Глава 18 Инцест первого типа

Осталось рассмотреть последний тип материнской не­полноценности, не такой очевидной, как в случае, когда мать отказывается от ребенка или умирает, но по своим последствиям, не менее серьезной. Она проявляется в том, что мать вроде бы присутствует, а на деле отсутс­твует рядом с ребенком, так как не выполняет своей посреднической функции между мужем и дочерью.

Если мать исключена или сама исключила себя из се­мейной конфигурации, ее место в семье остается вакан­тно, значит, перестает определять позицию дочери как позицию ребенка, или, говоря другими словами, между отцом и дочерью могут возникнуть отношения класси­ческого инцеста. «Классический» инцест в его первона­чальном значении мы будем называть «инцестом перво­го типа», чтобы отличать его от «инцеста второго типа», который определила Франсуаз Эритье. Что касается платонического инцеста между матерью и дочерью, то он, как мы уже видели, возникает, если отцовская функция не выполняется и в семье четко не определено место дочери. Инцест между матерью и дочерью край­не редко проявляется в форме перехода к сексуальным действиям. Перебрав множество художественных про­изведений, мы не нашли ему другого примера, кроме как в фильме «Пианистка».

Если инцест между отцом и дочерью мы обсуждаем в главе «Экстремальные матери» и под заголовком «Не­полноценные матери», то, как раз потому, что матери играют в нем далеко не последнюю роль, точнее, сущест­вует роль, которую они не способны исполнить должным образом. Это роль того самого «третьего», но уже в от­ношениях отца и дочери. В этом случае мать отсутству­ет не физически (как в случае отказа от ребенка или ее смерти), а символически, что становится предпосылкой для возникновения инцеста, какой бы ни была степень материнского осознания или ответственности за свое са­моустранение. Таким образом, мы имеем дело не только с плохим обращением отца с ребенком, но и с одной из экстремальных форм материнской неполноценности.

Именно роль матери в возникновении инцеста между отцом и дочерью и станет предметом нашего исследо­вания в дальнейшем, а не внутренние причины, подтал­кивающие к нему отца или последствия этой ситуации для дочери.

Потайная дверь

Роман Кристианы Рошфор «Потайная дверь» (1988) рассказывает об инцесте между отцом и дочерью, кото­рому героиня впервые подверглась, когда ей было все­го восемь лет, и эти инцестуозные отношения продол­жались почти до ее совершеннолетия, когда они были продублированы «добровольной» инцестуозной связью с ее дядей, братом отца. Все это выясняется за один ко­роткий визит к психоаналитику. Инцест между дядей и племянницей будет распознан и разоблачен, и дочь будет наказана, так как ее отдадут в пансион. В то же время, благодаря этому наказанию у нее появится защи­та от собственного отца. Один инцест может скрывать другой, и тайна инцеста между отцом и дочерью так и не будет раскрыта.

Отец был отстранен от семейной жизни, когда мать обнаружила, что она беременна (в эту пору им обоим было по девятнадцать лет); он вернется, когда дочери исполнится восемь. «До сего времени он был предельно сдержан. С другой стороны, нельзя сказать, что теперь он изменился». Он не прибегает к физическому наси­лию, но говорит дочери об «особенных отношениях», то есть об отношениях, из которых исключена мать: «Это восхитительные отношения, только для нас двоих, толь­ко ты и я. Особенные отношения. Не упусти свой шанс». Самым обычным, будничным образом он прибегает к шантажу, лишь бы сохранить секрет: он угрожает ей смертью матери («потому что если мать об этом узнает, она выбросится из окна»), или пугает утратой доверия и уважения окружающих («Они тебе не поверят, им по­надобятся доказательства, которых у тебя нет. Им на­плевать на тебя. И еще они как следует поглумятся над тобой, если сразу не вышвырнут вон»).

