Фредерик бастиа экономические софизмы

Я докажу это следующей басней.

СТУЛЬТА И ПУЭРА⁰⁵⁶

Были где-то два города, Стульта и Пуэра. С большими издержками построили они дорогу, соединившую их друг с другом. Когда она была построена, Стульта подумала: “Вот Пуэра стала наводнять меня своими продуктами, надо что-то делать”. Соответственно, она создала и устроила на жалованье отряд тормозильщиков, названных так потому, что они обязаны были создавать препятствия обозам, которые шли из Пуэры. Вскоре Пуэра также завела тормозильщиков.

Прошло несколько столетий, наука сделала большие успехи, расширился и умственный кругозор Пуэры, и она поняла, что взаимные преграды ничего не приносят обоим городам, кроме взаимного вреда. И вот она послала в Стульту дипломата, который с обычным в таких случаях красноречием говорил в таком смысле: “Мы построили дорогу, а теперь мы же сами загораживаем ее. Это нелепо. Уж лучше было бы оставить все в прежнем положении, тогда по крайней мере нам незачем было бы тратиться на содержание дороги да еще на разные преграды. От имени Пуэры я пришел предложить вам, конечно, не отказываться сразу от взаимных преград, потому что это значило бы действовать по принципу, а мы, так же как и вы, ненавидим всякие принципы, но несколько ослабить эти преграды, взвесив наперед со всею справедливостью наши взаимные уступки”.

Так говорил дипломат. Стульта попросила время на размышление. Поочередно советовалась она со своими фабрикантами и земледельцами, а по прошествии нескольких лет объявила, что прекращает всякие переговоры.

Узнав об этом, держали совет и жители Пуэры. На совете один старик, которого заподозрили, что он тайно подкуплен Стультой, встал и сказал: “Преграды, созданные Стультой, вредят нашей продаже, это несчастье; преграды же, нами созданные, вредят нашей купле, это другое несчастье. Мы ничего не можем сделать с первым из этих несчастий, но второе зависит от нас: освободим же себя по крайней мере от одного несчастья, коли не можем избавиться от обоих. Уничтожим наших тормозилыциков, не требуя того же самого от Стульты: придет, без сомнения, время, когда она научится лучше понимать свои выгоды”.

Другой советник, человек практики и фактов, а не принципа, воспитанный опытом своих предков, возразил: “Нечего слушать этого мечтателя, теоретика, новатора, утописта, экономиста, этого стультомана. Мы все пропадем, если дорожные преграды между Стультой и Пуэрой не будут хорошо уравнены, уравновешены и верно рассчитаны. Иначе явится больше затруднений для того, чтобы идти, а не для того, чтобы прийти, т.е. для того, чтобы вывозить, чем для того, чтобы ввозить. Мы окажемся относительно Стульты в таком же точно подчинении, в каком Гавр, Нант, Бордо, Лиссабон, Лондон, Гамбург, Новый Орлеан находятся к городам, расположенным при истоках Сены, Луары, Гаронны, Тайо, Темзы, Эльбы и Миссисипи, потому что гораздо труднее плыть вверх по течению реки, чем вниз”. Голос: “Города при устьях рек процветали больше, чем лежащие при истоках”. — “Это невозможно”. Тот же голос: “Однако это так”. — “Значит, они процветали вопреки правилам!” Такое решительное рассуждение пошатнуло все собрание. Оратор окончательно убедил его своими речами о национальном достоинстве, национальном труде, о наплыве чужих продуктов, о пошлинах и убийственной конкуренции, короче, он отстоял сохранение взаимных преград.

Если вам интересно, я могу свозить вас в одну страну, где вы увидите собственными глазами дорожных рабочих и тормозильщиков, которые самым мирным образом, под сенью закона, принятого тем же законодательным собранием, работают за счет одних и тех же плательщиков — одни над тем, чтобы расчищать дорогу, другие над тем, чтобы загромождать ее камнями.

