Фредерик бастиа экономические софизмы

Послушаем г-на Сен-Шаманса:

“Лишь в середине XVIII столетия, когда ни одна тема, ни один принцип не исключался из обсуждения, эти поставщики умозрительных понятий, прилагаемых ко всему и ни к чему не применимых, начали писать о политической экономии. До того времени существовала политическая экономия неписаная, но применяемая на практике правительствами. Говорят, она была изобретена Кольбером⁰⁶⁷ и принята к руководству всеми европейскими государствами. Что самое странное, она и теперь господствует повсеместно, несмотря на все проклятия в ее адрес и презрение к ней, несмотря на открытия новейшей школы — экономистов. Система эта, названная нашими писателями меркантилистской системой, состояла в том, чтобы... воспрепятствовать, посредством запрещений и пошлин, ввозу к нам иностранных товаров, которые могли бы подорвать своей конкуренцией нашу промышленность... Эта система была объявлена писателями-экономистами всех школ нелепой и ведущей к обнищанию всей страны⁰¹⁰. Она была изгнана из всех книг и нашла убежище в практике всех стран; и не могут постичь почему в тех случаях, когда вопрос касается богатства народов, государства должны полагаться не на советы ученых, а доверять исстари испытанной системе, и пр... В особенности не понимают почему французское правительство... в вопросах политической экономии упорно противится принятию принципов, открываемых наукой, и продолжает применять на практике все те старые заблуждения, которые были опровергнуты нашими пишущими экономистами... Но мы уже довольно сказали об это меркантильной системе, за которую говорят одни только факты и которой не защищает ни один писатель”⁰¹¹.

Не подумать ли, услышав такие слова, что экономисты, требуя для каждого человека права свободного распоряжения своей собственностью, выдумали, подобно фурьеристам, новый порядок общественного устройства, химерический, странный, род фаланстера, беспримерного в истории человечества! Мне кажется, что если во всей приведенной цитате есть что-нибудь вымышленное, случайное, то это не свобода торговли, а покровительство, не право вступать в свободный обмен, а таможня, посредством которой искусственно нарушается естественный порядок ценообразования.

Но здесь речь идет не о сравнении и оценке обеих систем; нам следует лишь разрешить вопрос: которая из них подтверждается опытом.

Итак, господа защитники монополии, вы думаете, что факты говорят в вашу пользу и что на нашей стороне одни только теории!

Вы льстите себе, что длинный ряд официальных актов, который представляет, как вы говорите, вековой опыт Европы, приводимый вами в подтверждение ваших доводов, произвел впечатление на г-на Сэя; согласен, что на этот раз опровержения его не отличались обыкновенной, свойственной ему проницательностью. Но что касается меня, то я не уступаю вам области фактов, потому что за вас говорят факты лишь исключительные, являющиеся следствием принуждения, а мы можем противопоставить им факты общие — свободные и добровольные действия всех людей.

Какая разница между нашим и вашим учением?

Мы говорим: “Лучше покупать у других то, что самим сделать обойдется дороже”.

Вы же говорите: “Лучше производить товары самим, хотя бы они и обходились дороже тех, которые мы можем купить у других”.

Но, господа, оставляя в стороне теорию, доказательства, рассуждения, словом, все, от чего вам делается дурно, спрошу у вас: какое из этих двух мнений освящено повсеместным применением на практике?

Посетите поля, мастерские, заводы, магазины; оглянитесь вокруг, приглядитесь к тому, что делается в вашем собственном хозяйстве; понаблюдайте за своими собственными ежеминутными действиями, — и скажите тогда: какому правилу следуют земледельцы, рабочие, промышленники, купцы; не говоря уже о том, чем сами вы руководствуетесь на практике?

Разве земледелец шьет себе платье? разве портной засевает для своего пропитания поля зерном? разве ваша хозяйка станет печь хлеб дома, если найдет более выгодным покупать его у булочника? Разве вы бросите ваши собственные занятия для того, чтобы самому чистить себе сапоги и избавиться, таким образом, от необходимости держать прислугу? Не основывается ли хозяйство всего общества на распределении занятий и разделении труда, одним словом, на обмене? А обмен не то же самое ли, что расчет, заставляющий всех нас бросать прямое производство в том случае, если непрямое приобретение может сберечь для нас время и сократить труд.

Нет, никакие вы не практики, потому что не можете указать ни на одного человека на всем земном шаре, который бы действовал в соответствии с вашим принципом.