Помимо всего прочего, он поставит под сомнение собственное отцовство, пытаясь таким образом оправ­дать возникновение инцеста: «В конце концов, разве я твой настоящий отец? Никогда нельзя быть в этом уве­ренным». [...] Подозревая, что он не был моим насто­ящим отцом, он попал в самую точку: он им и не был, вот так. А мать по воспоминаниям не особенно отли­чалась высокой добродетелью. Более того, он внушает чувство вины самой жертве, чтобы она страдала от него всю жизнь:

« - Что сделано, то сделано, не стоит к этому возвра­щаться.

И потом добавил:

- Тебе не стоило все это затевать.

Оказывается, это я все затеяла».

А что же мать?

Мать не выполняет свою защитную функцию, по крайней мере, она не защищает дочь от отца, как не исполняет супружеского долга перед мужем, о чем без­жалостно сообщает дочери отец: «Как мне надоели эти вечные мигрени твоей матери, они длятся целыми неде­лями, а этот джентльмен давно объяснил мне, что она «этого не любит». Неудовлетворенный муж просто вы­нужден был начать поиски чего-то другого, а «мужчина так слаб», «у мужчин свои потребности, с этим ничего не поделаешь, нужно просто смириться». «И вот я ста­ла запасным колесом и вынуждена соперничать с собс­твенной матерью. Мне обещано покровительство, если я буду ублажать его: разделяй и властвуй».

Оставив вакантным свое место жены рядом с мужем в семейной конфигурации, мать не в состоянии выпол­нять также свои материнские функции и делает вид, что никогда и ничего не замечает. С точностью до на­оборот, дочь сама стала защитой для матери от притяза­ний неудовлетворенного супруга - ее собственного отца, и это положение сохраняется до самого отъезда, когда дочь, наконец, решает надолго покинуть мать без объ­яснения причин, после того как едва не решилась пойти на преступление (воровство, проституцию). Настоящая мать заметила бы тревожные признаки, которые так и остались вне ее внимания. Например, хорошую мать встревожило бы падение школьной успеваемости, но она не сумела или не пожелала понять: «Что-то не в по­рядке? - В знак согласия я обреченно склонила голову. Кто-то не в порядке, - чуть было не сказала я. - Так что же именно? - спросила она. - Я молчала». Кроме того, дочь тошнило: «У меня часто была рвота. Меня отвели к доктору. Он выписал лекарства. Я прочла инструк­ции. Моего случая не было в списке показаний для их приема. Я спускала их в унитаз. В нашей семье любили порядок и следили, чтобы я регулярно их принимала. Лекарства против моего отца. Смешно».

Вот как в этом романе две девочки подросткового возраста жалуются друг другу на насильников - собственных отцов. Одна подружка рассказывает другой: «Ка­жется, у меня был классический вариант: это происходило по утрам, когда мать уходила на работу. - А у меня, когда мать спала без просыпу», - делится в ответ вторая». А что же их матери? «Одна моя подружка из-за своей матери никому не могла сказать. - А, точно. Матери - это наш крест. [...] Если бы они знали, они бы выбросились из окна. Он мне так и сказал. Попробуй, рискни тут! Ты никогда не можешь быть уверенной, что она этого не сделает, а она - раз, и окажется там, внизу, на земле». Но жертвы инцеста могут говорить о нем, только если они чувствуют, что перед ними возможный слушатель, что кто-то готов их выслушать и поверить им: «Если бы я увиделась с ней снова, я бы ей все рассказала о том, чего ей следовало бо­яться. С тех пор прошло столько времени. А тогда я не смогла, а она не хотела». Поэтому слова и не приходили к ним, даже в полицейском участке: «Я вошла и подумала: что я скажу? Как об этом говорить с полицейским? Вечная проблема - как подобрать подходящие слова».

Финал романа написан столь же ярко и выразитель­но, в соответствии с образом главной героини и всей книгой, далекой от жалостливого тона и патетики. Она наполнена юмором, шутками, и, похоже, именно благо­даря им, а также природной ясности ума и некоторой доли хитрости героини (обманывать обманщиков, пре­давать предателей), ее фантазиям на тему мести (как убить отца), и откровенным рассказам (в школе, в ко­миссариате, у кюре, с подругами), дочь избегает пози­ции жертвы. Позиции вечно несчастной, которой все и всегда что-то должны из-за ее страданий и которая никак не может их прекратить из-за того, что рискует потерять слишком многое:

«Откажитесь от иллюзий и уверенности простофиль в том, что нужно все время взрыхлять болезненные воспо­минания о прошлых несчастьях, как будто это пожизнен­ный долг, который постоянно требует новой оплаты.