————————————

I.11. Денежные цены

Хотите ли вы оценить относительное достоинство свободы торговли и покровительства? Хотите ли узнать истинное значение экономического явления? Если вы желаете этого, то должны исследовать его влияние на изобилие или недостаток товаров, а не на повышение или понижение цен. Не верьте денежным ценам: они приведут вас в запутанный лабиринт.

Г-н Мать¨ де Домбаль⁰⁵⁷, доказав, что покровительство вызывает дороговизну, добавляет: “Рост цен повышает стоимость жизни и, следовательно, цену труда, и за увеличение затрат на то, что он покупает, каждый получает компенсацию в виде повышения цены на то, что он продает. Итак, если все платят больше как потребители, то все также получают больше как производители”. Ясно, что можно было бы повернуть доказательство и сказать: “Если все получают больше как производители, то все платят больше как потребители”.

Но, что же это доказывает?

Только то, что покровительство бесполезно и несправедливо перемещает богатство.

То же самое делает и грабеж.

Прежде чем согласиться с тем, что такой сложный механизм оказывает всего лишь уравновешивающий эффект, мы должны принять «следовательно» г-на де Домбаля и убедиться, что цена труда действительно увеличивается вместе с ценой покровительствуемых товаров. Разрешение этого вопроса возможно только на основании положительных фактов, и тут я полагаюсь на г-на Моро де Жонеса⁰⁵⁸ : не будет ли он любезен сообщить нам, действительно ли рост заработной платы соответствует степени повышения цены акций анзенских рудников. Я по крайней мере не думаю, чтобы это было так, потому что, по моему мнению, цена труда, подобно всем остальным ценам, управляется соотношением спроса и предложения. Мне, конечно, ясно, что ограничение уменьшает предложение каменного угля и вследствие этого повышает его цену; но я не вижу столь же ясно, чтобы оно увеличивало спрос на труд и, таким образом, повышало заработную плату. Могу объяснить почему: потому что количество требуемого труда зависит от свободного капитала. Покровительство же может перераспределять капиталы, перемещая их из одной отрасли в другую, но не может увеличить их ни на сантим.

Впрочем, этот интересный вопрос будет рассмотрен в другом месте. Я возвращаюсь к денежным ценам и говорю, что нет такой нелепости, которую бы нельзя было сделать правдоподобной посредством доводов, схожих с теми, какие приводит г-н де Домбаль.

Представьте себе, что какой-нибудь народ, отделенный от других и обладающий определенным количеством денег, будет ежегодно развлекаться сжиганием половины всего им производимого. Я берусь доказать, по теории г-на де Домбаля, что он не сделается от этого бедным.

В самом деле, вследствие пожара цена всех предметов удвоится, и по описям, составленным как до, так и после несчастья, будет значится та же номинальная ценность. Но кто же тогда понесет потери? Если Иван покупает сукно дороже, то настолько же дороже он продает и свой хлеб; если Петр теряет при покупке хлеба, то он вознаграждает себя за убытки при продаже своего сукна. “Через повышение цены на то, что он продает, каждый получает, я бы сказал, компенсацию за общее повышение затрат на то, что он покупает; и если все платят больше как потребители, то все также получают больше как производители”.

Все это чепуха, а не наука. В простейшем виде истина состоит в следующем: как бы ни уничтожили люди сукно и хлеб, все равно — сожгут ли они их или потребят, уничтожение в обоих случаях будет иметь одинаковое влияние на изменение цен, но не на изменение богатства, потому что богатство или благосостояние состоит именно в полезном употреблении вещей.

Аналогично: ограничение, уменьшая изобилие вещей, может повышать их цену; при этом всякий, если угодно, в денежном отношении, останется столь же богатым. Но будут ли иметь одинаковое значение, с точки зрения удовлетворения потребностей, результаты двух инвентаризаций, из которых в одной записано три гектолитра зерна по 20 франков, а в другом четыре гектолитра по 15 франков потому только, что денежное выражение их будет одно и то же — 60 франков?

