Эдвард Эдингер «Эго и Архетип» часть I индивидуация и стадии психологического развития

Последствия первичной инфляции ярко запечатлены в мифологии. Заме­чательным примером такого описания является миф о саде Ндемском, ко­торый, и это знаменательно, назван мифом о грехопадении человека. Об этом мифе Юнг пишет:

"Легенда о грехопадении содержит глубокую теорию; в 11ей отражается смутное предчувствие, что освобождение сознания эго дело рук Люци­фера. Вся история человечества изначально заключалась в конфликте между его чувством неполноценности и высокомерием".17 В Книге Бытия описано, как Бог поселил человека в Саду Едемском, го­воря: "От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию ум­решь". Затем идет описание создания Евы из ребра Адама и обольщение Евы змеем, который сказал ей: "Нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете; как боги, знаю­щие добро и зло". Поэтому Адам и Ева вкусили запретный плод. "И откры­лись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные лис­тья, и сделали себе опоясания". Обнаружив их iнеповиновение, Бог проклял их. Далее идут весьма знаменательные слова: "И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада эдемского, что6ы возделывать зем­лю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни".

Этот миф стоит у истока древнееврейской ветви нашей культурной тра­диции и имеет глубокий психологический смысл. Легенда о саде Едемском сопоставима с греческим мифом о золотом иске и платоновским мифом о круглом первочеловеке. Сад Едемский имел некоторый особенности мандалы: из Едема выходят четыре реки, а в центре помещается дерево жизни Сад-мандала изображает Самое Самость отражая и данном случае первич­ное единство эго с природой и божеством. Это первоначальное, бессозна­тельное состояние животного бытия в единении со своей Самостью. Оно называется райским, потому что еще не возникло сознание следовательно, здесь нет конфликта. Эго содержится в чреве Самости .

Существует еще одна особенность, указывающая на Первичную целост­ность—создание Евы из Адама. Очевидно, что изначально, Адам был герма­фродитом, иначе невозможно было бы создать из него женщину, Вероятно, здесь содержатся пережитки более древнего мифа, в котором первый чело­век, несомненно, был гермафродитом. Вне сомнения, этот очень древний миф подвергся изменениям в соответствии с односторонней патриархаль­ной установкой иудеев, которая умаляла роль женского элемента психиче­ского, сводя его до ребра Адама. Разделение Адама на мужской и женский элементы аналогично и равнозначно его расставанию с райским садом. Оба процесса имеют одно последствие,—человек расстается с первоначальной целостностью и отчуждается от нес.

Драма обольщения и грехопадения начинается, когда первоначальное состояние пассивной инфляции превращается в активную инфляцию кон­кретного деяния. В целом подход и привлекательность змея выражаются в инфляционных терминах—"вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы бу­дете, как Бог". Поэтому плод дерева был съеден, и наступили неизбежные последствия. Все начинается потому, что Адам и Ева осмеливаются поступить в соответствии со своим желанием быть, как Бог.

Миф изображает рождение сознания как преступление, которое отчуж­дает человека от Бога и от своей первоначальной предсознательной целостности. Вне сомнения, плод символизирует сознание. Плод дерева познания добра и зла позволяет понять противоположности, что и составляет специфическую особенность сознания, таким образом, согласно этому мифу и теологическим теориям, опирающимся на него, сознание есть первородный грех, первородный btbris (гордынz) и, следовательно, заключает в себе основную причину всего зла в человеческой природе. Но существовало и иное понимание этого мифа. В частности, офиты (гностическая секта) поклонялись змею. В принципе они придерживались тех же взглядов, что и современная психология. По мнению офитов, змей представлял духовный принцип, символизировавший освобождение от зависимости от демиурга, который создал сад Едемский и держал человека в неведении. Змей счи­тался хорошим, а Иегова плохим. С психологической точки зрения, змей олицетворяет принцип гнозиса, познания или возникновения сознания. Обольщение змеем символизирует стремление человека к самореализа­ции и принцип индивидуации. Некоторые гностические секты даже иден­тифицировали змея в саду Едемском с Христом.

Вкушение запретного плода отмечает переход от вечного состояния бессознательного единства с Самостью (бездумное, животное состояние) к реальной, сознательной жизни в пространстве и времени. Одним словом, миф символизирует рождение эго. Процесс рождения эго приводит к его от­чуждению от истоков. Теперь эго входит в мир страдания, конфликтов и неуверенности. Неудивительно, что мы столь неохотно делаем шаг к до­стижению более высокого уровня сознания.

Другая особенность "грехопадения" в сферу сознания заключается в том, что Адам и Ева узнали, что они наги. Сексуальность и инстинкты не­ожиданно превратились в табу и предметы стыда. Сознание как духовный принцип создало противоположность естественной, инстинктивной, жи­вотной функции. Двойственность, диссоциация и вытеснение возникли в человеческой психике одновременно с сознанием. Это означает, что для обеспечения права на независимое существование сознание должно, по меньшей мере, на начальном этапе, занимать антагонистическую позицию по отношению к бессознательному. Такое понимание свидетельствует о за­блуждении всех утопических психологических теорий, предполагающих, что человеческая личность может быть целостной и здоровой только при условии, что в детстве она не подвергается сексуальным и инстинктивным притеснениям. Естественные, необходимые стадии психического разви­тия требуют поляризации противоположностей: сознательного и бессозна­тельного, духа и природы.

