Еврей против еврея Иудейское сопротивление сионизму

Марек Эдельман, ветеран восстания, оставшийся жить в Польше, поддерживает палестинское сопротивление и находит в нем немалое сходство с его собственной борьбой против нацистов. «Ничто так не раздражает сионистов, как высказывания еврея-антисиониста с таким отважным и принципиальным прошлым» (Foot). Отсюда проистекает потребность постоянно подчеркивать принципиальную ненадежность еврейского существования вне Израиля. Бывший израильский министр просвещения, представитель национал-иудаизма, выразил эту мысль вполне отчетливо:

„Нацистский геноцид — это не безумие нации, которое случилось однажды и прошло, а идеология, которая вовсе не исчезла. Даже теперь мир может смотреть сквозь пальцы на преступления против нас» (Liebman 1983, 184).

Для многих евреев геноцид служит мощнейшим оправданием для существования Государства Израиль. Это особенно верно для многих из тех, кто пережил войну, и, несомненно, в еще большей степени для их потомков. Глубоко символично, что первый израильский космонавт Илан Рамон, потомок евреев, переживших войну, взял на борт американского космического корабля сувенир той эпохи: рисунок лунного ландшафта, выполненный ребенком в концлагере Терезин.

Тем самым он хотел напомнить о возрождении, о гордости за принадлежность к Израилю, возникшему на пепелище унижений и смертей, пережитых в Европе.

Кроме того, государство воспринимается как защита от любой будущей угрозы против евреев. Вот почему поддержка Израиля со стороны евреев мира зачастую воспринимается как нечто вроде страхового полиса. Но среди ортодоксальных раввинов, даже среди тех, кто в той или иной степени разделяет идеи национал-иудаизма, остаются сомнения. Например, раввин Собер не верит в способность Израиля прийти на помощь американским евреям в случае, если американскому правительству придет в голову их преследовать. Он находит эту идею смешной, и, цитируя Талмуд, заключает: «Ваш гарант сам нуждается в гарантии! Это все равно что страховать свою жизнь в компании, которая обанкротится в день твоей смерти» (Sober, 49).

Сионисты-воспитатели используют самые разные способы для того, чтобы укрепить мнение, по которому само существование Государства Израиль представляет собой своего рода воздаяние за геноцид. Одним из самых эффективных официальных мероприятий остается «Марш живых», впервые проведенный в 1988 г. Еврейскую молодежь из разных стран сначала возят по местам массовых убийств евреев в Польше (таким, например, как Освенцим), а заканчивается поездка в Израиле, накануне Дня независимости. Эмоциональное воздействие такого путешествия очень сильно: от смерти — к жизни; от сумрачных бараков Освенцима — на залитые солнцем улицы израильских городов, украшенные бело-голубыми флагами в честь Дня независимости.

Катастрофа европейского еврейства не только оправдывает существование Израиля. Она оказалась замечательным орудием стимуляции оказания помощи государству. Как заявляет один израильский политик:

«Даже лучшие друзья евреев не предложили никакой существенной помощи европейскому еврейству и отвернулись от дымящих труб лагерей уничтожения... поэтому весь свободный мир, особенно сегодня, должен продемонстрировать свое раскаяние, предоставляя Израилю дипломатическую, оборонную и экономическую помощь» (Liebman 1983, 184).

Эта цитата, взятая не из одного из полемических источников, а из политического анализа, проведенного учеными, принадлежащими к лагерю национал-иудаизма, показывает, что идеологическое и политическое использование памяти геноцида (в том числе и манипуляция коллективным чувством вины) стало просто modus operandi — как для Израиля, так и для его сторонников из других стран, что нередко осуждают и в самих академических кругах (Finkelstein, Novick).

