Е. А. Иваненко М. А. Корецкая

Маска представляет собой знак эмоции, хотя и содержит некоторые элементы аллегории. В отличие от нее смайлик — это скорее код эмоции; эмоциональность, переданная в формате цифрового кода. Переведение эмоций в код делает их исчисляемыми, причем интенсивность передается через простое умножение — :))))). Действительно, смайлик несет на себе характерный отпечаток эпохи потребления, сферы услуг — он удобен в использовании. История развития смайлов об этом прямо кричит: знак смайлика эволюционировал от комбинации типографских символов до красивой анимированной картинки, которая вставляется в высказывание одним кликом мыши. Однако эргономичность и экономия времени для общения — не более чем ширма; на самом деле трата времени возрастает стократ благодаря привлекательности обширных наборов смайликов. И вот пользователь впадает, так сказать, в знаковое крохоборство, обильно осыпая смайликами ничего особо не значащие сентенции. Так возникает новый тип письменной речи. Такая десубстантивированная речь, лишенная структуры подлежащее-сказуемое, способна удерживать и транслировать оптимальное для современности соотношение объема информации²³  в единицу времени. Если можно так выразиться, атипичная информативность, подобно атипичной пневмонии, захватывает виртуальные территории. Причем, использование служебных символов позволяет аккуратно обходить стороной проблему личностного, ответственного высказывания. Даже резкий и желчный выпад, снабженный смайликом, не будет воспринят как личное оскорбление.

Конечно, графический знак, замещающий несколько слов, возникает не только в сетевой речи; скоропись тоже строится на принципе замены часто используемых выражений каким-нибудь знаком, простым в написании. Но при общем сходстве между скорописью и сетевой речью есть радикальные различия. Скоропись ориентирована на запись и передачу информации в условиях ограниченного пространства письма (что справедливо, например, для древних летописей) или времени письма (что свойственно для ведения протоколов на пленумах, судебных заседаниях и т. п.). Сетевая же речь ориентирована на передачу, прежде всего, эмоции посредством дополнительных значков.

Смайл сам, по сути, будучи высказыванием, рвет полотно письменной речи своей графической составляющей. Такое клочковатое общение мы наблюдаем в форумах и чатах — это дань пользователю, которому уже не приподнять вес сложносочиненных предложений, речевых оборотов и тонких стилистических приемов. Как говорила кэрролловская Алиса, книжка, в которой нет ни картинок, ни диалогов, невообразимо скучна. Таким образом, в Сети процветает и культивируется подростковое сознание пользователей, в каком-то смысле, подросток — это самая желанная фигура эпохи потребления.

Смайлик — это, по сути, пиктограмма, иероглиф. Благодаря пиктограмме смайлика общий смысл высказывания становится понятным еще до того, как будут прочитаны слова. Смесь линейного письма и знаков-пиктограмм дает новый устойчивый тип письма, заполняющий коммуникативные линии медиа-сообщества. С одной стороны, смайлики в качестве новых знаков препинания включаются в тенденцию усложнения письменной речи, продолжая ряд интонационных знаков, таких как восклицательный и вопросительный знаки. С другой стороны, смайлики предлагают новую тенденцию — впервые в публичной письменной речи мы сталкиваемся непосредственно с «гласом народа». Речь народных низов, так ловко ускользавшая ранее от высокой культуры, с падением самого различия между высоким и низким отстояла право на самоизъявление. Благодаря чатам и форумам выяснилось, что рядовой потребитель, будучи наследником народного слова, предпочитает пафосные знаки-жесты, а не знаки, отсылающие к сложным, требующим интерпретации смыслам. Смайлик в этом отношении похож на конфигурацию трех пальцев, которую можно быстро и с исчерпывающей конкретностью показать собеседнику, в ситуации невозможности продемонстрировать сам телесный жест.

Характер сетевых взаимодействий соответствует значению слова смайлик: русский язык адаптировал английское слово smile (улыбка) в уменьшительную форму смайлик, подчеркнув малоразмерность, игрушечность, легкость этой улыбки. Английское emoticon также сообщает о маленьких размерах знака эмоции. С учетом того, что улыбчивым словом смайлик обозначаются значки самых разных эмоций, можно предположить, что здесь имеет место конвертирование всего чего угодно в некую специфическую валюту смеха, носящую цинически-иронический характер. Возможно, именно она определяет актуальность медиа-сообщества.

