Амбивалентные взгляды на материнско-детские взаимоотношения

Амбивалентные взгляды на материнско-детские взаимоотношения

В этом случае мы встречаемся с феноменом, когда автор ориентирован одновременно на два направления. Например, у нас есть работа, в которой Jones (249) развивает мысль о том, что первичный страх является страхом перед собственным садизмом, а первичная ненависть является реакцией на лишения в чистом виде (таким образом, исключая межличностное происхождение). Затем он обращается к «фундаментальной истине», гласящий, что любой страх в конечном итоге является страхом перед родителями, а любая ненависть – это ненависть к родителю. (Даже если и так, мать оказывается не вовлеченной, так как для Jones родитель означает отца). Levin (69), который предполагает, что страх смерти является культурным механизмом, намеренным насаждением ужаса как средства социального контроля, также критикует Freud за то, что он сформулировал теорию «невротического конфликта, «не обратив внимание на появление деструктивных импульсов из-за раннего опыта пережитой жестокости», который создает «весьма весомые мотивы, усиливающие то, что обычно называют страхом, и превращающие его в ужас». Этот двойственный взгляд встречается в работах некоторых выдающихся психиатров-клиницистов. Я отмечаю это в книге «Страх быть Женщиной» , а здесь мне бы хотелось повторить один из примеров и привести еще три новых.

Erikson (250) утверждает, что «оральная стадия формирует у младенца побеги базового чувства доверия и базового чувства зла, которые служат источником примитивной тревоги и примитивной надежды на протяжении всей жизни». Тот факт, что «человеческое сознание остается отчасти инфантильным … является стержнем человеческой трагедии, так как суперэго может быть карающим, жестоким и бескомпромиссным». Erikson говорит о своих собственных клинических данных о «патогенных требованиях», предъявляемых матерями своим детям, и упоминает, что клинические наблюдения показывают, что у многих пациентов были холодные, доминирующие, отвергающие, чрезмерно опекающие матери, матери-собственницы. Он описывает американскую «Мамочку» как своевольную, тщеславную, эгоцентричную, эмоционально не развитую, обвиняющую своих детей в собственных ошибках, враждебно настроенную к любым проявлениям даже самых простодушных форм чувственного и сексуального удовольствия, не умеющую контролировать себя и страдающую от ипохондрии. Затем следует резкое изменение курса: он упрекает психиатров за их критику в адрес матерей и заявляет, что сама концепция «Мамочки» фальшива и подразумевает «специфическую моралистическую взыскательность». И если американская мать и является «карикатурой» на материнство, то только потому, что на нее влияет пуританизм и потому, что она воспитывает своих детей так, чтобы они как можно лучше были приспособлены к условиям общества переселенцев. (Обратите внимание, сегодняшняя американская мать). И это еще не все. «Если бы наши методы позволили взглянуть глубже, на самом дне мы обнаружили бы подтверждение того, … что это ребенок бросил свою мать потому, что так спешил стать независимым».

В своей ранней работе Bowlby (251) сообщает, что, благодаря проекции и интроекции, у каждого пациента наблюдается искаженный взгляд на своих родителей. Некоторые пациенты проецируют все то, что они считают в себе плохим, на своих родителей и обвиняют и ненавидят их; другие проецируют все хорошее и боготворят их. Обе установки являются невротическими. Затем он предупреждает о том, что чувства пациента должны быть соотнесены с окружающей обстановкой, в которой находился пациент, когда появились эти чувства. У людей, которые ненавидят своих родителей, это может помочь распознать действительно плохие родительские стороны. При работе с пациентом, который говорит, что его мать замечательная женщина, очень часто необходимо интерпретировать не только его подавляемую ненависть к ней, но и установить, были ли в ее характере на самом деле черты, не заслуживающие любви. Тревога пациента означает, что признание хотя бы одного материнского недостатка может высвободить ужасающие фантазии, которые поставят под угрозу все взаимоотношения с ней. Как хорошие, так и плохие матери существуют на самом деле, и эмоциональное развитие ребенка в значительной степени зависит от подсознательных чувств матери, испытываемых к нему. У детей с неврозами очень часто плохие матери в том смысле, что они испытывают очень сильные чувства ненависти и осуждения к своим детям, или предъявляют им чрезмерные требования.