Но наш анализ мифа о грехопадении будет неполным, если мы остано­вимся на том, как Адам и Ева уныло стали жить трудной жизнью в мире ре­альности, в поте лица своего, зарабатывая хлеб насущный и в муках рожая детей. Дело в том, что в саду Едемском было два дерева: не только дерево познания добра и зла, но и дерево жизни. Иегова выказал определенную обеспокоенность, что человек обнаружит второе дерево и вкусит его да­ров. Что это означает? В "Еврейских легендах" Гинсберг приводит интерес­ную легенду о дереве жизни, которая в какой-то мере проливает свет на данный вопрос:

"В раю находятся дерево жизни и дерево знания, причем последнее об­разует ограду вокруг первого. Только тот, кто расчистил для себя путь через дерево знания, может приблизиться к дереву жизни, которое настолько огромно, что человеку понадобилось бы 500 лет, чтобы одолеть расстояние, равное диаметру ствола этого дерева. Не менее огромно и пространство, затеняемое его ветвями. Из-под дерева вытекает вода, которая орошает всю землю и затем разделяется на четыре потока: Ганг, Нил, Тигр и Евфрат".

Легенды, возникшие вокруг этого мифа, развивают и дополняют те точки зрения, которые не нашли выражения в первоначальной истории, словно отражая стремление коллективной психики восполнить картину и полностью разъяснить ее символический смысл. Мне кажется, что именно так обстоит" дело с приведенной легендой. Библейский вариант дает до­вольно неясное представление о взаимосвязи между деревом знания и де­ревом жизни. Приведенная легенда дает более ясное и удовлетворительное изображение. Легенда представляет дерево жизни как омфалос, пуп земли, и оно аналогично мировому дереву Игдразиль. В Библии сказано, что плод дерева жизни дарует бессмертие. До грехопадения Адам и Ева были бес­смертными, но они были и бессознательными. Если бы они вкусили плод дерева жизни после грехопадения, то достигли бы как сознания, так и бес­смертия. Иегова противится любому вторжению в его сферу и ставит херу­вима с пламенеющим мечом, чтобы охранить путь к дереву жизни. Тем не менее, упомянутая еврейская легенда в определенной мере позволяет нам понять, как можно найти дерево жизни. К нему можно добраться, расчис­тив путь через похожее на изгородь дерево познания добра и зла. Иными словами, человек должен неоднократно обольщаться змеем, постоянно вкушать плод познания и таким образом прогрызать путь к дереву жизни. Восстановить утраченную целостность мы сможем только тогда, когда в полной мере вкусим и ассимилируем плоды сознания.

Миф о грехопадении отражает не просто модель и процесс первона­чального рождения сознания из бессознательного, но еще и процесс, ко­торый в той или иной форме осуществляется в каждом человеке при каж­дом новом расширении границ сознания. Вместе с офитами я считаю, что изображение Адама и Евы как бесчестных садовых воров страдает неко­торой односторонностью. Их поступок в равной мере можно было бы оха­рактеризовать как героический. Они жертвуют комфортом пассивного повиновения ради достижения большей сознательности. В конечном счете, и змей оказывается благодетелем, если мы ценим сознательность больше, чем комфорт.

В процессе психоаналитической работы мы нередко обнаруживаем фрагменты темы первоначального грехопадения человека во многих снови­дениях. Они обычно появляются в те моменты, когда возникают новые со­знательные инсайты. В сновидениях часто фигурирует тема встречи со змеей или змеиного укуса. В последнем случае сны, как правило, имеют такой же смысл, как и: обольщение змеем Адама и Евы в саду Едемском, а именно: ис­чезает старое положение дел и рождается новое сознательное понимание (инсайт). Этот процесс нередко воспринимается как нечто чуждое и опас­ное, поэтому такие сновидения никогда не бывают приятными. В то же время змеиный укус свидетельствует о начале формирования новой установки и ориентации. Вообще говоря, переходное сновидение имеет важное значе­ние. Кроме того, сновидения о совершении преступления имеют такое же значение, как и первоначальное похищение плода. То, что составляет преступ­ление на одной стадии психологического развития, имеет законный харак­тер на другой стадии. Невозможно достичь новой стадии психологическо­го развития, не осмелившись поставить под сомнение законность кодекса предыдущей стадии. Поэтому каждый новый шаг воспринимается как пре­ступление и: сопровождается чувством вины, ибо границы старых критери­ев, старого образа жизни остались нерушимыми. Таким образом, первый шаг сопровождается ощущением совершения преступления. Сны, в кото­рых сновидец получает плоды—яблоки, вишни, помидоры—нередко имеют такой же смысл. Они соотносятся с темой вкушения запретного плода и зна­менуют вхождение в новую область сознательного понимания с такими же последствиями, как и при вкушении запретного плода.