Откажитесь от иллюзий о морали, которую так кра­сиво внедряли вам в грешную душу и которая превра­щает воспоминания о грязных ситуациях в бесконечно повторяющийся ад юных лет.

Не знаю почему, но это - не по мне. [...] Страдать от того, что пережил страдания, - увольте, нет».

Роман «Изнасилование» (1997) Даниэль Сальнав, со­стоит из «шести разговоров, нескольких писем и одной заключительной беседы» между исследователем-жен­щиной и одной из опрашиваемых женщин из народа. Эта женщина замужем за человеком, отбывающим тю­ремное заключение за изнасилование дочери этой жен­щины и своей собственной дочери - ее падчерицы. Хотя интрига раскручивается стремительно, книга написана почти документально, как будто жанр романа не вполне подходит для описания столь травмирующих событий.

По ходу повествования мы становимся свидетелями трудного признания этой женщины в двойной вине - за преступление своего мужа, а затем и за собственное пре­дательство. Поначалу она пыталась делать вид, будто не осознавала происходящего, и чуть ли не выдавала себя за жертву (в ответ на обвинение, исходящее от дочери), затем лгала, что пыталась защитить дочь и обратиться в правоохранительные органы, но в конечном итоге она призналась, что ее муж насиловал падчерицу с самого раннего детства (а не только, когда та была подростком), и не только падчерицу, но и ее родную дочь. После того, как она попыталась изобразить свою супружескую жизнь безупречно счастливой и гармоничной, постепенно выяс­няется, что ее сексуальные отношения с мужем прекра­тились вскоре после свадьбы. Наконец, она подошла и к моменту, когда начался инцест, который она не только не пыталась предупредить или прекратить, напротив, она способствовала ему, заставляя дочь уступить отчиму, чтобы удержать его в доме: «Ты понимаешь, что ты де­лаешь со своим отцом? Ты что, не видишь, как он устал? Ты хочешь, чтобы он заболел? [...] Глупая девчонка!» С молчаливого согласия, если даже не одобрения мате­ри, насилие над ее родной дочерью совершает человек, который является не только ее отчимом, но и мужем ее матери, - на лицо «символический» инцест первого типа, дублированный «реальным» инцестом второго типа.

Таким способом эта женщина обеспечила сохранение семьи, удержала мужа, а себе гарантировала место «пер­вой», то есть замужней женщины. Чтобы поддержать свой статус, она позволила заменить себя собственной дочерью, позволила мужу насиловать ее, а также попус­тительствовала продлению инцеста первого типа между мужем и падчерицей.

В самом финале, к большому удивлению читателя, она признается, что это она, мать, анонимно сдала своего мужа в полицию в тот день, когда он решил уйти от нее.

«Ослиная шкура» или материнская роль

В сказке Шарля Перро «Ослиная шкура» мать умирает, поэтому сирота по матери остается в полном распоряже­нии отца и его сексуальных притязаний - настолько явных, что он даже решительно требует выйти за него замуж.

У кого еще искать защиты девушке, у которой такой слишком предприимчивый отец? Есть правда, «добрая мать», фея-крестная, которая подсказывает ей реше­ние: попросить у отца невозможный свадебный подарок, а именно, платье - «цвета времени», «цвета луны» и «цвета солнца», - но что может быть невозможного для влюбленного мужчины, да к тому же короля? Наконец, платья были доставлены и свадьба объявлена, а послед­ний способ защиты состоит в том, чтобы попросить у недостойного отца шкуру осла, который ему так дорог, так как его экскременты - это золотые монеты. Но что поделаешь? Страстное желание требует любых жерт­воприношений: так Саломея требует голову святого Ио­анна-Крестителя. Девушка получает «отвратительную» ослиную шкуру, мерзкую и вонючую, в которую она сразу же обряжается, «и ее лицо покрывается гадкой грязью» - все это для того, чтобы убежать подальше от родительского очага и превратиться в деревенскую девчонку, мишень для насмешек и плохого обращения. Мораль ясна - для молодой девушки любая участь луч­ше, чем уступить инцестуозным притязаниям отца, так как ничего не может быть хуже, чем инцест.