Государство Израиль по-разному использует память о геноциде европейского еврейства. Десятилетиями израильские дипломаты ссылались на массовое убийство евреев Европы для отражения всякой критики и возбуждения сочувствия к государству, которое при такой подаче оказывалось коллективным наследником шести миллионов жертв. Но такие ссылки постепенно утрачивают свою эффектность и эффективность. Поколение, пережившее войну, более не стоит у власти в Европе — все чаще слышится ропот, что Израиль злоупотребляет этим могучим орудием. Иногда это вызывает отвращение у потомков жертв фашизма. Вскоре после зимней операции израильских войск в секторе Газа, приведшей к смерти сотен мирных жителей, внук одного погибшего в газовых камерах еврея в открытом письме обратился с просьбой к президенту Израиля не упоминать больше имени его деда в израильском мемориале Яд ва-шем:

«Вы президент страны, которая претендует не только представлять всех евреев мира, но и память тех, кто пал жертвой нацизма. Именно это мне невыносимо. Выставляя имя моих близких в мемориале Яд ва-шем, расположенном в государстве для евреев, Ваше государство заточило память о моей семье за колючей проволокой сионизма для того, чтобы, придав себе моральный авторитет, творить каждый день отвратительнейшую несправедливость» (Braitberg).

Израильский писатель Амос Оз осуждает политическую профанацию памяти шести миллионов человек с немалой дозой сарказма:

«Наши страдания дали нам свидетельство о неприкосновенности — своего рода моральный карт-бланш. После всего, что грязные гои сделали с нами, никто из них не может читать нам мораль. Мы же, со своей стороны, можем делать все, что хотим, потому что мы были жертвами и так много пережили. Став жертвой, мы остаемся ею навсегда, а статус жертвы предоставляет его обладателям моральную индульгенцию» (Oz, 40).

Уже не первый год существуют опасения, что злоупотребление памятью о геноциде может породить поведение, которое оттолкнет от Израиля даже его союзников: «Центральное место мифа о геноциде ... помогает объяснять поведение Израиля, которое кажется иррациональным не только многим его друзьям, но и некоторым его гражданам» (Liebman 1983, 237).

Например, цитируется письмо, посланное премьер-министром Менахемом Бегином президенту США Рональду Рейгану во время израильского вторжения в Ливан в 1982 г. Бегин пишет американскому президенту, что он ощущает себя, как человек, ведущий «бесстрашную армию на Берлин, чтобы уничтожить Гитлера в его бункере» (Liebman 1983, 237–238). С точки зрения сионистских экстремистов, палестинцы — это «новые нацисты» (Ellis, 33).

В полемике относительно планов отступления из Газы и прочих занятых в 1967 г. территорий упоминания об уничтожении европейского еврейства делаются непрестанно. Противники эвакуации, одобренной правительством Ариэля Шарона, называли ее «депортацией» и говорили, что это первая со времен Второй мировой войны попытка создать пространство «judenrein, очищенное от евреев». В речах некоторых националистов, отвергающих саму идею отступления с любой из завоеванных территорий, границы 1967 г. стали «границами Освенцима». Некоторые националистические СМИ в Израиле сравнивали солдат, занимавшихся эвакуацией поселенцев, с эсэсовцами. Другие считали, что отход из Газы навлечет на евреев новый геноцид, на этот раз в Земле Израиля. Поселенческая радиостанция сравнивала Шарона со Сталиным, а службу безопасности (Шабак, или Шин-Бет) с Евсекцией, в то время как граффити на главном израильском шоссе гласили: «Шарон = Гитлер» (Arutz 7, August 1, 2005). Можно вспомнить, что перед убийством премьер-министра Рабина листовки непримиримых противников соглашений в Осло изображали его в эсэсовском мундире. Память о геноциде используется в первую очередь убежденными националистами, но и их противники, в свою очередь, не гнушаются такими метафорами. Почтенный профессор Йешаягу Лейбович называл дружинников из поселений на Западном берегу Иордана «иудеонацистами».

