Еврей против еврея Иудейское сопротивление сионизму

«Нашу линию поведения не должны определять размышления о жизни в соответствии с гармоничными принципами социоэкономического производства. Единственная забота, которая должна руководить нашими мыслями и действиями, — это завоевание земли и ее обустройство посредством широкой иммиграции. Все остальное — это просто слова и фразы (парпераот у-мелицот), и — давайте не будем себя обманывать — мы должны продвигаться вперед, полностью осознавая политическую ситуацию: то есть осознавая расстановку сил, силу нашего народа в этой стране и за ее пределами» (Sternhell, 20–21).

Чтобы лучше понять пренебрежение Бен-Гуриона по отношению к иудейству, следует обратить внимание на презрительное отношение к образу студента ешивы, хорошо знакомое как ему, так и его товарищам: «Мы не ешиботники, обсуждающие тонкости самосовершенствования. Мы завоеватели страны, перед нами железная стена, и мы должны пробиться сквозь нее» (Sternhell, 21).

Социализм Бен-Гуриона, как напоминает нам Штернхелл, вдохновлен германским национальным социализмом, возникшим после Первой мировой войны. Социал-сионисты были близки к мысли Шпенглера, который, в свою очередь, перефразировал слова Генриха фон Трейчке: «Социализм означает власть, власть и снова власть». В предисловии к своей книге Штернхелл тратит немало усилий, чтобы не называть политическую систему Бен-Гуриона «национал-социализмом», и изобретает с этой целью термин «националистический социализм».

В 1923 г. Жаботинский публикует по-русски статью, в которой, используя выражение «железная стена» и другие идеи Бен-Гуриона, утверждает, что победа может быть достигнута лишь посредством силы (Жаботинский). Жаботинский, почитавший Муссолини (который платил ему взаимностью), мобилизовывал евреев на войну, восстание и самопожертвование. В иудейском контексте такое самосознание отражало все растущее отчуждение сионистских лидеров от Традиции. Интересно рассмотреть предметно-именной указатель к биографии Жаботинского (Schechtman): он включает в себя внушительный список героев европейского национализма, ведущих авторов мировой литературы и ссылки на русский мат, но там нет ни единой ссылки на раввинов или знатоков Торы. (Библиотека первого президента Израиля Хаима Вейцмана, сохраненная в его музее в Реховоте, демонстрирует ту же тенденцию: среди тысяч книг по-русски и на европейских языках книги на иврите составляют незначительное меньшинство, и лишь немногие из них посвящены еврейскому наследию.) Масштабы разрыва с еврейским пониманием истории тем более значительны, что Жаботинский изображал в своем романе библейского Самсона в духе хорошо знакомого и милого его сердцу восточноевропейского национализма, ни словом не опираясь при этом на чуждое ему еврейское толкование этого образа (Schechtman, 529).

Жаботинский сам откровенно это признает: «Этот роман полностью свободен от библейских рамок...» В самом деле, Самсон Жаботинского преступает еврейский закон и открывает для себя наслаждения и мудрость филистимлян, сохраняя связь со своими братьями из двенадцати колен Израиля. Для их блага он заимствует у филистимлян технологию обработки железа, военную дисциплину и стратегию, которые были неизвестны его соплеменникам. Как можно прочитать в предисловии, написанном знакомым с ним британским офицером, роман Жаботинского — это выражение политической философии воинствующего сионизма: «...бескомпромиссного бунта Жаботинского против неорганизованного, бесформенного еврейского рассеяния, лишенного государственной организации, руководства, дисциплины и национальной политики... Он желал дать евреям то, чего им более всего не хватало: объединенную нацию с централизованным руководством; государство со своей армией; „железо“ для защиты во враждебном мире, а также человека, дающего знак, при виде которого тысячи рук взметаются вверх...» (Jabotinsky 1945, 13).