И маска, и смайлик находятся в пространстве смеховой культуры, но смех, транслируемый смайликом, далеко ушел от эффекта комического в классическом смысле слова. Смех, укладывающийся в пропускную способность информационных потоков, теряет нечто принципиальное, трансформируясь в особую форму комического — прикол. Комическое, по крайней мере, в контексте античного театра, катарсично так же, как трагическое: оно одержимо задачей темперирования аффектов и привнесения соразмерности. Прикол деструктивен, или, точнее, деконструктивен. Он, несомненно, есть порождение цинического разума с его важнейшей характеристикой — бессилием критики. Он оказывается циничным способом адаптации к и так уже всем известным безобразиям мира, что, несомненно, отличает прикол от комической сатиры, которая должна была будоражить чувство социальной ответственности. Прикол же никто не воспринимает как призыв к действию. Комическое референциально, в том смысле, что оно все время к чему-то миметически отсылает: к культу плодородия с его атрибутикой, к высмеиваемым богам или политическим деятелям, к злободневным проблемам или человеческим порокам. Прикол точно соответствует ситуации постмодерна — тенденции превращения знака в код: знак отсылает не к означаемому, а к другому знаку и в этом смысле перестает быть знаком как таковым. А потому прикол есть эффект свободной игры переозначивания, когда ассоциировать можно что угодно с чем угодно, например, давать заведомо ложные этимологии, наслаждаться вербальной трансмутацией.

Как блестяще замечает в своем эссе о приколе А. Вчерашняя: «Вообще, прикол — это широкое и многогранное явление современности — настоящий культурный код, поскольку с его помощью можно, с одной стороны, создавать нечто, с другой — понимать его. Понимать, в чем прикол, означает быть современным, “сечь фишку”, чувствовать ситуацию, быть адекватным. Еще короче: понимать, в чем прикол, в наше время, собственно, и означает понимать… Не случайно же в прикол именно врубаются или въезжают. Если это происходит, возникает ситуация соприсутствия, которую грех не использовать в коммуникативных целях»²⁴. Конечно, в таком случае и сам опыт понимания трансформируется, теряя балласт интеллектуальности, поскольку вместо рационального совместного приобщения к аристотелевскому божественному уму предполагает, прежде всего, эмотивное соучастие. Кроме того, прикол сегодня жизненно необходим: как некогда карнавал помогал не быть раздавленным под грузом сакральной серьезности, так ныне прикол позволяет обрести дистанцию легкости по отношению к слишком тяжелым культурным архивам.

Стилистически прикол, что явствует из самого слова, представляет собой точечное высказывание, остроумную мелочь, микронаррацию, соответствующую установке на микроэмоциональность. Сейчас он стал эффективнейшим средством коммуникации, безотказным риторическим приемом, поскольку дремлющее потребительское сознание реципиента рефлекторно реагирует, прежде всего, на легкие щипки приколов. Именно поэтому прикол становится удобным средством манифестации предполагаемой идентичности.

Прикол ситуативен и потому характеризуется одноразовостью — его трудно транслировать без потери эффекта. Поэтому у прикола есть проблема, сходная с проблемой использования одноразовой посуды: с одной стороны, быстро, удобно, общедоступно и непретенциозно (демократично), но, с другой стороны, вредит экологии; в данном случае страдает экология восприятия. Имеет место тотальная пресыщенность смешным, зашлакованность любого текста знаками прикольного, и смайликами в том числе. Отсюда принципиальная незапоминаемость прикола, его легкость на грани летучести. И вот что интересно: груды непригодных к повторному использованию шуток на обочинах коммуникации по-своему тоже функциональны. Их функция состоит в том, чтобы наследить и тем самым обозначить зоны безопасности и обитаемости в диких джунглях виртуального. Так груды мусора обозначают (к сожалению!) для наших соотечественников, выбравшихся на лоно природы, зону безопасного пикника и санкционированного веселья и потому, как ни странно, обладают притягательностью. Аналогичным образом, щедро разбросанные смайлики как графическое воплощение прикола как бы сообщают случайному посетителю сайта, что априори здесь «все свои», бояться некого.