Но, скажете вы, мы никогда не думали объявлять наш принцип правилом для руководства людей в их частных отношениях. Мы очень хорошо понимаем, что это значило бы разрушить все общественные связи и заставить людей жить наподобие улиток в их раковинах. Мы полагаем, что принцип наш господствует только на практике в отношениях между народами, — отдельными семьями человеческого рода.

Если так, то и это положение ваше ошибочно. Семья, община, кантон⁰⁶⁸, департамент, провинция, словом — всякий союз и общество людей без исключения, отвергают на практике ваш принцип и никогда и в мыслях не имели им руководствоваться. Все они предпочитают приобретать путем обмена те предметы, добывание которых обходилось бы им дороже путем прямого производства. То же самое делали бы и целые народы, если бы вы не мешали им силой в исполнении их желаний.

Поэтому именно мы — практики, мы основываем наши принципы на опыте, ибо при опровержении запрещения, наложенного вами на некоторые международные обмены, мы основываемся на практике и опыте всех отдельных лиц и всех союзов людей, действия которых добровольны и, следовательно, могут приводиться в доказательство. Вы же начинаете с принуждения, с препятствия, и приводя потом вынужденные или запрещенные действия, восклицаете: “посмотрите, наше учение оправдывается опытом!”

Вы восстаете против нашей теории и даже против теории вообще. Но предлагая ваш принцип, противоположный нашему, не вообразили ли вы случаем, что вы не строите теорию? Избавьтесь от иллюзий, господа. Вы не меньшие теоретики, чем мы, но между нашей и вашей теорией есть существенная разница.

Наша теория состоит единственно в наблюдении общих фактов, общих желаний, общих расчетов и действий, и, по большей мере, в их классификации, в приведении их в порядок, для лучшего уразумения.

Она так мало противоречит действительности, что ее можно назвать объясненной практикой. Мы смотрим на деятельность людей, движимых инстинктом самосохранения и успеха, на действия свободные, добровольные, и их-то мы и называем политической экономией, или экономикой общества. Мы постоянно повторяем: каждый человек на практике превосходный экономист, производящий или обменивающий, смотря по тому, что выгоднее — обмен или производство. Каждый из опыта выводит правила науки, или, лучше сказать, наука есть тот же опыт, приобретенный тщательным наблюдением и изложенный систематически.

С другой стороны, вас можно назвать теоретиками в бранном смысле этого слова. Вы выдумываете способы действия, не подтвержденные деятельностью ни одного человека, а затем считаете необходимым прибегнуть к помощи принуждения и запрещений, чтобы заставить людей производить то, что они считают выгоднее покупать. Вы хотите, чтобы они отказались от этой выгоды; вы требуете, чтобы они поступали по учению, внутренне противоречивому.

Попробуйте-ка распространить ваше учение, применение которого, как вы сами соглашаетесь, было бы нелепо в частных отношениях отдельных лиц, и приложить его, хотя бы мысленно, к взаимным сношениям семейств, общин, департаментов и провинций. По вашему собственному признанию, это учение применимо к одним только международным сношениям.

Вот это-то заставляет вас повторять каждый день: “Абсолютных принципов не существует. Что хорошо для отдельного лица, семейства, общины, провинции, то не годится для страны. Что хорошо в небольшом масштабе, например, правило покупать, а не производить, в том случае, когда покупка выгоднее производства, то неприменимо к массам; у отдельных лиц и у народов не одна и та же политическая экономия” — и подобного рода вздор!

Скажите честно, к чему вы ведете? Чтобы доказать нам, что мы, потребители, составляем вашу собственность; что мы принадлежим вам телом и душой! Что вы имеете исключительное право распоряжаться нашими желудками и всеми органами; что вы можете кормить и одевать нас за установленную вами плату, несмотря на то, как бы вы ни были неопытны и жадны и как бы низко ни было ваше положение в обществе.

Нет, вы не практики, а мечтатели... угнетатели народа⁰⁶⁹.

————————————

I.14. Столкновение принципов
Меня смущает то обстоятельство, что добросовестные публицисты, изучая экономические проблемы с точки зрения производителей, пришли к следующим заключениям.

Правительства должны принуждать потребителей, находящихся в сфере действия их законов, делать то, что выгодно отечественной промышленности.

Правительства должны заставить иностранных потребителей подчиняться своим законам, для того чтобы принуждать их делать то, что выгодно отечественной промышленности.

Первая из этих формул называется покровительством, или, иначе, протекционизмом; вторая открывает рынки для сбыта наших продуктов.

В основе обеих лежит положение, называемое торговым балансом: “Народ беднеет, когда ввозит к себе товары, и богатеет, когда вывозит их”.