Влияние Жаботинского ощущается и в наши дни. Активисты еврейских террористических организаций Лехи и Эцель вышли из рядов Бейтара. Во время британского мандата некоторые из них встретили свою смерть на эшафоте. Среди выдающихся почитателей и последователей Жаботинского — Менахем Бегин, Биньямин Нетаниягу и Ариэль Шарон. Идеология Жаботинского, которую в свое время осудили как фашистскую такие выдающиеся евреи как Альберт Эйнштейн и Ханна Арендт, восторжествовала в Израиле и среди сионистов других стран.

Отвергали его учение и в раввинских кругах того времени. По их мнению, дорога, проложенная Жаботинским, ведет напрямую к гибели (Becher 1977). Возвращаясь к истории Бар-Кохбы, они напоминают, что мудрецы приговорили вождя восстания против Рима к смерти, хотя большинство из них прежде видели в нем Мессию. Еврейская традиция миролюбия остается верной своим духовным и историческим корням и тем самым препятствует распространению еврейского национализма.

В отличие от Жаботинского, который открыто признавал колониальный и, следовательно, насильственный характер сионизма, большинство ранних сионистов отрицали существование конфликта из-за земли между иммигрантами и местным населением. Жаботинский высмеивал иллюзии сионистов-социалистов, настаивавших на концепции «чистоты оружия», которая впоследствии стала лозунгом израильской армии. И в этом Жаботинский оказался прав: события показали, что лозунг не оказал сдерживающего влияния на израильских солдат и офицеров, которых все чаще квалифицируют как военных преступников в самом Израиле, а также пытаются арестовать в ряде западных стран (Teibel).

Тем временем левый лагерь сионистов игнорировал национальный, антиколониальный характер арабского сопротивления их планам. Весьма красноречив отрывок из воспоминаний Ариэля Шарона, который сам вышел из израильского социалистического движения. Говоря о своих родителях, прибывших в Палестину из России, он подчеркивает, что они боролись за равноправие арабов и евреев:

«Мои родители свято верили, что арабы должны обладать полными правами в этой стране; они говорили „в стране“, ба-арец. Евреи и арабы могут быть равноправными гражданами и жить бок о бок. Но они безоговорочно верили, что только они имеют право „на землю“, аль а-арец. Никто не сможет изгнать их, никакой террор и ничто другое... Если земля принадлежит тебе физически, если ты знаешь каждый холмик, каждую ложбину и каждый сад, если здесь живет твоя семья — ты набираешься сил, причем не только физических, но и духовных. Как у Антея, твоя сила приходит от земли» (Sharon, 24–25).

Контраст с приведенными ранее словами раввина Гирша просто поражает. Там национальное достояние составляет учение Торы; земля и сила — не более чем его временные атрибуты. Шарон, возможно, осознает греческий аспект своей связи с землей, так как он обращается к мифологическому образу Антея, а не какого-либо библейского персонажа, чьи отношения с Землей Израиля выглядели бы совершенно иначе, но оказались бы не столь созвучными сионистской романтике.

Впрочем, Шарон не первым среди сионистов обращается к образу Антея. Интересно в этой связи высказывание Макса Нордау, считавшего, что евреи — народ выродившийся, как физически, так и духовно. Он приписывает такой упадок евреев их отрыву от земли: «Народ не может долгое время оставаться здоровым и сильным, если он не возвращается, хотя бы временно, на восстанавливающую его землю. Без такого лечения по Антею он непременно падет жертвой изнурительного недуга» (Ben-Horin, 180). Более того, один близкий к сионистскому движению английский еврей нашел, что такое лечение приносит плоды и изменяет к лучшему генетику поселенцев, способствуя появлению белокурых евреев (Salaman).

Говоря словами израильского историка Аниты Шапира, «сионистская идеология представляет собой смесь противоречащих друг другу устремлений, являющихся типичными [с одной стороны] для движений национального освобождения и [с другой] для европейской колонизации стран Ближнего Востока» (Shapira, 355). Во имя достижения обеих этих целей оказывается неизбежным применение силы. Таким противоречивым отношением к арабам объясняется конфликт, который не прекращается с самого начала сионистского предприятия в Святой земле. Господствующая идеология самообороны позволяла сохранять видимость надежды на мир и братство, даже если за этим фасадом все больше сгущались тени взаимных страхов и подозрений. Но реалии 1930-х и 40-х гг., арабское восстание и отдаленное эхо геноцида европейских евреев породили цинизм и пессимизм и, как следствие, агрессивную психологию, в духе которой утверждалась неизбежность вооруженного конфликта с арабами. Новые настроения отражали ужас перед угрозой полного истребления, и этот страх, несмотря на несомненное военное превосходство Израиля, все еще господствует в израильском коллективном сознании.

