того, как МакКэндлесс постепенно прекращал корить себя за испортившегося лося, состояние довольства, пришедшее к нему в середине мая, вновь снизошло на него, и продолжилось в начале июля. Затем, в разгар идиллии, случилась первая из двух критических неудач.

Удовлетворенный, судя по всему, тем, что удалось узнать за два месяца уединенной жизни в глуши, МакКэндлесс решил вернуться в цивилизацию. Пришло время завершить «последнее и величайшее приключение» и вернуться в мир людей, где он мог хлебнуть пивка, философствовать и очаровывать встречных историями о своих деяниях. Судя по всему, он вышел за рамки необходимости столь непоколебимо отстаивать свою независимость и потребности отдаляться от родителей. Возможно, он был готов простить их недостатки. Возможно, даже был готов простить кое-какие из своих собственных. Вероятно, он был готов вернуться в отчий домой.

А может и нет — мы можем лишь строить предположения о том, что он намеревался делать после того, как выберется из глуши. Но он хотел вернуться, это не вызывает сомнений.

Прежде чем отправится в путь, он записал на куске коры план действий: «Залатать джинсы. Побриться! Собрать вещи. …» Вскоре после этого он установил Минолту на старую бочку и сфотографировал себя, размахивающего желтой одноразовой бритвой, улыбающегося в камеру, чисто выбритого, с новыми заплатками из армейского одеяла, нашитыми на колени грязных джинсов. Он выглядел здоровым, но крайне истощенным. Щеки уже ввалились. Жилы на шее выступали как натянутые тросы.

2 июля МакКэндлесс закончил читать «Семейное счастье» Толстого, отметив несколько заинтересовавших его фрагментов:

Не даром он говорил, что в жизни есть только одно несомненное счастье — жить для другого.…
Я прожил много, и мне кажется, что нашел то, что нужно для счастья. Тихая уединенная жизнь в нашей деревенской глуши, с возможностью делать добро людям, которым так легко делать добро, к которому они не привыкли, потом труд, труд, который, кажется, что приносит пользу, потом отдых, природа, книга, музыка, любовь к близкому человеку, вот мое счастье, выше которого я не мечтал. А тут, сверх всего этого, такой друг, как вы, семья может быть, и все, что только может желать человек.

Затем, третьего июля, он закинул за плечи рюкзак и начал тридцати двух километровый поход к отремонтированной дороге. Два дня спустя, на полпути, под сильным дождем он набрел на бобровые запруды, преграждавшие путь к западному берегу Текланики. В апреле они были подо льдом, и не являлись серьезным препятствием. Теперь он должен был почувствовать тревогу, увидев покрывавшие тропу озера площадью в три акра. Чтобы не идти вброд через мутную, глубиной по грудь, воду, он взобрался на крутой склон и обошел запруды с севера, а затем спустился обратно к реке у входа в ущелье.

Когда он впервые пересек реку шестьдесят семь дней назад, это был ледяной, но тихий ручеек глубиной по колено, и он просто перешел через него. Однако 5 июля Текланика была в полной силе, напитанная дождями и талой водой с ледников, холодная и стремительная.

Если бы он мог достигнуть дальнего берега, остаток похода к шоссе был бы легким, но для этого он должен был перебраться через поток шириной в тридцать метров. Вода, мутная от ледниковых отложений и температурой лишь немногим теплее льда, которым недавно и являлась, была цвета мокрого бетона. Слишком глубокая, чтобы перейти вброд, она грохотала, как товарный поезд. Могучее течение быстро сбило бы его с ног и унесло.

МакКэндлесс был неважным пловцом и признавался, что боится воды. Пытаться одолеть ледяной поток вплавь или даже на самодельном плоту было слишком рискованно. Ниже по течению Текланика взрывалась хаосом бурлящих бурунов в узком ущелье. Задолго до того, как он сумел бы добраться до противоположного берега, его бы снесло на эти пороги и утопило.

В дневнике он записал: «Катастрофа. … Промок. Переправиться невозможно. Одинок, напуган.» Он правильно сообразил, что если попытается пересечь реку в этом месте и в это время, его ждет верная смерть.

Если б МакКэндлесс поднялся на полтора километра вверх по течению, он бы обнаружил, что река распадается на множество протоков. Если б он долго искал, то методом проб и ошибок сумел бы найти места, где эти протоки были глубиной всего лишь по грудь. Сильное течение наверняка сбило бы его с ног, но, плывя по-собачьи и отталкиваясь от дна, он, возможно, достиг бы берега прежде, чем его бы снесло в ущелье или он погиб от переохлаждения.

Но это было бы все равно слишком рискованно, а в тот момент МакКэндлесс не видел смысла так рисковать. Он вполне благополучно обеспечивал себя в глуши. Возможно, он сообразил, что если будет терпелив и подождет, то река постепенно обмелеет до безопасного уровня. Взвесив все варианты, он принял наиболее безопасное решение. Он развернулся и направился на запад, обратно к автобусу, в склонное к непостоянству сердце глуши.