Ниже приводится пример современного сновидения, в котором затро­нута старая тема обольщения в саду Едемском. Этот сон приснился чело­веку в возрасте старше 40 лет. Он впервые обратился ко мне по поводу "писательских проблем" и приступов беспокойства. Он был талантлив и полон творческих; идей и замыслов. Ему снились замечательные сны, в которых он видел целые спектакли с детальной проработкой костюмов и музыки. Но он не мог заставить себя изложить их на бумаге. Сон, казалось, обладал достаточной реальностью, чтобы освободить писателя от обязанности во­плотить в жизнь те замечательные сочинения, которые являлись к нему в фантазии. Такая установка отражает идентификацию с первоначальной бессознательной целостностью; это—временная жизнь, которая сторо­нится тяжкою труда, необходимого для актуализации потенциальных воз­можностей:. Хотя они думал, что ему хочется писать, тем не менее, фанта­зии бессознательно рассматривались как самодостаточные реальности. Такой чело век боится связать себя обязательствами, необходимыми для создания чего-то реального. Он потеряет чувство безопасности, связан­ное с анонимностью, и станет объектом неодобрения. Он боится подверг­нуться критике за свою определенность. Это сводится к жизни в "саду Едем­ском", где человек не осмеливается вкусить плод сознания. Приведем сновидение этого писателя:

"Я нахожусь в обстановке, которая напоминает мне Кьеркегора. Я вхо­жу в книжную лавку, чтобы найти определенную книгу. Нахожу и по­купаю нужную мне книгу. Она называется "Человек среди терний". Сцена меняется. Сестра приготовила мне огромный черно-шоколадный торт. On покрыт тонким слоем красной глазури, похожим на плотно прилегающую красную одежду. Хотя мне всегда запрещали есть шо­колад, поскольку он вызывает у меня аллергию, тем не менее, я ем торт без неприятных последствий".

Этот сон вызвал у сновидца следующие ассоциации. Он воспринял Кьер­кегора как встревоженного человека, как человека, который находится в состоянии конфликта между протиюположностями, в частности, конфликта между эстетической и религиозной установками. Название книги—"Чело­век среди терний"—напомнило сновидцу Христа и его терновый венец. По поводу шоколадного торта сновидец сказал, что он всегда считал торт вредным, поскольку он вызывает у него тошноту. Красная глазурь, похожая на "плотно облегающую красную одежду", напомнила ему о "чем-то таком, что мог бы носить дьявол".

При всей своей современной и личностной образности это сновидение содержит близкую аналогию с древним мифом об изгнании Адама из рая. Исходя из этой архетипической аналогии, можно предположить, что сон отражает потенциальный переход в личном развитии данного человека. Самое замечательное в этом сне заключается в поедании торта. Торт черный и имеет красное покрытие, которое ассоциируется с дьяволом. Черное как антитеза белого соотносится с мраком и злом. Сновидец считал шоколад­ный торт вредным для своего здоровья, что указывает на его сознательный страх перед бессознательным. Поедание этого "вредного" торта символи­чески равнозначно змеиному укусу или вкушению запретного плода. В ре­зультате наступает осознание противоположностей (познание добра и зла), а это означает, что человек входит в состояние сознательного конфликта. Конфликт возникает при каждом новом расширении области сознания. С помощью конфликта каждый новый участок сознания сообщает о своем существовании.

Хотя сновидец и утверждает, что съел торт без неприятных последствий, тем не менее, первая сцена сновидения отражает последствия в символи­ческой форме. Не имеет значения то, что эта сцена предшествует поеданию торта. Временная последовательность и причинная связь неприменимы в сновидениях. При наличии в сновидении нескольких сцен их обычно интерпретируют как различные способы описания одной основной идеи. Иными словами, поток образов в сновидениях вращается вокруг опреде­ленных узловых центров вместо того, чтобы двигаться по прямой линии, как это делает рациональное мышление. Таким образом, пребывание сно­видца в кьеркегоровской атмосфере и покупка книги "Человек среди тер­ний" символически отражают поедание "вредного" черного торта. Поеда­ние торта означает вхождение в кьеркегоровское восприятие конфликта и понимание образа "человек среди терний"— либо Христа, которому до­велось терпеть невероятное напряжение, вызванное противоположнос­тями его божественной и человеческой природы, либо Адама, который после изгнания из райского сада был обязан возделывать землю, из кото­рой произрастали ему тернии и волчцы.

Какое практическое значение имел этот сон для сновидца? Сон не при­вел к внезапному озарению или изменению. После сна сновидец не заме­тил в себе никаких перемен. Но наше обсуждение этого сна вместе с после­дующими сновидениями проложило путь к дальнейшему расширению границ сознания.

Когда этот пациент впервые пришел ко мне на прием, у него были симп­томы, но не было конфликта. Постепенно симптомы исчезли, и вместо них появилось осознанное понимание внутреннего конфликта. Он осознал, что его беспокойство было не бессмысленным симптомом, а сигналом опасно­сти, предупреждавшим его, что длительное пребывание в саду Едемском может иметь роковые психологические последствия. Сон свидетельствует о том, что настало время вкусить плод дерева познания добра и зла и при­знать неизбежность конфликтов, связанных со статусом сознательного индивида. И этот переход не всегда связан с огорчениями и страданиями. В этом отношении миф страдает односторонностью. При слишком дол­гом пребывании в раю состояние блаженства превращается в тюрьму, и тогда изгнание из рая воспринимается не как нечто нежелательное, а как освобождение.