Любопытно не само по себе это мнение о матери, как о проекции всего плохого, кроящегося в самом ребенке, и, в то же время, как о человеке, который действительно ненавидит и осуждает своего отпрыска, а тот факт, что представление о материнской «нехорошести» исчезает из более поздних работ Bowlby. Через восемнадцать лет после публикации цитируемой выше работы он предлагает по существу одностороннюю, базирующуюся на инстинктах теорию материнско-младенческих взаимоотношений. Связь между матерью и ребенком является результатом определенной инстинктивной деятельности ребенка; например, плач и улыбка действуют как «социальные пусковые механизмы», пробуждающие у родителя тревогу или удовольствие. Эти присущие человеческому роду, сформированные заранее модели привязывают ребенка к матери, а мать к ребенку. Они способствуют установлению близости и таким образом обеспечивают ребенку достаточную для выживания заботу. Murphy (253) возражает против этой гипотезы потому, что она убеждена, что связь матери с ребенком в большей степени определяется двусторонним процессом, в котором мать может и способствовать, и мешать развитию. Про теорию Bowlby следует сказать следующее: по крайней мере, она не делает из ребенка «монстра», и отрицает то, что самая ранняя стадия жизни – «оральная».

Bibring (254) делает наблюдение, что Эдипов комплекс, как его описывает Freud, относится только к «патриархальной» семье и подвергается значительным изменениям в современной обстановке «матриархальной» семьи. Основываясь на свидетельствах пациентов, он описывает современную семью, как состоящую из сильной, активной, доминирующей женщины и достаточно неэффективного, скромного, уступающего желаниям жены мужчины или мужчины, слишком поглощенного своей работой, чтобы иметь много времени для семейной жизни. Во всех этих случаях отец по-настоящему не участвует в воспитании детей. Сыновья могут проявлять интенсивный страх и ненависть по отношению к матери. Матерей описывают и воспринимают как если бы они были патологическими личностями. Воспоминания пациентов указывают на сильное отвержение со стороны матери, взыскательное отношение, отсутствие тепла и понимания, эгоистичные и честолюбивые желания и решимость вынудить сына подчиниться и потворствовать ее капризам. Эти женщины также ведут себя более соблазняюще по отношению к своим сыновьям, чем мы привыкли видеть.

Казалось бы, перед нами убедительные доказательства в пользу представления о том, что страх сына и его ненависть к матери являются прямыми следствиями материнского характера и поведения. Вряд ли это можно оспорить – связь «естественна» и сразу же понятна. Но, кажется, что некоторые психиатры избегают именно прямой связи. Bibring сомневается в достоверности тех высказываний пациента, в которых содержится информация, объясняющая его враждебность и боязливое отношение. Она склонна верить, что многие из этих матерей были, скорее, преданными и заботливыми. Вина на самом деле ложится на отца. Его «отсутствие» служит причиной того, что мать концентрирует свою привязанность и интерес на сыне, и это усиливает у мальчика инцестуальный конфликт. Более того, защита от инцестных импульсов, которую могла бы предоставить власть отца, отсутствует в матриархальной семье. Одной из самых частых применяемых мальчиком защитных мер служит проекция страха, берущего начало в его запретных желаниях, на мать, которая, таким образом, становится угрожающей фигурой. Она является не только опасной соблазнительницей, на которую он реагирует враждебностью, но и приобретает запрещающий, карающий облик через проекцию его страхов. Это является поворотной точкой во взаимоотношениях мальчика со своей матерью. Она становится жуткой фигурой, соблазняющей и кастрирующей. В итоге видоизмененный Эдипов комплекс полностью объясняет страх и ненависть сына, а все его воспоминания можно отбросить как фантазию¹².

В своей недавно опубликованной книге «Сердце человека» Fromm (256) обсуждает природу зла. Он выделяет три поведенческих феномена, которые, по его мнению, создают базу для наиболее скрытой и опасной формы человеческой ориентации; это любовь к смерти («некрофилия»), злобный нарциссизм и симбиотически-инцестуальная фиксация. Вместе они создают «синдром разложения», который побуждает людей уничтожать ради уничтожения и ненавидеть ради ненависти. (Как противоположность этому синдрому Fromm описывает «синдром роста», который состоит из любви к жизни, любви к человеку и независимости).