Многовековое еврейское наследие, вскормленное традицией смирения и нравоучения, постепенно испарилось перед лицом палестинского вопроса. Поколение, последовавшее за первыми поселенцами в Палестину, воплощало мечты отцов-основателей; следующее поколение уже считало себя прагматичным, физически подготовленным и готовым взяться за оружие. Каждое следующее поколение было менее склонно сомневаться в целесообразности применения силы, чем предыдущее. «Нельзя построить государство в белых перчатках» — так об этом позже говорил Альтерман (Shapira, 368). Несмотря на то что сторонники идеологии самообороны внешне ужасались Жаботинскому с его милитаризмом, реалии конфликта, порожденного в Палестине действиями сионистов, привели к победе его учения, и в Израиле начала XXI в. его идеи не утратили былой популярности. Понятие «самообороны», распространенное перед образованием Государства Израиль, сменилось концепцией «безопасности». Как мы уже видели, ивритское слово битахон (безопасность), используемое в Экклезиасте (9:4) и Исайе (18:4), раввинская традиция толкует как «уверенность в уповании на Господа». Таким образом, современный язык перенял иудейское понятие и придал ему противоположный смысл: вместо того чтобы полагаться на Провидение, новый еврей надеется на силу своих рук и оружия. Безопасность стала прерогативой государства, и на целые десятилетия все, что связано с безопасностью, превратилось для израильского общества в сакральную тему.

Такая подмена священного понятия битахон вызвала обильную критику со стороны раввинов. Особенно часто цитируются следующие библейские стихи:

«Берегись, чтобы ты не забыл Господа, Бога твоего, нарушая заповеди Его и законы Его, и уставы Его, которые Я заповедую тебе ныне. Может быть, когда будешь есть и насытишься, и дома хорошие построишь и будешь жить в них, и крупный и мелкий скот твой размножится, и серебра и золота у тебя будет много, и всего у тебя будет много, то надменным станет сердце твое, и забудешь Господа, Бога твоего... И скажешь ты в сердце своем: „сила моя и крепость руки моей доставили мне богатство это“» (Второзаконие, 8: 11–14, 17)

Национал-иудаизму выпала задача оправдать применение силы с точки зрения иудейства. Но задача оказалась непростой: оба предтечи, признанные религиозным сионизмом — раввины Цви Гирш Калишер и Иегуда Алкалай, — руководствовались скорее пьянящим духом европейского национализма XIX в., чем еврейской традицией. Авинери отмечает, что призыв к оружию, звучащий в трудах этих раввинов, непосредственно основывается на опыте европейских стран, недавно завоевавших свою независимость (Avineri 1998, 4). Их работы изобилуют речами о чести и гордости, что совершенно не свойственно Традиции:

«Почему народы Италии и других стран отдавали жизнь за землю своих отцов, в то время как мы, подобно людям, лишенным силы и мужества, не делаем ничего? Разве мы ниже всех других народов, которые ни во что не ставят свою жизнь и имущество по сравнению с любовью к своей земле и нации? Давайте возьмем пример с итальянцев, поляков и венгров, которые презрели свои жизни и свое достояние в борьбе за национальную независимость, в то время как мы, сыны Израилевы, унаследовавшие самую великую и священную землю, остаемся малодушными и немыми. Разве нам не следует стыдиться себя?» (Avineri 1998, 4).

Однако даже раввины, поддержавшие идею переселения на Святую землю, продолжали традицию иудейского миролюбия. Для обоих предвестников религиозного сионизма, Калишера и Алкалая, применение силы остается чуждым. Они продолжают повторять клятву «не восставать против других народов» (ВТ, тр. Кетубот, 111а) и настаивают на том, что возвращению в Израиль никоим образом не должна сопутствовать вооруженная борьба: «и меч не пройдет по стране вашей» (Левит, 26:6).