В греческой мифологии существует аналогия с драмой сада Едемского. Я имею в виду миф о Прометее. В кратком виде его можно пересказать сле­дующим образом:

Прометей руководил дележом мяса жертвенных животных между бо­гами и людьми. Прежде не было надобности в таком дележе, поскольку боги и люди вместе вкушали пищу (идентичность эго и Самость). Проме­тей обманул Зевса, предложив ему лишь кости животного, покрытые слоем соблазнительного жира. Для человека он оставил все съедобное мясо. Разгневанный обманом Зевс спрятал огонь от человека. Но Проме­тей тайно проник на небо, похитил огонь богов и передал его человече­ству. В отместку за этот проступок Прометей был прикован к скале, где каждый день коршун терзал его печень и каждую ночь рана вновь за­живала. Наказание было ниспослано и его брату Эпиметею. Зевс создал женщину, по имени Пандора, которую послал доставить Эпиметею ящик Из ящика Пандоры появились все болезни и напасти, которые отрав­ляют жизнь людям,—старость, труд, болезни, порок и страсть. Процесс дележа мяса жертвенного животного между богами и людьми отражает отделение эго от архетипической психики, или Самости. Чтобы утвердиться в качестве автономной сущности эго должно присвоить себе пищу (энергию). Этому процессу соответствует похищение огня. Прометей являет собой люциферову фигуру, чья отвага инициировала развитие эго це­ной страдания.

Рассматривая Прометея и Эпиметея как два аспекта одного образа, можно обнаружить немало параллелей между мифами о Прометее и саде Едемском. Зевс прячет огонь. Иегова прячет плод дерева познания огонь и плод сим­волизируют сознание, которое приводит к определенной человеческой автономии и независимости от Бога. Подобно Прометею, похитившему огонь, Адам и Ева, вопреки воле Бога, похищают плод. В каждом из этих случаев умышленное действие совершается вопреки воле главного авторитета. Это умышленное действие состоит в достижении сознательности, которое в каждом мифе символизируется как преступление с последующим наказа­нием. Прометей был наказан незаживающей раной, а Эпиметей был нака­зан Пандорой и всем содержимым ее ящика. Незаживающая рана анало­гична изгнанию из сада Едемского, которое также можно рассматривать как своего рода рану. Боль, труд и страдания, выпущенные на волю из ящика Пандоры, соответствуют труду, страданиям и смерти, с которыми познако­мились Адам и Ева, когда они покинули сад Едемский.

Все это соотносится с неизбежными последствиями становления созна­тельности индивида. Боль, страдание и смерть действительно существуют до рождения сознания, но если отсутствует сознание, способное их вос­принимать, значит, психологически они не существуют. Страдание не суще­ствует, если отсутствует сознание для его осознания. Этим объясняется ост­рое чувство тоски по первоначальному бессознательному сознанию. В этом состоянии человек абсолютно свободен от страдания, которое неизбежно несет с собой сознание. То, что коршун пожирает печень Прометея днем, и печень заживает ночью, имеет глубокий смысл. Ночь— это темнота, бес­сознательное. Ночью каждый из нас возвращается к первоначальной це­лостности, из которой мы рождаемся. В этом и состоит исцеление. Дело выглядит так, словно рана перестает причинять боль. Это свидетельствует о том, что само сознание причиняет боль. Вечно незаживающая рана Про­метея символизирует последствия разрыва первоначальной бессознатель­ной целостности, отчуждения от первоначального единства. Это постоян­ный терний, вонзившийся в плоть.

В сущности, оба мифа тождественны, поскольку они отражают архети-пическую реальность психического и ход ее развития. Приобретение созна­тельности есть преступление, высокомерный поступок (bybris) по отноше­нию к вечным силам; но это неизбежное преступление, поскольку оно приводит к необходимому отчуждению от естественного бессознательного состояния целостности. Для того чтобы сохранить верность развитию со­знания, этот поступок необходимо рассматривать как необходимое пре­ступление. Лучше быть сознательным, чем оставаться в животном состоя­нии. Но для того, чтобы проявиться, эго обязано выступить против бессознательного, из недр которого оно возникло, и утвердить свою отно­сительную автономию посредством акта инфляции.

Существует несколько различных уровней, на которых можно проде­монстрировать эту интерпретацию. На самом глубоком уровне упомяну­тый акт выглядит как преступление против сил мироздания, сил природы или Бога. Но в повседневной жизни такое действие воспринимается не в религиозных категориях, а в личностном плане. На личностном уровне акт приобретения нового сознания воспринимается как преступление или бунт против авторитетов, существующих в личном окружении индивида, например, против своих родителей, а в дальнейшем против внешних авто­ритетов. Любой шаг в индивидуации воспринимается как преступление против коллектива, поскольку он ставит под сомнение правомерность иден­тификации индивида с каким-либо представителем коллектива, будь то се­мья, партия, церковь или народ. В то же время каждый шаг, будучи дейст­вительно инфляционным актом, не только сопровождается чувством вины, но и подвергает индивида опасности зацикливания в инфляции, которая не­сет на себе последствия падения.