Это точка зрения потребителей, на которую я буду постоянно указывать защитникам покровительства, потому что цель всех усилий и разрешение всех задач заключаются в удовлетворении наибольшего числа потребностей⁰⁵⁹. Я всегда буду задавать защитникам покровительства вопрос: не правда ли, что ограничение, препятствуя обмену, ограничивая разделение труда, принуждая труд бороться с препятствиями, происходящими от географических и климатических условий страны, в конечном итоге уменьшает количество товаров, получаемое суммой определенных усилий? И разве будет иметь какое-нибудь значение то, что меньшее количество произведений, полученное при действии покровительственной системы, будет иметь ту же номинальную ценность, как и большее их количество, добытое при действии свободной торговли. Для удовлетворения потребностей человека нужны не номинальные ценности, а реальные товары, и чем больше этих товаров, независимо от их цены, тем богаче общество.

В то время как я писал эту статью, я не ожидал встретить когда-нибудь антиэкономиста, настолько последовательного, чтобы он стал утверждать, подробно излагая свое мнение, что богатство народов зависит от ценности вещей и не имеет ничего общего с изобилием их. Вот, что я нашел в книге г-на Сен-Шаманса⁰⁶⁰ : “Если из нормального объема произведенной продукции какой-нибудь страны, оцененного в 50 миллионов франков, будет продано за границу товара на 15 миллионов, то остальной товар на 35 миллионов, не будучи в состоянии удовлетворить нормальному спросу, повысится в цене и дойдет до стоимости 50 миллионов. В этом случае доход страны увеличится на 15 миллионов... Следовательно, произойдет увеличение богатства страны на 15 миллионов, т.е. именно на ту сумму, на какую будет ввезено денег”.

Это забавно! Если сельское хозяйство и промышленность страны производят ежегодно продукции на 50 миллионов франков, то стоит только ей продать за границу четверть всего произведенного, как она сделается на четверть богаче! Следовательно: если бы народ продал половину своей продукции, он бы на половину увеличил свое богатство, и если бы он выменял на деньги последний клочок шерсти и последнее зерно пшеницы, то довел бы свой доход до 100 миллионов? Странный способ обогащения — провоцирование бесконечно высоких цен путем совершенного отсутствия предметов потребления.

Если вы все еще хотите сравнить оба учения, то представьте их себе в преувеличении.

По учению г-на Сен-Шаманса, французы были бы точно так же богаты, то есть точно так же хорошо обеспечены всем необходимым, обладая только тысячной долей годового объема производства, потому что стоимость последней была бы в тысячу раз больше.

По нашему учению, французы были бы бесконечно богаты, если бы их годовой объем производства был бесконечно велик и, следовательно, не имел никакой ценности⁰⁶¹.

————————————

I.12. Увеличивает ли протекционизм заработную плату?

Один атеист, разговаривая в обществе, сильно восставал против религии, священников и Бога. “Если вы станете продолжать, — сказал ему один из присутствующих, тоже мало отличавшийся религиозностью, — вы меня заставите уверовать”.

Точно так же, когда послушаешь наших безбородых писак, романистов, реформаторов, фельетонистов, надушенных амброй и мускусом, наевшихся досыта мороженого и напившихся шампанского, носящих в своем портфеле великолепно исполненные ценные бумаги Ганнерана, Норда и Макензи⁰⁶² или переплетающих в золото свои собственные тирады против эгоизма и индивидуализма нашего века; когда послушаешь, говорю я, как ораторствуют эти господа против жестокости наших институтов, как вопиют они против нынешнего положения рабочего класса и пролетариата; когда видишь, как поднимают они к небу свои умиленные очи, при виде бедности трудящихся, которых они не посещали никогда с иной целью, как для того только, чтобы списывать с них картины для приобретения денег, то, право, возникает желание сказать им: “Если вы станете продолжать таким образом, вы меня сделаете равнодушным к судьбе рабочих”.

О, притворство, притворство! Вот отвратительная болезнь нашего времени! Рабочие! Стоит только серьезному человеку, искреннему гуманисту описать истинную картину ваших страданий и вызвать своей книгой хоть какой-то общественный резонанс, как на нее тотчас набрасывается стая реформаторов. Они начинают эксплуатировать ее, поворачивать то так, то эдак, искажать, преувеличивать, доводить ее идеи до смешных или отвратительных крайностей.