Если всякая покупка, сделанная вне государства, есть то же самое, что уплата дани, потеря, то самое простое средство предупредить последнюю будет: ограничить и даже вовсе запретить ввоз.

И если всякая продажа за границу есть получение дани, прибыль, то вполне естественно открывать рынки для увеличения сбыта, хотя бы и насильственно.

Значит покровительственная и колониальная системы составляют лишь две стороны одной и той же теории.

Создание препятствий нашим согражданам для покупки товаров у иностранцев и принуждение последних покупать как можно больше у нас, — это два следствия одного и того же принципа.

Но невозможно не видеть, что согласно этому учению, если оно истинно, общая польза основывается на монополии, или внутреннем грабеже, и на завоевании, или грабеже внешнем.

Я вхожу в хижину, построенную на склоне одной из вершин Пиренеев.

Отец семейства только что вернулся с работы с небольшой выручкой. Холодный северный ветер заставляет дрожать его полуголых детей, огонь в печи погас и на столе не осталось ничего съестного. На противоположном склоне горы есть и шерсть, и дрова, и маис, но семейству бедного поденщика запрещено покупать эти предметы, потому что тот склон лежит уже за пределами Франции. Иностранная ель не возобновит огня в очаге хижины; дети пастуха не узнают вкус бискайского суржика⁰⁷⁰; и платье из наваррской шерсти не согреет их окоченевших тел. Этого требует общее благо. Прекрасно; но согласитесь же, что оно в этом случае противоречит справедливости.

Регулировать поведение потребителей посредством издания законов, вменяющих им в обязанность употреблять лишь товары, произведенные отечественной промышленностью, значит посягать на их свободу, запрещать им такое действие, обмен, которое не заключает в себе ничего противоречащего нравственности; одним словом, поступать с ними несправедливо.

А между тем, говорят, это необходимо, для того чтобы поддержать промышленность и чтобы процветанию не был нанесен смертельный удар!

Писатели покровительственной школы приходят к печальному выводу, что справедливость и общее благо несовместимы.

С другой стороны, если каждому народу выгоднее продавать, а не покупать, то естественно, что взаимные сношения народов между собой должны состоять из постоянного жесткого противодействия друг другу, потому что каждый из них захочет сбывать свои товары всем остальным, сам же будет воздерживаться от покупки произведений, предлагаемых каким бы то ни было другим народом.

В самом деле, продажа влечет за собой покупку, и так как, согласно учению покровительства, продавать — значит получать выгоду, а покупать — значит нести убыток, то всякая международная сделка будет иметь последствием улучшение положения одного народа и вред для другого.

Но, с одной стороны, люди неодолимо влекутся к тому, что для них выгодно; с другой же, они инстинктивно удерживаются от того, что им вредит. из чего необходимо следует, что каждый народ заключает в себе естественную тенденцию к экспансии и не менее естественную тенденцию сопротивляться посягательствам на свои владения, которые одинаково вредны для всех других народов; или, другими словами, что естественное состояние человеческого общества есть постоянный антагонизм и война между народами.

Теория, которую я оспариваю, может быть суммирована в следующих двух положениях:

1) общее благо несовместимо со справедливостью внутри страны;

2) общее благо несовместимо с международным миром.

Но меня удивляет и приводит в смущение то, что публицист, государственный деятель, искренно следующий экономическому учению, принцип которого так сильно противоречит другим неопровержимым принципам, может хоть минуту оставаться спокойным.

Мне кажется, если бы изучение мной экономической науки привело меня к таким выводам, если бы я не был твердо убежден, что свобода, общее благо, справедливость, мир не только совместимы, но и тесно связаны между собой и, так сказать, тождественны, то я старался бы забыть все то, чему научился; я бы сказал сам себе: “Каким образом Бог мог желать того, чтобы люди достигали процветания только посредством несправедливости и войны? Как мог Он желать, чтобы они могли отказаться от войны и несправедливости, только пожертвовав своим благосостоянием?