В психотерапии встречается немало людей, чье развитие приостано­вилось именно в тот момент, когда необходимо было совершить неизбеж­ное преступление. Некоторые из них говорят. "Я не могу разочаровать моих родителей или семью". Человек, проживающий со своей матерью, говорит: "Я хотел бы жениться, но это убьет мою бедную старую маму". Вполне воз­можно, что так и произойдет, потому что существующая симбиотическая связь нередко обеспечивает психическое питание. Если у партнера отнять пищу, он может погибнуть. В таком случае обязательства по отношению к матери слишком сильны, чтобы использовать какой-либо иной комплекс критериев жизни. Здесь просто еще не возникло ощущение ответственности по отношению к своему личному развитию.

Данная тема иногда возникает и в психотерапевтических отношениях. Вероятно, это связано с появлением негативной реакции или реакции про­теста по отношению к аналитику. Такая реакция нередко сопровождается чув­ством вины и беспокойства, особенно в тех случаях, когда аналитик являет­ся носителем проекции архетипического авторитета. В таких обстоятельствах искреннее проявление негативной реакции расценива­ется почти как преступление по отношению к богам. Вне сомнения, опас­ный акт инфляции повлечет за собой возмездие. Тем не менее, человек за­стрянет на стадии зависимого переноса, и его психическое развитие затормозится, если он не похитит огонь у богов, не съест запретный плод.

Существует немало других мифов, в которых описано состояние инфляции.

К числу последних относится миф об Икаре:

"Дедал и его сын Икар были посажены в темницу на Крите. Отец изгото­вил себе и сыну по паре крыльев, с помощью которых они смогли бы бе­жать из заключения. Но Дедал предупредил сына: не летай слишком вы­соко, иначе солнце расплавит воск на твоих крыльях, и ты упадешь. Делай так, как я. Не следуй своим курсом. Но Икар так обрадовался своей способ­ности летать, что забыл о предупреждении и последовал своим курсом. Он взлетел слишком высоко, воск расплавился, и он упал в море". В этом мифе выделяется опасная сторона инфляции. Хотя и существуют моменты, когда инфляционный акт необходим для достижения нового уровня сознания, тем не менее, существуют моменты, когда любое действие в сторону инфляции является безрассудным и гибельным. С уверенностью можно отправиться своим путем только тогда, когда знаешь, что ты делаешь. Доверие к высшей мудрости других нередко позволяет точнее оценить ре­альную ситуацию. Как сказал Ницше: "Не раз человек отказывался от своего достоинства, когда отказывался от своего рабства".20 Я упомянул о необхо­димом преступлении инфляции, но это действительно преступление, и оно все-таки приводит к реальным последствиям. При неправильной оценке ситуации человеку уготована судьба Икара.

Я считаю, что все сны о полетах в какой-то мере соотносятся с мифом об Икаре. В-первую очередь это относится к снам о полетах, не обеспечен­ных механическими средствами поддержки. Оторвавшись от земли, всегда подвергаешься опасности упасть на землю. Неожиданное столкновение с реальностью, символом которой является земля, способно вызвать опасное потрясение. Сновидения и симптоматические образы, связанные с авиака­тастрофами, падением с высоты и боязнью высоты проистекают из основ­ной психической установки, представленной в мифе об Икаре.

Приведем пример сновидения на тему Икара. Этот сон приснился моло­дому человеку, который идентифицировал себя со знаменитым родствен­ником. Он позаимствовал крылья, изготовленные другим человеком, и с их помощью полетел:

На картине Брейгеля "Падение Икара" изображена сельская ме­стность в Италии. Слева крестьяне занимаются пахотой и своими повседнев­ными делами. Справа изображено море с несколькими суденышками. В нижнем углу видны ноги Икара в тот момент, когда он исчезает в воде. Одна из замечательных особенностей этой картины состоит в том, что пер­сонажи, изображенные в левой части картины, совершенно не обращают внимания на то, что происходит с Икаром (в правой части картины). Они не сознают, что перед их глазами происходит архетипическое событие. Сновидец высказал несколько замечаний по поводу этой особенности кар­тины, отметив, что он сам не сознает происходящее с ним. Он находился в процессе падения с высот нереальности, но это понимание пришло к нему позже.

Приведем еще один пример сна об Икаре, который приснился женщине: "Я еду по дороге и вижу в небе человека, похожего на Икара. Он держит в руке факел. Неожиданно его крылья загораются. Его охватывает пла­мя. Пожарные машины на земле подтягивают к нему шланги. Огонь уда­ется погасить. Но он тяжело падает на землю и гибнет, держа в руке факел. Он падает рядом со мной, ияв ужасе кричу: "О, Боже! О, Боже!"

Эта женщина была жертвой частых интенсивных проекций идеалис­тического анимуса. Приведенный сон ознаменовал прекращение проек­ций, вызвавших у нее появление инфляционной установки по отношению к себе.

К инфляции имеет отношение и миф о Фаэтоне: "Мать рассказала Фаэтону, что его отцом был бог солнца Гелиос. Чтобы убедиться в этом, Фаэтон отправился к жилищу солнца и спросил Гелиоса: "Ты действительно мой отец?" Гелиос подтвердил, что он отец Фа­этона, и допустил оплошность, сказав: "Чтобы доказать это, я дам тебе все, что ты попросишь". Фаэтон попросил позволить ему прокатиться по небу, управляя колесницей солнца. Гелиос тотчас пожалел о своем не­обдуманном обещании. Но Фаэтон настаивал, и, вопреки здравому смыс­лу, отец уступил ему. Фаэтон поехал на колеснице солнца, но поскольку он был слишком молод, ему не удалось справиться с управлением, и он рухнул на землю, объятый пламенем".