Они предлагают лекарство от всех ваших скорбей, у них всегда наготове рецепты с громкими словами: организация, ассоциация; они вам льстят и втираются в доверие столь умело, что скоро с рабочими будет то же самое, что с рабами: серьезным людям будет стыдно взять на себя публично их защиту, потому что смешно начать развивать какую-нибудь здравую идею посреди этих пустых декламаций.

Но сохраним себя от такого малодушного равнодушия, которое не может быть оправдано господствующим повсеместно притворством!

Рабочие, ваше положение странно! Вас грабят [1]⁰⁰⁸, и это я вам докажу сейчас... Хотя нет; я беру это слово назад; изгоним из нашей речи всякое насильственное и, может быть, ложное выражение, потому что грабеж, скрытый софизмами, совершается, нужно полагать, против воли грабителя и с согласия подвергающегося грабежу. Как бы то ни было, у вас похищают справедливое вознаграждение за ваш труд, и никто не заботится отдать вам должную справедливость. О, если бы для вашего утешения нужны были только шумные взывания к филантропии, к немощной благотворительности, к унизительной милостыни, если бы было достаточно одних громких слов: организация, коммунизм, фаланстеры, которых для вас не жалеют. Но никто не мечтает дать вам одного — справедливости, чистой и простой справедливости. А между тем, разве не было бы справедливо, после получения вами мизерной заработной платы за длинный рабочий день, предоставить вам возможность свободно выменять эту малость на наибольшую сумму средств для удовлетворения ваших потребностей у любого человека, встреченного вами на земле?

Когда-нибудь, может быть, я также поговорю с вами об ассоциации и организации, и мы увидим тогда, чего вам следует ожидать от этих химер, с помощью которых вас хотят направить по ложному пути.

Теперь же посмотрим, не делают ли вам несправедливости, указывая в законе не только лиц, у которых вам позволяется покупать предметы первой необходимости, такие, как хлеб, мясо, полотно, сукно, но и цену, которую вы должны им заплатить.

Правда ли, что покровительство, которое, как признано, заставляет вас платить дорого за все товары и в этом отношении вредное для вас, вызывает пропорциональное повышение вашей заработной платы?

От чего зависит заработная плата?

Один из вас выразился очень точно: “Когда два работника ищут хозяина, то заработки уменьшаются; они увеличиваются, когда два хозяина ищут работника”.

Позвольте мне сократить эту фразу и выразиться более ученым, хотя, может быть, и менее понятным языком: “Величина заработной платы определяется соотношением предложения работы и спроса на нее”.

Но от чего зависит предложение рабочих рук?

От числа их, находящегося в определенном месте; на этот-то первый элемент покровительство не имеет никакого влияния.

От чего же зависит спрос на рабочие руки?

От имеющегося в государстве свободного капитала. Но способствует ли увеличению капитала закон, который говорит: “Люди больше не должны ввозить такой-то и такой-то товар из-за границы, они должны делать его дома”? Нисколько. такой закон переводит капитал из одного производства в другое, но не увеличивает его ни на сантим. Следовательно, он не увеличивает спрос на рабочую силу.

Нам с гордостью показывают некую фабрику. Но разве она создана и поддерживается капиталами, упавшими с Луны? Нет, они отвлечены или от земледелия, или от мореплавания, или от виноделия. И вот почему. если со времени господства покровительственных тарифов стало больше работников в забоях наших рудников и в предместьях наших мануфактурных городов, то стало меньше матросов в наших портах, меньше хлебопашцев и виноделов на наших полях и в наших горах.

Я мог бы долго рассуждать на эту же тему. Но я лучше попробую объяснить вам мою мысль примером.