Рассматривая происхождение каждого компонента пагубной ориентации, Fromm выделяет определяющую роль матери. Агрессия, например, является ответной реакцией на переживание ребенком фрустрации или угрозы. Источником разрушительности, тесно связанной с мстительной жестокостью, является потеря веры в доброту матери, которая может произойти в любом возрасте. Ни в коей мере нельзя утверждать, что некрофилическим характером обладают только инквизиторы или тираны, указывает Fromm; существует множество людей, у которых не было ни возможности, ни силы совершить убийство, но у которых некрофилия проявляется другим, и, если рассматривать поверхностно, более безобидным образом. Примером может служить мать, которую всегда интересуют болезни ребенка, его неудачи и мрачные прогнозы насчет его будущего, но которая остается безразличной к благоприятным переменам и не реагирует на радость ребенка. Можно обнаружить, что в ее сновидениях полно болезней, смерти, трупов, крови. Она не наносит видимый ущерб ребенку, но постепенно подавляет в нем радость жизни и веру в развитие, и в конечном итоге заражает его своей некрофильной ориентацией.

Fromm уверен, что мать играет важную роль в развитии анального характера. Мать, которая настаивает на строгом приучении к туалету и демонстрирует чрезмерный интерес к выделительным функциям организма ребенка, – это женщина с выраженным анальным характером, то есть с повышенным интересом к чему-то неживому, – и она будет ориентировать ребенка в том же направлении. У такой матери отсутствует радость существования, ее воздействие лишает жизни, ее тревога часто способствует тому, что ребенок начинает бояться жизни и тянется к неживому. Не само приучение к опрятности как таковое приводит к формированию анального характера, но личность матери, которая своим страхом и ненавистью к жизни направляет силы ребенка на страсть к обладанию и накоплению.

Что касается инцестуальных стремлений ребенка, Fromm считает, что очень сильным провоцирующим воздействием обладает соблазняющее влияние родителей. Эти стремления являются не причиной, а результатом фиксации, направленной на мать. Дочери испытывают инцестуальную привязанность к своим матерям; клинические исследования показали, что у женщин такая же сильная инцестуальная связь с матерью, как и у мужчин. Этот момент часто подразумевает не только страстное желание материнской любви и защиты, но и страх перед ней. Такой страх в первую очередь является результатом самой зависимости, которая уменьшает собственное чувство силы и независимости человека. Кроме того, страшит возвращение к младенческому состоянию или утробу матери, которое обнаруживается в состояниях глубокой регрессии. Эти желания превращают мать в людоеда или все уничтожающее чудовище. Но следует добавить, что очень часто такие страхи вызваны тем, что мать действительно является личностью, обладающей каннибальскими, вампирскими или некрофильными чертами. Если ребенок такой матери растет, не разорвав с ней связь, он не может избежать переживания интенсивных страхов по поводу того, что его мать съест или уничтожит его. В подобных случаях единственным способом ослабить ужас, который может привести человека на грань безумия, является разрыв связи с матерью, но страх, порожденный во взаимоотношениях с ней, в то же время служит причиной, по которой эту связь так трудно разорвать.

Fromm пытается выявить, что означает для ребенка страх. Он говорит, что фраза «страх пред матерью» блекнет в сравнении с мощью скрываемого за ней переживания. Знаем ли мы, как бы мы себя чувствовали, оказавшись в одной клетке со львом, или в яме, кишащей змеями? Можем ли мы представить тот ужас, который охватил бы нас, если бы мы увидели себя обреченными на дрожащее бессилие? Тем не менее, это именно то переживание, которое представляет собой страх перед матерью¹³.