В этом мифе сказано о том, что инфляция неизбежно приводит к падению. Фаэтон служит прообразом современных "лихачей". Быть может, этот миф говорит о чем-то и снисходительному отцу, который, вопреки здравому смыслу, слишком рано дает свободу своему сыну, скажем, в пользовании се­мейным автомобилем или в области самоопределения, без компенсации этой свободы за счет чувства ответственности.

Я вспоминаю пациента с "комплексом Фаэтона". Вначале он произвел на меня впечатление беспечного рыцаря. Правила других людей не распро­странялись на него. У него был слабовольный отец, к которому он не испы­тывал чувства уважения. Он постоянно высмеивал или унижал тех, кто поль­зовался авторитетом в глазах отца. Ему приснилось несколько снов о том, что он находится на возвышенности. При обсуждении одного из таких снов психотерапевт упомянул миф о Фаэтоне. Он был растроган впервые за все время психотерапевтических консультаций. Пациент не знал об этом мифе, но он тотчас узнал в нем свой миф. Он увидел в этом мифе изображение своей жизни и неожиданно понял, что именно эту архетипическую драму он пере­живал.

Но ведь все архетипические образы неоднозначны. Мы не можем зара­нее быть уверены, как интерпретировать их—положительно или отрица­тельно. Например, рассмотрим позитивный сон о Фаэтоне, который при­снился человеку, видевшему во сне шоколадный торт. Этот сон приснился ему накануне встречи с лицом, которое пользовалось определенным влиянием на его работе и внушало всем чувство ужаса. Сон произвел неизгладимое впечатление. Он дал достойный отпор этому лицу. Если бы этот сон при­снился после указанного события, тогда можно было бы считать, что сон был "обусловлен" внешними впечатлениями. Но поскольку сон предшество­вал мужественному отпору авторитетному лицу, мы вправе утверждать, что сон вызвал внешнее событие или, по меньшей мере, создал психологическую установку, которая обеспечила наступление этого события. Приведем описание этого сна:

Здесь миф о Фаэтоне включен в состав сновидения, хотя и в модифи­цированном виде в соответствии с задачами сновидения. Сновидцу (Фаэто­ну) удается сделать то, что не удалось сделать мифическому Фаэтону. Оче­видно, что сновидец совершил то, что было выше его возможностей. Он совершил рискованный поступок. В какой-то мере это связано с инфля­цией. Однако поскольку этот сон был вторым, т.е. приснился после первого сна, он связан с необходимой героической инфляцией, что и соответство­вало действительности. Сон позволяет установить связь между сновидцем и новым уровнем его внутренней эффективности. Вне сомнения, теперь проблема инфляции приобретает неоднозначный характер. С одной сто­роны, инфляция связана с риском, а с другой, она абсолютно необходима. Преобладание той или иной особенности зависит от индивида и конкрет­ной ситуации.

С инфляцией связан и миф об Иксионе. Инфляционное действие Иксиона заключалось в попытке соблазнить Геру. Зевс расстроил этот план, при­дав облаку облик мнимой Геры, с которой Иксион вступил в связь. Зевс застал Иксиона врасплох и наказал его, привязав к огненному колесу, которое долж­но было вечно катиться по небу (рис.7). В этом случае инфляция проявляет­ся в вожделении и стремлении к удовольствию. Олицетворяя эго в состоянии инфляции, Иксион стремится присвоить себе то, что принадлежит сверхличностным силам. Попытка Иксиона изначально обречена на провал. Наивыс­шее достижение Иксиона состоит в установлении контакта с облаком в виде Геры, т.е. с фантазией. Его наказание, привязанность к огненному колесу, олицетворяет довольно интересную идею. В принципе, колесо символизирует мандалу. Оно вызывает дополнительные ассоциации с Самостью и свя­занной с ней целостностью. Но в данном случае колесо превращается в ору­дие пытки. Это указывает на то, что может произойти, когда идентифика­ция эго с Самостью продолжается слишком долго. В таких случаях идентификация превращается в пытку, а пламенные страсти инстинктов принимают форму адского огня, которые крепят человека к колесу до тех пор, пока эго не приобретет способность отделиться от Самости и увидеть в своей инстинктивной энергии сверхличностный динамизм. Эго остается привязанным к огненному колесу Иксиона до тех пор, пока оно рассматри­вает инстинктивную энергию как источник своего удовольствия.

Рис. 7. Иксион, привязанный к колесу (роспись древней вазы).