В то время как злоупотребления памятью начинают раздражать даже многих сионистов, их противники из религиозного лагеря осуждают превращение памяти восстания в Варшавском гетто в орудие государственной пропаганды, что, по их мнению, не только создает ложное впечатление об этих событиях, но и порождает чуждую иудейству мораль. Они не приемлют прославления военной мощи, присущего официальным памятным церемониям с их особым вниманием к еврейскому сопротивлению, которое, по их мнению, было скорее не нормой, а исключением. Более того, харедим совсем по-другому смотрят на само сопротивление, в том числе и на восстание в Варшавском гетто, руководители которого скорее были полны решимости погибнуть с оружием в руках, защищая честь и достоинство евреев, нежели надеялись выйти победителями в схватке с германской военной машиной:

«Ясно, как день, что люди, верящие в Бога и живущие согласно Его воле, не сделают ничего, чтобы приблизить свою смерть даже на одну минуту, и тем более не станут приближать смерть десятков тысяч своих собратьев» (Warsaw, 6).

Более того, в среде харедим нередко раздается осуждение тех, кто гордится участием небольшого числа религиозных евреев в восстании в Варшавском гетто (Warsaw, 6). Все это указывает на категорическое неприятие романтического героизма в рамках традиционного мировоззрения, что, среди прочего, объясняет неучастие антисионистов в официальных церемониях, посвященных памяти жертв массовых убийств в Европе.

Для многих сионистов умереть в бою считается актом героизма. Примером такого же рода героизма они считают восстание, не имевшее никаких шансов противостоять нацистской военной машине и приведшее к уничтожению почти всех обитателей Варшавского гетто. Другие же видят в этом восстании преступление. Как и во многих других вопросах, порожденных столкновением между иудейством и сионизмом, тут не может быть промежуточной позиции, невозможен никакой компромисс. Как мы уже видели в главе 4, здесь разверзается бездна: сионизм утверждает идеалы мужества и героизма, а харедим не только не разделяют эти идеалы, но и вообще мало что о них и знают. Культурные миры этих групп евреев практически не пересекаются. Известно, что после войны в применение силы уверовали очень многие евреи. Усомниться в легитимности или эффективности силы в сионистских кругах равносильно измене. Когда новое еврейское сознание сталкивается с традиционным, видящим во всем происходящем, включая действия нацистов, десницу Божью, это вызывает у современных евреев замешательство и неловкость.

Сборник трогательных историй, рассказанных хасидами, пережившими Катастрофу, содержит немало примеров нерушимой веры в Бога и Его Провидение. Одна из таких историй рассказывает о женщинах в гетто, которых эсэсовцы вели на смерть. Эти еврейки попросили перед смертью окунуться в микве — бассейне для ритуального очищения — и получили разрешение на это. Когда немецкий офицер спросил одну из них, почему эта странная просьба исходит от «грязной расы, рассадника всякой заразы и нечисти в Европе», она ответила: «Господь привел наши чистые души в этот мир, в чистые дома наших родителей, и мы хотим вернуть души в чистоте нашему Отцу Небесному» (Eliach, 160–161).

Именно это упование на Бога дало хасидскому ребе мужество потребовать от начальника лагеря Берген-Бельзен муку и печь, чтобы приготовить на Пасху мацу. Читая и обсуждая Агаду за праздничным столом, он уверял своих хасидов, что окружавший их ужас — это «начало нашего Избавления». Возвращаясь в бараки, хасиды были «уверены, что звук шагов Мессии был слышен как эхо их собственных шагов по пропитанной кровью земле Берген-Бельзена» (Eliach, 19).

Примечательно, что в предисловии к сборнику автор находит нужным заверить читателя, что «этот сборник хасидских историй не является... отрицанием значения вооруженного сопротивления и борьбы за собственную жизнь или почетную гибель» (Eliach, xxxii). Между тем ни в одной истории из включенных в сборник сопротивление не упоминается; они содержат лишь такие свидетельства жертв фашизма, которые редко можно услышать на официальных памятных мероприятиях. Авторское же замечание показывает, как трудно современному еврею — вероятно, проникнутому сионистским восприятием мира — принять иное понимание трагедии, понимание, которое утверждает верность Традиции и извлекает из этой трагедии духовный смысл.