Каков же характер «свойскости» этих своих? Здесь мы сталкиваемся с новым типом оптимальной дистанции, необходимой для организации сообществ. Эдакой структурой античного театра, перенесенной в одноразовую тарелку с характерным одноразово-возвышенным и одноразово-прикольным. Эта новая оптимальная дистанция, декларируемая как раз-таки смайликом, обеспечивает необходимое эмоциональное напряжение коммуникативных линий сообщества, осуществляемое без угрозы перехода границ индивидуального существования. Собственно, и индивидуального существования как такового здесь не остается: вместо ин-дивидов общаются, по большому счету, дивиды²⁵, чей внутренний мир в силу его принципиальной поверхностности становится внешним, совпадая с так называемым «статусом» пользователя, и представляет собой набор легко монтирующихся друг с другом знаков-атомов. Привычка транслировать свои состояния, обращаясь к таблице эмоциональных элементов — таблице смайликов, — недвусмысленно говорит о том, что идентичность манифестируется благодаря вариативности сочетаний, дающей некий эффект свое-образия. При этом число элементов ограничено и комбинации повторяемы, или, по крайней мере, уникальны, но исчисляемы, как код ДНК.

Этот гипермаркет эмоций Интернет-медиа как характерная для постсовременного субъекта особенность свидетельствует о том, что богатая эмоциональная жизнь рафинированной субъективности постепенно сходит на нет. Состояния, переживания, свойственные человеку, скажем, XIX века, практически недоступны для человека современного, так как нет структур, их организующих. Например, современные школьники в большинстве своем не понимают классическую литературу не потому, что они интеллектуально ущербны или ленивы, но потому, что у них нет опыта соответствующей организации аффективной жизни сознания. Конечно, не стоит полагать, что это все — злобные происки «диавольской» Сети; скорее, Интернет сам встраивается в общий поток, а не является его истоком.

Посмотрим на условия выживания в офисной среде, которая имеет тенденцию к тому, чтобы сделаться средой тотальной. В такой среде попытки наладить с коллегами серьезные человеческие отношения, а не поверхностное общение, не только опасны, но и вопиюще неуместны, потому что здоровье этой «биосистемы» гарантируется постоянной ротацией и прогрессирующей конкуренцией изначально чужих друг другу людей. В искусственных корпоративных сообществах глубокие эмоции вредны, их просто нельзя себе позволить, поскольку они способны разрушить рабочую атмосферу и расшатывают психику сотрудников. Зато полезна эмоциональная поверхностность и однозначность — так называемый «позитивный настрой», который работает, как машинная смазка для скорости операций и предупреждения возможных трений. Здесь востребована следующая максима: «Не грузи ближнего своего! Будь легок в общении!» — маска дежурной офисной улыбки, согласно корпоративным идеалам этикета, не должна сниматься с лица в течение рабочего дня вне зависимости от обстоятельств. Этот же негласный принцип действует на форумах и чатах — нельзя быть слишком серьезным, пафосным и даже просто основательным в своих репликах. Надо уважать то обстоятельство, что у потенциальных участников коммуникации всегда нет времени на то, чтобы погружаться в персональные потемки твоей души и следовать за хитросплетениями твоей мысли. Если позволять себе такие выходки на форумах регулярно, быстренько получишь стигму типа «баян» или «тролль»²⁶ и будешь подвергнут «остракизму». Здесь требуется умение вести разговор всегда в пол-уха, быть, так сказать, всегда в пол-присутствия. Такой вот удар наносит Интернет по целостности хайдеггеровского Dasein. В идеале я всегда на связи, но при этом всегда присутствую в любом коммуникативном узле не полностью. Получается эдакая метафизическая апория: где конкретно экзистенциально пребывает господин под ником N, когда он находится в контакте с сотней-другой френдов? Экзистирование превращается в экстаз коммуникации со свойственным ему прохладным состоянием «после оргии»²⁷. Такое количество поддерживаемых контактов делает невозможным риск отношений — ни тебе опасных связей, ни, соответственно, воспитания чувств. Так откуда ж, спрашивается, взяться деликатным переживаниям? Собственно, не только сложные переживания, но и целостный мощный патос, а-ля Софокл, например, тоже не сможет пройти одномерные каналы кодирования и протиснуться в игольное ушко пользовательской способности восприятия — на выходе получится только претенциозная восторженность, эрзац романтических настроений. Вот и остается лишь проклятый Бодрийяром эквивалентный обмен: я тебе послал один смайлик — ты мне другой.