Не обманывает ли меня ложным светом эта наука, которая привела меня к страшному богохульству, сопряженному с необходимостью подобного выбора? осмелюсь ли я взять на себя ответственность за то, чтобы поместить приведенные положения в основание законодательства великого народа? И если внушительный ряд знаменитых ученых при изучении основ той же науки, которой они посвятили всю свою жизнь, пришли к гораздо более утешительным выводам; если они утверждают, что свобода и общее благополучие полностью совместимы со справедливостью и миром; что все эти великие принципы идут, не противореча друг другу и в продолжении целой вечности, по одному и тому же пути, то не правдоподобнее ли их выводы, подтверждаемые всеми нашими понятиями о доброте и мудрости Бога, проявляющихся в величественной гармонии физического универсума? Должен ли я, наперекор этому предположению и всем авторитетам, принять легкомысленное мнение, что тому же самому Богу угодно было вложить принцип непримиримой враждебности и разлада в законы нравственного мира? Нет, прежде чем я не вполне проникнусь убеждением, что все общественные принципы противоречат друг другу, взаимно сталкиваются, уничтожают один другого и находятся между собой в анархической, вечной и непримиримой борьбе, прежде чем подчинять моих сограждан нечестивой системе, к которой привели меня мои рассуждения, я сперва прослежу их от начала до конца и уверюсь, не сделал ли я сам какой ошибки”.

Если бы, при добросовестной проверке моего воззрения, повторенной двадцать раз, я постоянно приходил к тому же страшному заключению, что нужно выбирать между материальными благами и нравственным благом, то с унынием бросил бы я эту науку; предался добровольному невежеству и старался уклониться от всякого участия в публичной деятельности, предоставив людям иного склада принять на себя тяжесть такого трудного выбора и нести ответственность за него⁰⁷¹.

————————————

I.15. Еще взаимность
Г-н де Сен-Крик спрашивает: “Уверены ли мы, что иностранцы купят у нас столько же товаров, сколько продадут нам?” Г-н де Домбаль желает знать: “Какие у нас основания думать, что английские производители будут обращаться скорее к нам, нежели к какому-либо другому народу, за теми товарами, в которых они могут нуждаться, и купят у нас товаров на такую же сумму, какую составляет их ввоз во Францию?”

Я удивляюсь, как люди, называющие себя по преимуществу практиками, рассуждают несообразно с какою бы то ни было практикой!

Разве на практике хотя бы один обмен из ста, из тысячи, или из десяти тысяч, является прямым бартером одного товара на другой? С тех пор как существуют деньги, говорил ли себе хоть один земледелец: “я не хочу покупать башмаков, шапок, советов, уроков, иначе как только у того башмачника, шляпного мастера, адвоката, профессора, которые захотят у меня взять хлеба, причем именно на столько, сколько мне придется уплатить им? И зачем народы станут создавать себе такие неудобства?

Как на самом деле происходит обмен?

Представим себе народ, не имеющий никаких внешних сношений. Один человек произвел хлеб. Он пускает его в обращение на местном рынке по наивысшей цене, которую может получить, и в обмен получает… Что же? деньги, т.е. векселя, билеты, делимые до бесконечности, посредством которых ему можно будет извлечь из предложения отечественных товаров, когда он сочтет это нужным и при соответствующей конкуренции, необходимые для него предметы.

Окончательно же истратив вырученные им деньги, он извлечет из массы обращающихся товаров часть, равноценную той, которую продал, и по стоимости его потребление будет совершенно равно его производству.

Если же этому народу будет дозволен свободный обмен с иностранными государствами, то каждый производитель будет пускать в обращение свои товары и искать для них потребителей не на внутреннем, а на мировом рынке. Ему не нужно будет заботиться, покупается ли пущенный им во всеобщее обращение товар его согражданами или иностранцами? получает ли он деньги от француза или от англичанина? Производятся ли предметы, приобретаемые им впоследствии за эти деньги по мере надобности, по эту или по ту сторону Рейна или Пиренеев? В любом случае, для каждого отдельного лица будет существовать точный баланс между тем, что он приносит в общий запас и что извлекает из него, и если это справедливо в отношении отдельного человека, то справедливо и в отношении целого народа.

Единственное различие в этих двух случаях заключается в том, что в последнем из них каждому производителю предоставляется более обширный рынок для продажи и покупки и, вследствие этого, больше вероятности совершить выгоднее и то, и другое.

Но возражают: если все согласятся не извлекать из обращения товары определенного лица, то этим самым и у него, в свою очередь, не будет возможности извлечь что-либо из общей массы товаров. То же рассуждение можно применить и к народу.

Ответ. Если этот народ не может ничего извлечь из общего запаса, то он ничего и не внесет туда; он будет работать для самого себя. Он будет вынужден подчиниться тому условию, которое вы хотите навязать ему с самого начала, т.е. изоляции.

И это будет осуществлением идеала протекционистской системы.

Не забавно ли, что вы уже наперед определили для народа эту систему из страха, что однажды мы можем дойти до нее без вашего участия?