Могут ли возникнуть сомнения в том, что синдром разложения, эта зловещая тенденция, по существу уходит корнями в материнско-детские взаимоотношения? В последней главе книги «Сердце человека» Fromm пытается дать ответ на этот вопрос. Но он приводит философские рассуждения о природе человека и природе добра и зла, о противоречиях, неотъемлемых от человеческого существования, и о прогрессивных и регрессивных путях их преодоления, о свободе и о детерминизме. Все это весьма учено и ярко – но что случилось с пониманием психологического происхождения синдрома разложения? Моя реакция на подобную «диссоциацию» в точности такая же, какая была бы на монографию, документально подтверждающую химическое или инфекционное происхождение болезни, которая заканчивалась бы не надлежащими профилактическими и терапевтическими рекомендациями, а рассуждениями о зле со ссылками на древние культуры.

Принятие материнской разрушительности

Процитированные примеры сопротивления признанию причастности материнской разрушительности ни в коей мере не являются исключением, особенно для более ранней литературы. Взаимоотношения матери и ребенка являются той областью в науке о поведении, в которой, вероятно, чаще всего встречаются тенденциозные наблюдения. Предвзятость может выражаться, как в желании найти недостатки у матерей, так и в стремлении отрицать их, но, как показывают свидетельства, даже при наличии серьезного предубеждения против матерей невозможно преувеличить материнскую разрушительность. Искажение реальности из-за враждебности обнаруживается только в нежелании признать, что матери также способны и к благоприятствующему воздействию. Могут существовать разные оценки универсальности этой проблемы, природы и механизма материнской патогенности и сравнительной важности этого фактора в определении причины психических и социальных расстройств, но уже нет никакого сомнения в факте наличия материнской разрушительности. Некоторые из ученых прошлого времени, изучавших поведение, как, например, Ferenczi, видели прямую связь между поведением родителей и отклонениями у ребенка, и сегодня существует целый поток литературы, имеющей отношение к этой теме (большей частью, рассматривающей отдельные аспекты этой проблемы, но, в совокупности, позволяющей получить представление о ее размерах и серьезности). Я почти наугад выбрал несколько работ, чтобы сейчас к ним обратиться; в других местах я привожу ссылки в связи с обсуждением специфического предмета.

В 1929 году Ferenczi (257) писал, что дети, которые наблюдают осознанные и подсознательные проявления антипатии или нетерпения со стороны матери, могут потерять желание жить. В более поздней жизни сравнительно незначительных происшествий достаточно, чтобы вызвать желание смерти. Он делает предположение, что дети, с которыми слишком строго обращаются, могут умирать легко и с готовностью. Они или используют одну из множества имеющихся органических возможностей, или, если избегают этой участи, испытывают отвращение к жизни и пессимизм. Именно Ferenczi обнаружил, что родительское обольщение влияет на развитие Эдипова комплекса, и именно он предупредил психиатров, что можно потерять пациента или привести его к психозу, если не доверять ему, полагая, что большинство из его сообщений, относящихся к инцесту, всего лишь фантазия¹⁴.

В своей более поздней работе (258) Ferenczi заявляет, что недостаточное исследование эндогенного фактора ведет к необдуманному объяснению этого явления в терминах, относящихся к «предрасположенности» и «конституции». Доверие к аналитику, говорит он, помогает создать контраст между настоящим и невыносимо мучительным прошлым, контраст, необходимый для того, чтобы субъект мог пережить свое прошлое не как оживающее, а как объективное воспоминание. Без материнского дружелюбия со стороны терапевта пациент чувствует себя одиноким и покинутым в своей самой большой проблеме – то есть, в той же самой невыносимой ситуации, которая однажды уже вызвала у него душевное потрясение и в конечном итоге привела к болезни. Даже дети из очень уважаемых, искренне пуританских семей становятся жертвами жестокости или сексуального насилия гораздо чаще, чем мы осмеливаемся предположить. Эти дети, подвергшиеся насилию, чувствуют себя беспомощными физически и морально. Их личности еще не достаточно консолидировались, чтобы быть способными на протест, за исключением, разве только мысленного, потому что непреодолимая сила и власть взрослого человека заставляет их онеметь и может лишить способности чувствовать. Та же самая тревога, тем не менее, вынуждает их автоматически подчиняться воле агрессора, предугадывать его желания и удовлетворять их. Когда ребенок приходит в себя после полового акта, он чувствует сильное замешательство, раздвоенность, – он ощущает себя невинным и греховным одновременно – и теряет уверенность в своих чувствах. Нередко после подобного пришествия соблазнитель становится чересчур морализирующим или религиозным и пытается спасти душу ребенка суровостью. Ребенок, с которым плохо обошлись, превращается в автомат или становится дерзким, не зная причины этого. Его сексуальная жизнь остается неразвитой или принимает извращенные формы.