«Ослиная шкура» заставляет вспомнить о лохмотьях, в которые часто рядятся больные психической анорексией. Сегодня уже известно, какую роль может играть в появ­лении анорексии у девочки-подростка ситуация совраще­ния или даже инцеста со стороны отца. В случае Ослиной шкуры объединяются сразу несколько предпосылок, так часто встречающихся в историях заболевания анорекси­ей. Во-первых, не изжитый траур, в данном случае по ма­тери, то есть идентификация «со смертью», которую все время нужно поддерживать в жизни. Во-вторых, необхо­димость защищаться от притязаний отца - реального или воображаемого, и очищаться от него благодаря полной пищевой аскезе, худобе, скрывающей или задерживаю­щей проявления женственности. Из сказки нам не извес­тно, были ли у ее героини приступы анорексии, но одно подтверждение вполне определенно: когда дочь готовила пирожное для принца, она уронила в него колечко, на­столько маленькое, что ни одна другая девушка в стране не могла претендовать на такие же тонкие пальчики.

Как мы видим, ослиная шкура выполняет функцию, которую должна была бы выполнить мать, что та и дела­ет, если занимает предназначенное ей положение жены и защищает дочь от инцестуозных желаний отца. Эта роль тщательно описана в «Саломее» (1983) Оскара Уайльда, в которой Иродиада, мать, не перестает повторять своему мужу Ироду: «Не надо смотреть на нее. Вы все время на нее смотрите»; и далее: «Вы снова смотрите на мою дочь, не надо смотреть в ее сторону. Я уже говорила вам об этом»; «Вы то и дело говорите об этом», - отвечает Ирод; «Я просто повторяю», - следует реплика Иродиады. Она также предупреждает Саломею: «Не танцуйте, дочь моя». Саломея избегнет инцеста только ценой убийства Иоанна, чью голову она попросит в подарок. Можно най­ти более поздние варианты того же сюжета, когда матери удается защитить дочь ценой ли собственной сексуаль­ности, или она просто изолирует детей от отца. Так, в фильме Сандрин Вейсе «Будет ли снег на Рождество?» (1996) мать увозит детей от отца, когда он начинает вес­ти себя двусмысленно и делать авансы старшей дочери, достигшей подросткового возраста.

Инцест - явное следствие ситуации, в которой мать слишком устраняется и позволяет отношениям троих сократиться до отношений двух человек: дочери и отца, - если мать отсутствует, то отца становится слишком много. Сексуальные отношения с отцом подкрепляются влиянием отцовского авторитета над дочерью, и если она попытается их избежать, то только затронув всю семью в целом, которая почти всегда приговаривает жертву к молчанию. К кому же взывать о помощи? К матери, для которой она стала соперницей? Тем более, как мы уже могли убедиться, мать может быть даже сообщницей своего мужа, по меньшей мере, из-за своей пассивности.

Конечно, случается, что отец сам насильно исключа­ет мать из отношений с дочерью. Например, в романе «Баллада и Источник» (1944) Розамунды Леманн мать покинула мужа ради связи с другим мужчиной, но наде­ялась вернуться позже и забрать свою дочь. Смертельно раненая гордость отца («Больше всего на свете она забо­тилась о собственном положении. Я сделаю все, чтобы подорвать ее репутацию, ее особенное положение») под­толкнула его сделать из дочери заложницу своей мести. Он так и не позволил жене забрать дочь, которую мать увидит еще два или три раза, очень кратко, после про­вальной попытки похитить ее. Отец посадит дочь под замок, а затем, став мистиком и окончательно свихнув­шись, принудит ее к инцестуозным отношениям, когда она достигнет подросткового возраста. Инцест здесь становится способом отомстить жене, которая сначала самоустраняется из семьи, уехав с любовником и поки­нув дочь, и только потом отец окончательно исключает мать из своих отношений с дочерью.