Греки испытывали чувство ужаса перед тем, что они называли hybris. В первоначальном употреблении этот термин обозначал необузданное на­силие или страсть, возникающую из гордости. Этот термин синонимичен одному из аспектов явления, которое я называю инфляцией. Hybris (гор­дыня)—это человеческое высокомерие, присваивающее человеку то, что принадлежит богам. Оно предполагает выход за собственно человеческие границы. Гилберт Мюррей выражает эту мысль следующим образом: "Существуют незримые барьеры, которые не желает преступить человек, имеющий aidos (благоговение). Hybris преступает все барьеры. Hybris есть высокомерие непочтительности, грубость силы. В одной форме hybris есть грех низкого и слабого, непочтительность; отсутствие aidos в присутствии чего-то более высокого. Но почти всегда hybris есть грех сильного и гордого. Hybris рождается из Koros, пресыщенности, "слиш­ком высокого благополучия"; hybris сталкивает со своего пути слабых и беспомощных, "презрительно взирает", как говорит Эсхил, "на великий алтарь Дике"" (Агамемнон, 383). Hybris—это типичный грех, осуждав­шийся древними греками. Производными от hybris были почти все грехи, за исключением некоторых грехов, связанных с определенными рели­гиозными запретами и производных от слов, обозначающих "безобраз­ное" или "неуместное".

Мюррей рассматривает aidos и nemesis (возмездие) как центральные понятия эмоционального опыта греков. Aidos обозначает почтительность по отношению к сверхличным силам и чувство стыда, испытываемое при на­рушении границ этих сил. Nemesis—это реакция, вызванная недостатком или отсутствием aidos, иными словами, реакция на tybris.

Замечательный пример боязни греков преступить разумные человече­ские границы приведен в истории Поликрата, которую записал Геродот. Поликрат был тираном Самоса в VI веке до рождества Христова. Он был не­вероятно удачливым человеком. Все, что он делал, приносило ему благо. Везение никогда не изменяло ему. Геродот пишет:

"Замечательная удачливость Поликрата не осталась без внимания Ама-сиса (его друга, царя египетского), которого встревожила такая удачли­вость. Амасис написал и отправил на Самос следующее письмо: "Амасис так говорит Поликрату: мне приятно слышать о процветании друга и со­юзника, но твое невероятное процветание не доставляет мне радости, ибо, насколько я знаю, оно вызывает зависть богов. Я желаю себе и тем, кого люблю, чтобы в жизни удача чередовалась с неудачей, и не было постоянной удачи. Ибо я никогда не слышал о человеке, который был бы удачлив во всех делах и в конце не встретился бы с бедой и полностью не разорился. Поэтому прислушайся к моим словам и так относись к своей удаче. Подумай о тех сокровищах, которые ты больше всего це­нишь и с которыми ты меньше всего хотел бы расстаться. Возьми это сокровище и выбрось, чтобы оно никогда не попадалось на глаза чело­веку. Если после удачи не наступит неудача, спасайся от беды, сделав еще раз так, как я посоветовал тебе!"

Поликрат внял совету и выбросил в море драгоценное изумрудное кольцо. Однако несколько дней спустя рыбак выловил настолько большую и краси­вую рыбу, что подумал, что ему не удастся ее продать, и поэтому решил поднести ее в дар царю Поликрату. Когда рыбу разрезали, в ее брюхе лежало изу­мрудное кольцо, которое было выброшено царем. Весть об этом событии на­столько испугала Амасиса, что он прекратил дружбу с Поликратом, опаса­ясь попасть в беду, которая непременно должна была наступить после такого необыкновенного везения. Разумеется, в конечном счете, Поликрат погиб после успешного восстания. Он был распят на кресте.

Боязнь чрезмерного везения глубоко коренится в человеке. Существует инстинктивное ощущение, что боги завидуют успеху человека. Психоло­гически это означает, что сознательная личность не должна заходить слиш­ком далеко, не обращая внимания на бессознательное. Боязнь зависти бо­жьей отражает смутное сознание, что инфляция остановится. В природе вещей и в природе самой психической структуры действительно существуют пределы. Вне сомнения, иногда боязнь зависти божьей доходит до край­них пределов. Некоторые люди не осмеливаются признать успех или по­зитивное событие из боязни, что такой успех или событие приведет к како­му-то неясному наказанию. Как правило, такая установка формируется в результате неблагоприятной обстановки в детстве и поэтому нуждается в пе­ресмотре. Однако, наряду с личностной обусловленностью, здесь участвует и архетипическая реальность. После подъема должен наступить спад. Оскар Уайльд как-то сказал: "Хуже, чем не получить то, что хочешь, может быть только одно—получить то, что хочешь". Примером этому служит участь, постигшая Поликрата.

Эту же мысль выразил и Эмерсон. Он рассматривает ее в своем эссе "Ком­пенсация", которое содержит литературное изложение теории, впоследст­вии разработанной Юнгом применительно к компенсаторным отноше­ниям между сознанием и бессознательным. Приведем несколько фрагментов из этого эссе. Эмерсон говорит о том, что каждое событие, к счастью или к несчастью, имеет свою компенсацию где-то в природе вещей. Далее он го­ворит следующее:

"Мудрец распространяет этот урок на все сферы жизни и знает, что бла­горазумие требует удовлетворять требование каждого истца и каждую справедливую потребность в вашем времени, в ваших талантах и в вашем сердце. Всегда необходимо платить; вы должны полностью выплатить свой долг. Люди и события могут на время стать между вами и справед­ливостью, но это лишь временная отсрочка. В конечном счете, вы должны погасить свой долг. Если вы благоразумны, вы будете испытывать страх перед процветанием, которое лишь обременяет вас ...ибо с каждой при­были, которую вы получаете, взимается налог.21 Благоговейный страх перед безоблачным полднем, изумрудом Поли­крата и процветанием, а также инстинкт, побуждающий каждую благород­ную душу брать на себя выполнение задач благородного аскетизма и спасительной добродетели, отражают колебание весов правосудия в душе и сердце человека".