Один поселянин имел двадцать гектаров земли, в улучшение которой он вложил капитал в 10 000 франков. Он разделил свое владение на четыре части и ввел следующий севооборот: 1) маис; 2) пшеница; 3) трилистник; 4) рожь. Для пропитания его с семейством было достаточно весьма умеренного количества зерна, мяса, молочных продуктов, производимых на ферме, а излишек он продавал, чтобы покупать оливковое масло, лен, вино и пр. Весь капитал распределялся ежегодно на жалованье, заработную плату окрестным рабочим, платежи по счетам. Капитал этот выручался путем продажи продукции и даже увеличивался год от году, и наш селянин, зная очень хорошо, что капитал бывает только тогда производителен, когда употребляется в дело, доставлял выгоду как себе, так и рабочему классу, посвящал ежегодный избыток своих доходов на устройство оград, на расчистку полей, на улучшение своих земледельческих орудий и строительство фермы. Он даже откладывал небольшую часть прибыли в банк соседнего города, но и банкир не оставлял его денег праздными в своей кассе: он давал их в ссуду судовладельцам, предпринимателям, занятым в полезных отраслях, так что в конце концов они все-таки шли на заработную плату.

Между тем селянин умер, и сын его, получивши наследство, сказал себе: “нужно сознаться, что мой отец всю жизнь обманывал себя. Он покупал оливковое масло и платил таким образом дань Провансу, тогда как и на нашей почве могут расти оливковые деревья. Он покупал лен, вино, апельсины и платил дань Бретани, Медоку и Гиерским островам⁰⁶³, тогда как виноград, конопля и померанцевые деревья могут, худо-бедно, давать и у нас какую-нибудь продукцию. Он платил дань мельнику, ткачу, когда наши слуги могут сами ткать полотна из нашего льна и перемалывать нашу пшеницу между двумя камнями. Он разорял себя и, сверх того, позволял чужакам зарабатывать то, что могли бы получать окрестные рабочие”.

Вооруженный этой логикой, наш сумасброд изменил порядок посевов в имении. Он разделил всю землю на двадцать участков. На одном из них он посадил оливковые деревья, на другом — тутовые, на третьем посеял лен, на четвертом развел виноград, пятый засеял пшеницей и пр., и пр. Таким образом он снабдил свое семейство всем необходимым и сделался независимым от других производителей. Он уже ничего не приобретал для себя из предметов, находившихся в общем обращении; правда, и сам ничего не пускал в оборот. Но сделался ли он от этого богаче? Нет, потому что земля была не приспособлена для произрастания винограда; климат не благоприятствовал оливковым деревьям и, в конечном счете, семейство было хуже обеспечено всеми этими продуктами, нежели в то время, когда отец приобретал их путем обмена.

Что же касается работников, то для них не нашлось у сына работы больше, нежели было у отца. Правда, что число участков, на которые разделена была земля, увеличилось в пять раз, но зато они стали впятеро меньше; производилось оливковое масло, но зато меньше засевалось пшеницы; не покупался лен, но зато не продавалось и ржи. Впрочем, фермер не мог расходовать на заработную плату больше, чем имелось у него капитала, а капитал его, не то что не увеличивался от нового разделения полей, а беспрестанно уменьшался. Большая часть его была потрачена на устройство зданий и бесчисленных орудий, необходимых для того, кто хочет все предпринимать. В результате, предложение рабочих рук осталось то же самое, а средства уплаты за работу уменьшались, от чего и произошло уменьшение заработной платы.

Вот картина того, что происходит, когда одна страна отделяет себя от других запретительными постановлениями. При том, что она увеличивает число отраслей своей промышленности, она уменьшает их важность и объем; она заводит у себя, так сказать, промышленный севооборот, более сложный, но менее плодородный, потому что тот же капитал и то же количество работы встречают больше естественных затруднений. Его основной капитал поглощает бoльшую, чем прежде, часть оборотного капитала, т.е. на оплату труда остается меньше капитала. Этот остаток, на сколько бы ветвей он ни разделился, не увеличится в общей сложности, точно так же, как не увеличится количество воды в пруду оттого, что, будучи распределена на множество резервуаров, она придет в соприкосновение бoльшим числом точек с землей и представит солнцу бoльшую поверхность; а между тем в этом-то именно распределении, вместо желаемого увеличения массы, и будет заключаться причина ее просачивания в почву, испарения и вследствие этого убыли.