На тему родительской жестокости и сексуального насилия также бескомпромиссно писали Johnson и ее коллеги. Она (259) утверждает, что борьба за выживание и потребность в установлении безопасных взаимоотношений с человеком, удовлетворяющим насущные потребности младенца, которые он сам, в силу своей зависимости, удовлетворить не может, лежат в основе развития личности. Младенец принимает образ матери полностью, включая интуитивно ощущаемую материнскую враждебность, которая интегрируется в структуру растущего эго. Подавление – это механизм приспособления, который имеет ценность для организма, это ответная реакция на патологические изменения и защита от них. Эти изменения в значительной степени могут быть внешними по своему происхождению – то есть, зависящими от перемен в родительских установках, что мешает эго выполнять свою задачу. Подавление также активизируется благодаря окружающей обстановке, а не только вследствие интрапсихического конфликта. У детей, демонстрирующих мазохистическое поведение, обычно бывают родители, которые их не любят; они идут на жертвы для того, чтобы продолжать получать пищу и защиту. Таким же образом возникает враждебная агрессивность.

Bromberg (226) приводит описание процесса возникновения мазохистического характера более детально. Он говорит, что мазохизм поощряется матерями, в чей душе ребенок идентифицируется с родителем, по отношению к которому испытывалась враждебность. Этих матерей характеризует высокий уровень нарциссизма, сильное несоответствие между их идеалом эго и поведением и слабо развитое чувство вины. Они преподносят себя как жертвующих собой, заботливых и добрых, но под их претензиями кроется враждебная установка. Они пропагандируют и навязывают подавление сексуальных импульсов, но ведут себя сексуально вызывающе по отношению к ребенку. Даже если они и обнаруживают у себя какой – либо порок, у них появляется не настоящее чувство вины, а страх перед тем, что могут подумать другие. Ребенок испытывает на себе их жажду контролировать его. Так как отвергающие и враждебные установки очевидны, ребенок начинает чувствовать, что он живет во враждебном мире. Устремления его инстинктов интенсивно стимулируются, но их выражение запрещено. Он вынужден осуществлять контроль над своими импульсами задолго до того, как приобретет способность к этому. Неизбежная неудача ведет к наказанию и потере чувства собственного достоинства. Развитие эго затрудняется, у эго появляется тенденция к тому, чтобы остаться слабым, пугливым и покорным. Ребенок приходит к убеждению, что наиболее приемлемым поведением для него будет то, которое заканчивается неудачей и страданиями. Так как страдание благодаря его матери ассоциируется у него с концепцией любви, ребенок со временем начинает воспринимать его как любовь. Как только мазохистическое эго установилось, оно начинает движение по порочному кругу других проявлений этого характера, которые становятся насколько же понятными, насколько и неизбежными.

Даже ту ситуацию, которую описывает Bromberg, следует признать менее травмирующей, чем ту, в которой живут многие дети трущоб. Malone (260) говорит, что значение внешней угрозы, которой они подвержены, как причины их ущербного и искаженного развития характера, а также затруднений в процессе обучения, в основном недооценивается. Беспорядочность и смятение, царящие дома, где нормой являются непредсказуемые вспышки гнева со стороны родителей, жестокость и ненадежность, а также необходимость выполнять тяжелую домашнюю работу, принимать решения за родителей и устанавливать собственные ограничения, рано заставляют этих детей быть всегда настороже в ожидании угрозы и служат причиной того, что все их действия направлены прежде всего на выживание. Их матери ненадежны, как физически, так и эмоционально. Домашнее окружение, по выражению Malone, можно одновременно сравнить и с пустыней, и с джунглями. Пустыня олицетворяет собой эмоциональные и социальные депривации, а джунгли – реальные опасности насилия, ухода из семьи, бездомности и действий полиции. По наблюдениям, сделанным в терапевтическом детском саду, такие дети демонстрируют высокий уровень тревоги и сильную настороженность по отношению к визуальным и слуховым стимулам; они постоянное ожидают какого-либо несчастья и всегда настороже, чтобы защитить себя.