Неудивительно, что отвергающие сионизм евреи понимают историю геноцида евреев совсем иначе, чем сионисты. С точки зрения Традиции очевидно, что «эта катастрофа послана нам за грехи наши и служит призывом к раскаянию». Как мы уже видели, некоторые религиозные мыслители возлагают ответственность за массовую гибель евреев Европы на сионистов, обвиняя их в провокации против других народов и в поощрении отступничества от Торы. По их мнению, Тора, значение которой не ограничено во времени, предвещает и нацистский геноцид, и провозглашение сионистами Государства Израиль.

Хотя Тора предупреждает главным образом об опасности идолопоклонства, «чуждых верований», соблазнявших сынов Израиля, одно из проклятий, возможно, предвосхищает появление атеизма:

«Они досаждали Мне небогом, гневили Меня суетами своими: и Я досажу им ненародом, народом-извергом гневить их буду. Ибо возгорелся пламень гнева Моего, жжет до глубины преисподней и пожирает он землю и плоды ее, и опаляет основания гор. Нашлю Я множество бедствий на них, стрелы Мои истощу на них. Истощены будут голодом, истреблены горячкою и мором лютым; и зуб звериный нашлю Я на них, и яд ползучих гадов. Извне будет губить меч, а в домах — ужас: и юношу и девицу, грудного младенца и поседевшего старца» (Второзаконие, 32:21–25).

Речь идет не о Боге, «скрывшем лик Свой», не о «затмении Божества», а скорее об активном проявлении Его влияния в мире.

Раввин Моше Дов Бек принял меня в своем скромном доме в Монси, штат Нью-Йорк. Облаченный в полосатый халат, такой же, как можно увидеть в Меа Шеарим, он поведал мне притчу, проникнутую традиционным мироощущением. Чтобы я мог его понять, раввин сделал исключение и позволил себе говорить на лошен а-койдеш, старом иврите с ашкеназским выговором:

«У царя был сын, который тяжело заболел. Ни один врач не мог исцелить его, и мальчик угасал на глазах. Вдруг перед царем предстал человек, который пообещал вылечить ребенка, если ему будет позволено провести операцию без наркоза. Отец задумался, но, вспомнив о том, в каком тяжелом состоянии находится его сын, дал разрешение. Стоя рядом с операционной, за стеклянной дверью, он мог наблюдать за операцией, невидимый изнутри. Операция началась, и сын кричал столь ужасно, что сердце отца обливалось кровью. После каждого крика отец вздрагивал, но затем улыбался: ведь его сын будет здоров. Но сын, разрываемый от боли, не понимая, что происходит, звал отца — а тот не отвечал. Ребенок боялся, что отец покинул его, хотя на самом деле он просто скрыл лицо свое.

Массовое уничтожение евреев было причиной ужасных страданий, но Бог вовсе не покинул нас, и даже не скрыл Свой лик. Болезнь, которая поразила нас, называется безбожием. Больше молодых людей изучает сегодня Тору, чем до войны. Операция удалась, но не все это поняли. Одни считают, что больше нет никакого Отца, да и не было никогда, сохрани Господь. Они упорно видят в геноциде евреев не более чем немощь еврейского народа, лишенного армии и государства. Подобно псу, кусающему палку, которой его бьют, сионисты неспособны увидеть за трагедией десницу Господню. И разумеется, они извлекают из нее ложные и опасные уроки» (Beck).

Эта притча вписывает трагическую судьбу евреев Европы в цепь трагедий, которую Традиция толкует в рамках взаимодействия вознаграждения и наказания, заслуги и преступления, смирения и дерзости перед Богом. Тем самым геноцид помещается в тот же ряд, что и грех золотого тельца, восстание Корея против Моисея и Аарона, а также разрушение обоих Храмов. Поэтому нет необходимости отмечать его иначе, чем все прочие трагедии, которые, как правило, связаны с датой 9 ава по еврейскому календарю.