По свидетельству дочерей, совращенных собственны­ми отцами, зачастую прекращение всяких отношений с матерью становится символом этого ее «странного» от­сутствия на предназначенном ей природой месте - месте супруги и матери. Рассматривая переход от самоуст­ранения к соучастию, необходимо ответить на вопрос: что выигрывает мать, закрывая глаза на тот факт, что муж спит с ее собственной дочерью, помимо того, что это позволяет избежать открытого конфликта в случае, если дело выплывет наружу?

Ситуация, описанная Даниэль Сальнав, в которой мать провоцирует инцест, чтобы удержать мужа, отсы­лает напрямую к экономической стороне захватничест­ва. Ее озвучивает Франсуаза Кушар: «Психологическая выгода матерей, чьи мужья вступили в инцестуозные отношения с дочерьми, отказ замечать сомнительные действия отца-предателя, очевидно, состоят в желании сохранить «хорошую мину при плохой игре» и одно­временно - право собственности на сексуальность как дочери, так и мужа. Мать не рассматривает себя как «обманутую», так как с той, что похожа на нее больше, чем кто-либо другой, муж воспроизводит то же самое, что так долго делал с ней самой». Что же в итоге может быть выгоднее, чем инцест, чтобы сохранить семейный очаг?

Если такие матери начинают говорить, не так уж ред­ко вскрывается еще один секрет, объясняющий, почему дочь бессознательно подвергается опасности инцеста или иного насилия: мать сама была изнасилована или пережила инцест и зачастую в том же возрасте. Это не означает, что однажды произошедшее неотвратимо, но предпосылок становится больше, если насилие или ин­цест, которым подвергалась мать, не были ни осуждены, ни наказаны. Тогда новый инцест, который переживает дочь, разоблачает своим переходом к акту старый, кото­рый когда-то, одно поколение назад, остался тайным.

Именно таким образом Соня, героиня романа «Мать и дочь» (1993) Франчески Санвиталь, объясняет себе слепоту своей матери, Марианны, когда она подростком подверглась насилию со стороны брата матери, то есть возник инцест между дядей и племянницей: «Марианна ничего не замечала. Вспоминая об этом спустя многие годы, Соня чувствовала горечь и недоверие. Горечь - потому что столь красноречивое самоустранение мате­ри доказывало, что она была совершенно безразлична к Соне, а значит не испытывала к ней никакой любви. Недоверие - так как ее одолевали сомнения по пово­ду матери: возможно, мать догадалась о страсти брата, но, может быть, было что-то еще, более сильное, чем отношения со своей маленькой дочкой, что вынудило ее стать молчаливой и трусливой сообщницей, едва ли достойной уважения». Равнодушное соучастие матери более, чем однозначно, наводит на мысль о том, что возможный инцест между братом и сестрой также бу­дет сохранен в секрете.

Об инцесте

Исследуя отношения матери и дочери, мы столкну­лись последовательно не с одной формой инцеста, как в классической теории, и не с двумя, как у Франсуаз Эритье, а с тремя: инцест между родственниками, не проявленный в сексуальных действиях (платонический инцест между матерью дочерью); инцест, проявленный в сексуальных действиях, когда у двух родственников один и тот же сексуальный партнер (инцест второго типа, когда у матери и дочери один и тот же любовник); и инцест между родственниками, реализуемый в сек­суальных действиях (инцест первого типа между отцом и дочерью). Вопрос, на который нам предстоит теперь ответить, состоит в том, будет ли справедливым в каж­дом из этих случаев говорить об инцесте. И, если да, то что в них общего?