Обращение раввина Шмуэля Могилевера к Первому Сионистскому конгрессу в 1897 г. иллюстрирует эту сторону Традиции. Могилевер (1824–1898), один из основателей движения Хибат Цион, призывает сионистов «не роптать против нашего святого Закона или против светских правительств, которые управляют нами... Позволь им [сионистам] найти благоволение в глазах царей, князей и правителей, перед которыми они предстают, чтобы просить за Твой народ и Твою землю» (Avineri 1998, 4). Ходатайство Могилевера перед правительствами ряда стран и его поддержка политической программы сионизма находятся в рамках традиционного пацифизма, столь явно выраженного им в приведенной речи.

Уже с момента появления сионизма многие раввины указывали, что воплощение его идей таит в себе физическую угрозу. Представители исконной еврейской общины в Земле Израиля боялись, что националистические амбиции новых поселенцев породят трения с арабами, с которыми благочестивые, религиозные евреи всегда жили в мире. Этим раввинам важно было защитить себя от сионистов, которых они называли «разрушителями города». Они основывали свои аргументы на отрывке из Талмуда, откуда позже произошло название одной из самых активных групп в антисионистском религиозном движении, Нетурей Карта («Стражи города»):

«Рабби Йудан Несиа послал рабби Хийю и рабби Аси и рабби Ами пройти по городам Земли Израиля и поставить там писцов и учителей. Пришли они в один город и не нашли там ни писца, ни учителя. Сказали они [жителям города]: Приведите нам стражей города. Привели им стражей города. Сказали [мудрецы] им: Разве это стражи города? Это не что иное, как разрушители города! Сказали им: А кто же тогда стражи города? Сказали им [мудрецы]: Писцы и учителя, как написано: „Если Господь не стережет города, напрасно усердствует страж“ (Псалмы, 127:1)» (ИТ, тр. Хагига, 1:7).

В первые десятилетия сионистского заселения страны вожди старой общины видели надвигающуюся угрозу именно со стороны сионистов, а не арабов. Сионизм вызвал сопротивление у палестинских евреев и лишь гораздо позже — у арабов. Раввин Зонненфельд из Иерусалима цитировал библейский стих: «И дам тебе и потомству твоему после тебя землю твоего пребывания, всю землю Кенаанскую, во владение вечное» (Бытие, 17:8), подчеркивая, что лишь Бог может дать землю народу Израиля, сионисты не могут получить ее силой (Rosenberg, 440).

У раввинов Палестины не возникало никаких сомнений по поводу источника насилия в Святой земле: сионисты и Государство Израиль без нужды рассердили другие народы. Фактически появление сионизма и его быстрый, невероятный успех лишь укрепили этих религиозных евреев в их отрицании любых военных действий. Противники сионизма указывают, что беспорядки в Хевроне, где в 1929 г. погибло около шестидесяти евреев, были спровоцированы сионистами. Убийцы не были жителями города, они прибыли туда в ответ на развернутую сионистскими организациями Иерусалима кампанию за контроль над Стеной Плача. Ведомые национальной гордостью, но лишенные всякого намерения там молиться, тысячи сионистов собрались в Иерусалиме, скандируя: «Стена — евреям!» На демонстрации присутствовал и раввин Кук, один из немногих раввинов, поддержавших эту кампанию. Позднее очевидцы заявляли, что резня в Хевроне была следствием роста напряжения, последовавшего за событиями в Иерусалиме и в других местах. Большинство евреев Хеврона нашли убежище у своих соседей-арабов, добавляли те же свидетели (Segev 2000, 325).