Раввин Тейтельбаум и ряд других мыслителей из кругов харедим не толкуют связь между двумя историческими явлениями — геноцидом в Европе и созданием Государства Израиль — как проявление модели «разрушение — возрождение», к чему склонны сионистские авторы, в том числе и из национал-религиозного лагеря. Модель эта играет чрезвычайно важную роль в патриотическом воспитании сионистской молодежи и в легитимации самого Государства Израиль. Харедим же, напротив, скорее склонны рассматривать массовое убийство евреев и создание сионистского государства как два этапа одного и того же процесса, а именно — последнего извержения сил зла и разрушения, своего рода прелюдии к Искуплению. Убеждение, что Государство Израиль — это еще одно звено в цепи насилия, начало которой положила Вторая мировая война, является весьма распространенным мотивом в антисионистских трудах харедим. И тот же самый мотив, хотя и выраженный иначе, присутствует в антисионистской литературе, написанной с точки зрения реформистского иудейства.

Образы, использованные в тяжкой притче раввина Бека, в частности медицинская метафора, не могут не напомнить дискурс немецкого расизма национал-социалистического толка. Нацисты, часто прибегавшие к научным и медицинским терминам, так же настаивали на необходимости операции, только речь шла об удалении опасной для «арийской расы» опухоли, которую в их параноидальном сознании представляли коллективно все евреи. Материализовав духовное понятие об избранном народе, они воспользовалось иудейской идеей общинности для превращения его в социально-политическую идею всемирного еврейства как некоего органического целого.

Израиль получает значительные репарации от Германии. Хотя в мире считается, что Израиль стал своего рода законным наследником миллионов уничтоженных евреев и вправе получать репарации от Германии и других стран, критики сионизма, как харедим так и реформисты, заявляют, что государство получило германские репарации незаконно, так как юридически жертвы нигде не назначали, да и не могли назначить своим наследником Государство Израиль. Осуждается также и кампания по востребованию репараций от швейцарских банков и прочих лишь косвенно связанных с уничтожением евреев учреждений — таких, например, как Национальный синдикат железных дорог Франции (SNCF). Вызывающая боевитость, демонстрируемая в ходе этой кампании адвокатами (являющимися в большинстве своем евреями), беспокоит харедим. Они опасаются, что столь активная борьба за «еврейские интересы» повлечет за собой усиление антисемитизма.

Ранние критики сионизма еще в конце XIX в. заявляли, что проектируемое еврейское государство не только не устранит антисемитизм, а навлечет на евреев еще большую опасность, усиливая и сгущая ненависть к ним. Традиция вообще считает опасным всякое чрезмерное сосредоточение евреев в одном месте. Но дело не только в традиции: далекие от нее обозреватели считают, что Государство Израиль превратилось в «коллективного еврея среди других народов» и стало самой опасной для евреев страной. В эпоху возросшей мобильности и мгновенной связи длящийся уже более столетия конфликт в Святой земле вызывает реакцию во многих странах мира, что представляет растущую угрозу для живущих там евреев.

Мрачные пророчества ранних противников сионизма сегодня выглядят значительно более реальными, чем в то время, когда они раздавались в атмосфере подъема молодого и многообещающего сионистского движения. Напористая политика Израиля, а также ее оправдание сионистскими организациями от имени всех евреев ведут к нагнетанию напряженности. В свою очередь, у части евреев от этого усиливается ощущение опасности, исходящей от современного Израиля по отношению к евреям, живущим как внутри страны, так и за ее пределами. Однако у многих других евреев именно это ощущение грядущей опасности, напротив, лишь укрепляет сионистское мировоззрение.

Противники сионизма утверждают, что распространяют свои предостережения в средствах массовой информации для того, чтобы предотвратить надвигающееся бедствие. Не поддаваясь на призывы к «единству всех евреев», они считают эти призывы не только сионистскими, но и антисемитскими, ибо они подразумевают существование неких специфически еврейских политических интересов, что, в свою очередь, угрожает будущему евреев в мире. Такие призывы продолжают иметь больший эффект вне Израиля, чем в нем самом, где крайняя пестрота политических мнений вскрывает демагогическую природу этого лозунга. Более того, в Израиле политическая жизнь проходит в соответствии с правилами выборной демократии, тогда как «еврейских лидеров» в других странах скорее кооптируют, чем выбирают, чем, возможно, и объясняется их потребность в призывах к единству.