Прежде чем приступить к изучению инцеста первого типа, мы останавливались на двух различных парамет­рах: исключение третьего и соперничество двух кровных родственников. Первый параметр характерен для плато­нического инцеста, в котором третий участник отношений (в нашем случае - отец) исключается из семейных отношений одновременно с возникновением секрета, без перехода к сексуальным действиям. Второй параметр ха­рактерен для инцеста второго типа, в котором соперни­чество двух родственников (а именно матери и дочери) не исключает третьего (по определению, так как вторжение третьего - любовника и создает инцестуозную ситуацию), но ведет к смешению позиций между матерью-любовни­цей и дочерью-любовницей: смешение весьма угрожа­ющее, потому что запрет на сексуальное соперничество между кровными родственниками столь же универсален, как запрет сексуальных отношений между ними.

Инцест первого типа выдвигает на первый план еще один параметр: сексуальную близость между родственни­ками. Он объединяет и первые два, так как подразумева­ет исключение третьего в лице матери и возникновение ситуации утаивания, а также провоцирует соперничество дочери с матерью. Ничего удивительного, что с давних пор этот тип инцеста привлекает внимание исследовате­лей, так как представляет собой инцест в «превосходной степени», подлежащий сверх-универсальному запрету и вызывающий не только осуждение, но и уголовное пре­следование, хотя юридически он при этом не определяет­ся как таковой. Как бы там ни было, наша расширенная модель позволяет увидеть в нем особый, частный случай более общей ситуации. В инцесте первого типа одновре­менно присутствует сексуальное взаимодействие между родственниками и исключение третьего, свойственное платоническому инцесту, а также провокация сексуаль­ного соперничества внутри одной семьи, что является признаком инцеста второго типа.

Таким образом, сходство между этими тремя инцес­тами становится более наглядным, и это отнюдь не сек­суальная близость между родственниками, как утверж­дает стандартная теория, и не «смешение субстратов» (следствие сексуального соперничества между родственниками), как в теории Франсуаз Эритье, общим для всех трех типов является исключение третьего. В инцесте пер­вого типа таким третьим является мать, в платоническом инцесте - отец. В инцесте же второго типа исключается не конкретное лицо, а позиция: если дочь спит с любовни­ком матери, она перестает быть «третьей» в сексуальных отношениях существующей пары, но включается в сексу­альные отношения троих. Если же мать спит с женихом дочери, то она перестает быть «третьей» для созданной молодой пары и становится принимающей стороной в отношениях, из которых определенно должна быть ис­ключена, чтобы не вступать в соперничество с собствен­ной дочерью. В любом варианте присутствуют лишь два места для трех человек: одно место для партнера - муж­чины, второе место для партнера - женщины, но когда возникает вторая женщина-соперница, то две женщины - мать и дочь, занимают одно и то же место.

Во всех случаях инцест или исключение третьего неизбежно вызывает сведение тройственности к двойс­твенности: будь то пара (мать / дочь или отец / дочь) вместо трех человек; будь то три человека (мать, дочь и партнер) там, где наличествуют лишь два места, что со­кращает до парных (партнер / мать-дочь) отношения, в которых должны быть представлены все трое (партнер - мать - дочь). Проблема возникает только, когда речь идет о семейных отношениях, то есть там, где есть родс­тво: дуальные отношения вполне «правомочны» между влюбленными или между друзьями. Но любая связь, возникшая в лоне семьи, то есть между различными по­колениями, обязательно должна проявляться в форме троицы: по типу отец - мать - ребенок, чтобы избежать провокации инцестуозной ситуации со всеми ее ужасными последствиями и несчастьями в виде невыносимого соперничества и невозможности самоидентификации.

Конечно же, запрет на инцест, то есть в нашем случае на сведение троицы к паре, выполняет также социаль­ную, экологическую и антропологическую функции. Он позволяет, как подтверждает Клод Леви-Стросс, «ук­репить социальные связи через обмен женщинами». Но также, как определение инцеста оказывается более широким, чем простое запрещение сексуальных отно­шений между родственниками, так и выполняемая этим запретом функция оказывается более глобальной.