Данное количество капитала и труда создают тем меньше продукции, чем больше они встречают препятствий. Нет сомнения, что международные преграды, заставляя в каждой стране капитал и труд преодолевать больше препятствий, происходящих от климата и температуры, приводят к уменьшению количества производимых товаров или, что то же самое, удовлетворяют меньшее число потребностей человечества. Но как же, при общем уменьшении количества удовлетворяемых потребностей, увеличится количество их, приходящееся на вашу долю, работники? Это могло бы случиться только тогда, когда богатые люди, те, которые издают законы, установили бы такой порядок вещей, по которому они не только подчинились бы уменьшению своих средств соразмерно общему уменьшению последних, но по которому и доля их средств, уже уменьшенная, уменьшилась бы еще всем тем количеством, какое добавляется, как они говорят, к вашей доле. Возможно ли это? Вероятно ли это? Такое великодушие подозрительно, и вы поступите благоразумно, отвергнув его⁰⁶⁴.

————————————

I.13. Теория, практика
Приверженцы свободной торговли обвиняют нас в том, что мы — теоретики и не обращаем должного внимания на практику.

“В каком невыгодном свете предстает г-н Сэй⁰⁶⁵, — говорит г-н Феррье^{009 ,066} , — если посмотреть на длинный ряд знаменитых правителей, впечатляющий список писателей, которые не были согласны с его воззрениями!”.

И г-н Сэй был об этом осведомлен. Вот его собственные слова: “Выступая в защиту старых заблуждений, люди говорят: идеи, повсеместно принятые во всех странах, должны содержать зерно истины. Не следует ли остерегаться наблюдений и выводов, опровергающих то, что считалось несомненным до нашего времени и почиталось за истину столь многими людьми, известными своей просвещенностью и благонамеренностью? Этот довод, признаюсь, достоин произвести глубокое впечатление и мог бы заставить сомневаться в самых неопровержимых положениях, если бы у нас не было перед глазами многочисленных примеров, что самые ложные мнения, ошибочность которые теперь общепризнанна, поочередно, в свое время, признавались за истину и разделялись всеми на протяжении столетий. Еще недавно все народы, начиная от самого невежественного до самого образованного, и все люди, от простого носильщика до ученого философа, признавали существование четырех стихий. Никто и не думал опровергать это учение, которое, однако, оказалось ложным, так что теперь нет ни одного естествоиспытателя, который бы не сделался предметом общего осмеяния, если бы стал доказывать, что земля, воздух, вода и огонь — стихии”.

На это г-н Феррье делает следующее замечание:

“Если г-н Сэй думает таким образом опровергнуть предложенное им самому себе возражение, то он странно ошибается. Весьма понятно, что люди, по-своему очень образованные, должны были заблуждаться на протяжении нескольких веков относительно какого-нибудь вопроса естественной истории, но сам по себе этот факт ничего не доказывает. Вода, воздух, земля и огонь, независимо от того, стихии они или нет, всегда были одинаково полезны для человека. Подобного рода заблуждения не имеют последствий; они не производят разрушений, не действуют болезненно на умы, не нарушают ничьей выгоды, вот почему они могли бы, без всякого неудобства, просуществовать еще тысячи лет. Но можно ли сказать то же самое о заблуждениях относительно нравственной природы? Будет ли понятна возможность существования в течение нескольких столетий и у многих народов известного образа управления, совершенно ложного и, следовательно, вредного, с общего согласия всех образованных людей? Объяснит ли кто: как подобный образ управления мог бы согласоваться с постоянно возрастающим благосостоянием народов? Г-н Сэй сознается, что оспариваемый им довод достоин произвести глубокое впечатление. Да, действительно, и это впечатление остается, потому что г-н Сэй скорее увеличил его, нежели уничтожил”.