Гурский ребе писал своим последователям, стремившимся переселиться в Святую землю, что арабы — дружелюбный, гостеприимный народ. Современные исследования по истории палестинского общества до провозглашения Государства Израиль также говорят об относительной гармонии, царившей в то время (Rosenberg, 1071; Segev 2000). Память о преимущественно мирных отношениях между евреями и арабами, точнее, между иудеями, христианами и мусульманами (ибо национальное самосознание было населению Палестины тогда чуждо) продолжает двигать антисионистами, оспаривающими целесообразность политики «сильной руки», которой, по их мнению, руководствуется Государство Израиль: «Невыносимо количество убитых и раненых с обеих сторон. Мы верим, что настало время радикально пересмотреть те принципы [действий с позиции силы], что породили этот вопрос и в то же время тормозят его обсуждение.... Наша позиция далеко не нова. Это вековые воззрения Торы. Их разделяли все евреи, и лишь заигрывания последних лет с разными догмами безбожников привели к тому, что в некоторых кругах их забыли» (Weiss 2001). Так, например, евреи традиционно воспринимают Изгнание как Божественное наказание. Возвращение может совершиться лишь духовными методами, и лишь такие методы могут иметь долгосрочный эффект. Арсенал этих средств в иудействе неизменен: раскаяние, молитва, изучение Торы и добрые дела. С этой точки зрения могущественный арсенал сионистов служит лишь разрушению. Вместо того чтобы приблизить Избавление, говорят их противники, этот арсенал лишь увековечивает насилие.
Победы Израиля

Критика сионизма со стороны харедим подчас напоминает то, что можно услышать в израильском «лагере мира». Нетурей Карта считает, что:

«Сионистское движение — это не только еретический отход от иудейства... Оно чудовищно слепо по отношению к исконным обитателям Святой земли. В 1890-х гг., когда менее 5% населения Святой земли было еврейским, у Теодора Герцля хватило наглости определить свое движение, как стремление „народа без земли к земле без народа“. Снова и снова, как ревизионисты, так и социалисты, первые открыто, а вторые — под маской обманчивой риторики, стремятся к выселению палестинского народа из его страны. Они уже изгнали тысячи людей из их домов, лишив их права на возвращение или хотя бы на минимальную компенсацию... Эта агрессия ввергла регион в порочный круг кровопролития» (Blau A., 2–3).

В отличие от представителей национал-иудаизма, поощряющих службу своих детей в израильской армии, харедим, за немногими исключениями, этому противятся. Освобождение от военной службы для тысяч ешиботников берет свое начало в соглашении, заключенном при основании государства между Бен-Гурионом и рядом крупных раввинов. Таким образом Бен-Гурион попросту купил мир с раввинами, получив от них взамен обещание не выступать публично против провозглашения Государства Израиль.

Обе стороны чувствовали, что этот компромисс, затрагивавший подавляющее большинство харедим в Израиле, будет недолговечным. С точки зрения Бен-Гуриона, харедим представляли собой плачевный пережиток прошлого, осколок галута, обреченный раствориться в водовороте нового израильского общества. Религия, как ему казалось, послужила делу сионизма, сохранив рассеянных по миру евреев, но она, без сомнения, была лишена какого-либо самостоятельного значения. В то же время харедим рассматривали сионизм, как временное отклонение, бунт против Торы или даже как ложное мессианство. Им и в голову не приходило, что этот режим продержится так долго.

Естественно, светских израильтян глубоко возмущает тот факт, что их сыновья должны рисковать жизнью, пока «религиозники» отсиживаются в домах учения. В то же время харедим оправдывают свое освобождение от воинской повинности тем, что Тора надежнее защищает евреев в Земле Израиля, нежели государство со всем его оружием. Две эти точки зрения остаются столь же несовместимыми, как и раньше; не видно никаких перспектив для диалога, никакого общего знаменателя. Но армия и война, как и прочие явления в жизни, не избежали внимания раввинов. Они пытались наложить ограничения на идеологию светских сионистов. Даже представители национал-иудаизма, рассматривающие Государство Израиль как «начало произрастания нашего Избавления», объясняют применение силы нуждами самообороны. Предельно важным при этом становится определение самообороны, что касается в основном приверженцев национал-иудаизма, так как харедим вообще крайне редко служат в армии.