Более подробно идея инфляции выражается в иудейских и христиан­ских теологических концепциях греха. В древнееврейских трактатах концеп­ция греха, вероятно, сформировалась под влиянием психологии запрета. Запретное считается нечистым. Но запретное также означает священное, святое, заряженное избыточной, опасной энергией. Вначале грех означал нарушение запрета, прикосновение к тому, к чему нельзя прикасаться, по­скольку запретный объект нес в себе сверхличностные энергии. Прикосно­вение к такому предмету или его присвоение подвергало эго опасности, поскольку преступало собственно человеческие пределы. Поэтому запрет можно рассматривать как защиту от инфляции. В дальнейшем идея запрета была вновь сформулирована в форме воли Бога и неизбежности наказа­ния в случае нарушения Его воли. Но за новой формулировкой все еще таи­тся идея запрета и связанный с ней страх перед инфляцией.

Христианство практически отождествляет грех и инфляцию эго. С пси­хологической точки зрения, заповеди блаженства можно рассматривать как похвалу, адресованную эго, не подвергшемуся инфляции. В христианской теологии концепция греха как инфляции была прекрасно описана Блажен­ным Августином. В своей "Исповеди" он дает яркое описание природы ин­фляции. Вспоминая о побуждениях, которые он испытывал, воруя в детстве груши из соседского сада, Августин пишет, что сами груши ему были не нужны,—он наслаждался самим грехом, а именно чувством всесилия. Далее он описывает природу греха как подражание божеству:

"Ибо так гордость подражает возвышенности; но Ты один есть Бог, воз­вышенный над всеми. К чему стремится честолюбие, как не к почестям и славе? Но Ты достоин славы и почестей превыше всех. Бессердечие силь­ных мира сего заставляет бояться их; но кого же тогда не бояться, как не Бога одного... Любопытство подражает жажде познания; но Ты один об­ладаешь высшим знанием... праздность должна успокоиться; но сколь же непоколебим покой рядом с Господом? Роскошь называют полнотой и изобилием; но Ты есть полнота непреходящего изобилия и нетленных ра­достей... Алчность стремится к обладанию многими вещами, а Ты облада­ешь всеми вещами. Зависть претендует на превосходство; но что может быть превосходнее, чем Ты? Гнев стремится к мести; но кто может превзой­ти Тебя в справедливом отмщении?... Печаль оплакивает потери, очаро­вание своих желаний; ничего нельзя отнять у печали, но ничего нельзя от­нять и у Тебя... Таким образом, все, удалившиеся от Тебя и восставшие на Тебя, неправильно подражают Тебе... Души, погрязшие в своих грехах, стремятся хоть в чем-то походить на Бога".

В скрытом виде эта же идея инфляции присутствует и и буддийском понятии авидъи, "незнания" или несознания. Согласно буддийским пред­ставлениям, человеческое страдание вызвано страстным желанием и стрем­лением личности, проистекающих из незнания реальности. Это положе­ние дел олицетворяет образ человека, привязанного к колесу жизни, которое вращают свинья, петух и змея, символизирующие различные виды стра­стного желания. Индийское колесо жизни сопоставимо с вращаю­щимся огненным колесом Иксиона. Оба колеса олицетворяют страдание, сопровождающее идентификацию эго и Самости, когда эго стремится при­своить себе для личного пользования сверхличностные энергии Самости. Колесо есть Самость, состояние целостности, но оно остается колесом пытки до тех пор, пока эго пребывает в состоянии бессознательной иден­тификации с ним.

В психотерапевтической практике часто встречаются различные со­стояния инфляции, вызванные остаточной идентичностью эго и Самости. Когда терапевтический процесс раскрывает бессознательную основу, появ­ляются грандиозные и нереалистические установки и допущения. Именно к таким инфантильно-всесильным допущениям преимущественно адресо­ваны теории и методы Фрейда и Адлера. Редуктивная методика этих под­ходов применима в работе с симптомами идентичности эго и Самости. Но даже и в таких случаях не следует забывать о необходимости сохра­нять ось эго-Самость. Редуктивный метод воспринимается пациентом как критика и уничижение. Действительно, эти особенности объективно суще­ствуют. Сводя психическое содержание к его инфантильным истокам, ин­терпретация отвергает его сознательный, очевидный смысл и таким об­разом вызывает у пациента чувство уничижения и отвергнутости. Этот метод нередко необходимо применять для ускорения разделения эго и Са­мости, но обращаться с этим острым оружием необходимо чрезвычайно осторожно. Цель метода состоит в обеспечении дефляции, и именно эта цель нашла отражение в просторечии, когда психиатра стали называть "охотником за головами". Тем, у кого вызывает возмущение даже осторож­ное применение редуктивного метода, я хотел бы напомнить слова Лао-цзы:

Тот, кто чувствует укол, Когда-то был пузырем,

Тот, кто чувствует себя безоружным, Когда-то носил оружие,

Тот, кто чувствует себя униженным, Когда-то был полон самомнения,

Тот, кто испытывает лишения, Когда-то пользовался привилегиями...