В 1935 г. во время визита в Германию американский раввин Моррис Лазарон был глубоко тронут спектаклем, поставленным еврейской оперной труппой. Исполнялась опера по мотивам библейской истории Эсфири в дни праздника Пурим. Дело было в Берлине, и в зале находился глава СС Генрих Гиммлер. Лазарон выразил свое восхищение мужеством евреев, которые продемонстрировали своим преследователям несгибаемую веру в Избавление, которое, согласно Традиции, пришло благодаря их массовому покаянию.

В ХХ столетии исход был иным. Ввиду этого раввин Тейтельбаум видит в основании Государства Израиль нарушение миропорядка и предупреждает о грядущем за него наказании (Teitelbaum 1998, 133). Тем не менее, предвидя крушение сионистского государства, набожные противники сионизма молятся о спасении жизней его обитателей, о том, чтобы наказание пришло непосредственно от Бога, а не посредством народов, которые могут причинить больший вред евреям. Они взывают к Господу о милосердии. Перспектива полного разрушения, являющаяся важным мотивом в религиозной критике сионизма, поражает воображение даже на фоне массовых убийств от рук нацистов. В частности, приводится классический комментарий: когда придет Мессия, в Земле Израилевой останется всего семь тысяч евреев (Azulai, 22). Разумеется, пророчество о разрушении, как и библейское пророчество Ионы, может оказаться всего лишь предостережением. В иудействе искреннее раскаяние может отвести угрозу наказания свыше. В отличие от греческих трагедий, еврейскому мировоззрению фатализм глубоко чужд.
Глава 7

Пророчества гибели и стратегии выживания

Псалмы, 130:1–3

«Израиль — в опасности». Предчувствия беды, часто высказываемые самыми убежденными сионистами (Amiel), кажутся парадоксом: Государство Израиль, которое они сами же часто представляют единственным местом, где еврей может жить спокойно, а то и вовсе его последним убежищем, стало одним из самых опасных мест для евреев. В этом с ними согласны и ярые критики сионизма и порожденного им государства. Немало израильтян чувствуют, что они и их дети попались в «кровавую западню». В то же время большинство евреев как в Израиле, так и в других странах привыкли к существованию этого государства. Последнее, в свою очередь, многим стало казаться навеки данным — своего рода кульминацией всей еврейской истории. Так, в конце прошлого столетия кнес-сет провозгласил Иерусалим «вечной столицей Израиля». Впрочем, столь необычная для законодательного акта формулировка свидетельствует скорее о неуверенности в будущем.

На самом деле в израильском обществе довольно широко распространено мнение о хрупкости государства. В самом начале нового тысячелетия Ариэль Шарон, несмотря на то, что под его началом была тогда самая мощная армия в регионе, заявил, что Государство Израиль находится в такой же опасности, как и во время его провозглашения в 1948 г. Может быть, опасность угрожает не столько государству, сколько его жителям. Несмотря на то, что израильские вооруженные силы успешно защищают государство, его граждане и все больше евреев других стран, которые для Израиля — потенциальные граждане, чувствуют себя все более уязвимыми. Израильский политолог Авинери заметил, что для многих Израиль, как политическая структура, важнее, чем благополучие самих евреев. Он полагает, что сама мысль об эвакуации израильских евреев с Ближнего Востока «будет равноценна новому холокосту, так как само существование Израиля как государства обладает нормативным значением для еврейства диаспоры... Израиль рассматривается не только как совокупность лиц, его населяющих, но его существование обладает собственной ценностью и нормативным статусом» (Avineri 1981, 221). Встает вопрос не только о том, совпадают ли интересы Государства Израиль и евреев других стран, но также и о том, совпадают ли они с интересами и благом его собственных граждан?