Представитель другого края спектра раввин Йоэль Тейтельбаум в своей книге Ва-Йоэлъ Моше, фундаментальном труде, послужившем основой для всего современного иудейского антисионизма, отрицает правомерность любых коллективных военных действий со стороны евреев. При этом он основывается на трех клятвах, приведенных в Талмуде. Для него любые действия незаконного государства — незаконны. Для подкрепления своих выводов он приводит слова Магараля из Праги, раввина Иегуды Лева бен Бецалеля (1512–1609), утверждавшего, что даже под угрозой убийства и пыток евреи не имеют права селиться в Израиле и тем более применять для этого силу против других народов (Loew). По мнению раввина Тейтельбаума, сионисты, прибегая к насилию по отношению к арабам, нарушают клятву не восставать против других народов (см. главу 3) и тем самым навлекают на евреев все большие гонения и страдания. Ясно, что он имеет в виду геноцид евреев в Европе и беспрестанное насилие, присущее Государству Израиль. Тейтельбаум описывает все войны государства как «убийство, единственная цель которого — это сохранить нечестивого еврея во главе правительства»; другими словами, сохранить сионистскую структуру государства. Далее он цитирует некоторые источники иудейского права, например Сефер мицеот катан («Малая книга заповедей»), где из списка заповедей, обязательных для соблюдения в настоящее время, исключены все те, которые относятся к войне (Torah Comments).

Отрицание применения силы относится и к событиям прошлого, прославляемым сионистами, таким, например, как восстание в Варшавском гетто в 1943 г. Несмотря на то что это восстание запечатлено в коллективном сознании большинства израильтян как акт беспримерного мужества и пример для подражания, противники насилия видят его совершенно иначе:

«Умереть смертью героя лишь ради того, чтобы умереть смертью героя, несовместимо с еврейской верой, даже если никто другой при этом не подвергается опасности — а тем более, если это подвергает опасности жизни других людей, ценящих каждую минуту и всегда, даже в самых безнадежных ситуациях, уповающих на Божественное спасение, которое может прийти в мгновение ока... Героизм в нашу эпоху — это прожить как герой в океане страданий и тем самым выполнить возложенную на тебя Богом задачу... Незачем стремиться к ложному героизму, не имеющему никакой основы в иудействе» (Warsaw, 5–7).

Во время Войны за независимость группа уроженцев Иерусалима, потрясенных провозглашением Государства Израиль в 1948 г., заявила:

«Мы не позволим повести, не приведи Господь, нас, наших жен и детей на смерть во имя идола сионизма. Невозможно представить себе, что нечестивые, неверующие, невежественные и безответственные еретики ведут, упаси Господь, сотни тысяч евреев, словно овец, на убой ради своих ложных, извращенных идей, а все население, словно невинная голубка, позволяет им вести себя на заклание» (Torah Comments).

Такой подход не обнаруживает ни следа патриотизма, национальной солидарности или даже инстинкта самосохранения. Вопреки распространенному мнению, харедим видели главную угрозу в самих сионистах и Государстве Израиль: они считали, что пять арабских армий, наступавших на провозглашенное сионистами государство, были не чем иным, как воплощением Божественного гнева. Этот гнев, с их точки зрения, был вызван действиями нечестивых евреев, возомнивших себя властелинами мира.

Блестящая победа Израиля в Шестидневной войне укрепила чувство солидарности у большинства евреев мира, возродила энтузиазм израильтян и вдохновила сторонников национал-иудаизма, увидевших в ней чудесное Божественное вмешательство или знак того, что Бог поддерживает сионистский проект. Тревога, поднятая израильскими руководителями перед войной и обеспечившая им почти безоговорочную поддержку всего еврейского мира и симпатии Запада, оказалась сознательной манипуляцией. Генерал Матти Пелед (1923–1995), офицер израильского Генерального штаба того времени, описывает ситуацию с типичной для израильтян откровенностью:

«Делая вид, что над нашими головами в 1967 г. нависла угроза геноцида и что Израиль должен бороться за свое физическое существование, мы не более чем блефовали... Готовясь к войне, мы вообще не принимали в расчет все эти разговоры о том, какой страшной опасности якобы подвергается Израиль из-за своей узкой территории» (Kapeliouk).