Незначительные инциденты, вроде пролитого сока или опрокинутого предмета, вызывают у них реакцию сильной тревоги и вины. Они проявляют недоверие и нетерпимость к близости другого человека. Эти дети часто отказываются от своего детства. Их преждевременная способность справляться с жизненными ситуациями препятствует развитию подлинной независимости, а их оборонительная позиция позволяет устанавливать только неглубокие взаимоотношения. Эта «взрослость» также защищает их от возможных психотических реакций на переживаемую травму. Образовательный процесс у этих детей крайне затруднен, так как боязнь отделения вкупе с суровыми и бессистемными наказаниями, раннее приобретение сексуального опыта, наблюдение за жестокостью и предъявляемые дома требования взрослого поведения вызывают у такого ребенка настолько сильные страхи, что он с трудом воспринимает внешние стимулы.

Даже в отсутствии явно выраженного враждебного желания матери смерти своему ребенку может вынудить его к самоуничтожению. В некоторых случаях оно может считаться причиной психической смерти или смерти без достаточной объективной причины. Mathis (261) рассказывает о смертельном случае, который, по его мнению, был результатом материнского «колдовского» внушения. Пациент, 53-летний мужчина, всегда был зависимым от своей требовательной и пренебрежительно относящейся к нему матери. Он воспринимал ее как непогрешимую. Два его брака очень быстро закончились разводом, как его мать и предсказывала. В связи с проявлением некоторой независимости с его стороны и последующим ее предупреждением, что «с тобой произойдет что-то ужасное», у пациента развилась бронхиальная астма. Ранее респираторные заболевания у него не наблюдались. Его состояние ухудшалось в доме матери, где она постоянно напоминала ему, что что-то непременно «поразит» его. Из-за того, что у него развилась сильная депрессия, его подвергли психиатрическому лечению. Тем не менее, в день своей смерти он был, казалось, в прекрасной физической и психической форме. Он позвонил матери, чтобы сообщить, что он инвестировал деньги вопреки ее пожеланиям. Она ответила, что ему следует быть готовым к «ужасным последствиям». Часом позже он был в полубессознательном состоянии, посинел и задыхался, а еще через 20 минут умер. Посмертное вскрытие показало только наличие бронхиальной астмы и резкое расширение правого желудочка сердца. Mathis убежден, что этот смертельный приступ был заключительным звеном в длинной цепи обстоятельств, в которых главную роль сыграла материнская установка, выражаемая ее пророчествами.

Другой стороной покорности материнскому желанию смерти своему ребенку является защитная контрвраждебность, а ее активный импульс, направленный на убийство потомства, порождает импульс, направленный на убийство матери. Хотя настоящее убийство встречается редко, эквивалентные проявления, возможно, присутствуют у многих людей. Lindner (262) говорит, что враждебность к матери, как показывают мифы, легенды и сказки, имеет глубокие корни. Отбрасывается предположение о том, что эта ненависть берет начало в Эдиповом комплексе; «комплекс Ореста», по определению Wertham (263), описывает происхождение лучше, так как делает упор на реальный характер матери. Чувство враждебности к матери до такой степени преисполнено вины, что для ограничения тревоги необходимы реактивные образования и другие защиты. Полное подавление невозможно, а защитный механизм отрицания (отрицания того, что мать на самом деле приходится матерью), не может включиться до тех пор, пока не наступит психоз. Распространенной защитой служит мазохизм. Другие защитные образования допускают существование эквивалентов убийству матери, различными способами давая выход подавленному желанию, позволяя разрядиться некоторому количеству тревоги, и препятствуя открытому проявлению этого желания. Наиболее прозрачной защитой выступает типичная завышенная оценка преданности и заботы матери, и обожание того самого объекта, который хотелось бы уничтожить. При проекции враждебности на вещи, ситуации и людей, защита может стать причиной агрессии, «реализации в действии» и косвенного убийства.