Этот запрет находит свое место в основе самой пси­хики как гарант идентичности субъекта. Так, с появ­лением «инцестуозной мешанины», каковой фантазматически является любая семья по выражению Пера Лежандра, возникает необходимость появления некой «разделительной инстанции», осуществляющей «отде­ление от матери, к которому должны прийти все дети, как только они выходят из состояния неопределенности, то есть начинают осознавать себя отдельными сущест­вами. Завершающей точкой функционирования этого глубинного процесса служат нормативные системы, ко­торые разделяют управление миром и организуют его как второе рождение. В западно-европейской традиции это определено конечной формулой: быть рожденным отцом. Эта «категория Отца» и есть то, что Пьер Лежандр называл «третьим», чья разделительная функция проявляется более наглядно при поддержании идентичности. Эта «функция третьего», «поход против угрозы безумия», подкреплена законом, первичным гарантом субъекта.

Это вовсе не противоречит некоторым не вполне од­нозначным формулировки П. Лежандра, в которых ос­новная мысль зачастую интерпретируется как призыв к восстановлению родительского авторитета, как его понимали в прошлом. Скорее, необходимо лишь еще раз подтвердить, что между Сциллой слепого подчи­нения на протяжении долгих лет всемогущему отцу и Харибдой материнского всемогущества из-за отсутствия третьего, есть место еще чему-то, что гарантирует и пси­хическое выживание субъекта, и в то же время коллек­тивное самосохранение общества перед лицом угрозы тяги к насилию и «регресса цивилизации». Это место, эта роль, эта позиция принадлежит третьему, то есть той необходимой третьей вершине в треугольнике отноше­ний отцов и детей, которая создает препятствие риску возникновения инцеста.

Именно недостаток присутствия этого третьего так очевидно испытывают сегодня мальчики и так скрытно переживают девочки. Поэтому совершенно неслучайно, что отношения матери и дочери оказываются столь уяз­вимы для двух «неканонических» типов инцеста, како­выми являются инцест второго типа и платонический инцест, заставившие нас заново дать ему определение: это любые отношения в семье, в которых возникает ду­альность вместо тройственности.

Ослиная шкура в сказке с одноименным названием выполняет функцию материнской защиты и ограждает дочь от сексуальных посягательств отца, но одновремен­но именно ее дочь должна отторгнуть, чтобы привлечь внимание прекрасного принца. В сказке вскоре после того, как с героини была содрана ужасная ослиная шку­ра, что дала ей «добрая мать» - фея, она тайно облачи­лась в прекрасные наряды и предстала перед принцем, который, увидев ее и потеряв голову от любви, решил жениться на ней. Таким образом, он изменил ее статус дочери на статус женщины.

Неужели для того, чтобы стать женщиной, дочь должна непременно избавиться от влияния матери? Од­нако и мать, и дочь вовсе не всегда воспринимают это как нечто естественное.

Тем не менее, это именно так, даже если некоторые попытаются это отрицать. Конечно, для такого женско­го развода существует множество причин: неудовлетво­ренность (действительная или мнимая) семейными отно­шениями, сознательный выбор независимости в ущерб любовной жизни (хуже, когда это рационализация), из­лишняя идеализация отца, с которым «не может срав­ниться ни один мужчина». Но отказ или неспособность расстаться с собственной матерью, чтобы отдаться муж­чине и тем более интериоризация материнского запрета на сексуальность, безусловно, играют в нем свою роль, и далеко не самую последнюю.

И в то же время существуют матери, которые чаще всего сами организуют этот переход дочери к состоя­нию женщины. Мы можем наблюдать это на примере крестной матери из сказки «Ослиная Шкура». Такая материнская амбивалентность, которая может составлять одновременно и препятствие, и помощь дочери в ее становлении женщиной, является своеобразным от­голоском дочерней амбивалентности, которая, в свою очередь, может сопротивляться идее перехода от ста­туса дочери к статусу женщины. Именно об этом мы и поговорим, используя в каждом случае разные художес­твенные произведения.