————————————

I.16. Засоренные реки, защищающие в суде приверженцев запретительной системы

Несколько лет тому назад я был в Мадриде. Я пошел в кортесы⁰⁷². Там рассматривался договор с Португалией об улучшении течения Дуэро⁰⁷³. Один из депутатов встал и сказал: “Если мы углубим Дуэро, то тарифы на перевозку по этой реке понизятся. На рынках Кастилии португальское зерно будет продаваться дешевле и вступит в опасную конкуренцию с тем, которое производится нашим отечественным сельским хозяйством. Я выступаю против проекта, если господа министры не обяжутся повысить таможенную пошлину так, чтобы восстановить равновесие”.

Собрание не нашло возражений против такого довода.

Три месяца спустя я был в Лиссабоне. В Сенате рассматривался тот же самый вопрос. Один благородный идальго⁰⁷⁴ сказал: “Сеньор Президент, проект нелеп. Вы содержите с большими издержками стражу на берегах Дуэро, чтобы препятствовать ввозу в Португалию кастильского хлеба, и в то же время хотите потратить не меньшие суммы, чтобы облегчить этот ввоз. Я не могу подать голоса в пользу такой непоследовательности. Пускай Дуэро перейдет к нашим сыновьям в таком же виде, в каком ее оставили нам наши отцы”.

Немного времени спустя, когда встал вопрос о том, чтобы сделать более удобным судоходное сообщение по Гаронне, я вспомнил доводы испанского оратора и сказал себе: если бы депутаты Тулузы были такие же прекрасные политэкономы, как депутаты Паленсии, и бордоские представители рассуждали так же последовательно, как опортские⁰⁷⁵, то Гаронна была бы оставлена в ее первобытном виде из опасения, что углубление русла Гаронны будет благоприятствовать вторжению тулузских товаров в Бордо, а бордоских в Тулузу, к взаимному вреду для обоих городов!

————————————

I.17. Мнимая железная дорога

Я уже говорил, что когда, к несчастью, становятся на сторону выгод производителя, то непременно сталкиваются с интересом целого общества, потому что производитель по самому положению своему требует всегда лишних усилий, забот и всяких препон.

Замечательный пример этого я нашел в одной бордоской газете. Г-н Симио⁰⁷⁶ задается в ней следующим вопросом: должна ли железная дорога, идущая из Парижа в Испанию, прерываться в Бордо?

Он разрешает этот вопрос утвердительно и приводит множество доводов в пользу этого решения. Не стану разбирать их все, но остановлюсь только на следующем.

Железная дорога, идущая из Парижа в Байонну, должна прерваться в Бордо для того, чтобы товары и пассажиры, поневоле останавливающиеся в этом городе, давали заработок лодочникам, носильщикам, комиссионерам, содержателям гостиниц и т.д.

Ясно, что здесь интересам тех, кто оказывает услуги, отдается предпочтение перед интересами потребителей.

Но если Бордо должен извлекать выгоды от этого разрыва железной дороги и если эта его выгода совпадает с общим интересом, то Ангулем, Пуатье, Тур, Орлеан, еще более все промежуточные пункты — Руффек, Шательро и пр., и пр. должны также требовать для себя разрывов, и притом во имя общего интереса, во имя интереса отечественной промышленности, потому что чем более увеличатся эти разрывы, тем более умножатся случаи хранения товаров на складах, уплаты комиссионных, перегрузок на всех пунктах железнодорожной линии. Следуя такой системе, придешь к мысли о постройке такой железной дороги, которая состояла бы из целого ряда последовательных разрывов, т.е. такой железной дороги, которая в действительности не существовала бы.

Как будет угодно господам протекционистам, но несомненно, что принцип запрещений идентичен принципу разрывов в железной дороге: принести потребителя в жертву производителю, пожертвовать целью ради средства.

————————————

I.18. Нет безусловных принципов

Нельзя вдоволь надивиться тому, как люди не стараются узнать те истины, знание которых для них всего важнее. И мы можем быть уверены в том, что они и дальше обречены пребывать в дремучем невежестве, ибо с некоторых пор считают не требующим доказательств, что не существует никаких абсолютных принципов.

Вы входите в зал законодательного собрания. Здесь рассматривается вопрос о том: запретить ли международный обмен или разрешить свободную торговлю.

Один из депутатов встает и говорит: “Если вы допустите свободный обмен, иностранцы завалят вас своими товарами: англичане навезут тканей, бельгийцы — каменного угля, испанцы — шерстяных изделий, итальянцы — шелковых, швейцарцы — скота, пруссаки — зерна столько, что у нас станет невозможным существование какой бы то ни было промышленности”.