В связи с эквивалентным обменом знаками отметим следующее. В основном про поле медиа справедливо будет сказать, что оно сводит к минимуму или вообще исключает непосредственную интеракцию²⁸. Интернет, напротив, заполняет эту лакуну, открывая канал для чистой и бессмысленной интерактивности, где интеракция самоценна, акция порождает реакцию и, как электромагнитная волна, способна длиться без развития смысловой насыщенности. Это позволяет говорить о постинформационном пространстве — информационный поток теряет свою информативность, тематическую наполненность. Пример тому Twitter²⁹  — новая специфическая коммуникативная мегаплатформа для циркуляции микронарраций. Собственно акт общения становится ценнее самого общения — подобно шопоголикам, есть маньяки Интернет-общения, завороженные процессом перетекания чистых коммуникативных единиц друг в друга. Обмен репликами в Интернет-сообществах все время норовит впасть в состояние флуда³⁰, которое всячески стремятся свести к минимуму модераторы. Учитывая, что речь так же, как и эмоция, обращена к Другому и в этом смысле конститутивна для сообщества, так и хочется сопоставить логос и флуд как два предельных случая речевых практик. И то, и другое по сути энергийно — и логос, и флуд склонны к самовозрастанию. Разница, прежде всего, проявляется в воздействии: логос собирает (учитывая семантику легейн), в то время как флуд затягивает, топит. И в этом, казалось бы, минимальном различии проявляется дистанция между сообществом полиса и сообществом Интернета.

Список Литературы

1. Аристотель. Политика // Сочинения в 4 т. / Аристотель ; пер. с древнегреч. А. И. Доватура. — Т. 4. — М. : Мысль, 1984.

2. Аристотель. Физиогномика. URL: http://tipolog.narod.ru/Concept/Metodika_ tipirovaniya/fiziognomic_referat_2.htm (дата обращения: 20.10.10).

3. Бланшо, М. Неописуемое сообщество / пер. с фр. Ю. Стефанова. — М.: Московский философский фонд, 1998.

4. Бодрийяр, Ж. Прозрачность зла / пер. Л. Любарской, Е. Марковской. — М.: Добросвет, 2000.

5. Вчерашняя, А. Прикол как фактор современной культуры / Дикое поле. 2002. № 2. URL: http://www.dikoepole.org/numbers_journal.php?id_txt=88 (дата обращения: 29.10.10).

6. Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения/ пер. с франц. Д. Кралечкина. — Екатеринбург : У-Фактория, 2007.

7. Иваненко Е. А., Корецкая М. А., Савенкова Е. В. YouTube: метромедиальное тело в анатомическом театре // Mixtura verborum 2010: слово и тело. — Самара : Самар. гуманит. акад., 2010.

8. Катарсис: метаморфозы трагического сознания / сост. и общ. ред. В. П. Шестаков. — СПб. : Алетейя, 2007.

9. Лессинг, Г. Э. Лаокоон, или о границах живописи и поэзии. — М. : Художественная литература, 1957.

10. Луман, Н. Реальность массмедиа / пер. с нем. А. Ю. Антоновского. — М. : Праксиси, 2005.

11. Рабинович, Е. Г. «Безвредная радость»: о трагическом катарсисе у Аристотеля // Mathesis. Из истории античной науки и философии. — М. : Наука, 1991.

12. Раугул, Р. Д. Грим в театре (введение). URL: http://amkob113.narod.ru/rgl/ugu-1.html (дата обращения: 9.10.10).

13. Фридрих Ницше. Рождение трагедии / сост., общ. ред., коммент. А. А. Россиуса. — М. : Ad Marginem, 2001.

14. Ярхо, В. Н. Семь дней в античном театре Диониса. — М. : Лабиринт, 2004.